Обещание без последствий, 2
Спустя четыре с небольшим десятилетия, стареющий Евгений Эрнестович, постоянно проживавший в провинциальном городе Э-ле, предпочитал не размениваться обещаниями о сколько-нибудь серьезных поступках. Впрочем, как справедливо считал сам Евгений Эрнестович, что серьезно и принципиально для одного, то для другого - пустой звук.
В областном центре Э-ле, по-совместительству, и как это часто бывает, крупнейшем городе области, расположен институт Министерства внутренних дел по Р-ской области. Территория учебного заведения крайне обширна, и занимает большую часть площади единственного по-настоящему благоустроенного городского парка, что вызывает единодушное, но молчаливое и бесполезное неудовольствие буквально всех горожан. Надо ли говорить, что территория института со всеми его многочисленными зданиями, строениями, площадками, дорогами и дорожками, аккуратными цветочными клумбами, и, кончено же, вечнозеленым хвойным вперемешку с тополиным парком, закрыта для посещения посторонними, которыми являются, за небольшим исключением - должностных лиц и гражданских служащих, все горожане и не горожане, граждане и не граждане.
Факультет повышения квалификации института МВД области проводил свою плановую работу. Среди сотрудников факультета выделялся старший преподаватель Евгений Эрнестович Аспидский. И выделялся он отнюдь не своими физическими данными. Они как раз во многом соответствовали расхожему образу видавшего виды бывшего следователя районного отдела милиции, примерившего затем амплуа юрисконсульта, снова бывшего следователя районного отдела милиции, бывшего следователя Следственного управления МВД области, и наконец, пенсионера и сотрудника кафедры уголовного процесса факультета. Его рост чуть ниже среднего, в целом худощавая комплекция, из которой выдавался разве что небольшой пивной живот, тонкая седая оболочка волос на черепе вместо бывшей когда-то густой черной шевелюры, короткие густые усы стального оттенка, немного прищуренные глаза, окаймленные множеством крупных и не очень морщин, серенький костюм-двойка с серой же в белую вертикальную полоску рубахой и видавшие виды стоптанные туфли на шнуровке, щедро намазанные обувным кремом, так и кричали слабым голоском: "Неприметный, я неприметный".
Как ни старался Евгений Эрнестович выглядеть и быть незаметнее: и говорил едва слышно, почти шепотом, и лицо его редко когда приобретало эмоциональную окраску, и шутил-то он не часто, все-таки, как глубокий и широкий, но все же не бездонный сосуд, его рано или поздно переполняло. И переполняла его желчь. Съязвить для Евгения Эрнестовича никогда не представляло труда, за что он и был неоднократно наказан судьбой. Впрочем, осаждался пыл и сотрясалось все существо Аспидского вполне конкретными людьми, возможно, и посланными судьбой или еще чем-то или кем-то. Людьми умными и не очень, искушенными и исключительно добропорядочными членами общества (правда, лишь по их собственному мнению) и пропащими неудачниками, изощренными хозяевами жизни разных мастей и состояний и простаками, обладавшими смелостью переплетавшейся с глупостью, и не более того. Отбросив лукавство, напрашивался недвусмысленный вывод: Евгения Эрнестовича наказывал он сам со своими бессменными спутницей-повелительницей гордыней и спутником-собственником тщеславием.
Но все это было давно. Уже лет пятнадцать как Евгений Эрнестович бросил свои шуточки: жестокие и язвительные, нацеленные и метко бьющие прямо в десяточку на мишени слабостей и комплексов несчастной жертвы, не сознающей какую безвыходную западню приготовил им разгоряченный жаждой мнимого интеллектуального превосходства злобный ум Аспидского. Абсолютно уничижительные, но (стоит признать) порой отнюдь не лишенные юмора, шутки, он сменил на редкие и безобидные обезличенные остроты и оригинальные анекдоты, одному ему известно откуда берущиеся.
