Midnight Memories
Ночь. Меня окутывает прекрасная темнота. Не та, в которой прячутся кровожадные монстры, дожидаясь того часа, когда маленькие, беззаботные дети лягут в кровати, пожелав родителям доброй ночи и получив заслуженный поцелуй в лоб или может щечку, а позже, забывшись сказочным сном, небрежно скинут с кровати миниатюрную ножку, за которую их легко будет утащить в свое царство теней, нет. Та самая прекрасная темнота, в которой вспоминаются самые чудесные моменты всей жизни. Не та, которая давит на твой слух своей тишиной, а та, которая дарит возможность услышать волшебную мелодию сердца, которую не услышишь днем, потому что шум двигателей или, может быть, лай любимой собаки, а может и голос любимого исполнителя, заглушит ее.
Как я уже говорил, это та темнота, которая подвергает каждого сладостным мукам воспоминаний, и я - вовсе не исключение, поэтому вскоре и я погружусь в покрытое толстым слоем пыли прошлое. Лишь тусклый свет исходящий от экрана телефона, который так же скоро сдастся и потухнет, нарушает мои раздумья, иногда привлекая свое внимание к себе, а точнее - к открытой на нем фотографии. Она - первый шаг на пути к воспоминаниям. Я точно помню тот самый первый день, когда мы убежали. Убежали ото всех: от семьи, от друзей, от питомцев, да и просто от себя. Убежали, с желанием начать новую жизнь, жить не так, как прежде. Это был первый день нашей новой жизни.
Мы переехали в однокомнатную квартирку на десятом этаже, которую сняли у какой-то женщины, что доживала свой век в свое удовольствие, разъезжая по городам, которые когда-то хотела посетить, но ей что-то мешало. Уютная кухня с большим окном, которое было открыто каждую теплую ночь, на подоконнике которого я очень любил сидеть, прижав колени к груди и обхватив ладонями кружку с горячим чаем, прямо как сейчас. Он всегда смеялся надо мной и говорил, что я слишком милый и «ванильный», на что я только улыбался.
Мы часто гуляли с ним по ночам, держась за руки. Наши пальцы были переплетены, а сами мы громко смеялись над очередной глупостью, нарушая тем самым звенящую тишину, что тогда совсем не радовала, а напротив - давила и даже, порой, пугала. Так мы доходили до большого парка, после чего поворачивали обратно, еле волоча ноги, ведь путь до парка был совсем не близкий. Мы не гуляли там ночью, ведь в темное время суток там было даже больше людей, чем когда светило солнце, непонятно только - почему. И, признаться честно, я до сих пор пытаюсь найти ответ на этот вопрос, правда пока безуспешно; как, на самом деле, и на миллионы других.
Мы часто гуляли ночью, но еще чаще мы сидели дома, на нашей кухне. Нам было уютно так сидеть, слушая дыхание друг друга и свист чайника. Иногда мы просто молча пили чай, а иногда вели бессмысленные беседы о нашем, таком же бессмысленном, существовании. Он всегда задавался одним и тем же, банальным, как по мне, вопросом - почему мы не можем летать. А я сидел и не знал, что на это сказать. Чаще всего такое мое молчание заканчивалось моим тихим, оттого что я чувствовал себя несколько виноватым, «Я не знаю» и его улыбкой, которой он говорил, что «Все нормально, я ведь тоже не знаю». А некоторое время спустя он подходил ко мне, спускал мои ноги с подоконника, и, устроившись между ними, целовал, прижимая за талию к себе. Целовал, заполняя все пространство в моей голове, вытесняя оттуда все те вопросы, что я еще просто не успел озвучить.
Он часто курил. Сидя на своем излюбленном месте и уставившись в одну точку, изредка взмахивая длинными ресницами, он выпускал густые клубы сигаретного дыма. А я любил наблюдать за ним в такие моменты. Он будто растворялся в этом самом дыме, с головой погружаясь в него и получая настоящее удовольствие от того ощущения, когда дым наполняет тебя, пробираясь прямиком к легким. И, хоть я и не курил, я был связан с сигаретами, причем очень крепко. Это была некая цепочка - он получал удовольствие от курения, а я получал удовольствие от его объятий, но лишь тогда, когда он был счастлив, а счастлив он был, когда курил.
