Сожрите Наши Души

«... Хенрик Ла'Эльский, чья душа была двенадцатой, подчинил свою жизнь страстям, коих у него насчитывалось всего-навсего две: музыка и охота. В первой он стремился постичь непостижимое, добиться совершенства, порог которого давно превзошёл все возможные высоты. Во второй он наслаждался безумием, иллюзией хаоса и разрушения, отпускал здравый рассудок, упиваясь желанием погрязнуть в пороке. Небо и земля, пыль и воздух, лай остервенелых псов и восторженные крики людей — всё смешивалось, секундно затмевало голоса в голове, душило собственное «Я», опрокидывая его на лопатки, высвобождало нечто большее.

А потом мир занимал прежнюю нишу, переворачивался с головы обратно на ноги, хорошо при этом встряхивая, напоминая, что есть  добродетель, что есть равновесие. Но даже оно потеряло всякое значение, когда совет Кельской Империи посчитал, что настало время открыть сознание. В свои двадцать семь Хенрик рыдал как младенец, молил о снисхождении и прощении, давясь слезами и бессилием.

Тогда он познал истинное безумие...»

______

Гостиница "Ла-Пэйдж" располагалась в самой сердцевине Даспира, меж по-осеннему тоскливым парком, где прозябала столичная молодёжь, и зданием местного управления, куда оной предстояло перебраться в ближайшие годы, дабы продолжить незавидное дело своих престарелых отцов. Меж двух огней, буйной молодостью и смиренной старостью, цвело и пахло гнездо разврата, так внезапно рожденное этими стихиями.

- На ночь остановимся здесь, - отсек Регон, отпуская экипаж.

Элиас окончательно сник; стоял в полудреме, уткнувшись носом в меховой ворот пальто, любезно одолженного Регоном, всё пытался унять нарастающий гомон в голове. Весь день провел налегке, в воздушной блузе, какие обычно шьют из летящих тканей, словно небесные лоскутья струящихся по коже, и таких же невесомых, свободно продуваемых брюках. К вечеру холод оформился, и юноша сам не заметил, как продрог. Осень ясно проклюнулась сквозь застоявшийся воздух, вечерним бризом осела к ногам, жгла колючей моросью. И в голову впервые закрались тяжёлые мысли о предстоящей зиме, что скует по рукам и ногам, окончательно заключив в стенах дома, иссушит сад и прилежащие угодья, а вместе с ними и душу...

- Не стоит оставаться здесь, - промямлил, наблюдая, как шерстинки вьются на ветру, щекоча лицо. - Дурное место, да и предчувствие нехорошее.

- Дайте мне хоть раз в жизни почувствовать себя человеком! - Регон решительно не хотел искать иное место для ночлега. - Ваши ощущения обманчивы. Признайтесь, Вам всего-то не хочется задерживаться в городе!

Элиас поднял глаза, желая возразить, но собеседник уже взлетел по запыленным ступеням, крытым ярко-красным ковром, хлопнул парадной дверью.

Пришлось проследовать внутрь.

Излишняя роскошь, коей отличалось убранство гостевых зал, отталкивала, вызывая горький металлический привкус во рту. Стены и воздух прогреты до дрожи, но чего ни коснись — всё отдавалось мертвенным холодом. Здесь у вещей не было ни имён, ни хозяев: они будто бы застыли, не зная ни времени, ни пространства. Помпезные люстры, отягощенные хрустальными подвесками, широкие лестницы, вычищенные до блеска и звона, с десяток диванчиков, шитых цветами и чудными птицами. Посреди сия великолепия, на лёгком возвышении стоял рояль цвета слоновой кости, который юноша мысленно окрестил "дамским". Он блистал изяществом, однако по делу не использовался и, наверняка, дурно звучал.

Регон обивал тростью стойку бара. Собственная неудача тем вечером изрядно испортила ему настроение, и теперь он прибывал в желании непременно отыграться, раздражив или не уважив кого-то.

- Я снял комнату, вот только, надобно обождать, пока её приведут в божеский вид. - Произнёс он, туманно глядя куда-то в сторону. - Нам предложили поужинать. Время, конечно, позднее, но я согласился. Весь вечер кусок в горло не шёл, а теперь невмоготу.

- Игра не задалась? - Ответ Элиас и без того знал, но всё же решил уточнить.

