комната кривых зеркал

Комната кривых зеркал

Часть 20. Я тебя обижу сам

«Давай позже, сынок. Я вернусь из Нью-Йорка, и мы вместе построим этот мост». Мост стоял недостроенный уже несколько лет. Он повидал многое: пыльную коробку, спрятанную глубоко на чердаке среди ненужных вещей, укромный уголок в общем зале, самую видную полку в комнате Феликса — многое, но так и не повидал своего конца. Ведь двум берегам не суждено было соединиться. Так же, как Марселю Моро не суждено было вернуться из Нью-Йорка. Дыхание сбивалось на каждом шагу. «А ты хорош, Феликс! Но когда ты приедешь на следующих выходных, у тебя не будет шансов. Я и так уже выше тебя на четыре сантиметра».

Последний матч по забрасываю мяча в баскетбольное кольцо остался за Феликсом. В остальном же Адриан оказался прав — теперь у Феликса не было перед ним никаких шансов. И Адриан все еще был выше на четыре сантиметра. Феликс чувствовал сердцебиение каждым миллиметром кожи, словно его сердце билось в агонии, не находя себе места. «Слушай, Фел, может ты переедешь к нам, как закончишь школу? Пойдешь в колледж отца, его фотография до сих пор висит там на доске почета». Потому что это все, что им оставалось, — смотреть на фотографии сына и видеть в них внука. До тех пор, пока внук не исчезнет из их жизни вместе с последним вздохом молодого Марселя. Кислород забивал его легкие, и Феликс, не в состоянии найти в себе силы выдохнуть, готов был разорваться. «Может, у тебя получится приезжать на выходные? Праздники?». Удивительно, как история, повторяющаяся из раза в раз, все еще имела такое влияние. Эмоции, что Феликс давно похоронил, все это время призраками бродили в его душе, и лишь сейчас он четко ощутил их стальную хватку на своём горле. Это не он их хоронил, это они заживо хоронили его. «Я лишь хочу сказать, как бы сильно ты не ненавидел Париж, тебя здесь ждут. Я жду». В голове кроткое «я жду» сплеталось с едким, ядовитым «никто не ждет». Вихри звуков распирали, давили на череп, хотелось кричать, но едва ли хоть какой-то крик мог заглушить эту внутреннюю борьбу. Две стороны одной медали, два конца одной веревки — неразрешимый конфликт, презирающий победителей и уничтожающий проигравших. Но эти стороны продолжали терзать друг друга, требуя господства и забывая, что хаос не признает власти. «Я жду». Не ждет. Входная дверь за спиной хлопнула, и этот шум на секунду отрезвил Феликса. Туман, сквозь который он добирался до дома, рассеялся, открывая взору идеальное убранство холла особняка. Как всякий, кто привык бороться за свое спокойствие, Феликс искал решение в силе. Цепляясь за мгновения тишины в мыслях, он схватился за стоящую в углу вазу и со всей силы уронил ту на пол. Хрусталь задребезжал, тысячей осколков разлетаясь по комнате. Они хрустели под ногами, как утренний снег. И к черту эти звуки моря и птичье пение: вот, что приносило Феликсу истинное спокойствие — разрушение. Вторая ваза повторила судьбу первой: удар об стену был сильным, но Феликс даже не думал уворачиваться. Губы растянулись в блаженной улыбке. Его отпускало. Он отпускал. Всех, за кого держался, и кто держался за него. Когда он разобьет все, что в состоянии разбиться, он сам взлетит в воздух такими же осколками. Феликс не был уверен, что в полной мере понимает, что творит. То безумие, что смешалось с его кровью, вырывалось наружу, сметая иллюзорную видимость порядка. Если он и был не в своём уме, то был уже давно. А сейчас лишь нашёл в себе силы это признать. Ноги сами привели его на кухню, и уже через секунду белоснежный паркет был усыпан острыми осколками посуды. Распахнутые дверцы шкафов, пустые полки: все, до чего Феликс смог дотянуться, пало жертвой его ярости. Звук битого стекла проникал в окружающие предметы, разнося отчаяние Феликса по всему Парижу. Грохот выталкивал посторонние мысли, и желание крушить становилось навязчивой зависимостью — Феликс уничтожит весь дом, если от этого ненавистные голоса в его голове наконец-то замолчат. Свою комнату хотелось разнести сильнее всего. Сравнять с землёй лишь за то, что Феликс посмел назвать своей комнату, которая ему никогда не принадлежала. Разжечь костёр из этой отремонтированной кровати, в клочья разорвать висящие на стене картины со скучными пейзажами, бить кулаками об стол, пока дерево не треснет под его руками. Настольная лампа полетела в окно. Стекло разлетелось, впуская в комнату свежий ветер. Феликс не думал о последствиях, как и не думал о том, что кто-то мог проходить под его окнами. Он думал лишь об одном. «Я тебя жду». Неглубокое прерывистое дыхание сжимало его легкие. Во рту пересохло, перед глазами мелькали белые пятна, руки тряслись крупной дрожью. Феликс почувствовал, как слабеют его колени. Сделав несколько неуверенных шагов назад, он упал на кровать. Голова кружилась, зрение отказывалось фокусироваться на нужных деталях. Все темнело. Как неожиданно взорвавшееся солнце, погрузившее мир в темноту, как последнее мгновение слепого человека, как потерявшаяся во сне реальность. Мышцы расслаблялись, вековая усталость скатывалась с лопаток и терялась где-то между пальцев ног, но подступившая к горлу тошнота не позволяла поддаться соблазну умиротворения. Тревога не исчезала. Она накапливалась, готовясь дать отпор. И именно тогда в голове Феликса появилась мысль, чему конкретно он должен дать отпор. Темнота не казалась чужой, но и естественной она не была. Страх скользкими щупальцами затыкал рот, лишая воли, холодный пот каплями стекал по позвоночнику. Нет,нет,нет,нет,нет. Это не могло случиться снова. Феликс попытался закричать, но слышал вокруг лишь чужой голос. Властный, могучий, знакомый. Он шептал непонятные слова, состоящие из неизвестных звуков, шипел, рычал, кричал, пытаясь проломить хрупкую защиту, и все это сливалось в бесконечный водоворот неразличимого шума, который нещадно бил по барабанным перепонкам. Феликс схватился за голову и, заткнув уши, закричал. Он знал, что происходит: Бражник пытается проникнуть в его голову. Феликс чувствовал, как его бабочка трепещет в сознании, невесомыми крыльями превращая в пепел последние крупинки самоконтроля. Бражник касался каждой его мысли, уничтожая их и заменяя своими рабскими идеями. — Рад снова встретиться, Феликс, — чем сильнее он сопротивлялся, тем быстрее силы покидали его. Звуки стали выстраиваться в четкую речь, от которой хотелось вывернуть желудок наизнанку, — Хотя мне искренне жаль видеть тебя в таком состоянии. Мы оба знаем, что ты не заслуживаешь такого к себе отношения. — Проваливай из моей головы, псих! — Феликс попытался закричать, но изо рта вырвался лишь писк на грани шепота. — Они хотят, чтобы ты уехал, — продолжал голос, слова били по телу, и Феликс из последних сил держал защиту, — Ждут, считают секунды до того, как ты сядешь в поезд. Чтобы не пришлось бросать тебе фальшивые улыбки, выдавливать из себя все эти слова сладкой лжи. — Мне все равно, — Феликс не был уверен, что произнёс это вслух, но не сомневался, что Бражник его услышал. — Ты никому здесь не нужен. Как бы ты ни старался, Феликс. Они всегда справятся без тебя. Ты не обуза, нет. Ты лишь пустое место. Пока ты есть, тебя презирают, а когда тебя не станет, про тебя забудут. — Мне. Все. Равно, — и, говоря это, Феликс поистине имел это в виду. Бражник думал, что знает его слабое место. В голове юноши было столько людей, столько событий, связывающих прошлое с настоящим, столько горечи и разочарования, что Бражник, не думая, бил по ним и предвещал свою победу. Но он не учёл одного: чем старее рана, тем прочнее рубец. Никто не истязал Феликса сильнее, чем это делал он сам. И едва ли Бражнику удастся одолеть Феликса в его же игре. Да, он собирался использовать против юноши его боль, но совершенно упустил кое-что важное: эта боль была с ним с тех пор, что он себя помнит. Она была его памятью, частью его личности. Главным врагом и лучшим другом. Спутником, что проходил с ним рука об руку через самые трудные времена.

Феликс не хотел от неё избавляться или обращать ее в месть. Он научился с ней жить и извлекать из неё пользу. — Ты покажешь им, чего стоит твоё присутствие. Позволь мне помочь тебе, и они пожалеют, что решили избавиться от тебя. Сжимая от беспомощности зубы, Феликс попытался встать. От каждого движения тысячи иголок вонзались в его тело, погружаясь все глубже и глубже. Казалось, его голова готова лопнуть от оказываемого давления, воздух внутри него сжимался, стягивая органы в узел, сила десятка бетонных плит легла на плечи, придавливая к земле. Он встал, пошатываясь. Колени тряслись, норовя вот-вот сдаться и вновь опуститься на землю. Но Феликс знал: если он это допустит, падение будет фатальным. — Это тебе нужна помощь, — неуверенно, словно пробуя слова на вкус, выдавил Феликс. И, словно убедившись в смысле фразы, произнёс ее уже громче, увереннее, — Это тебе нужна помощь, Габриэль Агрест. Феликс снова рухнул от бессилия. Сила, что держала его в напряжении, спала, а тьма расползлась, теряясь в углах комнаты. Он вновь оказался на своей кровати, и сквозь разбитое окно помещение заливалось тёплым светом весеннего солнца. Один хаос сменился другим, одна иллюзия сменилась другой. Феликс растерянно заозирался, взгляд упал на часы: он боролся с Бражником не больше пяти минут. Бражником. Феликс подорвался с места, игнорируя головокружение, и рванул вниз. Ноги несли его на второй этаж, в комнату матери. Ступени плыли перед глазами, он перепрыгивал их, не считая. В голове гудела сирена. У него были серьезные проблемы. — Мама! Он ворвался в комнату матери без стука, и его шумное дыхание заполнило пустое пространство. В углу комнаты стояли три собранных чемодана, кровать была аккуратно заправлена, а дверцы пустых шкафов распахнуты. Амели здесь не было, но в воздухе все ещё витал запах ее духов. Сердце Феликса билось в замешательстве. Оно готово было выпрыгнуть из грудной клетки, последними словами проклиная своего хозяина. И Феликс не мог его за это осуждать, потому что сегодняшний день — это слишком даже для него. Феликс постучался в дверь ванной, деревянная поверхность тряслась от его ударов. С каждой секундой его страх разрастался все сильнее, уходя вглубь прогнившими корнями. — Мам, ты здесь? — не переставая колотить, крикнул Феликс, но все было без толку. Чертыхнувшись, он рванул вниз, попутно набирая номер матери. Он начнет верить в Бога и регулярно ходить в церковь, если окажется, что Амели именно сейчас решила выйти в магазин или попрощаться с подружками. В любом случае, ему нужно было бежать из дома, и как можно скорее. Желательно, как можно дальше. Еще желательнее, как можно навсегда. Но гадкая Фортуна как обычно была не на его стороне. Феликс уже скользил по гладкому паркету холла к двери, когда позади него раздался голос. — Уходишь, не попрощавшись? Разве так благодарят за оказанное гостеприимство? Этот голос должен был остановить его, но Феликс и не думал оборачиваться. Он потянулся к двери, но та была заперта. Мозг, в экстренном режиме ища пути отступления, проложил маршрут на свободу через подсобку кухни. В два шага Феликс оказался напротив двери на кухню, но и эта чертова ручка отказывалась подчиняться. Он дергал ее, пока несчастный кусок металла не оказался у него в руках. Феликс знал, что Габриэль стоит у него за спиной и с невозмутимым видом наблюдает. Чувствовал его взгляд на себе так же четко, как еще минуту назад чувствовал его присутствие у себя в голове. Тело онемело от ужаса, ни одна сила на свете не могла заставить его сейчас взглянуть Габриэлю в глаза, зная, что он знает. — Пойдем, мне нужно с тобой поговорить, — произнес мужчина, будто ничего и не произошло. Будто не он совсем недавно вил из Феликса веревки, не он протаскивал его мозг через моральную мясорубку, не он превратил этот день в сущий ад, чтобы вселить в его ослабшее тело злого демона. Будто Феликс не срывал с него маску, ставя под угрозу существование Бражника. На плечо Феликса угрожающе легла рука. Он вздрогнул и, оторвав взгляд от сломанной дверной ручки, поднял голову. Над ним возвышался грузный широкий мужчина с лицом пластиковой обезьяны. Этот жест не требовал трактовки: Феликсу преградили все возможные пути бегства. Он снова был заперт, и, если раньше ему угрожали эмоциональной расправой, то сейчас тяжесть чужой руки вполне могла ознаменовать физическую. Феликс шумно сглотнул и все же посмотрел на дядю. Это стало его белым флагом. Не мольбой о пощаде, но готовностью пойти на унизительный «компромисс». Заметив эту вынужденную покорность, Габриэль развернулся и направился к своему кабинету, а Феликс засеменил следом, не дожидаясь, пока этот амбал вырубит его и грубо закинет на свое плечо. Жутко было осознавать, что сейчас с тобой говорит не Габриэль Агрест, а главный злодей страны, держащий в напряжении не только местных, но и людей по всему миру. Феликс давно это знал, а подозревал еще раньше, но до тех пор, пока он не произнес это вслух, его это не пугало. Теперь пути назад не было. Оставалось надеяться, что Бражник сам вспомнит, что когда-то был Габриэлем Агрестом. — Итак, Феликс, — Габриэль сидел за своим столом, сложа руки перед собой, и смотрел прямо на племянника. Феликс чувствовал себя школьником на наказании, хоть и внешне храбрился, как мог, — Не стану скрывать, меня радует перспектива твоего скорого отъезда. Судя по всему, больше, чем она радует тебя. Однако в моих силах сделать это событие выгодным для нас обоих. Он выставил руки перед собой и уставился на свою левую кисть. Феликс проделал то же самое. Кольцо. Габриэль Агрест, не моргая, смотрел на свое кольцо на безымянном пальце. — У тебя есть выбор. Мы можем разойтись друзьями, и ты извлечёшь определенную выгоду из нашей дружбы, — Габриэль вновь обратил внимание к кольцу, — Либо мы расходимся врагами. И выгоду извлекаю только я. По спине Феликса пробежал колючий холодок. Габриэль Агрест говорил монотонно, вкрадчиво. Его речь была скорее скучной, чем пугающей. Но ему не нужно было угрожать, чтобы Феликс понял, чем грозит неправильный выбор. Однако хроническое равнодушие мужчины помогло Феликсу успокоиться: строгий в своей занудности дядюшка, которого он привык видеть, отгонял образ злодея. Феликс сделал шаг вперёд и сел на стул напротив Габриэля. Он попытался усмехнуться в ответ, но звук, что вырвался из его рта, звучал скорее жалко, чем насмешливо. — Так вот в чем дело? Большой и страшный Бражник пытается меня купить? То есть я чуть не поседел от страха, потому что ... Потому что что? Потому что у тебя в рукаве не оказалось ничего, кроме пары колец? — Феликс откинулся на спинку стула, стараясь не разрывать зрительный контакт с мужчиной. Чем пренебрежительнее он пытался казаться, тем сильнее ныли мышцы от напряжения, — Дядя, нынешнее имущество, доставшееся мне от отца, превышает капитал, который ты в состоянии заработать за всю свою оставшуюся жизнь, примерно в десять раз. Наследство Грэм де Ванили, которое также рано или поздно будет принадлежать мне, поставит меня в один ряд с самыми влиятельными людьми страны даже после того, как я поделю его с Адрианом. И ты считаешь, что я встану перед тобой на задние лапки из-за нескольких граммов золота?

