Духовка Сильвии Плат

В последнее время мне снятся печали,

Киты в облаках и небо в тумане,

В песках берега и в подлом деянии

Все те, кто когда-то считались друзьями.

Я знаю, что было и знаю, что будет,

За все мир меня одну лишь осудит;

Но это неважно, раз он истлевает,

Недолго осталось - мы все исчезаем.

В последнее время мне снятся прибои,

Смертельные волны и души в неволе;

Я слышу их стоны и грустные песни,

Я вижу все то, что не кажется честным.

Ночами тревожно, в душе закипает,

Работает мозг, а сердце сникает,

Гоняет по венам иссохшую кровь,

И душно становится в комнате вновь.

И даже последний пророк, я считаю,

Не может раскрыть никому, что не знает,

Как жизнь повернется и что ожидает,

Ведь даже добро не всегда побеждает.

Ночами порой заточенный нож

Пронзает дневную прикрытую ложь;

И, кажется, все, что раньше сбылось

Возможно исправить, но не довелось.

Проснувшись, лежу в тишине, наблюдаю,

Стук сердца не слышу, почти умираю,

Но чувствую лёгкость, никто ведь не знает,

Как больно в груди по ночам завывает,

Как жутко стреляет и бьёт и кидает,

Такая ведь жизнь и зло поражает

Жестокостью, мерзостью, тем, что узнает

Все слабости тех, кто считались друзьями.

Над крышей взметнулась душа, погибает,

Божественный свет вдали замечает,

Стремится к нему, но не поспевает

И падает, плачет, на дне загнивает,

Надеется выбраться, в веру ныряет,

Впитает все то, что по слухам спасает;

Все молится, просит пощады, не знает,

Что жизнь такова, и добро проиграет.

Осень

Сентябрь

***

Сид Арго

С одной стороны, я обожаю осень, потому что это самая пестрая и яркая пора в Корке, с другой стороны, я ее терпеть не могу, ведь осень - это та самая пора, когда нужно возвращаться в школу, а я не люблю ходить в школу. Это чувство можно описать как нечто среднее между ненавистью, неконтролируемым страхом и постоянным беспокойством. В школе мне всегда слегка не по себе, а все потому, что я далеко не самый популярный парень. Каждый пристальный взгляд или смешок за спиной вызывают у меня желание провалиться сквозь землю. Возникает такое чувство, будто все окружающие смеются именно надо мной. В глубине души я понимаю, что это не так, что вряд ли кто-либо меня вообще замечает, но я не могу побороть ни этот страх, ни нервозность, потому что испытываю их так долго, что они превратились в инстинкты.

Стоит упомянуть и тот факт, что мне все же нравится учиться, а также тот факт, что подобным образом (запуганно и нервозно) я чувствую себя не только в школе, но и практически везде. А все из-за существования касающихся всех сфер жизни непомерного количества правил, которым мы обязаны следовать. И от этого просто тошнит. В Корке это особенно ощущается. У нас есть своеобразная городская Библия (ее называют Уставом, с большой буквы, конечно же), где прописано все, что мы должны делать, и все, чего нельзя совершать ни при каких обстоятельствах. И, возможно, существование Устава было бы не таким мучительным, если бы не контролировало каждый наш вздох. В нем прописано все до мелочей. Как говорит наша директриса, в нем нет лазеек.

Устав составлен городским советом, в который входят самые влиятельные люди города, включая преподобного Патрика. Вероятно, именно поэтому религиозный аспект в Уставе просматривается без лупы: обложка напоминает Библию.

Что касается школы, то тут тоже существует свой совет, но это гораздо менее влиятельная организация, которая хоть и имеет автономию, но принимает новые правила, действующие только в стенах школы. Не больше.

В этом году Пит идет в пятый класс, чем жутко гордится. Он считает себя уже совсем взрослым, хотя школу не любит, так же как и я. И к тому же, в отличие от меня, он не принимает ее правил и постоянно злостно их нарушает. Слово «злостно», распространившееся словно грипп, используют почти все учителя в нашей школе.