- М? - Тот медленно шагнул ему навстречу. - Можно и так сказать... Нас было пятеро. Из примечательных лиц — Тайферы, отец и сын. Первый, к Вашему вниманию, возглавляет Имперский Совет; трусоват, манерен, душою мелок; вышел из игры после первого же круга. А вот его сын... Эта личность во многом занятнее. Два флэш-рояля подряд! Мне этого хватило, чтобы больше не садиться с ним за один стол. Ставки, конечно, были невелики, но мне впервые проигрывать какому-то юнцу! А его холодность... Весь в своих мыслях, на словах поверхностен, будто и не был он с нами душою.

Регон поманил Элиаса за собой, свернул в обеденную залу, отделенную от гостевой белой узорчатой аркой.

- Теперь вспоминаю, и становится не по себе. Особенно то, как мне представили его, как он протянул мне руку. Ледяную. И это слабое рукопожатие. Не люблю такого... А вот и они... - Он резко повысил голос, расплываясь в натужной улыбке. - Только вас вспоминали!

Помещение погружено в полумрак; лампы горели тускло, еле обжигали стены желтоватым светом. У центрального столика высились две еле различимые фигуры.

- Как здорово видеть вас вновь! - Начал было Регон, как вдруг осекся, преградил тростью путь Элиасу так, что тот запнулся на ровном месте. - Боже... Боже... - Голос упал до шепота, лицо исказилось. - Как же он пьян! Боже...

Юноша старательно пригляделся, всё ещё не понимая, что произошло в те короткие секунды. За столом, согнувшись и подперев седую голову обеими руками, сидел незнакомый мужчина. Он яростно что-то бормотал, но слов было не различить, да и лица тоже. Чуть позади, опираясь руками о спинку стула, с видом чрезвычайной озабоченности застыл "некто". Тьма практически полностью поглотила его, оставив лишь острый силуэт и порождаемые им рваные движения.

- Надо же... Не рассчитывал, что Ваше знакомство с господином Ноэлем Тайфером состоится так скоро. - Регон стал говорить ещё тише. - Впрочем, о чём я?! Он в таком состоянии, что Вам не стоило бы попадаться ему под руку. Ах да, я же так и не сообщил Вам, что он, вот уже как месяц, овдовел. Мне редко приходилось наблюдать, чтобы люди так тяжело переносили траур. Обычно длительная близость (а они прожили рука об руку двадцать пять лет) губит отношения, заставляет нас стервенеть и даже в тайне ненавидеть друг друга, тут же картина иная. Не удивлюсь, если Тайфер сопьется в ближайший год и последует в могилу вслед за несчастной своей половиною. С его слабым сердцем это наступит, пожалуй, даже быстрее, чем мы того ожидаем.

Рачитель с минуту оценивал обстановку, после чего произнёс:

- Обождите меня у того столика. И, ради всего святого, перестаньте мусолить моё пальто! Я не для того дал Вам его, чтобы потом ходить с проплешинами в мехе.

Юноша покорно проследовал к столику в самом углу залы, тотчас поймал на себе взгляд официанта, который стоял неподалёку в растерянности и всё не знал, куда подать блюда. Фаршированная шампиньонами рыба, салат из свежих овощей и зелени, бриоши и односолодовый виски — очень уж обыденное меню как для ужина в столице. Даже слишком обыденное. Впрочем, Регону такой расклад виделся привилегией, умением совладать с самим собой и малейшими переменами, которые он так тщетно избегал.

Элиас не любил оставаться в полном одиночестве. Даже в те короткие минуты чувствовал себя зябко и неприкаянно. Нет, он не ценил общение, всякого рода компании, полезные связи, возможность излить кому-то душу или выслушивать чьи бы то ни было мысли. Мало того, не видел в этом ни капли прелести. Куда более острым казалось ощущение собственной беспомощности и потерянности, привычка извечно следовать за кем-то, потакать кому-то, никогда не сталкиваясь с ответственностью, не принимая самостоятельных решений и не видя ничего дальше своей черепной коробки. Ясно то понимая, он добровольно стал заложником голосов, что роились в голове, беспомощным и безропотным, не смеющим пойти супротив.