Габриэль Агрест долго молчал, обдумывая следующий шаг. Он был очень осторожен, и Феликса это сбивало с толку. Потому что с одной стороны, вся ситуация казалась до абсурда простой, а с другой стороны, Феликс во всем ощущал подвох, и найденная подоплека слов сводила с ума. — Вероятно, я не совсем ясно выразился. Я не предлагаю тебе кольца, но они могут стать приятным бонусом к нашему сотрудничеству. Ты отвечаешь на мои вопросы и получаешь моё снисхождение. Ты сопротивляешься, и я все равно получаю нужные ответы, но через чьи-то страдания. И в лучшем случае, это будут твои страдания. — Теперь это угроза? Феликс не понимал, что говорит. Его мозг на адреналине выдавал случайные фразы, которые обычно вонзались в соперника острыми клинками, а сейчас лишь щитом из тонкого картона защищали от нападения. Агрест устало выдохнул и, прикрыв веки, сжал переносицу. Он выглядел не менее потерянным. Будто долгие годы изо дня в день он объясняет одно и то же, чтобы каждый раз заново встречаться с этим непониманием в чужих глазах. — Ты ведёшь себя незрело. Ты ... — мужчина остановился на полуслове. Его глаза вдруг стали такими пронзительными, что Феликсу показалось, будто даже сейчас он может читать его мысли, — Тебе кажется, что это все игра. Что ты получил очередное преимущество в гонке, хотя ты, на самом деле, даже не за рулем. Всего лишь зритель. И всегда им был. Мужчина снял с руки кольцо и, положив на стол, прокрутил. Грани завертелись, блеск золота бросал переливающиеся блики в утопающем в закате кабинете. И, когда Габриэль Агрест поднялся со своего места и встал перед портретом жены, Феликс стал самозабвенно следить за кольцом. Он тупо считал обороты, ища хоть какой-то отклик в душе. Вот оно — то, что он искал все это время, к чему стремился, на чем замыкался всякий его план. Трофей маняще вертелся перед его носом, и все, что от Феликса требовалось, — это протянуть руку и выйти за дверь. Это был бы его самый лёгкий, но самый желанный план. Забрать это кольцо и уйти, оставив позади эту реальность, обернувшуюся кошмаром. В конце концов, он мог бы уйти и без кольца. Сейчас, пока Габриэль Агрест стоит к нему спиной, он мог бы сбежать из кабинета, выскочить в окно, найти мать и, плюнув на вещи и ненужные прощания, навсегда покинуть этот город. Ему было все равно, кто играл роль супергероя, а кто — суперзлодея. В своей истории он хотел играть победителя, а не пешку. Но он продолжал сидеть, уставившись на украшение. Было неважно, кого он хотел играть, когда тот, кем он был на самом деле, отказывался двигаться с места. — Если ты думаешь, что когда-нибудь в своей жизни сможешь купить что-нибудь драгоценнее этих колец, то ты ошибаешься, — Феликс не выдержал и обернулся, но вместо того, чтобы смотреть на ровную спину мужчины, он, последовав примеру дяди, устремил свой взгляд к портрету тети, — Эти кольца старше самого Парижа, но видишь ли ты на них хоть одну царапину? Эта реликвия трепетно оберегалась десятками поколений Грэм де Ванили. Защита колец была вопросом жизни и смерти. Буквально. Габриэль поднял руку и очертил в воздухе перед картиной ниспадающий на плечи локон пшеничных волос. Испуг отходил на второй план, уступая место какому-то затупленному любопытству. Феликс на уровне инстинктов ощущал, как нить, сотканная из чувств, похожих на понимание и сочувствие, но ими не являющимися, протягивается между ними, затягиваясь сильнее наручников. То ли такое влияние на него имел портрет тёти, в котором он видел свою мать, то ли странное поведение дяди, который сейчас был похож на кого угодно, но не на террориста, желающего закопать тело Феликса под кустами роз в своём саду. — Грэм де Ванили... Проклятый род, — мужчина чертыхнулся и резко отвернулся от лица жены, — Все вы гордитесь своей фамилией, пока не начинаете пожинать плоды предков. Как и всякая древняя сказка, история колец имеет множество лиц. Каждый рассказывал ребёнку свою версию, чтобы тот, забыв детали, внёс в неё что-то новое. Но что остаётся правдой при любом раскладе, так это то, что ваш жалкий род держится исключительно на глупцах, вроде твоего отца. Я бы предпочёл, чтобы фамилия Грэм де Ванили исчезла вместе с этими кольцами. — Ваша жена - Грэм де Ванили. В вашем сыне течёт кровь Грэм де Ванили. В ваших внуках тоже будет течь она. И во всех последующих поколениях Агрестов, пока эти гены не превратятся в мельчающие молекулы, но даже тогда они все равно никуда не исчезнут, — острая потребность защитить своё наследие, которое Феликс ещё не успел даже вкусить, вспыхнуло, затмевая былую неуверенность. — Эмили ... Я бы хотел сожалеть об этом, но совру, если скажу, что все это того не стоит, — Габриэль вернулся к своему рабочему месту и, сев за стол, вновь надел на палец кольцо. Оно давно перестало крутиться и упало, но Феликс этого даже не заметил, — Поэтому ты бы никогда не получил эти кольца. — Что ты вообще несешь? Чего ты добиваешься? — вспылил, вскочив со стула, Феликс. Его распирало изнутри от окружающей непонятицы, последние нервные клетки теряли надежду на спасение, — Может ты хочешь меня отвлечь, пока твои люди роют мне могилу. Может ты нуждаешься в бесплатном психотерапевте. Мне все равно. Я не намерен слушать этот твой несвязный бред. Говори прямо, чего ты хочешь, дядя, иначе я захлопну эту дверь прямо перед твоим носом. Видит бог, мне больше нечего терять. — Есть. Габриэль и глазом не моргнул. Вспышка гнева не пробудила в нем никакой ответной реакции. Смесь скуки и тень нетерпения залегли глубоко на его лице, практически срастаясь с кожей. Какую бы игру он не вел, он вел ее хладнокровно и расчетливо. Феликс обязательно восхитился бы подобной выдержкой, если бы на данный момент не мечтал вонзить что-то острое в его глаз. — Сядь. Феликс послушно сел, хоть и продолжил глядеть на мужчину с враждебным прищуром. Было бессмысленно пытаться взять себя в руки и бороться за контроль, когда даже собственный разум от тебя отрекся. Он не знал, что делать, и эта беспомощность наряду с острым разочарованием и клокочущим гневом превращала Феликса в пороховую бочку, в любую секунду готовую взорваться. — Люди всегда боятся того, что не могут объяснить. Чего не понимают. Чего не видят. Чего не могут достичь. Так было всегда, и так будет, — мужчина сделал небольшую паузу, прежде чем продолжить. Как актер, добивающийся от зрителей должной реакции, — Всегда считалось, что человек, хоть и создан по образу и подобию Бога, уникален. Каждый послан в мир с определенной целью, которая принадлежит лишь ему. Поэтому существование близнецов - людей, похожих друг на друга, как две капли воды, - в древности приравнивалось к чему-то противоестественному, магическому. Один из двух близнецов всегда считался темной силой, бесом, появившимся на свет в качестве проклятия, чтобы уничтожить жизнь второго ребенка. Таких детей убивали в младенчестве, а тех, кого подобная судьба миновала, травили, изгоняли из городов, приравнивали к ведьмам, колдунам и еретикам. Впрочем, вполне привычная для того времени ситуация. Как я уже сказал, мы можем лишь предполагать, как все было на самом деле, но кое-что известно наверняка: Англия была жестока, а Грэм де Ванили - слишком могущественны, чтобы оставить все, как есть. То, что сейчас объясняют простой генетикой, раньше считалось силой Дьявола. Может быть, изначально у близнецов Грэм де Ванили и не было дьявольской силы, но потом, безусловно, появилась. Эти кольца стали одними из многих их оберегов. Украшения передавались из поколения в поколение, становясь главной силой и главной слабостью тех, кому не повезло делить утробу матери с кем-то еще. По крайней мере, близнецы были неприкосновенны для окружающих. Их рода боялись, и оттого лишь сильнее уважали. И со времени эти невежественные предрассудки канули в лету, но кольца остались. Кусок металла, от которого зависели жизни. Это практически пульт управления живым человеком. Ты понимаешь это, Феликс? И хорошо, если пульт находится в твоих собственных руках. Но если он оказался в чужих, даже смерть станет непозволительной роскошью.

