Сожрите Наши Души

«... Вензэль Брунс - король Марцелия, ставший девятым в порядке душ, посмертно воздвиг себе храм, по сей день являющийся крупнейшим во всех Северных землях. Вензэль посвятил свою сознательную жизнь колонизации бесплодных земель, куда сгонялись неугодные хозяевам рабы, дабы возвести новый мир там, где не сумел укорениться старый. Король грезил об утопии, островке жизни среди хаоса для себя и верных поданных. С последними он собственноручно расправился вскоре после открытия сознания, уличив их в предательстве - попытке доказать его сумасшествие и лишить его власти. Остаток жизни Вензэль провел в одиночестве, никого не подпуская к себе ни на шаг. Храм в его честь отразил это положение, построенный поодаль от городов, всячески скрываемый от людских глаз...»

_____________

Повязка легла на глаза, погрузив мир вокруг в приятную бархатную тьму, изредка покрывающуюся цветной рябью. Мягкие девичьи руки стянули ткань в жёсткий узел на затылке, бережно перебирая пряди волос тонкими, острыми лезвиями-пальчиками. Аромат духов, полупрозрачный и ненавязчивый, отдающий смесью мяты и фиалок, приятно щекотал нос.

- Не жмёт, господин Ревиаль? Не туго? - Николь, младшая дочь госпожи Ла'Круэль, шестнадцати лет отроду, в десятый раз поправила повязку на его глазах, звонко рассмеялась, предвкушая скорую забаву.

- Да-да, - Элиас закивал, вопреки тому, что ткань натянутой тетивой врезалась в кожу, рождая колющую головную боль.

Аукцион в доме госпожи Ла'Круэль должен был начаться через пару часов, а пока, ожидая приезда оставшихся гостей, молодёжь собралась в саду; играли в старую как мир «Поймай-меня-чудище-лесное». Элиаса за то, что он молчал более всех и держался в стороне, окрестили тем самым "чудищем", и он, в силу внезапно нахлынувшей апатии, возражать не стал.

Николь восторженно захлопала в ладоши; её чёрные кудряшки, собранные в высокую прическу, рассыпались по плечам, подпрыгивая в такт движениям; неприятное вытянутое личико на секунду преобразилось, подчинённое чему-то по-детски теплому и естественному, а после вновь приобрело прежнее высокопарное выражение. Другие же гости отреагировали суше, но к игре присоединились. Старшая дочь Ла'Круэлей - Маргарет, внешне очень походящая на своего батюшку, округлая и мягкая в очертаниях, но в лице острая до колкости, расплылась в сдержанной улыбке, приглашая гостей проследовать в сад. Они прошли через главную залу дома, где заканчивали приготовления к аукциону, пересекли и южную гостиную, где собралась "возрастная" доля гостей, бурно дискутирующих о недавнем закрытии Центральной даспирской галереи. Среди них место нашлось и Регону, удобно расположившемуся в единственном кресле, невыгодно отделявшем его от семейных пар. Однако он чувствовал себя привольно и расслабленно, активно жестикулировал, позволял себе перебивать говорящих и ничуть не стеснялся того.

Обменявшись любезностями, молодые люди проскользнули в сад.

Началась охота.

На счёт "десять" все разбежались в разные стороны, сопровождаемые криками и топотом.

Элиас сделал первый шаг, вытянув перед собой руки, чуть покачивался с непривычки и, пройдя шагов с двадцать, поднабрался уверенности, но тотчас же напоролся на что-то. На ощупь нечто холодное. Каменное. Юноша поднял ногу, осторожно водрузил её на гладкую поверхность; ступил ещё, вновь оторвал стопу от земли.

Ступени.

Точно!

Правая рука блуждала в воздухе, пока ни столкнулась с новой ледяной преградой. Элиас тщательно ощупал её, понимая, что это не что иное, как колонна, образующая беседку. Мир вокруг чуть прояснился, и Ревиаль попытался мысленно восстановить картину сада. По правую сторону наверняка лежала тропинка, ведущая к хозяйственным постройкам и пустующей конюшне; слева же доносился шум фонтана, оттуда и раздался громкий шелест складок платья. Совсем близко. В паре шагов. Элиас резко подался в сторону звука, чувствуя, как что-то скользнуло меж пальцев, а за спиной уже звучал звонкий смех Николь. Ревиаль застыл, малость опешив от близости жертвы, жадно втянул воздух, стараясь чрез запах духов различить аромат души. Выходило туго.