Рачитель мялся посреди залы у чужого столика. Разговор явно не клеился, оттого в каждом движении Регона сквозила совершенно несвойственная ему скованность и робость. Желтоватый свет ламп косо озарял его спину, тенью проваливался в продолговатые складки фрака, золотился на кончиках чёрных волос.

Слов не разобрать. Впрочем, диалог был всё равно односторонним. Ноэль Тайфер сидел, не поднимая головы, его сын, чей силуэт показался Элиасу наиболее примечательным, отвлеченно кивал, кажется, поглощенный иными мыслями.

Чрезвычайная выдержка, которая была свойственна лишь тем, кто только-только вернулся со службы, — пожалуй, первое наблюдение, резанувшее взгляд; движения острые, вымеренные, подчинённые единой системе. Руки скованы, но не от неуверенности, жестикуляция скудная и сухая, явно противоречащая той импульсивной и обжигающе яркой сущности, что теплилась под распахнутым фраком и смятыми волнами жабо.

Внезапная точка в разговоре была поставлена в тогда, когда Регон брезгливо взял со стола пустую бутыль коньяка. Ноэль Тайфер срыву поднялся на ноги, будто секундно протрезвел, подался вперёд, намереваясь уйти, при этом шаге грубо толкнул Регона в плечи так, что тот попятился, задевая стоящие подле столики. Бутылка выпала из рук, разлетелась вдребезги, окропив остатками содержимого пол и ноги присутствующих. И в этот момент полного замешательства последовал короткий удар. Младший Тайфер подхватил разъяренного отца под руки, пытаясь оттащить его в сторону; Регон же с приглушенным криком опустился на пол, зажав лицо трясущимися руками.

_________________

Он сидел в кожаном кресле, запрокинув голову, и безотрывно сверлил взглядом расписной потолок номера. Когда Элиас появился на пороге, тихо затворив за собой дверь, он скосил глаза, в ожидании хмуро уставился на юношу.

- Я забрал виски, как Вы и просили, - тот выглядел озадаченным и растерянным; подумать не мог, что поездка в столицу обернётся так худо.

- Поставьте на тумбу, - морщась, Регон ощупал собственный нос, будто проверяя на месте ли он вообще. Кровь перестала идти вот уже как пятнадцать минут, отёк же только начинал намечаться.

- Вам попросили передать лёд и марлю, сказали, что могут позвать врача, если то требуется.

Мужчина открестился, кажется, в сотый раз; ведро со льдом принял, но лишь для того, чтобы водрузить туда виски, и вновь откинулся на спинку кресла.

- Уверен, господин Тайфер проспится и извинится перед Вами...

- Что Вы! - Воскликнул Регон, чуть помедлив. - Он и не вспомнит о том! И то к лучшему. В своих бедах я виноват сам. Глупо было вообще приближаться к нему, что уж говорить о том, что я позволил себе взять этот злосчастный коньяк со стола. И сделать замечание... Черт меня попутал!

- Вашей вины в случившемся мало.

- Одерните меня, если я вдруг вновь возьмусь читать кому-то морали. Ей-Богу! Это никогда не доводило до добра! - Он закурил, всё ещё морщась, дыша рвано и обрывисто. Пальцы его мелко дрожали, так что он чуть ли не выронил трубку. - Тушите свет и ложитесь спать. - Звучало сродни: "Не стойте над моей душой".

Элиас неторопливым шагом проследовал в соседнюю комнату, стягивая на ходу громоздкие ботинки, хлопнул дверью, кутаясь во внезапно обрушившийся мрак. Раскинув руки, упал на кровать, тотчас провалился в сладостную мягкость, так безбожно перебитую жутким смрадом. Перины в "Ла-Пэйдже" дышали чужими сущностями; живыми ли ныне, мёртвыми ли — разобрать трудно. Они пронизывали каждую нить, каждое волокно сетью былых жизней и воспоминаний, влачили пустое существование, обратившись жалким отпечатком своих хозяев. Душили. Карябали плоть, моля о помощи, выли, продираясь сквозь слепоту и немощь.

Дать бы им волю, жаль, он не в силах.

В вычищенном до блеска мире Элиаса, где каждая вещь имела не более двух хозяев, не нашлось бы места всему нечистому, передающемуся из рук в руки, привносящему частицу кого-то иного. Казалось бы, дело привычки, но с течением времени юноша всё острее и острее ощущал брезгливость к окружающим, а в особенности к тем, что не были ему близки. Само их присутствие вызывало тревогу и волнение, заставляло истинную и единственную свою сущность съежиться на дне желудка, пока прочие пятнадцать пушились, нежась, словно на солнце, в тяготящем будни людском внимании.