Мы были разными, но мы дополняли друг друга. И заметнее всего это было ночью, когда на город опускалась тишина, не нарушаемая ничем, кроме наших тихих голосов, когда мы спрашивали друг у друга о чем-то, что тревожило нас. Так было всегда: спрашивал я - отвечал он, он спрашивал - отвечал я. Кроме, разве что, одного вопроса, ответа на который у меня не было - «Почему мы не можем летать?».
Еще он любил рисовать ночью. При одном только слабом свете, исходящим от слабого танцующего огонька свечи, которую он приносил вместе с карандашом и альбомом, он рисовал шедевры, на следующий день придавая им цвет, если было нужно. Он рисовал при одной лишь свече из-за того, что знал, что я чертовски не люблю, когда ночью включен свет, хоть и всегда отнекивался от этого. Он вообще не любил признаваться, что заботится обо мне, пытаясь казаться черствым и бесчувственным, но у него это не получалось, ведь я знал - это не так. Он показывал это каждым своим жестом, взглядом и даже вздохом, при этом говоря, что ему все равно. И это не резало душу, нет, ведь я знал, что это не так.
Мы очень редко говорили друг другу «Я люблю тебя», просто зная, что в словах чувства гаснут, а этого нам было не нужно. Мы хотели гореть. Гореть всегда, всю жизнь пылать одним огнем, ни на секунду не сбавляя оборотов. И да, может, иногда нам приходилось делать это - напоминать друг другу о своей любви, но чаще всего мы говорили это как-нибудь по-другому. Нашими излюбленными фразами были «Я беспокоюсь» от меня и «Я рядом» от него. Эти две фразы часто мелькали в наших разговорах - гораздо чаще, чем «Я люблю тебя». Но, конечно, и без этих трех слов мы не обходились. Я точно помню, что они были произнесены нами пять раз, не больше и не меньше. Первый - когда он признавался мне в любви; второй - когда мы уехали из родного города; третий - во время нашей первой ночи; четвертый - в наше первое совместное Рождество; пятый - в больнице, когда мы попали в аварию, только вот у него была лишь сломана нога и куча царапин с ссадинами, а я пролежал несколько дней без сознания, подключенный к аппарату жизнеобеспечения. Не то что бы я придавал этим словам такое огромное значение и поэтому запоминал все эти даты, совсем нет, просто я запоминаю все моменты, связанные с ним.
- Ты просидел здесь всю ночь? - бархатный шепот прямо в ухо и руки на моей талии заставляют меня распахнуть глаза и увидеть его лицо, в свете восходящего солнца. Надо же, уже рассвет...
- Да, - мои руки обвивают его шею, прижимая ближе к себе. Мне не хватало его тепла.
- Почему? - его подбородок находит свое место на моем плече, а руки продолжают поглаживать бока. Он все так же шепчет мне на ухо, заставляя кожу покрываться мурашками от его горячего дыхания, контрастирующего с холодным ветром, что дует мне в спину из открытого окна.
- Просто... Думал, - я вздыхаю, со свистом выпуская воздух из легких.
- О нас? - слышу в его голосе улыбку. Конечно он улыбается, ведь он доволен собой - он угадал.
- О нас, - я сдаюсь без сопротивления и вновь прикрываю глаза, чувствуя заботливые руки уже на своей спине.
- Смотри, - кивком головы он указывает мне куда-то в окно и я, кряхтя, поворачиваюсь, вновь закидывая ноги на подоконник. - Красиво...
- Красиво, - соглашаюсь я, понимая, что речь идет о рассвете, который и вправду выглядит чудесно с нашего, десятого, этажа.
- Я люблю тебя, Найл, - шепчет он мне в волосы и целует в макушку.
- Я люблю тебя, Зейн, - повторяю я за ним, повернувшись обратно и заключив его в поцелуй.
Шесть раз.