Для меня, к счастью, этот год последний. Сдав академический оценочный тест и получив сертификат, я покину школу и, умчавшись в закат, поеду в колледж. По крайней мере, так считают мои родители. Они почему-то думают, что я очень умный. Вот уж не знаю, что заставило их в это поверить.

Осень в этом году выдается на удивление теплой, а в хорошую погоду учиться в тысячу раз сложнее. А все из-за того, что солнце за окном меня страшно отвлекает, мешая сосредоточиться. Но я все же стараюсь быть внимательным, потому что не хочу завалить тесты для поступления в колледж. Хотя, конечно, некоторые предметы я злостно (как бы сказали наши учителя) игнорирую, например, химию. В этом году на уроках мистера Супайна, нашего химика, скучно становится настолько, что я готов выколоть себе глаз лишь бы разрядить обстановку. Но вместо этого начинаю вести эти записи. Поначалу они просто глупое развлечение, Мои поклонники способ убить скуку, но со временем я отношусь к ним все серьезнее, стараясь записывать каждый день, ничего не упуская. И то, что произойдет сегодня я, конечно же, запишу, тем более что это связано с тобой...

Ровно в восемь, как только мистер Супайн приветствует нас после долгих каникул, ты залетаешь в класс с документом и небольшим томиком в черной рифленой обложке, который я узн̀аю из тысячи, ведь это Устав. Ученикам новую копию дают с переходом в первый класс, и она остается с ними до окончания школы. Мои родители (и остальные взрослые) получили второй экземпляр на выпускном. Стоит сказать, что ученический Устав несколько отличается от копии взрослого человека: у школьников больше правил. За всю жизнь у каждого из нас всего две копии. Причем первая (школьных времен) должна быть сохранена даже после того, как ты прекращаешь ей пользоваться.

Устав считается чуть ли не священной книгой. Ее нельзя мять, кидать, рвать. Она не может находиться на столе во время обеда, потому что иначе ее легко запачкать. Каждая копия должна быть подписана на самой первой странице, чтобы в случае потери ее могли вернуть. Однако потерять Устав все равно, что затянуть петлю на собственной шее. За это будут гнобить до конца жизни. Но скажу честно, забыть копию Устава проще простого, ведь в стенах школы ее постоянно нужно таскать за собой. Видимо, существование бумажной версии должно удерживать от нарушения правил, будто черный томик, находящийся всегда под рукой, словно небольшой божий глаз, следит за святостью каждого из нас в пределах досягаемости.

Что же касается реальных наказаний, то и они у нас есть. За это также отвечают члены совета, но их ничтожно мало. Однако органа, следящего за выполнением правил, никогда не было и не будет: его наличие не требуется, потому что все жители Корка наблюдают друг за другом и готовы донести о малейшей провинности. Тот, кого заметили за нарушением, предстает перед религиозным собранием, где его отчитывают, а после молятся за его грешную душу. Есть и другие наказания, в зависимости от серьезности нарушения. На собраниях, к слову, могут присутствовать лишь совершеннолетние мужчины.

Открыв Устав, на первых ста пятидесяти страницах вы увидите свод правил, касающийся любого жителя Корка (не учитывая детей до шести лет), включающий обязательность молитв, служб и запреты. Запреты на все. Нельзя кричать на улице, так же как и слушать музыку, нельзя находиться на улице после десяти вечера, нельзя пропускать религиозные собрания, проходящие в каждый третий вторник месяца. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Ничего нельзя, кроме тайного ощущения собственной ничтожности.

Ты здороваешься, извиняешься за опоздание, подходишь к столу мистера Супайна, который окидывает тебя с ног до головы, и отдаешь ему полученный документ. Он быстро пробегает глазами по его содержимому и монотонно, но вежливо произносит:

- Ну что ж, добро пожаловать в Корк, - он кладет бумагу на свой стол и кивает тебе. - Класс, это мисс Флоренс Вёрстайл. Мисс Флоренс Вёрстайл, это класс.

Флоренс! Такое имя мне бы никогда не пришло в голову, но оно мне нравится.