Регон его не понимал, но с терпением относился к подобного рода "странностям". Даже тем вечером, на ужине, где они пересеклись лишь единожды за общим столом, когда подошла к концу очередная партия и стал вопрос о том, почему же любезный господин Ревиаль за всё время так ничего не отведал, Регон лукаво разъяснил, что Элиасу вот уже третьи сутки дурно. Гости сочувственно завыли, но наседать перестали, пока ни наступило время тоста. Пили за здоровье и благополучие. Элайза расчувствовалась, словно была в кругу семьи; её супруг, благо отсутствовавший, наверняка, смутился бы, увидев эту картину. Элиасу насилу впихнули в руки бокал, призывая выпить вместе со всеми, дабы не обидеть госпожу. Он судорожно открещивался, внутренне понимая, что слушать его уже не станут.

- Попытайтесь пересилить себя, - Регон чуть задел Элиаса локтем, обращая на себя внимание.

- Я бы с радостью. Вот только само нутро отторгает...

- И что же в этом жалком бокале такого? Да, из него, наверняка, пили другие люди, но они ничуть не отличны от нас с вами.

- Вы определённо правы. Спорить не стану, но всё же... - Он тяжко вздохнул. - Знаете, а ведь этот "жалкий" бокал старше нас вместе взятых. Не находите интересным?! Его привезли из дальнего северного уголка страны во время сражения на Кейском море под Эйксом. Порт тогда был перекрыт, и корабль еле удалось пришвартовать к заросшему берегу... Чего только ни было на борту! И всё это нещадно бросали на грязный, чёрный от пепла песок в надежде сбыть на ближайшем рынке. Потом бокал долгими месяцами пылился на чердаках, полках и трельяжах; служил мишенью в разгар весёлых застолий, таил самые сокровенные желания дам, был свидетелем предательств, мало того, становился их орудием.

- Увлекательная история, конечно... - Произнёс Регон, отвлечённо глядя, как наполняют последние бокалы и гости вновь подступаются к столу. - У меня аж песок на зубах заскрипел, а я и глотка не сделал.

Звон, радостные возгласы, шум были встречены полной растерянностью. Элиас почувствовал, как внутри всё сжалось, поглощенное волнением; зажмурился в попытке пересилить себя.

Странный вкус. Моря, солёной воды, цветущей, будто на носу конец июля; ванили, которой так щедро посыпают выпечку, лёгкой, застывающей на губах; пепла, оставшегося от бумажки с желанием, каким обычно щедро сдабривают всё, что только попадается под руку. В конечном же итоге прорезался настоящий вкус напитка — горько-сладкий, дурманящий и тягучий.

Но минуты наслаждения были коротки. Всё бешено заклокотало и сжалось, тело стянуло в едином спазме. Души рванулись в стороны, словно от пламени, сталкиваясь и смешиваясь друг с другом, обернулись тошнотой и немощью. Элиас поспешил к выходу из залы, зажав рот обеими руками, вырвался наружу, жадно глотая терпкий осенний воздух. Регон последовал за ним, холодно и скупо реагируя на волнение гостей, нарочито громко хлопнул парадной дверью, отсекая излишние хлопоты.

- Знаете... - Он с лёгкостью отыскал глазами юношу. Тот расположился на ступенях лестницы, склонив голову так, что тени полностью скрывали черты его лица. - Вы — сильный человек, ей-Богу! Будь я на Вашем месте, давно сошёл бы с ума. Не вынес бы.

- Ещё как. Вынесли... - Элиас с трудом расслышал самого себя. - У каждого на плечах свой долг. И каждый с гордостью должен пронести эту тягу сквозь всю жизнь, продлится она семнадцать лет или все семьдесят — не имеет значения. Мой долг, наверное, всего-навсего существовать. Существовать, пока кому-то это угодно. И умереть тогда, когда кому-то это угодно. Тяжесть моего долга несравнима ни с Вашей, ни с чьей бы то ни было.

- Какая глупость! - В ответ рачитель глухо рассмеялся.

Элиас вздрогнул от неожиданности, окончательно растерялся.