Обувь была снята и брошена в беседке. Путь Элиас продолжил босым, оттого и более ловким в движениях. По ступеням он спустился быстро, ни разу не запнувшись; очутившись на голой, иссохшейся от недавних заморозков земле, обзавёлся её крепкой поддержкой, а заодно и её глазами. Земля имела лишь единое тусклое око и, как всякая истинная мать, жила чувством: порой зрячим, в иной раз - слепым. Чувства эти, ранее Элиасу незнакомые, направляли его, дорогой стелились под ноги.

Раздался поочередный звон колокольчиков: игроки вновь сменили укрытия, перебегая из стороны в сторону, намеренно задевая "чудовище", которое стояло в нерешительности, ожидая пока человеческий гомон рассеется.

- Ну же, господин Ревиаль! Ловите!

- Не стойте как истукан!

- Сюда! Сюда!

И средь всеобщего шума Элиас явственно уловил до боли знакомый аромат души, что стоял в нескольких шагах от него, непоколебимый и манящий. Он вытянул вперёд руку, отчаянно раздирая пальцами воздух, сделал ещё два коротких шага, ощущая ледяную влагу, оросившую кожу, и всё тот же аромат, но теперь так близко, что невозможно было различить что-то иное. По рукам разлилось тепло, и Элиас стиснул его, застыл, прислушиваясь к биению чужого сердца, клокочущего куда сильнее и громче его собственного.

Из-за спины раздался раскатистый смех, заставивший "жертву" в руках Элиаса очнуться ото сна, содрогнуться всем телом. Сам он опешил не меньше, когда кто-то сдернул с его глаз повязку, и перед ним предстала испуганная Ленор, сидящая на краю замерзающего фонтана с книгой на коленях.

Давеча он не видел её, хотя теперь с точностью мог сказать, что, живя при госпоже Ла'Круэль, она просто не могла не быть в доме всё это время. Она не вышла встречать гостей и даже не пожелала показаться им на глаза; над собравшимися она имела странную, особенную власть - каждый непременно оказывал ей знаки почтения, но докучать своим присутствием не смел, будто меж ними таилась негласная условность, так безбожно упущенная Элиасом.

Присутствие Ленор всегда оставалось незамеченным. Как на коронации она держалась обособленно, так и сейчас предпочла быть особняком от прочей молодёжи, то ли просто ставя себя выше других, то ли не видя самой вероятности этого сравнения. И да, в Ленор не было ни капли стеснения и робости, что померещились Элиасу при первой встрече. Она принадлежала к числу тех дев, что казались скромными в силу строгого воспитания или внутреннего стержня, делающего их сдержанными и несгибаемыми, готовыми в любой момент принять удар этого жёсткого, как им виделось, безжалостного мира, во всём стремящегося оскорбить их чувства. Даже случайное объятие Элиаса она восприняла нападением, грубо оттолкнув юношу в сторону, как делали те дамы, чью честь не просто задели - поставили под большой вопрос.

- Что ж! По правилам игры... Проигравший должен поцеловать победителя, - уж было начала сбитая с толку Николь, когда Ленор грубо оборвала её:

- Но я не играла.

- Да... Вы правы, Ваше Высочество, - Николь стыдливо потупилась, словно провинившийся ребёнок.

А Элиас окаменел и в лице, и нутром своим, не веря, что перед ним сама цесаревна, его старшая сестра; та самая Ленор Д'артагнан - улыбчивая маленькая девочка, сошедшая со старых семейных портретов, во многом изменившаяся и повзрослевшая. Как для неё прошли эти семнадцать лет с рождения брата? Для Элиаса - одним тягостным днём, когда, что на душе, что снаружи бушевали беспрестанные ураганы. А для неё?! Как?! Впрочем, она даже не знала о его существовании... Да и не узнает никогда, будь Элиас осторожен...

______________

Регон никогда не повышал цену более одного раза. Он вскидывал руку лишь единожды и называл всегда конечную цифру, больше которой не оценивал представленный лот. Даже когда Элиас просил "побороться" за желанную вещицу, их общая табличка с роковым номером "16" продолжала мирно покоиться на коленях Регона. Споры, угрозы, приказы, мольбы - ничто не было для него достаточно убедительным.

- И на что Вам эта старая дрянная тумба?! - вспылил рачитель, когда вынесли новый лот и Элиас в очередной раз загорелся желанием непременно заполучить его. - Мы найдём Вам другую! Помилуйте! Зачем покупать старье втридорога?!