Ты совсем не жмешься у доски под пристальными взглядами, хотя я бы провалился сквозь землю, окажись на твоем месте.

- Я вижу, вы получили свою копию Устава, - уже более бодро замечает Супайн. - Я бы прежде всего посоветовал обратить на пункт номер три: «Одежда», - говорит он вежливо, так как ты одета не по Уставу. Но в первый день он не отчитывает тебя, за что я мысленно его благодарю.

Ты непонятливо киваешь и двигаешься к единственному свободному месту: к четвертой парте справа от меня. Все в классе исподтишка глядят на тебя, ведь ты новенькая, а у нас это редкость. К тому же ты еще и в джинсах, а девушки в нашей школе могут ходить только в юбках. Таков Устав. Твой портфель красного вырви глаз цвета, а он у нас тоже запрещен, как и все другие, кроме шести базовых цветов. Таков Устав. Ты выделяешься. Это несомненно.

Ты не бежишь на свое место сломя голову, как это сделал бы я, а идешь медленно, оглядывая все вокруг. Глядя вниз, наверняка замечаешь голые девичьи икры, потому что все девушки (и учителя женского пола) носят в школу только юбки. Видно, что тебя это удивляет. Ты даже морщишься, осознавая, как кардинально отличаешься от остальных, но в итоге добираешься до своего места и кладешь Устав и тетрадь на край парты. Учебника у тебя пока нет.

- Мисс Вёрстайл, можете не присаживаться, - говорит Супайн. - Всех остальных я тоже попрошу встать и помолиться, чтобы Бог дал нам сил сделать этот день еще продуктивнее.

Все встают, складывая руки в молитве. На твоем лице полнейшая растерянность.

- Просто сделай, как он просит, - шикаю я в твою сторону, чтобы тебе не попало за ослушание.

Ты странно смотришь на меня, складывая руки в молитве, но не молишься, продолжая смотреть вокруг.

Обычно мы всегда молимся в начале первого урока. Все встают и пару минут, закрыв глаза, просят о чем угодно. Я редко что-либо прошу. Честно говоря, эта традиция кажется мне глупой, поскольку обесценивает таинство молитвы. Я следую ей только в случае, когда дома кто-то болен, но такое, к счастью, бывает редко.

Через минуту все как ни в чем не бывало усаживаются на места, и начинается урок.

Все оставшееся время я сижу как на иголках, ведь после того, как ты зашла в класс, во мне словно что-то перевернулось. Еще никогда химия не была такой напряженной.

Никаких записей, касающихся сегодняшнего дня, я больше не делаю, потому что боюсь, что ты что-нибудь заметишь, хотя, скорее всего, тебе плевать на меня. Но мне не плевать на тебя. Вот в чем проблема.

Как только заканчивается химия, я как ошпаренный выбегаю из класса, пытаясь быстрее избавиться от твоего взгляда, хотя не уверен, что ты на меня смотришь. В твоем присутствии я чувствую себя престранно: мне хочется провалиться сквозь землю и одновременно сделать так, чтобы это длилось вечно...

На следующих уроках я даже не думаю делать никаких записей. Я полностью сосредотачиваюсь на новой информации, и мысли о тебе на время выветриваются из моей головы.

***

Как я писал, в этом году осень выдается необычайно теплой. Но ближе к вечеру, когда солнце скрывается за свинцовыми облаками, на улице хозяйничает ветер. Наша калитка противно скрипит чуть ли не на всю округу. Отец пытался чинить ее сотню раз, но в итоге звук возвращается обратно, поэтому все, что мы можем сделать - это привыкнуть к нему. Я в этом не слишком преуспеваю, так как скрип меня все еще раздражает.

Когда я возвращаюсь из школы, мы с мамой и Питом тут же садимся обедать. После чего она помогает ему с уроками. Но перед этим он, конечно же, находит тысячу поводов, чтобы ничего не делать. Поэтому, когда они наконец принимаются за дело, я почти доделываю домашнее задание, а остальное оставляю на выходные.