Размеренный, наполненный бытом одинокого стареющего индивидуума мужского пола без мужских амбиций, образ жизни, сдобренный однообразной, формально регламентированной преподавательской работой и тщательным отслеживанием футбольных новостей, в особенности касавшихся лондонского "Арсенала", помноженный на шрамы, мозоли и шишки ехидной молодости, как и отсутствие в последние годы ярких субъектов для хитросплетенных насмешек, привели к деградации в Евгении Эрнестовиче доморощенного сатирика-мастера острого словца, и быстрому расцвету с последовавшим неугасающим цветением всеми цветами радуги... Да, алкоголизма, именно его.
Друзей по озвученным "сатирическим" причинам у Евгения Эрнестовича не было, а с теми не слишком-то, по его мнению, интересными приятелями, кого он "облизать" своими остротами не успел просто потому, что не так уж часто и долго общался, он не считал нужным поддерживать связь. Аспидский твердо знал, что звонить людям, которых не видел целую вечность, с каждым днем становится все сложнее и сложнее. А подобные звонки могли означать всего два события в жизни звонившего: он потерял работу/нажил долгов/нажил других проблем, и ему нужны деньги взаймы или же его бросила жена/любовница/другая пассия, как бы она ни называлась, и ему нужно излить душу, не исключено, что и попросить в долг денежных знаков. Евгений Эрнестович же не обладал ни стремлением к ростовщичеству, ни выраженной эмпатией.
Как обстояло дело у Евгения Эрнестовича с семьей? Ну, не сказать, что он был в команде победителей. Родители и старший брат Евгения Эрнестовича давно умерли. Жена, с которой он развелся, не прожив и двух лет, как и дочь, не получившая отцовской любви, заботы и поддержки, ничего о нем не знали, и знать не хотели. Других родственников у Евгения Эрнестовича не было. Спасали его от полного забвения, как и от увольнения, многолетняя выучка при любых обстоятельствах и в любом состоянии вставать в шесть часов утра, принимать перед выходом из дома душ, пить много воды, съедать нехилую порцию зубной пасты с эвкалиптом дабы задобрить "Змея Перегарыча", и, конечно же, искусно льстить и унижаться перед прямым и непосредственным начальством. Если бы не дерзкое, полное глумлений прошлое Евгения Эрнестовича, могло бы создаться не только впечатление, но и убеждение, что искреннее желание самоунизиться является неотъемлемым качеством характера Евгения Эрнестовича.
А ведь когда-то он подавал большие надежды меткого стрелка гнусных сатир, злых шуток и изощренных тирад, надолго обезображивающих выражение лица адресата. Ему многое сходило с рук. С гражданскими его выручал статус правоохранителя с соответствующими властными полномочиями, и пусть в большинстве случаев мнимыми, но все же связями. Конечно не всегда, но редкие пьяные стычки как необходимость отвечать за свои грязные слова в обществе не маменькиных сынков, воспринимались им как мелкие неудачи, и сдерживать вулкан собственного яда его не научили. Физические увечия он себе получать не позволял - сказывалась молниеносная реакция в союзе с быстрыми ногами и резкими ударами маленьких кулачков, венчавших его длинные жилистые руки. Задеть Евгения Эрнестовича словом и обернуть против него самого поток речевой грязи, которой он обливал свою жертву с ног до головы, было настолько бесперспективно и утомительно для нервной системы жертвы, что рациональнее и намного комфортнее казалось получить множество ножевых ран. Коллеги Евгения Эрнестовича не любили, но поспорить с ним в изобретательности и остроумии не могли - их интеллектуальный уровень был, мягко говоря, не высок. Поэтому от них он сопротивления не встречал. Начальству Евгений Эрнестович не перечил, работал грамотно, и вообще был на хорошем счету. Он заслужил репутацию преданного исполнителя, при том не дурака, за которым надо было бы каждую букву проверять.