- Не для себя ведь! - Воскликнул Элиас. - Это добровольное пожертвование.

Куда больше приобретения Ревиаля занимало наблюдение за господином Фабианом Тайфером, который в тот вечер позабавил всех. Он слепо скупал картины из коллекции госпожи Ла'Круэль, предлагая за них бешеные суммы, превышающие стартовую цену в три, а то и в пять раз. Его, кажется, мало волновало изображаемое, кто написал оное и к какому периоду оно принадлежало; он даже и не смотрел на них, ни разу за вечер не приблизился ни на шаг, чтобы разглядеть мазок или саму краску. Кто-то приписывал Тайферу сумасшествие, настигшее его после гибели отца; другие пренебрежение к полученному состоянию; нашёлся и господин, заявивший, что Фабиан обладает редким вкусом и способен с лёгкостью определить шедевр среди прочих серых собратьев, но его тотчас заклевали, посчитав сказанное полнейшим абсурдом.

И всё же одну покупку Тайфера оправдали. Картина эта именовалась "Ураган безумия" и изображала спокойную, прямо-таки ледяную девушку с глубоким проницательным взглядом, исполненную умиротворением, созидающую мир кругом, - такой же спокойный и серый, под стать ей самой. Полотно производило впечатление гнетущее, большею частью потому, что никто никак не мог понять его смысла, не находя в нём ни урагана, ни безумия, ничего хоть каплю на них походящего. Зато совсем скоро отыскали явное сходство изображённой девушки с Ленор, решив, что портрет станет подарком к скорой помолвке. Элиас же решительно не мог понять, что общего было меж сухощавой цесаревной и "пышущей жизнью" дамой на картине. Не понимал, но продолжал тщетно выискивать черты таинственного сходства.

В перерыве под окна дома госпожи Ла'Круэль прибыл экипаж, куда погрузили приобретённое Фабианом имущество, чтобы доставить его в родовое гнездо Тайферов. Элайза с ужасом смотрела, как выносят бумажные свертки, прятала искаженное негодованием лицо за шелковым платком, что не покидал её рук весь вечер. Муж утешал её, однако весьма посредственно. Она всё никак не могла поверить в то, что этот ужасный, неотесанный человек, от которого весь вечер разило спиртом, как от последнего пропойлы, - Фабиан Тайфер - сумеет верно распорядиться тем, чему посвятила она своё девичество. Её картины - её молодость, память и главная драгоценность, которую она не сумела бы забрать в новую жизнь, но и отказаться тоже оказалась не в силах. Они, последним свидетельством независимости от мужа, были жестоко оторваны, как кусок плоти от её увядающего, но ещё трепещущего тела, никак не желавшего такой скорой погибели. И внезапно загорелась в душе Элайзы новая трагедия, какую поймут и разделят лишь женщины, да и то редкой чувственности.

- Только подумай, что он женится на ней... Боже! Он не посмеет... - шептала она, мелко-мелко стуча кулаками по груди мужа; тот сжимал её руки, сильнее обнимая её дрожащее тело. - Не посмеет забрать мою ласточку!.. Боже! Упаси! Сжалься же! - говорила она о крестнице, ранее во всем поддерживающая идею союза Тайферов и Д'артагнанов, а теперь ужасающаяся этой мысли. - Он чудовище! Чудовище... Покарай меня господь!

Сама Ленор стояла на лестнице, с безразличием взирала на происходящее, как зеваки глядят на драку мужиков посреди торговой площади. Наверняка она вполне ясно представляла свою участь, размышляя над тем, что когда-нибудь и её, как эти картины, посадят в такой же экипаж (может чуть побогаче, но то вряд ли), привезут в дом, поставят на видное местечко, как всякую достойную внимания вещицу, и будут пользоваться ею. Быть может, по приезде гостей выведут её, чтобы похвалиться, заставят говорить забавные вещи: к примеру, "как Ваше здоровье?" или "как поживают Ваши дети?". Ей будет глубоко неинтересен ответ, зато гостя ненадолго займут раздумья над ним. Ею непременно будут услаждать слух. Ленор никогда не умела петь, сколько ни училась. Впрочем, и слух имели далеко не многие. Ею будут удовлетворять самолюбие, уличая в глупости и невежестве, пусть ни того, ни другого не отыщет в ней самый цепкий глаз. Ею будут пользоваться в постели, как всякой дворовой девкой, грубо и бесцеремонно, а она будет лежать и глядеть в потолок, думать о том, что она сейчас не здесь, да и вообще... Она - не она.