Как только ветер затихает, я вызываюсь идти на улицу косить траву. Сидеть дома мне невмоготу. И вот я беру ключи от папиного гаража, чтобы взять газонокосилку, достаю ее и приступаю к делу. Эта работа заставляет меня почувствовать себя ужасно взрослым. Возможно, потому что раньше (до того, как я пошел в среднюю школу) я видел, как это делал отец, и завидовал ему. Мне казалось, что это очень важное дело. И, честно говоря, в глубине души я думаю так до сих пор, хотя и понимаю, что заросший газон еще никого не убил.

Как только я заканчиваю, опять поднимается ветер, во всяком случае, мне так кажется, потому что калитка снова начинает скрипеть. Я морщусь, но через секунду скрип затихает, и я тут же соображаю, что калитку открывает не ветер, а человек. Этим человеком оказываешься ты.

Ты идешь по забросанной скошенной травой тропинке прямо в мою сторону. На тебе свободное темно-серое пальто и те же самые голубые мешковатые джинсы (меня всегда удивляла твоя манера одеваться, слово парень, хотя очевидно, что у тебя не та фигура, которой нужно стесняться). Твои волосы слабо завязаны сзади, поэтому любой порыв ветра освобождает все новую прядь.

Я опираюсь на ручку газонокосилки и, не двигаясь, словно загипнотизированный, смотрю на тебя. Ты подходишь и быстро достаешь что-то из своего тканевого вырви глаз красного портфеля и протягиваешь мне. Этим что-то оказывается мой блокнот, в который я записываю все, что со мной происходит, в том числе и про тебя.

- Похоже, это твое. По крайней мере, валялось под той партой, за которой ты сидел.

Я тут же вырываю блокнот из твоих рук, но так и не нахожу, куда его можно запрятать. Если ты его прочитала, то мне конец. Хотя ты бы не вела себя так спокойно, если бы знала, что я вообще о тебе пишу.

- Я не читала! - тут же вырывается у тебя, когда ты видишь мою реакцию. - Я не фанат чужих дневников.

- Это не дневник, - тут же лживо оправдываюсь я непонятно зачем.

Ты лишь пожимаешь плечами.

- В любом случае это твое.

- Спасибо, - неловко благодарю я, при этом постепенно приходя в себя.

Ты глядишь на меня в упор своими огромными глазами. Мне хочется смотреть в них как можно дольше, чтобы понять, какого они цвета. Кажется, зеленые. Но я не могу сказать точно.

- Меня зовут Флоренс, - говоришь ты так, будто мы видимся впервые.

- Я знаю, - тут же почти перебиваю я.

Повисает неловкая пауза.

- Мне нравится твое имя, - неуклюже признаюсь я не в силах сказать что-либо более умное.

- Моим родителям тоже. Вероятно, они считали, что оно поможет мне стать кем-то вроде Флоренс Найтингейл[1].

- Помогло?

- Едва ли.

Я усмехаюсь такой очевидной самокритике, после чего снова наступает тишина, которую ни ты, ни я не стремимся нарушить.

Я, не отрываясь, продолжаю пялиться на тебя, ведь раньше я не видел твоего лица так близко. Ты выглядишь как ожившая фарфоровая кукла, и только пряди волос, развивающиеся на ветру, не позволяют спутать тебя с ней. Что-то необъяснимое в тебе привлекает меня, и я даже не уверен, что это что-то внешность.

- Сид. Сид Арго, - представляюсь я через какое-то время и осмеливаюсь протянуть тебе руку. Ты пожимаешь ее сильно, уверено, по-мужски, и у меня по коже тут же бегут мурашки, потому что ко всему прочему твоя кожа ледяная. Из-за этого я чуть съеживаюсь, но ничего не говорю, однако ты тут же выдергиваешь свою ладонь из моей, хотя твоя холодность мне не так уж и неприятна.

- Арго́? Прямо как тайный язык или корабль аргонавтов? [2]

- Не совсем. Я - А́рго. И теперь я твой должник, - говорю я, сворачивая блокнот в руке.

- Это просто блокнот.