- Простите, я, наверное, приношу Вам сплошные неприятности. Сегодняшний вечер — один большой провал. Забыть бы его поскорее!

- На первый раз многое простительно. - Он уже хотел было вернуться в залу, как юноша вновь обратился к нему:

- Скажите, Вы злитесь на меня?! Только честно! Злитесь?! - Голос надтреснутый от волнения, дрожащий и звонкий.

- Будьте добры уточнить: из-за чего?

- Как же из-за чего... Из-за всего. Пятнадцать лет в изоляции с абсолютно чужим человеком — Ваш долг куда незавиднее моего. Каждый день, неделю, месяц и год — перед Вами одно и то же лицо. Даже когда выбираетесь в свет, вынуждены тащить меня следом. Терпеть меня. Будь я на Вашем месте, наверное, давно возненавидел себя. Что уж говорить, я и без того ненавижу. Так скажите, Вы злитесь на меня? Ненавидите?!

Регон тяжело сглотнул, с минуту молча смотрел в пол, после чего поспешно скрылся за тяжёлыми дверями.

"Он ненавидит меня. Терпеть не может", — эта мысль затмила прочие своей основательностью и тучностью, царила в голове весь оставшийся вечер. С нею Элиас и сомкнул глаза.

Почти.

Прошла, быть может, минута или целый час (в хаосе не разобрать), как вдруг сон прорезал чей-то пронзительный крик. Поначалу подумалось, что это не больше чем обманка, так хладнокровно подстроенная собственным разумом. Юноша долго вслушивался в застоявшуюся тишину, но единственное, что смог различить... музыку.

То была очень неуклюжая игра на рояле. Определённо. Но кому приспичило музицировать в столь поздний час — оставалось загадкой. Однако звуки становились громче и громче, навязчивее и навязчивее, въелись в самую подкорку.

Поспешно вскочив с кровати, Элиас выскользнул из спальни, с удивлением отметил, что Регон крепко спал, опрокинув голову на грудь. Трость покоилась у его ног, смятый фрак укрывал колени, чуть касаясь пола, блуза расстёгнута, ботинки аккуратно стояли у ножек кресла. На лице застыла полная безмятежность.

Юноша застыл в дверях, не решаясь подать голос, мысленно отбросил идею будить Регона, тихо выскользнул из номера. Застыл, прижавшись спиной к двери, с испугом уставился в зеркало, висящее напротив, откуда на него холодно и безразлично взирал Хенрик Ла'Эльский, некогда правитель Кельской Империи. Его худое, высушенное до костей лицо оставалось неизменным, какая бы эмоция ни настигала бы его обладателя; глаза еле выглядывали из-под широких, нависающих бровей, зияли дымчатыми провалами; фигура же в точности копировала положение Элиаса вплоть до сгиба пальцев, правда, несколько неуклюже и абсолютно непластично.

- Ужасно, не правда ли?! - Его сухие губы изогнулись в кривой улыбке, трещиной рассекли белесую кожу.

Ревиаль в непонимании вскинул бровь.

- Играет ужасно. Совершенно не чувствует инструмент. - Зеркальная поверхность исказилась, когда Хенрик попытался совершить собственное движение вразрез телу Элиаса. - Впрочем, ты тоже тот ещё неумеха. Ни слуха, ни таланта... И кто вообще загнал меня в тело такого убожества?! И эти короткие пальцы... Как ты вообще живёшь с этими обрубками?! - Его же пальцы были длинные, узловатые, со стриженными под мясо ногтями, отчего порой казались кривыми и обглоданными.

В отличие от остальных Хенрик любил говорить попусту, беспрестанно осуждать кого-то, браниться, жаловаться. Это позволяло хоть на секунду почувствовать своё влияние, побыть самую малость живым.

- Ну?! Скажешь, хоть что-нибудь? - Хенрик поморщился от недовольства. - Ску-у-учно-о-о! Смертельно ску-у-учно-о-о! Ты хоть представляешь, каково это — триста лет жить в чьей-то черепушке?! Впрочем, тебе и самому это предстоит: десятки и сотни лет смертельной скуки! - Звучало то ли сочувствие, то ли злорадство. Не различить. - Тебе мало осталось. Жить. Даже меньше, чем мне когда-то. А ведь я был в разы несноснее...