Другая.

Ненужная.

Жалкая.

А она не такая.

Впрочем, и Фабиан не был обычным. Даже в его грубости виделась человечность и искренность; к тому же он обещал ей... Не так, как обещают лжецы, осыпая клятвами с ног до головы. Иначе.

И она смотрела, как выносят картины, безмолвно, стоя в стороне ото всех, и неустанно думала об участи... О своей ли? - Более нет.

Оставшиеся часы аукциона оказались скучны и неприметны. Табличка с номером "16" перекочевала в руки Элиаса, однако его более не заинтересовал ни один лот. Фабиан и вовсе сидел один в первом ряду; его глаза осколками зеркала впились в единую точку пустым потерянным взглядом.

- Порой нам трудно понять, что творится у человека в душе, - произнёс Регон, услышав о желании Элиаса переговорить с господином Тайфером, осведомиться о его состоянии, - но даже из благих намерений не стоит кидаться в пекло чужих забот. Дайте другим воздуха. Дайте самим разобраться в себе. Рано или поздно не Вам жить их заботами и не Вам дышать их тревогами. Помоги Вы раз - в следующий без Вашего участия человек просто-напросто не сумеет совладать с самим собой. Господин Тайфер увяз в болоте. Он тонет в нем всю свою сознательную жизнь, не зная продыху, а сейчас внезапно очнулся, забился с новой силой, чем приблизил и без того скорую погибель. Такова природа болота человеческой жизни: всякий, кто попал в него, навряд ли выберется. А протяни Вы Фабиану руку помощи - он невольно потянет Вас следом за собой. Да и кто сказал Вам, что под Вашими ногами не простирается такое же болото? Думайте прежде о себе. Думайте о себе всякий раз, когда думаете о других. Учитесь на чужих ошибках, пока не пришлось учиться на своих.

___________________

Танцы. Именно ими было решено завершить этот необычный вечер. Госпожа Ла'Круэль с горестью сообщила, что её родители при жизни не разрешали устраивать в доме ни съезды гостей, ни встречи, ни музыкальные вечера. А потому, прощаясь с обителью юности, Элайза желала почувствовать себя полноправной её хозяйкой, нарушив главное табу родителей, имевшее силу вот уже пятнадцать лет после их смерти.

Регон держался в углу залы, наблюдая за тем, как пары кружатся в старомодном вальсе, на смену которому стремительно пришла мазурка. Юную Николь извечно приглашал один и тот же неприметный студент; её сестру терзали более почтенные господа преклонных лет, среди которых затесался Мэриам Мандейн; его жена, простуженная и усталая, держалась подле Фабиана, чем подкрепляла слухи об их романе. Правда теперь все только и твердили, что чувства невинной Элли к черствому Тайферу безответны. И пускай связь меж ними казалась запретной, последнего осудили за холодность и жестокосердие.

И тогда на горизонте мрачной мысли светом забрезжила Ленор.

- Позволите ненадолго отвлечь Вас? - в общении с Регоном она была особо учтива, заговаривала с ним редко, еле скрывая робость, и, кажется, искренне боялась его осуждения. - Хотелось переговорить с Вами тет-а-тет.

Триаль молча кивнул ей в ответ, и они степенно покинули залу, поднялись по старой скрипучей лестнице на второй этаж.

- Не знаете ли Вы, случаем, продали ли кому этот дом? - Не удержался от вопроса Регон, когда они шли по обшарпанному коридору, кричащему о заброшенности сего места вопреки тому, что здесь всё ещё жили люди.

- Кажись... - протянула Ленор. - Уже продали. Какому-то обер-офицеру. Имени не знаю.

Она куталась в длинную шаль, прятала за нею открытое вечернее платье, и Регон в задумчивости разглядывал её обнаженную спину сквозь чёрное плетение грубых нитей. Странное теплилось в груди чувство, мало знакомое, ещё слепое, подобно только рожденному на свет котёнку, и такое же слабое, готовое вот-вот отойти в мир иной.

- Проходите, - Ленор отперла дверь одной из комнат, пропуская Триаля вперёд.

Тот замер в изумлении на пороге, тихо спросил:

- Что это за место?

- Моя опочивальня, - отозвалась девушка из-за спины.