- Ну, может, и не совсем, - признаюсь я смущенно.

Ты чуть усмехаешься, словно знаешь его содержимое, из-за чего меня тут же бросает в жар. Но сказать наверняка, читала ли ты, я не могу, к тому же у меня нет причин тебе не верить.

- Тогда ты и вправду мой должник, - говоришь ты, направляясь обратно к тропинке.

- И чего ты хочешь? - спрашиваю я вдогонку, когда ты уже на полпути к выходу.

Ты поворачиваешься и серьезно о чем-то задумываешься. Но ничего не отвечаешь.

- Спасибо, - еще раз благодарю я, понимая, что ты, скорее всего, продолжишь молчать.

Ты киваешь и идешь к выходу, но когда оказываешься у калитки, то резко останавливаешься и снова поворачиваешься.

- А мы ведь виделись в церкви?

Да, и с тех пор как мы увиделись впервые, прошло три службы, но я тебя на них не разглядел.

- Я видел тебя только один раз летом. Потом ты не приходила?

- Мы обычно садились в самом первом ряду, а вы, наверно, - в конце. Вот ты и не замечал.

Странно. И как я мог вас проглядеть? Кажется, твой отец выше всех в нашем городе.

Ты чуть задумываешься, но потом все же решаешься спросить:

- Как ты это выносишь? - в твоем голосе слышится печаль, отчаяние и что-то такое, что я даже не могу описать словами. Мы оба понимаем, что ты говоришь о службах.

Я просто пожимаю плечами.

- Каждое мое воскресенье вот уже одиннадцать лет начинается с церкви, с речей Патрика. Эти службы - неотъемлемая часть меня, - я говорю чистую правду. Но это не значит, что службы мне нравятся. Они как недостатки в характере, о которых ты прекрасно знаешь, и которые тебя раздражают, но ты ничего не можешь с ними поделать, потому что они - это ты.

- А я к этому никогда не привыкну. Эта церковь - ад. Мой личный ад.

Меня слегка передергивает от твоей честности. Однако в глубине души мне приятно, что ты мне настолько доверяешь, хотя я даже не понимаю почему. Откуда ты знаешь, что я не фанатик? Что я не расскажу всем, какая ты безбожница?

Ты направляешься к выходу. Но мне не хочется тебя так просто отпускать. Я понимаю, что раз ты осмелилась спросить, значит, тебя это волнует.

- Флоренс! - зову я тише, чем мне хотелось бы.

Ты поворачиваешься, подходя ближе. На улице нельзя кричать. Ты тоже это знаешь.

- Отключайся, - советую я, - считай до ста, до тысячи, до миллиона, пой про себя, придумывай истории... Главное не слушать, что он говорит. Это далеко не о вере, это другое...

- Я так и делаю, но это мучительно. Каждый раз возникает соблазн вырваться оттуда, убежать и никогда не возвращаться.

- Со мной так было поначалу... ― хочется продолжить, но я все же замолкаю. И так слишком много сказано. Услышь меня хоть кто-либо из местных, и наша семья тут же стала бы чужаками. Как вы.

Теперь мы оба знаем об отношении друг друга к церкви. Это сближает нас и одновременно отдаляет. С одной стороны, мне хочется узнать тебя еще лучше, поговорить с тобой, сказать больше, чем я сказал, но, с другой стороны, мне стоит держаться от тебя подальше, чтобы не взболтнуть лишнего и чтобы никто, видя нас вместе, не понял, что нас сближает.

Но все же желание узнать тебя перевешивает всякую осторожность и страх.

- Может, тебя проводить?

- Здесь десять минут ходьбы, - усмехаешься ты. - К тому же ваш город самый безопасный на планете.

- А где вы живете?

- Старый дом Мэйронов, - ты замолкаешь, но сразу же добавляешь: - Тот, что у перекрестка.

- Знаменитый дом с фиолетовой крышей.

Ничего особенного в доме не происходило, насколько я знаю, но это действительно единственный в Корке дом с фиолетовой крышей. У остальных она красная, серая или коричневая.

- Вы купили его?