- Я не хочу ни слышать, ни видеть, ни уж тем более говорить с тобой! - Элиас сорвался с места, наблюдая, как отражение скользнуло следом, рвалось сквозь зеркала вдоль стен.

- А с кем же мне, по-твоему, ещё говорить?!

- Мне нет до этого дела!

- Ты, ведь и сам окажешься на моем месте! А я когда-то был на твоём... Был точно таким же, как и ты: всем сердцем ненавидел этих жалких "старперов", роящихся в моей голове; не понимал, почему я обязан делить с ними своё тело, а после и вовсе пожертвовать им его; негодовал, не понимая почему мою жизнь обесценили, почему поставили меня ниже этих пережитков прошлого. А потом... - Минутно живое лицо вновь помертвело. - Потом я и сам стал этим "пережитком"... И захотел жить. Захотел чувствовать. Все, кто были до тебя верили, что их не постигнет та же участь, что и остальных. Все отвергали нас, ненавидели, думая, что раз жизнь теплится в их теле, значит, они и есть её хозяева. Но время и судьба всегда брали верх, лишая их всего. Сначала молодости. Потом сил. А затем и тела. И чем больше они брали, тем сильнее твои предшественники (да и я когда-то) привязывались ко всему материальному, тем больнее становилось, когда мир вокруг нас исчезал. Вернее... Мы исчезали из него... Когда окажешься здесь, среди нас, когда будешь тесниться в чьём-то теле, грезя о днях былой жизни, когда будешь ощущать час, как день, когда твой разум начнёт рассыпаться, и ты перестанешь чувствовать себя человеком, тогда ты пожалеешь, что отторгал нас.

Череда зеркал оборвалась. Голос в голове нарастал, заглушая собственные мысли. Так всегда случалось, стоило пропустить хотя бы один сеанс. Души начинали крепчать, затмевать сознание.

Элиас ускорил шаг, зажав уши и зажмурившись, мысленно пытался подавить навязчивый голос. Внезапной преградой возник чей-то силуэт, и юноша с силой задел его плечом, от неожиданности испуганно попятился к стене.

- Можно быть хоть чуточку осторожнее! - В свете распахнутой двери номера оформились черты Тайфера-младшего. Он, видимо, вышел, потревоженный шумом, тотчас столкнулся с его источником.

Русые волосы взъерошены, шёлковый халат нараспашку накинут поверх длинной белой сорочки, взгляд пустой и растерянный. Но куда больше внимания привлёк тот отрез комнаты, что невольно предстал открытым, а в частности старенький рояль, стоявший у стенки. Его крышка была поднята, пуф сдвинут на середину комнаты — явное свидетельство того, что ещё пару минут назад на нём играли очередную незатейливую мелодию. Аккуратный комод, изящный трельяж, высокая лампа на крученой ножке, тяжёлые дымчато-фиолетовые шторы — роскошь как для гостиничного номера. За такие "хоромы" брали, вероятно, вдвое больше, чем за те, что снимал Регон.

Взгляд зацепился за угол расстеленной кровати со вскопанным одеялом, край которого свисал, чуть покачиваясь от сквозняка, карябал плиты пола. А из-под его пышных складок торчала рука, безвольно застывшая над опрокинутым стаканом. Он колыхнулся под давлением неведомой силы, с треском покатился по полу.

Поймав взгляд Элиаса, Тайфер толкнул боком дверь так, что она практически захлопнулась. Полоса света истончилась, исказив помещение до неузнаваемости, иссиня-черные тени обрушились на голову, изнова погрузив коридор в полумрак.

- П-простите, - юноша поспешно извинился и уже хотел вернуться в номер, как вдруг Тайфер окликнул его:

- Погодите! - Его голос полностью соответствовал приятному облику: низкий, глубокий, бархатистый. - Прошу, передайте господину Регону Триалю извинения от имени моего отца. Нам очень жаль, что так случилось. Искренне надеюсь, что он найдёт в себе силы простить нас.

Элиас ненадолго замялся, глядя пусто и растерянно.

- Да... Разумеется. Конечно, передам, - произнес скомкано, впопыхах, ловя себя на стойком гнетущем чувстве.

Чувстве, что неизбежно окутало с головы до самых пят. Чувстве, рожденном под леденящем душу взгляде стеклянных глаз...