Габриэль замолк. Его стеклянный взгляд был направлен сквозь предметы, словно он видел наяву все, о чем только что говорил. Словно он вовсе не с Феликсом разговаривал. Возникшая тишина позволила каждому из них вникнуть в суть брошенных слов. Тишина густая, обволакивающая, почти стерильная. Таким представляется мир после смерти — тихим. Без постоянного шума машин, звуков телевизора, доносящихся из соседней комнаты, без криков дворовых парней, отдаленного звучания колоколов Нотр-Дама. Такая тишина не успокаивает, а опустошает. Феликс о большем и просить не мог. Наконец-то ощутить, как пустеет его тело. Из головы выходят клубы истеричных мыслей, из сердца испаряется тяжесть непреодолимых проблем и давящих эмоций. Лишь в таком случае он может наконец сказать то, о чем думает. Что сказал бы тот Феликс, который думал головой. Тот Феликс, что несколько месяцев назад приехал из Лондона на годовщину пропажи своей тети. — Так, значит … кольца - пульт? Типа кота Тома в телефоне? Захочешь - сходят в туалет, захочешь - лягут спать. А если ударишь, только посмеются. Ты это имеешь в виду? Феликс ничего не понимал. Он нёс околёсицу, лишь бы Габриэль не молчал. Оскорблял, издевался, презрительно фыркал, даже прикрикнул — что угодно, только бы продолжал говорить до тех пор, пока в голове Феликса не появятся мысли объяснения. — Не так ... фигурально, — на удивление, мужчина был терпелив. Впервые за все это время он рассказывает свою историю, и гордость не позволяет ему быть плохим рассказчиком, — Эти кольца не подавляют волю и не дают приказов. Они являются лишь резервуаром жизненной силы, посредником между природой и родившимся из неё человеком. В случае смертельной угрозы сила аккумулируется в украшении, давая время для безопасного восстановления. Никто не может отнять у человека то, чем он не обладает, верно? Его жизнь находится где-то в пространстве, примерно там, где она изначально и зародилась. Если же кольцо повредится или, что хуже всего, полностью сломается, природа заберёт то, что ей принадлежит, и без сосуда энергия уже никогда не сможет вернуться. Как я говорил ранее, благословение и проклятие в двадцати граммах золота. Феликс схватился за голову и стал активно массировать виски. — Ты так много всего выдал, что я даже забыл, что сижу в заложниках у разыскиваемого злодея, — впервые фраза вышла не острым сарказмом. Голова гудела пульсирующей болью, хотелось лечь и закрыть глаза, а не слушать речи, смысл которых едва ли доходил до Феликса, — К чему ты вообще вел? Твоя сказка была настолько захватывающей, что я забыл, с чего бы вообще должен в неё поверить. — Я умею быть убедительным. Габриэль потянулся к верхнему выдвижному шкафчику рабочего стола и принялся что-то искать. Феликс мог ожидать чего угодно: заряженного пистолета, деньги, даже праздничную хлопушку, взорвав которую мужчина наконец-то закончит этот глупый розыгрыш. В любой другой ситуации Феликс удивился бы, почему модельер держит под рукой молоток, сейчас же он лишь задумался, может ли этот день стать ещё более нелепым. Носок молотка стремительно опустился на гладкую поверхность лежащего на столе кольца. Головка инструмента пролетела перед лицом Феликса так стремительно, что он едва успел разглядеть в отражении свои расширившиеся от удивления глаза. Металл звякнул, почти как ржавый колокол храма, украшение подпрыгнуло в воздух от удара и так же быстро опустилось обратно на стол, еще несколько секунд заполняя воздух нестихающим звоном. Феликс, завороженно следящий за происходящим, медленно протянул руку к кольцу. Его не волновала реакция Габриэля на подобную наглость. Внутри вновь затрепетала тревога, пальцы пробило мелкой дрожью. Он держал в руке кольцо, которое когда-то принадлежало его матери. Которое принадлежало ей и сейчас. Которое должно было быть обручальными кольцами Грэм де Ванили, а не Агрест, и Амели не могла с этим смириться. Кольцо погнулось, меняя форму из ровного круга в что-то непонятное, отдаленно напоминающее грушу. Мелкие царапины покрыли когда-то гладкое золото. На поверхности кривого кольца Феликс видел такое же кривое отражение, которое ещё никогда до этого не было так похоже на настоящего него. — Звони матери, Феликс. Феликс поднял глаза на мужчину напротив и вздрогнул. Габриэль прожигал юношу своими темно-серыми, цвета грозовых туч глазами. Брови низко нависли над веками, ноздри раздувались на выдохе. Черты лица заострились, делая мужчину похожим на самую устрашающую африканскую маску. Если кто-то и мог выглядеть одновременно разъярённым и равнодушным, то это был Габриэль Агрест. Кажется, правила игры резко поменялись, или же Феликс уже проиграл. Резкая смена атмосферы вновь пробудила в Феликсе животный страх, который очень кстати подходил тому, кто ощущал себя загнанной хищником жертвой. Он тяжело сглотнул и взял в руки протянутый телефон. Взгляд то и дело падал на повреждённое кольцо, в голове всплывали обрывки прозвучавших слов. «Благословение и проклятие в двадцати граммах золота». Гудки звучали так тихо и отдаленно, словно сквозь толщу воды. Феликс уже звонил матери, и та не взяла трубку, но он не мог сказать об этом мужчине, пока тот смотрел на него с жестокостью всей своей злодейской души. Неожиданно прозвучавший на той стороне провода голос матери заставил Феликса убедиться, что Бога все же не существует. — М-мам? — его голос дрогнул, — Мам, где ты? Ты в порядке? — Все в порядке, сынок, я в саду, вышла подышать свежим воздухом. Правда, я неважно себя чувствую. Голова так резко закружилась, я чуть не упала. Ноги совсем ослабли. Надеюсь, скоро отпустит, иначе тебе придётся ехать без меня. Но не переживай, дорогой, я точно приеду до твоего заселения в пансионат. — Сиди там, никуда не уходи, я скоро буду. Я вызову скорую, все будет хорошо. Феликс чувствовал, как заколотилось в груди его смиренное сердце. Кровь, которую оно качало, была насыщена ужасом и безрассудной злостью. Все, о чем он думал утром, о чем переживал вчера, что планировал до этого — все это померкло на фоне того, какую боль он почувствовал сейчас. Упади с головы его матери хоть один волосок, и каждый, виновный или невиновный, падет жертвой это боли. — Что ты сделал?! — прорычал Феликс. Он подорвался с места, нависая над Габриэлем с надеждой, что выглядит хоть на долю таким же безумным, как и ощущает себя. — Сядь. — Да пошёл ты. Если ещё пять минут назад их диалог напоминал разговор далеких родственников, пытающихся найти общий язык, то теперь они смотрели друг на друга с ненавистью, способной поглотить целые империи. Кровь застилала глаза, в ушах стучало, кислорода не хватало. Феликс готов был набросить на мужчину удавку и стать тем, кто ее затянет. Он бы сделал одолжение многим, лишив город злодея, но он об этом даже не думал. Он думал о безопасности своей матери, которую сам же и поставил под угрозу. — Ты до сих пор не понял, к чему я вёл, Феликс? Это кольцо – и правда пульт управления. Но управлять я собираюсь не твоей матерью, а тобой. Поэтому сядь и отвечай на мои вопросы, — Габриэль говорил достаточно громко, чтобы желчь, которая сочилась из его рта, наверняка достигла Феликса, — Что ЛедиБаг делала сегодня в моем доме?

Феликс послушно сел, чувствуя себя бешеным зверем, цепляющимся за стальной намордник. — Разносила почту. Супергероям, знаешь ли, тоже нужно на что-то жить, — Феликс и не пытался скрыть своего отвращения. Молоток вновь опустился на кольцо, которое теперь стало напоминать закаленную кляксу. Феликс вскрикнул от неожиданности, его глаза практически вылезли из орбит. Он никак не ожидал, что мужчина вновь на это решится. В голове вновь прозвучал уставший голос матери. Габриэль не блефовал. Он вновь занёс молоток над украшением, но Феликсу показалось, что это лезвие гильотины нависло над его шеей. — Нет, стой! Подожди! Я скажу, — Габриэль не улыбался и не издевался. Он оставался серьёзен, и это лишь сильнее пугало Феликса. Юноша дождался, когда молоток медленно опустится на стол, и, сглотнув образовавшийся в горле ком, заговорил, — Она ... Я раскрыл ей твою личность. Так что, что бы ты не сделал со мной, как бы ты не угрожал моей матери, это ничего не изменит. Для тебя все кончено. Мужчина не выглядел удивленным, но Феликс все равно оставался настороже. Сейчас непредсказуемость была главной опасностью. — Все кончено? Нет, конечно нет. Игра всего лишь перешла в другую плоскость. Они знают мою личность, пусть так. Я знаю их. Феликс испуганно моргнул. Могло ли это на самом деле быть так? Насколько опасна передряга, в которую он попал? Какая роль отведена тут Феликсу? — З-знаешь? — О, конечно знаю. Ты скажешь мне их имена. — Но я н-не зн ... — Знаешь. — Нет! Я не знаю их личности, и они мне совершенно не нужны! Так же, как была не нужна твоя чертова личность! Все, чего я хочу, это уехать достаточно далеко, чтобы никогда не видеть ваших клоунских лиц, — речь Феликса принимала истеричные нотки. Габриэль Агрест поднялся с места и встал за спиной сидевшего Феликса. Его тяжелые ладони легли Феликсу на плечи, придавливая того к земле. Кому-то этот жест мог показаться приободряющим, почти отеческим, но каждое касание, ровно как и каждое брошенное слово, пускало по телу смертельный яд. — В твоих силах этого добиться. Просто дай то, что мне нужно, и вы с матерью получите свободу. Настоящую свободу,— такой голос Феликс слышал у себя в голове в минуты слабости. Соблазняющий, чарующий, манящий. Заставляющий сдаться. Но природное упрямство, подгоняемое адреналином, готово было бороться до последнего. Сдавшись сейчас, Феликс потеряет все, что многие годы строил из пепла и крови, жертвуя всем, что было дорого. И если он потеряет себя, больше ничто не будет иметь смысла. И никто. В возбужденном мозгу промелькнула мысль. Вероятно, то, что требовал Габриэль Агрест, не было на самом деле тем, что он хотел услышать. Так что Феликс с чистой совестью готов был дать ему эту часть правды, чтобы сохранить другую. — Хорошо. Хорошо, я скажу тебе все, что знаю. После этого я забираю оба кольца и уезжаю, — Феликс макушкой чувствовал дыхание мужчины, волоски на затылке настороженно встали дыбом, — Я знаю личность Кота Нуара. Честно говоря, раскрыть его тайну было так же просто, как и твою. В конце концов, мы все большой дружной семьей живём под одной крышей. Стоило этим словам вылететь изо рта, как Феликс подскочил, как ошпаренный. Воздух загустел, будто время остановилось в ту секунду, когда Феликс выдал тайну, стоящую его брату жизни. Феликс хотел бы ощущать муки совести, желание извиниться перед Адрианом, но не мог и не хотел обманывать себя. Феликс знал, что если выбор встанет между Адрианом и Маринетт, в каком контексте бы он не прозвучал, он всегда сделает выбор в её пользу. А сейчас он, если не спас её, то хотя бы выиграл ей время. Взгляд Габриэля был так пуст, что Феликс ненароком задумался, услышал ли тот его вообще. Может, он не понял, о ком шла речь? Или он, конечно же, не поверил, и сейчас думает, как бы вновь повредить кольцо, чтобы у Феликса случился очередной сердечный приступ. Но Габриэль не спешил браться за кольцо, и по сжатым в тонкую полоску губам, по стиснутым зубам и выпирающим желвакам Феликс понял, что мужчина просчитывает свой следующий ход. — Ты хочешь сказать, что Адриан — Кот Нуар? — спустя минуты напряженного молчания спросил Габриэль. Ему не нужен был ответ, он уже знал, что Феликс говорит правду, но все равно задал этот вопрос. — Не хочу, но сказал. А теперь отдай мне кольца и катись к черту. Габриэль закрыл глаза и шумно втянул воздух через нос. Феликс скривился, сравнивая его поведение с медитацией посреди урагана. Нетерпение играло злую шутку с его нервами. — Ты на взводе. Ты злишься. Ты боишься. Но, к счастью, не врешь. Что ж, ладно. Тогда перейдем к решающему вопросу, — Габриэль вытянул перед собой ладонь, на которой лежало кольцо, — Кто скрывается под маской ЛедиБаг? — Я не знаю, — Феликс тянет руку, чтобы выхватить украшение, но мужской кулак резко сжимается, и юноша видит лишь грозно выставленный перед своим лицом указательный палец. — Я может и не в трансформации, но я все еще в твоей голове, Феликс. Я знаю, что ты лжешь, и знаю, что ты выдал моего сына, чтобы сохранить ее тайну. Я даю тебе последний шанс. Ты можешь спасти одну женщину, либо потерять обеих. И тут Феликс ясно почувствовал, как захлопнулся капкан. Чем дольше он трепыхался, пытаясь найти решение, тем сильнее впивались в него зубья установленной ловушки. Оставался лишь один выход, при котором из трех раненных спасался лишь один. Увы, это была не Маринетт. К сожалению, не он сам. Но Феликс будет жить, не оглядываясь назад, до тех пор, пока выбор сделан в пользу его матери. — Это Мари … — Феликс не врал. Он думал о Маринетт, видел совершенно четко ее образ у себя в голове, слышал ее голос, вспоминал ее касания. И не важно, как он ее назовет, это все еще будет она. По крайней мере, он на это надеялся, — Ее зовут Мэри. Я встретил ее в парке аттракционов на прошлой неделе, когда ты акуматизировал малыша. Она была в шатре с лакрицей и выбежала оттуда, чтобы трансформироваться. Я раскрыл ей твою тайну, и сегодня она приходила, чтобы придумать план. Это все, что я знаю. Агрест долго всматривался в лицо Феликса, выискивая в его чертах намеки на истину, и, немного погодя, кивнул и сделал шаг назад. Но Феликс имел за спиной слишком большой багаж горького опыта, чтобы поверить, что ему удалось обойтись малой кровью. Вместо того, чтобы облегченно выдохнуть, он с силой выплюнул последний воздух из легких. В мгновение перед глазами заплясали искры, затылок пронзило острой болью от резкого удара об стену, ноги беспомощно повисли в воздухе. Голова закружилась, и Феликсу понадобилось время, чтобы понять, что произошло. Сначала мутно и расплывчато, потом все чётче и чётче Феликс видел перед собой искаженный в гневе оскал Габриэля. Возможно, Феликса слишком сильно ударили об стену, но ему даже показалось, что глаза мужчины на свету горели фиолетовым. Феликс боялся, что может потерять сознание от волнения, но потом заметил руку, сжимающую его горло. Он в панике схватился за предплечье Габриэля, принялся хаотично бить ногами, трястись, пытаясь вырваться, но хватка от этого лишь усиливалась.