Голые стены, стертые полы, крохотное окошко, заколоченное досками, образующими крест. В углу полуразвалившаяся кровать и кривой шкаф. В нём таился единственный намёк на родовитость его обладательницы - склад из платьев и тканей. Всё. Остальное было убого и уродливо.

- Вы многого себя лишаете, - заключил он, не веря своим глазам.

- А мне многое и не нужно.

- О чём Вы хотели говорить со мной? - Он чувствовал себя дурно в этих стенах, оттого и стремился поскорее завершить начатое.

- Всё о том же, о чём писала Вам в моём давнем письме.

- В таком случае, наш разговор не имеет почвы. Ваш отец и брат во здравии: Вам более не о чем беспокоиться.

- Ошибаетесь, - она скрестила руки на груди, и Регон ощутил, как меж ними возникла ледяная преграда. - Моего брата пытались отравить за несколько дней до коронации, а мой отец скончался сегодня утром. Многие из присутствующих на этом вечере уже осведомлены о том, правда, никто не хочет омрачать и без того безрадостное собрание. К тому же толки о гибели императора при его дочери - дурной тон. Никто не посмеет перемывать кости покойному при его же наследниках. Разве что... Если они сами этого захотят. Но я не захотела.

- Надо же... - Регон не сумел скрыть озадаченность. - Примите мои соболезнования, Ваше Высочество.

- Для Вас: просто Ленор, - она натужно улыбнулась. - Ваш ответ мне тогда был во многом справедлив. Я действительно не создана для правления. Было глупым с моей стороны полагать, что кто-то поддержит эту идею. - Она потупилась, склонила голову, подчинившись потоку нахлынувшего смущения. - Я много думала. Долго размышляла, не зная, как поступить... Может показаться со стороны, что положение моё не столь бедственно, каким могло бы быть, но даже из него надобно искать мне выход. - Ленор сильнее сжала собственные руки, искоса глянула на собеседника. - У меня нет советника, нет человека, сумевшего разделить мои чувства и наставить на путь пусть и не истины, но чего-то лучшего... Я знаю, поверьте! Я многого прошу и ничего не могу предложить взамен! Но... - голос её сорвался. - Стыд какой...

- Говорите, - строго произнёс Регон, внешне мрачнея с каждым её словом, а внутренне напротив - светлея.

- В завещании моего отца сказано, что я смогу получить наследство при условии, что выйду замуж за Фабиана Тайфера, иначе моя часть наследства перейдёт в распоряжение Августу, и он же должен определить мою участь. Я соглашусь на брак с Тайфером, однако после Вы должны помочь мне покинуть Кайрисполь. Вывезти нас из страны. Вернее нет... Не должны. Я молю Вас о помощи.

- Вывезти из страны? - Поначалу Регон побледнел, затем его бросило в краску, а после на лице застыло каменное, непроницаемое выражение, какое извечно сопутствовало его при принятии решений.

- Времена монархов прошли. Я чувствую это. Все чувствуют. - Не без грусти сказала она, задумчиво перебирая шаль. - Нас истребят. Всех до единого. И это справедливо в какой-то мере, потому как неизбежно. Всякое изменение в Кайрисполе случается только через перевороты, гражданские войны и кровопролитие. Я хорошо усвоила это, оттого и ненавижу Кайрисполь, пожалуй. Я не хочу думать, что моя смерть принесёт больше пользы, чем жизнь; не хочу приносить себя в жертву стране, которая не сумела ничего дать мне при жизни. Лишь брала, брала и брала. - Она пожала плечами, посмотрела на Регона так, что тот сумел поймать в её взгляде чувство вины. - Вы многим рискнете, если решитесь помочь мне. Я знаю это и ценю как никто другой.

- Мне нужно подумать, - он поспешно развернулся, ринулся к двери размашистым шагом, как вдруг Ленор поймала его за руку.

- Возьмите, - сказала она, протягивая ему письмо, - здесь всё то, что я не смогу сказать Вам сейчас и, вероятно, когда бы то ни было.

Он молча принял письмо; она всё ещё сжимала его запястье, словно страшась чего-то. И Регон никак не решался вырвать руку, да и не желал того. Они молча взирали друг на друга во тьме комнаты, пока нечто внутри ни сказало «довольно»; тогда и нашли силы быть дальше. Триаль сбежал по ступеням в залу, не слыша окликов, опрометью бросился в сад. Пальцы сами собой развернули смятую бумагу, а глаза скользнули по строчкам...