— Игры закончились, мой дорогой племянник. Род Грэм де Ванили оборвётся здесь и сейчас. Я бы хотел, чтобы ты стал свидетелем смерти своей матери. Но ты умрешь, теряясь в догадках, каким же станет ее конец. Это не было шуточной угрозой или предупреждающим жестом, кислорода становилось все меньше, зрение слабело, от чего в глазах начинало двоиться, двигаться становилось все труднее. Кожа под пальцами мужчины горела, боль иглами вонзалась в конечности, которые Феликс едва чувствовал. Где-то на грани обморока Феликс цеплялся за реальность, концентрируясь на холоде, покалывающем пальцы ног, на свете, что проникал в кабинет сквозь широкое окно и ослеплял его слабые глаза, превращая все в сплошное белое пятно, на размытых контурах портрета, где Феликс пытался различить мягкие изгибы материнской улыбки, её голубые глаза ... Живые, искрящиеся голубые глаза. Яркие, сапфировые, почти светящиеся во тьме — когда она счастлива. Полные влажного блеска, как пенящиеся морские волны — когда ей весело. Темные, но никогда не чёрные — когда она злится. И всегда, абсолютно всегда такие искренние, полные уверенности и силы. — М-маринетт ... — прохрипел Феликс, чувствуя, как тяжелеют его веки. В голове была полная неразбериха, пролетающие в голове картинки темнели, словно Феликс падал, падал, падал в пропасть и мечтал достичь конца, но повис в неизвестности. Когда Феликс все же достиг дна, вместо долгожданной легкости и заслуженного покоя он почувствовал боль удара и обжигающий горло воздух. — Маринетт ... — снова прохрипел Феликс, пока зрачки нервно метались по пространству. Вдох, второй. Пауза. Третий. Тело вновь потяжелело, сердце бешено стучало в груди, разнося кровью кислород. Габриэль отпустил его и, словно потеряв всякий интерес, вернулся к столу и стал рассматривать какие-то бумаги. Думая о том, на самом ли деле Агрест сейчас был в состоянии сконцентрироваться на работе или же просто создавал видимость безразличия, Феликс откинулся к стене и закрыл глаза. Безумно хотелось спать. Казалось, он даже задремал, сидя на полу, потому что голос мужчины заставил его вздрогнуть. — Маринетт, значит. Дюпен-Чен? Занятно, очень занятно, — произнёс, будто размышляя вслух, Габриэль, а потом стальным, требовательным голосом приказал, — Встань. Но даже если бы Феликс и хотел, он бы не смог найти в себе силы встать на ноги. Но он и не хотел. Единственное, о чем он мечтал, это повернуть время вспять и никогда не произносить имя Маринетт вслух. Постыдные слезы собирались в уголках глаз и катились к дрожащим губам. Феликс не плакал с тех пор, как его заставили поцеловать холодный лоб погибшего отца, но сейчас он готов был обхватить свои колени и зареветь, пока из него не выйдет достаточно жидкости, чтобы умереть от обезвоживания. И пока осознание того, что он только что чуть не умер, доходило до его мозга медленными неспешными шагами, другая мысль, более жестокая и мерзкая, стрелой вонзилась в те клочья, что когда-то были душой. Феликс был слишком слаб для того, чтобы вести такую крупную игру, и сейчас, когда пришло время пожинать плоды своей самоуверенности и бесстрашия, эта слабость ломает жизнь всем, кто был ему дорог. Впервые он четко видел, как глупо было плести эти детские интриги и как глубоко занесло его собственное упрямство. Лелея свою задетую гордость, он променял статус победителя на гнусного предателя. И как бы сильно он не боялся потерять себя, сейчас он плакал не потому, что чуть не умер, а потому, что теперь она может умереть. — Это не она. Я... я просто думал о ней, — голос не слушался, и Феликс надеялся, что Габриэль примет это за последствие удушья, а не явную ложь. — Это исключительно трогательно, что в последние мгновения своей жизни ты думал о девушке моего сына, но, как бы сильно ты не был в неё влюблён, я знаю, что ты врешь, — Габриэль встал со своего места и, сев перед Феликсом на корточки, положил в карман его жилетки кольцо, — Не расстраивайся, как бы тяжело не было в начале, эти тридцать серебряников всегда того стоят. В комнате раздался противный звук звонка. Система охраны. Агрест подошёл к одному из мониторов и криво улыбнулся. В этой улыбке Феликс видел больше крови, чем в самом кровавом фильме ужасов. И если до этого он думал, что только что прожил свой худший кошмар, то сейчас понял, что ошибся: все ещё впереди. — Впрочем, сейчас мы в этом и убедимся, — сказал Габриэль и нажал на громкоговоритель. «Добрый день. Это Маринетт Дюпен-Чэн. Могу ли я попросить Феликса ненадолго выйти?» — Да, конечно, проходите, он сейчас спустится, — ответил Габриэль и, открыв входную дверь, громко рассмеялся, — Милая, милая ЛедиБаг. Феликс больше ничего не слышал, в его ушах стоял лишь этот отвратительный смех. Он вскочил на ватные ноги и, покачиваясь из стороны в сторону, рванул к выходу. Сейчас у него была лишь одна цель: выпроводить Маринетт из этого дома любой ценой и не подпускать сюда до тех пор, пока он не объяснит ей всю ситуацию. — Принеси мне ее талисман, Феликс. Я уверен, ты не захочешь, чтобы я спускался за ним сам, — бросил Габриэль Феликсу в спину, но тот уже захлопнул за собой дверь. Феликсу не хотелось думать о том, что Габриэль и правда может забрать талисман сам. Так же, как и не хотелось думать о том, что будет со вторым кольцом Грэм де Ванили, если Феликс не добудет серьги своими руками. Маринетт стояла посреди холла и, держа в руке какую-то бумажку, топталась на месте. Следы погрома Феликса были давно убраны, и Маринетт, судя по всему заметив изменения, всматривалась в пустое место, где раньше стояла ваза. Феликс боялся подходить к ней слишком близко. Он столько всего хотел ей сейчас сказать, но у него не было ни времени, ни даже права говорить с ней после того, что он сделал. Он встал на последней ступени лестницы и прокашлялся, привлекая к себе внимание. Девушка резко обернулась. — Нам нужно поговорить, Феликс. По поводу того, что произошло ранее. Я не хочу, чтобы мы расставались вот так вот. Я уверена, что это все недоразумение, и мы сможем ... Погоди, — Маринетт начала тараторить, но, всмотревшись в покрасневшее от слез лицо Феликса, затихла, — Ты плакал? Что случилось? «Ничего, я всего лишь сдал тебя Бражнику, а теперь должен забрать твой талисман, иначе он убьёт мою мать». — Нам не о чем говорить. Уходи, — холод, с которым Феликс выплюнул эти слова, острыми льдинами раздирал его изнутри. Слезы норовили вновь заполонить его взор, и он прикусил щеку, чтобы отвлечься на боль менее слабую, чем та, что терзала его душу. Маринетт испуганно подбежала к нему, останавливаясь в шаге от юноши. Она всматривалась в его лицо и не видела там ничего от прежнего Феликса. Когда-то зелёные глаза, сейчас красные от многочисленных лопнувших капилляров, блестели, и он смотрел на неё с нескрываемым презрением, как обреченный на вечные страдания смотрит на своего мучителя. Губы скривились в злом оскале, словно одно только её присутствие вызывает в нем дикое отвращение. — Послушай, если это все из-за того, что я сказала ... Мне жаль, правда жаль. Я не имела это в виду. Точнее имела, но не все. Пожалуйста, давай поднимемся к тебе в комнату и поговорим, — девушка робко протянула ладонь, чтобы коснуться его плеча, но тот отдёрнул руку и усмехнулся.

— Мне не нужны твои разговоры. Я разве неясно выразился? Уходи. Мне неинтересно ничего из того, что ты собираешься мне сказать. Игра в дружбу закончена, ты мне больше не нужна, — Феликс говорил достаточно тихо, чтобы Габриэль его не услышал, и оттого звучал ещё более устрашающе. Маринетт вспыхнула от негодования, ее щеки покраснели, а в глазах заметались молнии. Феликс понимал, зачем она пришла. Он тоже не хотел прощаться с ней таким образом. Особенно с ней. Как с девушкой, которая не стала ни другом, ни возлюбленной, но каким-то образом смогла ознаменовать начало нового периода в его жизни. Того самого периода, которого он сам достичь бы не смог. Он не хотел прощаться с ней таким образом. У него навсегда останутся о ней только светлые воспоминания, в то время как Маринетт запомнит его гнусным эгоистичным лжецом. И это будет горькой, но все ещё правдой. Потому что если прямо сейчас он схватит ее за локоть, выведет из дома и расскажет, что только что произошло, она никогда не уйдёт. Она никогда не сбегала и сейчас не станет. Она встретится лицом к лицу с Бражником и, возможно, даже победит. Но у Габриэля все ещё где-то останется второе кольцо Грэм де Ванили, которым после поражения он станет пользоваться еще яростнее. Поэтому Маринетт должна сама захотеть уйти. Её слезы — малая цена за её собственную безопасность и безопасность Амели. — Знаешь что, Феликс, мне все это уже надоело! Ты не можешь вести себя, как придурок, потом признаваться мне в любви, а потом снова вести себя, как последний мудак. То, что я выбрала Адриана, а не тебя, не дает тебе никакого права … Феликс любил смотреть, как разгорается в ней сила, и из тонкокрылой феи она превращалась в древнегреческую воительницу. Он сдерживал всплывающую улыбку, которая была искренней благодарностью за то, что его раненному сердцу удалось увидеть это в последний раз. — Мне все равно, кого ты выбрала. Ты все еще не поняла, Маринетт? С самого первого дня, с тех самых пор, когда я снял то дурацкое видео, все, чего я хотел, это насолить Адриану. А что может быть лучше, чем отбить его милую подружку? Теперь, когда я уезжаю, в этом нет никакого смысла. Но, если тебе станет от этого легче, мне было весело. — Да пошел ты! Пошел ты и твои чертовы эмоциональные качели! Я не глупая, Феликс, я вижу, что ты врешь и делаешь это специально, чтобы оттолкнуть меня. Без понятия, зачем тебе это, но мне все равно. Я устала тебя оправдывать, искать твоим выходкам логическое объяснение. Я ставлю на этом точку, Феликс Грэм де Ванили. Проваливай в свой Лондон! Я ненавижу тебя. Я ненавижу то, что не могу тебя ненавидеть, черт возьми! Феликс видел, как сильно ранят девушку его слова. Но эта боль была ничем по сравнению с тем, что испытывал он. Эта боль была пустым звуком на фоне той боли, какую он ей причинит, если она сейчас не уйдёт. Ведь если она задержится в этом особняке ещё на несколько минут, он собственными руками снимет с неё камни чудес. — Закончила? Отлично. Прощальный поцелуй? Феликс усмехнулся и демонстративно вытянул трубочкой губы. Если Маринетт все ещё не раскрыла его игру, то этой жалкой усмешки было достаточно, чтобы выдать себя с головой, ведь она походила скорее на жалкий плач, чем на наглый смешок. Но Маринетт уже отвернулась, и только тогда Феликс позволил одинокой слезе скатиться по переносице. —Мисс Дюпен-Чен, уже уходите? — мощная ладонь легла Феликсу на плечо, — Простите манеры моего племянника, он сегодня немного в расстроенных чувствах. Проходите, будьте нашим гостем. Феликс настаивал на том, чтобы вы остались на прощальный ужин. Феликс лишь удивлялся, сколько ещё масок ему удастся примерить на себя до того момента, как от него настоящего не останется ничего, кроме горстки старых сожалений. — Да, Маринетт, перестань ломаться! — Феликс натянул на себя доброжелательную улыбку послушного мальчика, надеясь, что Маринетт заметит горящую красным табличку «Опасно! Рванет!» в его глазах, — Прошу, посиди со мной ещё немного, я уверен, ты успеешь закончить проект. Маринетт смотрела на эту картину, и странное чувство тревоги пробирало ее до костей. Габриэль, который безотрывно следил за каждым ее движением. Феликс, который с этой глупой улыбкой выглядел, как жертва домашнего насилия. Жертва домашнего насилия ... Маринетт опустила взгляд, и заметила проявляющиеся красные следы на шее Феликса. Следы пальцев. Она не заметила их ранее, увлечённая перепалкой, сейчас же лишь молилась, чтобы не оказалось слишком поздно. Она сделала медленный шаг назад. Ещё один. У неё были очень большие проблемы. — Знаете, мне очень приятно, спасибо за приглашение ... — начала она, мило улыбаясь и продолжая свой незаметный побег, — Н-но мне и правда пора. Уроки, домашка, проекты, ха-ха. Сами понимаете. Жалкие сантиметры отделяли Маринетт от двери, когда яркая вспышка фиолетовых искр ослепила ее. Она не успела даже вскрикнуть, как на месте Габриэля Агреста оказался Бражник, прижимающий острый наконечник своей трости к шее Феликса. — Попытаетесь трансформироваться, и он погибнет прежде, чем вы схватите свой йо-йо, ЛедиБаг. Маринетт застыла, не в силах справиться со своим удивлением. Собираясь навестить Феликса, она никак не могла подумать, что окажется в такой ситуации. Миллионы вариантов решения проблемы проносились в ее голове, но лишь один из них исключал крови Феликса. И она стояла неподвижно, боясь даже вдохнуть, и гипнотизировала прижатый к шее юноши клинок. — Ты не сделаешь этого, — Маринетт говорила твёрдо, уверенно. Потому что боялась и мысли допустить о том, что он на самом деле может сделать это. И когда мужчина в ответ лишь хрипло рассмеялся, страшнейшие опасения Маринетт подтвердились. Может. — В этом ваша проблема. Вы недооцениваете противника, потому что думаете, что он не способен на то, на что не способны вы. Я уже преподал этот маленький урок Феликсу, но мне не сложно, я могу преподавать его много-много раз. Трость дернулась, и острый наконечник впился в участок шеи под самым ухом. Кровь сначала легла крупными каплями на бледной коже, а спустя секунду побежала яркой дорожкой вдоль оставленной раны. Бражник не останавливался: он вёл клинком вниз, к плечу, то усиливая нажим, то оставляя лишь царапины. Феликса трясло в руках мужчины. Губы дрожали от безмолвного крика, сквозь плотно сжатые веки текли слезы. Он выглядел так, словно готов вот-вот потерять сознание. Маринетт хотелось кричать. Кричать от несправедливости, от злости, от ненависти. Кричать от беспомощности, от боли, от собственной слабости. По ее щекам текли слезы. Ногти впились в кожу ладони, металлический вкус во рту от прокушенной губы кружил голову, пробуждая дикую тягу к крови. Она чувствовала в себе достаточно силы, чтобы вонзить этот клинок Бражнику в грудь и прокрутить столько раз, сколько слез было пролито во всем городе по его вине. Но этой силы было недостаточно, чтобы сделать хотя бы шаг и остановить пытку Феликса. Маринетт казалось, будто Бражник этим клинком вырезает что-то важное из её груди. Ей не хотелось проверять, было ли это что-то важнее её серёжек.

Потому что это не было важнее. Стоило Феликсу разразиться в страшном крике боли, как это что-то в её груди окончательно лопнуло, истекая кровью. Крик Феликса застрял у неё в ушах, вызывая мучительные содрогания во всем теле. Она не заметила, что тоже закричала. Не заметила, что тихие слезы давно перешли в оглушительные всхлипы. Не заметила, что Феликс распахнул глаза и смотрел на неё стеклянным потускневшим взглядом. — Хватит! — крикнула она, давясь рыданиями, — Хватит, перестань! Габриэль отпустил Феликса, и тот упал, как тряпичная кукла, и больше не двигался. Этот день высосал из него все, что мог, и желание сдаться было так велико, что он хотел уснуть прямо на лестнице в луже собственной крови. Лишь магическая сила, носящая конкретное женское имя, не позволяла ему отключиться. Маринетт же глубоко вздохнула и мысленно попросила прощения у будущей себя, которая будет проклинать себя за принятое решение. Но нынешняя Маринетт готова была отдать намного больше, чем эти сережки, чтобы навсегда выжечь из мозга образ кричащего от боли и истекающего кровью Феликса. Она открыла свою сумочку, чтобы в последний раз взглянуть на Тикки. Маринетт видела, что та была недовольна и явно осуждала решение Маринетт, но выбора, как такового, и не существовало. Маринетт бросила квами последнюю извиняющуюся улыбку и, сдерживая слезы, постаралась в быстром взгляде передать всю свою преданность и благодарность за долгие годы бескорыстной помощи и верной дружбы. Пустота, накрывшая ее после того, как квами растворилась в снятых сережках, могла сравниться только с болью потери невероятно близкого человека. И Маринетт хваталась за последние отголоски былой супергеройской силы, чтобы не позволить скорби полностью сломить ее. Эта битва ещё не закончена. По крайней мере, Кот Нуар был все ещё в игре. — Натали, забери у неё серьги, — мужчина говорил равнодушно, но эти нотки триумфа, которые нещадно били по растоптанной девичьей гордости, Маринетт не могла не заметить, — Знаешь, это достаточно благородно - пожертвовать подобной силой ради того, кто предал тебя за пару колец. Какое же это всё-таки неблагодарное дело, быть супергероем. Женщина подошла к девушке из-за спины и сжала ее кулаки в аккуратном «Мне жаль» жесте, прежде чем забрать талисман и отойти на безопасное расстояние. — Перевяжи Феликсу раны и собственноручно посади с матерью в поезд. Убедись, чтобы девчонка ни за что не смогла пробраться на территорию особняка, — Габриэль развернулся и направился к своему кабинету, — И приведите ко мне Адриана. Срочно. Натали схватила девушку под локоть и потянула к выходу, но она вырвалась из хватки и резко рванула вперёд. Она упала на колени перед Феликсом. Он морщился от каждого движения, глаза с трудом раскрывались. Он был измотан. «Знаешь, это достаточно благородно - пожертвовать подобной силой ради того, кто предал тебя за пару колец». Маринетт смотрела на него и не могла найти ни одной причины, почему слова Бражника должны были оказаться ложью. Она отказывалась верить в предательство Феликса, но ее собственная потеря была слишком велика, чтобы довериться своим желаниям. Глубоко внутри она понимала, что Феликс вполне был способен на подобный поступок. И это было последней слезой, скатившейся по ее лицу. — Возможно, однажды я пожалею, что предпочла поражение твоей смерти, — прошептала Маринетт, глядя Феликсу в глаза. — П-прошу, Маринетт, послушай, я могу все объяснить ... — Феликс схватился за перила, пытаясь встать, но ноги подкашивались каждый раз, когда он предпринимал новую попытку. Натали в очередной раз коснулась руки Маринетт, и девушка, кивнув, покинула особняк.

***

Натали молчала все время, что обрабатывала рану Феликса. Тот ворочался, елозил на месте, как самый неугомонный мальчишка, пытаясь увернуться от смоченной чем-то спиртовым ватки, что щипала достаточно глубокую рану. Сначала Феликс ощущал себя погруженным на необъятную глубину, где давление настолько высоко, что все тело сжимается до размеров изюма и теряется в пространстве. Пока его вели по лестнице, ему казалось, что он парит над землей, и каждая секунда грозила ему столкновением с летящей птицей. Его укачивало от этого полета, тошнота подкатывала к горлу, но шея саднила, и каждое движение кадыка причиняло неимоверную боль. Когда Феликса привели в непонятную комнату и посадили, он ощутил себя настоящим узником. Его руки были плотно прижаты к туловищу, ноги, словно связанные кандалами с гирями, прилипли к полу и отказывались подчиняться, да и все тело казалось таким тяжелым и скованным, что Феликс больше походил на медную статую, чем на человека. Но по мере того, как Натали мельтешила перед его глазами, он приходил в себя. Боль заставила его потерять связь с реальностью, боль же и вернула ему способность мыслить. Частички пазла складывались в картину, и лишь оставшиеся кусочки подсказывали Феликсу, что он еще мог сделать. «Я жду». Назойливые мысли о ней не давали ему сконцентрироваться. На его руках буквально рушился весь мир, но все, о чем он мог думать, сводилось к мыслям о ней. Они тревожили его чуть ли не сильнее, чем то множество проблем, которое он заработал за последние несколько часов. Феликсу понадобилось несколько добрых минут, чтобы проанализировать всю глубину навозной ямы, в которую он оказался брошен. Поддавшись судорожному порыву, он навлёк на себя силу Бражника и тем самым выдал свою осведомленность о его настоящей личности. Узнал секрет семейных колец Грэм де Ванили. Теперь желание его родителей вернуть кольца в семью казались не ревностной одержимостью, а вполне естественным инстинктом самосохранения. И пока Амели продолжала доставать Габриэля безобидными мольбами, Феликс готов был объявить за эти кольца кровавую войну. Феликс задумался, не поступил ли так же в своё время его отец. Его трусливый мозг и взволнованное сердце, которое он никак не мог оправдать, выдали главный секрет Маринетт. Секрет, который она ему не доверяла, и, как выяснилось, имела для этого все основания. Долгие дни он бегал за девушкой, уговаривая, умоляя дать ему шанс стать ее союзником. И она, сдавшись, согласилась, чтобы в итоге пасть от его мятежного языка. Феликс мог бы встать перед ней на колени и молить о прощение до тех пор, пока ее уши не завянут, а глаза не заболят от одного его вида. Он правда мог бы, он принёс бы в жертву свою гордость, даже не думая скорбеть о ней. Феликс мог бы доверить ей свою казнь и смиренно принять из её уст любой приговор. Он правда мог бы, справедливость заботила бы его в последнюю очередь, если это то, что загладит его вину. Он мог бы, но не стал бы. Потому что знал, что её имя слетело с его уст случайно. Но он бы не преминул произнести его снова, с нескрываемой горечью и отчаянием, но все же громко и четко, для того, чтобы спасти свою мать. Две чаши весов никогда не были равнозначны, и одна чаша, взлетая вверх, так или иначе топит другую. «Возможно, однажды я пожалею, что предпочла поражение твоей смерти».

Феликс мог бы попросить прощения, но это не значило, что он на самом деле его заслуживал. Все, что ему оставалось, это любой ценой вернуть серьги и исчезнуть, позволив течению жизни закрыть оставленные им бреши. И сейчас был лишь один человек, способный спасти эту ситуацию. Феликс натянул предложенную Натали водолазку и, не говоря ни слова, направился к выходу. Натали сразу же преградила ему путь, продолжая смотреть в свой рабочий планшет. Было наивно предполагать, что ему позволят так легко уйти, но было ещё наивнее думать, что он позволит себя остановить. — Мне нужно поговорить с мамой, — сказал Феликс, возвращая голосу холодный тон. Так, словно Натали не видела, как он плакал на лестнице. — Мадам Амели готовится к отъезду. Её сопроводят до машины, где вы будете её ждать, и шофер отвезёт вас на вокзал. Ваш рейс в 22:05. — Я сказал, мне нужно с ней поговорить. Мадам Санкер тяжело выдохнула, словно вся ситуация давила на неё не меньше, чем на Феликса. Но под каким давлением она бы не находилась, она все ещё была на вражеской стороне и ничего, кроме глубоко презрения и ненависти, Феликс к ней не испытывал. — Феликс, не усложняй ситуацию. Просто сядь в машину, не заставляй меня сажать тебя туда силой. — Как вы собираетесь объяснить это маме? — Феликс усмехнулся, указывая на перевязанную шею, скрытую воротом чёрной водолазки, — Это покушение на жизнь, тяжкое причинение вреда здоровью. Я несовершеннолетний, к тому же даже не гражданин Франции. Агрест может быть Бражником и сколько угодно мне угрожать, но до тех пор, пока он ведёт обычную жизнь, ему придётся иметь дело с полицией. Как думаете, насколько счастливым будет их семейное воссоединение после его победы, если Адриану с тетей Эмили придётся навещать его в тюрьме? Хотя, по правде говоря, я бы на их месте не стал этого делать. Натали явно не напугали его угрожающие речи, но что-то в его поведении все же заставило её открыть дверь и пройти вперёд. Бросив напоследок не терпящий препирательств взгляд, она произнесла: — У вас есть пять минут. Если через пять минут вас не будет в машине, вас обоих вынесут из комнаты силой. Все кончено, Феликс, ты больше ничего не можешь сделать. Не заставляй меня жалеть о своём решении. Не дослушивая до конца, Феликс рванул на второй этаж. Он не думал, как Амели оказалась в своей комнате, но был безумно рад, что она цела. Его дыхание перехватило, когда он увидел ее, сидящую напротив зеркала пустующего туалетного столика. Она смотрела в своё отражение с какой-то романтичной меланхолией и напевала под нос тихую мелодию. Феликс налетел на неё и, схватив за талию, поднял в воздух. Женщина опешила от неожиданности. И пока Амели хихикала над внезапным порывом нежности, Феликс готов был расплакаться от счастья. В своей голове он рассмотрел уже десятки наихудших сценариев, и увидеть мать целой и невредимой стало для него таким облегчением, что на секунду он решил, будто все проблемы испарились, и ничего не мешает им спокойно вернуться домой. — Я смотрю, кто-то очень счастлив вернуться в Лондон. Как же Феликс был рад слышать эти живые нотки ее голоса. Он крепко зажмурился, впитывая последние крохи тепла ее тела, и нехотя отстранился. — Я лишь рад, что ты в порядке, мама, — ответил Феликс и окинул её быстрым взглядом, чтобы убедиться, что с ней на самом деле все в порядке. — Конечно я в порядке. Не знаю, что это на меня нашло, но мне уже легче. Только в висках стучит, наверное приступ мигрени. Но ничего, я посплю, и он тоже пройдёт. — У тебя никогда не было мигрени, — произнёс Феликс скорее для себя, чем для неё, потом схватил её за плечи и продолжил, — Послушай меня, мам, у меня мало времени. Через три минуты ты спустишься вниз и скажешь, что не видела меня с самого утра, как я ушёл в коллеж. Сядешь в машину и поедешь на вокзал. Я приду, как только закончу одно дело. Обещаю, я успею к рейсу и все тебе объясню. Но никто не должен знать, что ты меня видела, хорошо? И, не дожидаясь ответа, выскочил на балкон. Прыгать со второго этажа было рискованно, но едва ли Феликс стал бы теперь считать свои увечья. Его шея пережила удушье и резаную рану, пара вывихнутых позвонков вполне органично дополнит картину. Он был уже на земле, когда мать стала кричать ему вдогонку. — Феликс! — Просто сделай, как я сказал! И будь осторожна! Возбужденный после прыжка Феликс так же легко перелез через забор и выбежал на дорогу. Ноги несли его в единственно возможное место. Ему нужно было найти Адриана раньше, чем это сделают люди Габриэля. Занятия в коллеже закончились, Адриана не было дома, значит он не занимался китайским, тогда оставалось лишь фехтование, потому что на фотосессиях его всегда сопровождала Натали. Сама Натали осталась перевязывать Феликсу рану, поэтому привезти Адриана домой доверили кому-то более глупому и менее расторопному, что было Феликсу лишь на руку. Сейчас оставалось только как можно скорее добраться до Адриана. Феликс бежал на грани своих возможностей, но его возможности были так ограничены, что легкие засаднило спустя жалкие сто метров. Дорога до коллежа была достаточно длинной, чтобы Феликс вновь начал задыхаться, но все же недостаточно, чтобы он потерял сознание где-то по пути. Встревоженное чутье вело его в спортзал. Во дворе уже стояла машина Агреста, но Адриана в ней все ещё не было, поэтому разгорающаяся надежда наполнила Феликса энергией. Спортзал был пуст, из раздевалки не спеша выползали уставшие парни. Распихивая их в стороны, он ворвался в раздевалку. Трое парней продолжали приводить себя в порядок после тренировки, и Феликс, не заметив среди них Адриана, пришёл в бешенство. — Где Адриан? — прорычал Феликс. Кто-то из парней неуверенно показал в сторону душевых, остальные же лишь смерили его недоуменным взглядом. — Отлично, теперь валите отсюда. — Чего? Парень, ты кто вообще ... — Я СКАЗАЛ СВАЛИЛИ ОТСЮДА. Он выглядел как истинный безумец. Взъерошенные после бега волосы, тяжелое дыхание, налившиеся кровью глаза и взгляд голодного психа. Студенты схватили свои сумки и, не сговариваясь, покинули раздевалку, пока Феликс направлялся в сторону душевых. Адриан и правда был там. Он стоял напротив запотевшего зеркала в одном полотенце, обёрнутом вокруг бёдер, и причесывался. Он вздрогнул, заметив в зеркале чье-то размытое отражение и, выставив вперёд расческу, как оружие, резко обернулся. Вид Феликса напугал его не меньше, чем тех парней, но ещё больше его удивило присутствие брата в коллеже в такое время. — Феликс? Что случи... — Долго объяснять, а у меня нет времени. Бражник знает ваши личности и уже забрал сережки ЛедиБаг, а теперь собирается за тобой, поэтому мне нужно, чтобы ты отдал мне своё кольцо и как можно дольше потянул время. Адриан смотрел на него, глупо моргая глазами. Смысл сказанных слов дошёл до него, лишь когда Феликса потянулся за его кольцом, заранее всучив в обмен своё. — Чего?! — воскликнул Адриан, одергивая руку. Феликс нетерпеливо закатил глаза. — Я знаю, что ты Кот Нуар, и я знаю, кто такая ЛедиБаг. Увы, теперь твой отец тоже это знает. Ну, ты же в курсе, что он Бражник, верно? — не заметив у Адриана нужного шока, он продолжил, — Он забрал серьги ЛедиБаг. Не переживай, с ней все в порядке, она не пострадала. Но ты не можешь оставить себе кольцо, потому что твой отец может прийти за тобой в любой момент. Ты, конечно же, не сможешь его одолеть, и тогда у него окажутся оба талисмана. Поэтому сейчас ты отдаёшь мне своё кольцо, а потом отвлекаешь своего отца так долго, чтобы я смог отыскать талисман ЛедиБаг. И тогда я отдаю тебе оба талисмана. Теперь понял?

Адриан долго молчал, обдумывая услышанное. Он взглянул на брата, и в голове сразу же нарисовалась стратегия, словно он смотрел на врага. Рука с кольцом сжалась в кулак. Разговор с братом закончился, началось очередное сражение с приспешником Бражника. Адриан сделал угрожающий шаг к Феликсу. Тот инстинктивно попятился назад, в очередной раз удивляясь, как сильно Адриан может быть похожим на Габриэля, если захочет. В какой раз за сегодня он оказался в лапах хищника. — Откуда, говоришь, Бражник узнал наши личности? — прорычал Адриан, медленно надвигаясь. Его зрачки сузились и стали походить совсем на кошачьи. Феликс обречённо выдохнул и отвёл взгляд. — Мне правда нужно отвечать на этот вопрос? Крепкие руки прижали Феликса к стене. Снова. Но, в отличии от прошлого раза, никто его не душил, а Феликс не сопротивлялся. Адриан, жёстко схватив брата за грудки, яростно тряс его, борясь с желанием раскрошить его затылком стену. Но чем смиреннее выглядел Феликс, тем быстрее спадала злость Адриана, и это ещё больше его раздражало. Порочный круг, в котором он хотел уничтожить Феликса, но не мог на это решиться. Вероятно, это имел в виду Феликс, когда говорил, что Адриан не сможет одолеть своего отца. — Если собираешься бить, бей быстрее. За тобой уже приехали, и ты единственный ещё не вышел с тренировки. Гнева Адриана хватило лишь на то, чтобы повалить Феликса на пол и нависнуть сверху. Он схватил Феликса за горло и сжал, позволяя бурлящей в жилах крови найти выход в насилии, но сразу остановился, почувствовав неестественное сопротивление под пальцами. Адриан оттянул длинный ворот водолазки и наткнулся на плотный бинт, медленно покрывающийся красными пятнами. Он отпрянул, но вставать не спешил. Лицо Феликса было бледным, синяки под глазами ярко выделялись на фоне посеревшей кожи, потрескавшиеся губы рваными вдохами ловили воздух, которого ему все равно не хватало, от чего глаза его периодически закатывались. — Если ты скажешь, что сделал это ради дурацких колец, я покончу с тобой прямо здесь и сейчас, — твёрдый голос Адриана не оставлял сомнений, что он правда это сделает. — Не ... не скажу, — прохрипел Феликс, — Возможно, тебе нравится голым сидеть на беспомощных парнях, но, ничего личного, я сейчас слишком слаб, чтобы ответить на твои ухаживания. Нелепая попытка разрядить обстановку пробудила в Адриане волну жалости. Он встал и, не помогая Феликсу, принялся одеваться. В голове крутилось множество вопросов, которые он хотел задать Феликсу, но вырвался почему-то самый нелепый из них. — Так какая она? ЛедиБаг в настоящей жизни, — Адриан избегал взгляда Феликса, ведь боялся выдать отголосок давно остывших чувств, трепещущих под сердцем. — Самая замечательная девушка на свете, — тихо ответил Феликс, и это, вероятно, была самая искренняя вещь, которую он сказал за сегодня. — Это я и без тебя знаю! — зло рыкнул Адриан, будто никто, кроме него, не должен был это знать. Стоило Адриану вновь взглянуть на Феликса, держащегося за стену, как он стушевался, понимая, что тратит время на совсем не те вопросы, — С тобой это сделал ... он? Адриан получал и более тяжелые травмы за долгие годы работы супергероем. Он ломал ребра, истекал кровью, получал сотрясения незавидной регулярностью, а один раз даже чуть не лишился зуба. Но сражался он всегда с магическими акумами, его волшебный костюм уменьшал последствия битв, а Чудесное Исцеление ЛедиБаг оставляло лишь моральное потрясение и шлейф фантомной боли. Сейчас же Адриан смотрел на Феликса и осознавал, что это с ним сотворил человек, который катал маленького Адриана на спине и учил кататься на роликах. Человек, который стал не просто холодным и отчужденным, а способным голыми руками совершить такое с собственным племянником. ... И сыном? — Слушай, я понимаю, что мои клятвы для тебя ничего не значат, но разве я похож на человека, работающего с Бражником? Я натворил много дел, и все, чего я хочу, это исправить хотя бы часть из них. Доверься мне в последний раз, и, я обещаю, ты больше меня не увидишь. Адриан бросил взгляд на выпорхнувшего из спортивной сумки Плагга и, получив его молчаливое одобрение, снял кольцо. — Если бы я знал, что ты доставишь столько проблем, я бы отправил тебя в Лондон намного раньше, — выдохнул Адриан, вручая брату кольцо. — То есть ты не отрицаешь, что мой отъезд сейчас – твоих рук дело? — Мне правда нужно отвечать на этот вопрос? Феликс лишь кивнул, принимая такой ответ, и покинул раздевалку, вновь воспользовавшись окном, чтобы не попасться на глаза людям Габриэля. Феликс шагал исключительно на упрямстве и клокочущем чувстве вины. Он удивлялся, что когда-то жил жизнью, где ему не приходилось каждую секунду бороться. Ещё вчера он гнался за несуществующими целями, искал мистические артефакты и сдувал пылинки с трона, который на самом-то деле оказался ничем иным, как горкой разрушенного его тщеславием хлама. Он носил воздушную корону, даже не подозревая, что в чьей-то чужой игре играл роль шута. Сегодняшний день не расколол его жизнь на «до» и «после»: за многие годы таких событий было достаточно, чтобы вновь разбрасываться такими метафорами. Он лишь раскрыл глаза на бессмысленность его собственных поступков, которые привели к тому, что на сегодняшний день он проигрывал одну битву за другой: битву за кольца, за жизнь и свободу, за любовь. И Феликс больше не мечтал о звании победителя, он умолял о ничье. — Эй, парень, — голос Плагга выдернул Феликса из своих мыслей, — Если ты свалишься, не дойдя до особняка, Адриан тебя отдубасит. И никто его за это не осудит. — Я в норме, — огрызнулся Феликс, ускоряя шаг. — Ты мне не нравишься. Я бы предпочёл всю жизнь питаться плавленным сыром, чем разгуливать тут с тобой, пока Адриан один справляется со своим психованным папашей. И если ты не хочешь навести на себя гнев Бога Разрушения, то возьми себя в руки и скажи «Плагг, когти», пока я не откусил тебе ... — Плагг, когти. Безлюдный переулок, куда Феликс успел завернуть, пока спорил с ворчливым квами, осветился вспышкой зелёных искр. Тело облепило плотной чёрной тканью, костюм был тесным и неудобным, словно Плагг продолжал таким образом напоминать о своей неприязни. Пролетая мимо одной из витрин, Феликс успел зацепиться за своё отражение: его волосы, более темные и длинные, были убраны назад, короткие мохнатые уши терялись среди непослушных прядей, нелепый колокольчик Кота Нуара отсутствовал, уступив место высокому насыщенно-зеленому воротнику, появилась короткая кожаная жилетка, которая, вопреки ожиданиям, была скорее байкерской, чем классической, к которой привык Феликс, высокие ботинки доходили до колен и имели множество потайных карманов, а неизменно длинный хвост, как оказалось, был не просто аксессуаром, а дополнительным оружием. Стоило отдать Плаггу должное: передвигаться и правда стало легче. Магия в одно мгновение даровала Феликсу то, что даже здоровый восьмичасовой сон и полноценное трехразовое питание едва ли могли бы ему даровать. Энергия в нем заискрилась и зашипела, от былой усталости остались лишь неприятные воспоминания. Феликс бы позавидовал Адриану, если бы сам не стал свидетелем того, каким бременем может оказаться владение талисманом.

Шест так удобно лежал в ладони, что Феликс добрался до особняка за считанные секунды. Время полёта стало для него отрезвляющей пощечиной, утренним холодным душем, сеансом медитации. Встречные порывы ветра, бьющие в лицо, уносили тревожные мысли, позволяя бодрящей свежести успокоить натянутые нервы. У него была всего одна попытка, и он не мог позволить панике все разрушить. На крышу особняка Феликс приземлился, ощущая себя экзотической смесью своего старого поведения и нового взгляда на жизнь. С помощью незаменимого шеста, с которым Феликс провёл несколько минут и по которому, несомненно, будет скучать, когда вернёт Адриану талисман, Феликс обнаружил, что кабинет Габриэля был пуст. Вероятно, он уже поджидал Адриана для серьезного разговора, и Феликс был рад, что его брат никак не мог вернуться домой быстрее него. Оставалось лишь надеяться, что Агрест не забрал серьги с собой, иначе попытка исправить положение превратится в сражение, из которого вряд ли Феликс выберется так же просто. Сейчас же единственным, что было Феликсу под силу, это попытаться найти в стоге сена иголку, которой здесь, вероятно, и не было. Это была нелепая игра в угадайку. Самый нерациональный из всех нерациональных способ траты времени, которого сейчас было и без того критически мало. Но это была единственная неразыгранная карта, и Феликс отказывался признавать проигрыш, пока держал ее в руках. Сначала Феликс старался действовать аккуратно: не оставлял следов, тщательно осматривался, возвращал каждую тронутую вещь на место, поддерживал порядок в каждом ящичке. Он боялся выдать свое присутствие раньше времени и потерять те крохотные шансы, которые все еще имел. В нем говорил осторожный перфекционист: тот маленький мальчик, который не лез в драки, а гордо задирал нос, позже обставляя соперника в справедливом соревновании. Но как бы сильно Феликс не запрещал себе торопиться, с каждой проведённой в тщетных поисках минутой тревога все настойчивее заставляла его спешить. Одни бумаги взлетали в воздух, пока целые полки барахла валились на пол от небрежных движений. Глаза лихорадочно цеплялись за каждую мелочь: за каждую трещинку в стене, за оконную раму, стык обоев, за каждую скрипучую половицу. Это было настоящей пыткой. Миссия требовала от него максимальной концентрации внимания, в то время как взвинченные до предела нервы то и дело отвлекали Феликса на разгорающееся раздражение. Словно он попал в ад, и его наказанием было лишиться зрения и провести вечность в попытках продеть кончик нитки в ушко иголки. Он даже попытался представить себя на месте Агреста, чтобы наткнуться на его ход мыслей. Но потом подумал, что никогда не поседеет к сорока годам и не позволит себе носить очки подобной формы. Сам же посмеялся над своими мыслями и принялся дальше за поиски. Последним, самым очевидным и оттого самым маловероятным вариантом оставался сейф за картиной. Казалось, этот сейф совершенно утратил смысл своего слова, ведь едва ли в этом доме был кто-то, кто хоть раз не изучал его содержимое. Помимо жильцов дома этим также успела заняться Маринетт и даже парочка акуматизированных, обозлённых на дизайнера. Хранить там камень чудес, за которым гнался на протяжении долгих лет, было бы крайней степенью неразумности. Но самые простые решения частенько являются самыми верными, правда? По крайней мере, эта философия была последним возможным вариантом для Феликса, ведь весь кабинет был уже разобран им по кирпичику и собран вновь с точностью самого искусного строителя. Раскладывать гадальные карты и взламывать международные системы, чтобы выяснить код от сейфа, времени не было. Как и не было его на то, чтобы волноваться за сохранность чужого имущества. Феликс вытянул обе руки, прикидывая, которая из них загорится огнём разрушения. — Черт, а если серьги не там? — вслух выругался Феликс, запуская ладони в волосы, — У меня будет всего один Катаклизм. И прежде, чем клок его белокурых волос осыпался чёрным пеплом, он вскрикнул от нахлынувшего ужаса и, растерявшись, наткнулся на стоящий позади него манекен и рухнул на пол. В полной растерянности он следил за тем, как жуткие трещины, расходясь и вновь переплетаясь, подобно волшебные нити, расползались по паркету и оставляли глубокие расколы. Земля задрожала, словно сама Преисподняя вырывалась наружу, грозясь спалить в огне место греха. Как в замедленной съемке, Феликс следил, как прогибаются под ним щепки, оставленные от пола, и бездонная темнота раскрывает свою пасть. Он падал в эту бездну, оставляя наверху несколько лет своей жизни и последний шанс не закончить жизнь заикой. Он слишком долго падал и слишком больно приземлялся для человека, падающего в небольшой старый подвал или затерянную сокровищницу французского короля. От удара об землю по телу пробежала стреляющая волна боли, но уже спустя мгновение она потерялась в складках незамысловатого костюма. Вокруг было темно и тихо. Мягкий свет из кабинета просачивался сквозь зияющую дыру, где-то впереди теплился маленький жёлтый огонёк. Феликс ничего не видел, но все обострившиеся чувства кричали о том, что он находится в огромном полупустом помещении. Здесь было прохладно, практически как на улице, и пахло природной свежестью. Уставший мозг стремился обмануть Феликса, и все продолжал подбрасывать картинки тёплого весеннего парка или небольшого луга недалеко за городом, но это было бессмысленно, ведь чувство страха уже достигло своего предела. Ни в одном из возможных развитий события не могло быть такого, что Феликс был единственным, знающий об этом месте. Однако вполне вероятно, что Феликс был именно тем, кто об этом месте никогда не должен был узнать. Вскинув руки, Феликс зацепился за перила и аккуратно встал. Глаза начали понемногу привыкать ко тьме, стали проявляется блеклые очертания комнаты. Это было и правда огромное помещение, которое, судя по всему, охватывало весь периметр особняка. Помещение напоминало промышленное пространство, в которое много лет назад ветром занесло семечко растения, в результате чего здесь разросся целый ботанический сад. По свисающим с потолка металлическим балкам тянулись тонкие извивающиеся ветки; листья, большие и маленькие, круглые и резные, разрастались вдоль стен, образуя сплошную зеленую ограду. Феликс представлял, каким окажется это место при дневном свете. Вероятно, оно могло бы стать общественным достоянием. Отличной локацией для свадебных церемоний. Но, по какой-то загадочной причине, оно оставалось скрыто от чужих глаз глубоко в недрах имения Агрестов. Под ногами раскинулся длинный узкий мост. Он вёл далеко вперёд, туда, где сгорающей звездой горела маленькая желтея искра. И непонятно было, что скрывалось под этим мостом, но Феликсу хватило мимолетного взгляда на эту расходящуюся под ногами тьму, чтобы с усиливающимся головокружением отвести глаза. Ничего не оставалось, кроме как идти вперёд. Дорога назад для него давно была закрыта. С каждым шагом дышать становилось все труднее. Чем ближе он подбирался к таинственному свечению, тем сильнее сжималась его грудь в леденящем кровь предчувствии. Феликс ощущал себя героем очередного ужастика, где главного героя изводили на протяжении всего фильма, давая крупинки надежды на благоприятный исход, чтобы в конце отпраздновать его фееричное падение. И это логово, каким бы сказочным не выглядело, вполне могло стать местом его захоронения.

Феликс глухо рассмеялся. Его ноги подкосились, и он уже представил, как падает вниз с моста, прямо в пугающую неизвестность. Стремительно падал, набирая скорость в ожидании, когда же бесконечность подхватит его и распылит по всему миру. Иначе он не мог объяснить, куда вдруг делась земля из-под ног, кто украл его дыхание, кто сжал в звериной хватке его остановившееся сердце. Кровь, резко обернувшаяся водой, отлила от лица и, превратившись в тонкую речку, впала в море безумия. Густого, переливающегося множеством красок безумия. Это не могло быть сном. Даже в самом жутком кошмаре фантазия не могла сложиться в что-то столь чудовищное и абсурдное. Это не могло быть реальностью. Вероятно, Феликс все это время был заперт в лечебнице для душевнобольных, и нерадивая медсестра вновь забыла выдать ему заслуженную дозу успокоительного, из-за чего его мозг, мечась в истерике, выдал подобную картинку. Феликс продрог. Тревога, смешавшись с сумасшествием, заполнила его полностью, проникла глубоко внутрь, до мозга костей, заставляя все тело гнить. Если бы он знал, он бы прикусил язык в ту самую секунду, когда решил пошутить о возможности быть захороненным здесь. Потому что до него так уже пошутили. Никакая психотерапия никогда в жизни не заставит Феликса забыть то, что он видел сейчас перед собой. Мост привел его прямиком к цилиндрической стеклянной капсуле, похожей на современный саркофаг. Как теплица, оберегающая от жестокого мира хрупкие стебельки цветов, эта капсула обволакивала мягким светом неподвижное женское тело. Тело его тети. Она выглядела так умиротворенно. На ее восковом лице застыла кроткая улыбка, длинные ресницы, казалось, вот-вот задрожат и распахнутся, и даже щеки при таком освещении приобретали необычный румянец. Не живая, но прекрасная, изысканная кукла, созданная умелой рукой из редчайшего фарфора. Кукла, которую прилежно причесывали, одевали. Кукла, которую любили так горячо и страстно, как не любят никого живого. Кукла, которую любили, но которой все ещё лишь играли. На этом связь Феликса с внешним миром оборвалась. Его мозг, не найдя надежного способа преодолеть подобный стресс, как последний трус, подался в бегство. Ведь в противном случае, Феликс оставил бы здесь последние крохи разума. А здесь уже было убито слишком много чувств, чтобы оставить ещё и свой рассудок. Феликс отвернулся, не в силах больше смотреть. Это место, такое свежее и просторное, давило на него. Ничего. Ничего не стоило этого. Ничего не стоило того, чтобы стоять посреди логова настоящего маньяка и смотреть на его умершую жену, которую прятали долгие годы, как какую-то вещь. Смотреть на родное лицо, по которой тосковала душа в холодные минуты грусти. Смотреть и чувствовать ядовитое отвращение лишь от того, что это пришлось увидеть. Или ... или все же стоило? Он вернётся в Лондон опустошенным, сожженным дотла, покрытым глубокими трещинами и рубцами, вернётся покалеченным, потерянным, проклятым собой и всеми богами, вернётся не человеком, а жалким подобием дышащего существа. Но, черт возьми, все это окажется бесполезно, если что-то все же этого не стоит. Феликс развернулся и вновь подошёл к капсуле, которую отказывался называть гробом. Провёл рукой по стеклу. Холодное. Она, вероятно, была такая же. Внизу, в ногах Эмили, на панели устройства, виднелась кнопка. Феликс не знал, к чему приведет ее нажатие, но все равно нажал, пока очередная волна сомнения не заставила его бежать, испуганно поджав хвост. Стекла медленно разошлись, являя миру главное сокровище Габриэля Агреста. Самый дорогой экспонат, обходящийся всему Парижу ежедневным террором и бесконечными страданиями. Феликс боязливо протянул к ее шее подрагивающую руку, страшась и одновременно надеясь, что она неожиданно очнётся и схватит в воздухе его запястье. Но этого не произошло. Да, она была холодная. Удивительно, как микроскопическая искра надежды могла обернуться смертельным цунами, способным погубить за долю секунды. Эмили Агрест была мертва. Как и трезвонили СМИ, как и перешёптывались любопытные сплетники. Как и считали все, кто хотя бы раз слышал об Эмили Агрест. И только Габриэль Агрест продолжал питаться несбыточными мечтами, подгоняемый маниакальными идеями. И Феликс собирался сделать это. Окончательно разбить надломленное сердце его матери, разрушить и без того жалкое существование Габриэля, даровать светлое успокоение горю Адриана. К сожалению, капсула сломалась слишком легко. Феликс надеялся, что не сможет это сделать, что его попытки окажутся тщетными, и он оправдает свою слабость физической неспособностью. Но он с застывшими на глазах слезами следил за тем, как гас единственный источник света в этом бескрайнем пространстве, и тьма поглощала женскую беззаботную улыбку. Это было правильно. И этот грех, что неподъемным камнем останется на совести, Феликс никогда не оправдает. Но это было правильно. Если бы он знал тогда, как пожалеет о брошенных словах, то прикусил бы язык в то же мгновение. Ведь когда он говорил, что без колебания снимет с остывшего тела Габриэля нужное ему кольцо, он даже не представлял, что отвращение, с которым он не сможет бороться, вывернет его наизнанку. Он снял с ее пальца обручальное кольцо и, сдерживаясь из последних сил, чтобы не упасть на колени в мольбах о прощении, вытащил из ушей две маленьких серьги-талисмана. Потому что должен был. И, как только украшения оказались у него в руках, он согнулся пополам, содрогаясь от подступившей рвоты, которая, к его крайнему стыду, все же приносила незначительное облегчение. Феликс даже не заметил, как спала трансформация, и Плагг, выпорхнув из кольца, навис над телом Эмили. Ему нужна была всего лишь минутка. Немного времени, чтобы он смог отдышаться и закончить своё дело прежде, чем погрязнет в долгой и мучительной депрессии. Он встал на негнущихся ногах и, сжимая в кулаке украшения, как последний якорь, удерживающий его в этой реальности, поплёлся к созданному им разлому в потолке. Он встал под этой дырой и, уставившись пустым взглядом в виднеющийся кабинет Агреста, задумался, станет ли когда-нибудь та дыра, что он ощущал внутри себя, такой же маленькой, как эта. —Я знаю, как это выглядит со стороны, Феликс, — начал Плагг, сев на его плечо, — Но ты все сделал прав... — Когти, — он снова перебил квами, не желая становиться объектом чужой жалости, пока его собственная была так сильна. — Перед тем, как перебивать людей, ты должен сказать «Плагг», умник, — проворчал квами, но разговор продолжать не стал. — Ты и не человек, — раздраженно ответил Феликс, — Плагг, когти. Как только жуткая комната, полная растений, питающихся болью, осталась позади, Феликс рванул со всех ног, запрещая себе оглядываться. Ему хотелось верить, что он сбежал из своей тюрьмы, перехитрил ловушку и наконец-то одержал победу, но почему-то казалось, что он лишь обрёк себя на вечные страдания, освободив из этой тюрьмы не себя, а злобных духов, что будут всю жизнь преследовать своего освободителя. Феликс влетел в ванную Адриана ровно в тот момент, когда хлопнула дверь его комнаты. Если это Габриэль покинул комнату Адриана, то у них оставалось мало времени на бегство, прежде чем он обнаружит результаты поисков Феликса. Он снял трансформацию и, прислонившись ухом к двери, выждал ещё минуту, чтобы убедиться, что в комнате никого не было. Было тихо, и Феликс рискнул.

Стоило Феликсу распахнуть дверь, как к нему сразу подбежал Адриан. Он выглядел взволновано, его зрачки нервно бегали из стороны в сторону, и, кажется, даже дёргалось нижнее веко. — Ну? Скажи мне, что ты справился! — Адриан принялся трясти брата за плечи, не находя в его пустом выражении ответы на свои вопросы, — Отец забрал твоё кольцо. У нас минуты, прежде чем он заметит, что это подделка. Феликс молча протянул ладонь, отдавая Адриану его кольцо и серьги Маринетт. Кольцо Грэм де Ванили он предусмотрительно положил в карман, где уже хранилось второе такое же. — Не говори, что их вернул я. Скажи, что это сделал ты. Брось ЛедиБаг клич, обратись к ней через интернет или телевизор, спрячь серьги в вашем общем месте. Не получится, расскажи все Маринетт, она умная, что-нибудь придумает. Все равно, как ты это сделаешь, но верни серьги ЛедиБаг и никогда не упоминай о том, что это я их нашёл. А теперь трансформируйся и отнеси меня на вокзал, пока твой отец не увидел, что я ... что я сделал, короче.

***

Смотреть на проносящийся мимо пейзаж было легче, чем казалось. Феликс спокойно проезжал мимо величественной Сены, равнодушно глядел на последний парижский закат и совершенно не чувствовал себя угнетенным, бросая взгляды на ее пестрые поля пригородов. Он оставлял здесь намного больше, чем просто воспоминания, но и это было малой платой за то, чтобы покинуть это место. Феликс удивлялся, сможет ли он когда-нибудь найти в себе силы, чтобы ещё раз взглянуть этому городу в глаза. «Не расстраивайся, как бы тяжело не было в начале, эти тридцать серебряников всегда того стоят». И самое паршивое то, что Феликсу нечем было возразить. Как бы он не пытался оправдаться, слова не уберут выжженное на нем клеймо. И он будет видеть его каждый раз, когда увидит свое отражение в одном из кривых зеркал. Он был таким уставшим, что сразу же, как сел в поезд, прикрыл глаза, притворяясь спящим. Или вернее было сказать, мертвым? Ведь его состояние вполне можно было описать чем-то средним между сном и смертью. Мать бросала на него нетерпеливые взгляды, невзначай касалась его руки, надеясь, что он проснётся и ответит на ее вопросы, но потом все же отчаялась и бросила попытки до него достучаться. А теперь, когда Феликс все же очнулся и молча уставился в окно, мать подозрительно притихла. Вероятно, ему стоило хотя бы попробовать притвориться, что он в порядке, но его улыбка скорее напугает бедную женщину, чем успокоит. Но это был лишь вопрос времени, когда волнение Амели пересилит ее желание уважать чужие личные границы. — Так где ты, говоришь, был, Фел? — беззаботно начала Амели, избегая давления. Она знала сына, как свои пять пальцев, но сейчас впервые терялась в страхе сказать что-то не то, — Ты так неожиданно бросил меня, я испугалась. Я знаю, что ты бы не сделал этого просто так. И я доверяю тебе. Но это было так… я волновалась. Ты был такой расстроенный, и я столько всего себе напридумывала. Ждать тебя было невыносимо тяжело. А как испугалась Натали! Она искала тебя везде, даже Габриэля подняла на уши. Феликс потянулся к карману и вытащил оттуда два кольца. Все это время, находясь в кармане, почти под самым сердцем, они не поднимали его дух своей аурой триумфа, а лишь наоборот, давили на грудь, оставаясь вечным напоминанием незабываемых событий. Теперь он понимал, в чем заключалось проклятие рода Грэм де Ванили. И никто не собирался поздравлять его с посвящением. — Ого! — восторженно воскликнула Амели, всматриваясь в кольца, — Как давно я их не видела, Господи… Так за ними ты бегал, да, несносный мальчишка? Ты так меня напугал! Я же сказала тебе оставить это дело. Как ты их достал? Ты что, их украл? Говори честно, Феликс Грэм де Ванили, ты же знаешь, я всегда вижу, когда ты врешь. Кстати, а почему одно кривое? — Я их заслужил, — устало ответил Феликс. И он не врал, — В любом случае, они теперь твои. Феликс позволил себе тихую робкую улыбку. Амели довольно крутила руку, рассматривая кольцо со всех сторон, ее лицо искрилось неподдельной радостью и теплом, а полные слез глаза, смотря на украшение, вероятнее всего видели его на ком-то другом. И тогда Феликс подумал, что никакая терапия ему не нужна. Ведь едва ли кто-то справится с его исцелением лучше человека, который всю жизнь прожил, ставя ему горчичники и готовя невкусное молоко с медом. — Поистине сын своего отца, — под нос прошептала женщина и уже громче добавила, — Ты даже представить не можешь, как много это для меня значит. «Могу», — с горькой досадой подумал Феликс, вновь коря себя за то, что не мог представить этого раньше. — Я не была так настойчива с этим вопросом, потому что … Ну, знаешь, хоть Габриэль и высокомерный ворчун и всегда таким был, он тоже потерял любимого человека, и эти кольца значат для него столько же, сколько и для меня. С одним лишь исключением, что они ему не принадлежат. Сейчас, спустя столько лет, когда Эмили с нами уже нет, мне стыдно вспоминать, как много мы с ней ругались из-за этих колец. Они с Габриэлем поженились первыми, и Эмили стала мадам Агрест. Но твой отец был другим. Он настаивал на том, чтобы наши дети носили мою фамилию, и даже сам ее взял, потому что кроме нас с Эмили род Грэм де Ванили продолжить было некому. Конечно, это все формальности, но тогда Марсель поразил всех. Мы поженились с этими кольцами, и за всю свою жизнь твой отец отказывался надевать какие-либо другие, ведь именно эти хранили клятву нашей любви. Все изменилось, когда родился Адриан. До сих пор не понимаю, в чем было дело, но он очаровал твоих бабушку с дедушкой, еще будучи синюшным крикливым младенцем. Тогда кольца оказались у Эмили. Одним словом, эти кольца повидали столько драмы, сколько не увидишь даже в телевизоре. Возьми, это кольцо твоего отца, — Амели торжественно протянула сыну кольцо, сияя так ярко, словно вручает ему награду международного уровня, — И, дай Бог, однажды ты сделаешь своей девушке предложение, и ваша клятва будет так же крепка, как у нас с твоим отцом. Феликс сжал ладонь матери в кулак, укрывая ее руки своими, и закрыл глаза. Было столько всего, что он хотел ей сейчас сказать, но все это казалось таким неважным. — Ни одна девушка никогда не получит это кольцо, мама. Клянусь, я сделаю все, чтобы они были в безопасности. Чтобы ты была в безопасности, — Феликс уткнулся лбом в плечо матери и прошептал, — Я никогда не допущу, чтобы то, что произошло сегодня, повторилось. — Что? О чем ты? Что произошло сегодня? — Почему ты не сказала мне раньше? Почему? А если бы он сломал его сегодня? Он ведь почти сделал это, я видел своими глазами! Что тогда? Что?! Я бы никогда себе этого не простил! — Феликс начал нести бессвязный бред, как в лихорадке, и не мог остановить вырывающийся поток. Амели аккуратно обхватила его щеки и приподняла лицо так, чтобы видеть его. Он и правда выглядел больным. На бледной коже ярко горели покрасневшие щеки, сухие губы не смыкались, волосы на висках были мокрые от пота. — Феликс, мой мальчик, прошу, успокойся. Что я должна была тебе рассказать?

— П-про кольца. Что они связаны с близнецами Грэм де Ванили. И могут их спасти. Или… погубить. Амели на мгновение задумалась, над бровями залегла неглубокая морщинка. — Я не понимаю, — спустя время ответила она, — При чем тут эта сказка? Феликс вздрогнул, как от удара током, и отпрянул к окну. Он предпочитал называть это кошмаром. — Сказку? — переспросил он, сбитый с толку. — Конечно, — Амели была встревожена состоянием сына и не могла скрыть волнения в дрожащем голосе, — Я рассказывала тебе ее, когда ты был маленький. А нам ее рассказывала твоя бабушка. Она пугала нас, что если мы будем себя плохо вести, она отдаст эти кольца попрошайкам, и они заставят нас танцевать в переходе чечетку и есть луковый суп. Когда мы стали чуть старше, эта история стала отличной мотивацией, чтобы любым способом заслужить эти кольца. А потом мы повзрослели, магическая завеса исчезла, и эти кольца остались ничем иным, как родовым достоянием, которое рано или поздно досталось бы одной из нас. — Но ведь… — казалось, весь мир сжался в одну точку, и это была красная точка на его лбу, — Но ведь тебе сегодня стало плохо! Именно в тот момент, когда Габриэль ударил по кольцу! — А, это. Честно, я не могу сказать, что это было, раньше у меня никогда такого не было. Может, из-за погоды? Натали сказала, в Париж снова возвращаются холода. Как удачно, что мы с ней вместе пили чай тогда, иначе я бы потеряла сознание прямо там. Не говори мне, что ты поверил в эту историю только из-за того, что у меня просто заболела голова. Феликс отвернулся к окну. — Да, очень удачно, что Натали оказалась рядом. В целом, это было заслуженным концом его истории. Ведь он всегда знал, что тридцать серебряников стали кровавым полем, где покаявшийся Иуда встретил свою смерть.