- Нет, - отвечаешь ты, но не торопишься объяснять, каким же образом он вам достался.

- Вроде говорили, что мистер Мэйрон умер от рака? Это произошло лет десять назад.

- От инфаркта. Одиннадцать лет назад, - ты затихаешь, а потом тихо добавляешь: - В сентябре, - будто это кардинально меняет дело.

- Кажется, до вас там жила его дочь, верно? Не помню, как ее звали...- я чуть напрягаю память, ― поговаривали, что она сошла с ума после смерти отца.

Ты опускаешь взгляд в землю, думая о своем, но через некоторое время, встрепенувшись, говоришь:

- Ну что ж береги свой НЕ дневник, - горестно усмехаешься и выходишь с нашего двора под скрип калитки.

И тут я делаю то, что в здравом уме никогда бы не совершил, но ты меня интересуешь. Я кладу блокнот под одно из колес газонокосилки, чтобы его вдруг не унесло ветром, и выбегаю за тобой. Уже через пару секунд мы идем вровень.

- Я все-таки решил, что тебя нужно отблагодарить за блокнот, - оправдываюсь я.

Ты ничего не отвечаешь, словно была уверена в том, что я так поступлю.

- Как ты узнала, где я живу? - спрашиваю я, чтобы возобновить разговор, хотя понимаю, что узнать чей-либо адрес в нашем городе проще простого.

- Спросила у мистера Супайна. Он, наверно, решил, что я ненормальная, раз бегаю по домам, возвращая блокноты. Хотя по нему вообще трудно сказать, что он думает.

«Как и по тебе» - думается мне.

- А откуда вы приехали, если не секрет?

- Буффало, Нью-Йорк.

Я присвистываю.

- Ничего себе, по сравнению с Корком это огромный город. Как вас сюда занесло?

- Ну, да. Второй по населению в штате после самого Нью-Йорка, - говоришь ты без особого энтузиазма, игнорируя мой вопрос. - А ты решил, куда будешь поступать? - интересуешься ты, ловко переводя разговор в другое русло.

- Нет, - отвечаю я, пожимая плечами, чтобы не вдаваться в подробности, но потом все же добавляю, чтобы ты не решила, что я такой уж оболтус: - Может, Университет Тафтса или Массачусетский, - умно говорю я. Вроде, я читал о них.

- Неплохой выбор.

Я киваю.

- А ты?

- Гарвард! - тут же отвечаешь ты уверено, ни секунды не сомневаясь, будто уже поступила туда. В этот момент трудно спутать тебя с фарфоровой куклой. Ты становишься настолько реальной, насколько это возможно. У тебя даже начинает пульсировать жилка у правого виска, словно моя реакция для тебя очень важна. Но я не знаю, что сказать тебе на это.

- Здо̀рово, - еле выдавливаю я.

Ты останавливаешься и долго, не моргая, смотришь на меня. И, естественно, мне тоже приходится остановиться.

- Что не так? - удивляешься ты.

- Ничего, - пожимаю плечами я.

- Ты реагируешь на Гарвард так, будто я говорю тебе, что у меня есть атомное оружие, и я собираюсь уничтожить всю планету.

- Да нет же, - нервно усмехаюсь я. И когда все успело пойти не так?

- Что происходит? - не отстаешь ты.

Я тяжело вздыхаю и вытягиваю руки из карманов джинсов.

- Ты, правда, хочешь знать?

Ты, конечно же, нетерпеливо киваешь.

- Смотри, - я вытягиваю перед собой руки, сложенные в кулаки, прямо к твоему лицу, - левая рука - это Корк, правая - Гарвард.

Ты внимательно, хоть и несколько скептически, смотришь на меня, словно ждешь фокуса. Но фокуса не будет. Я не маг, я реалист.

Я прячу правую руку за спину, а левый кулак еще больше выставляю вперед.

- Что-то я не вижу твоего Гарварда, - замечаешь ты язвительно, скрещивая руки на груди.

- Точно так же как и я не вижу возможности поступить туда. Гарвард - другая галактика, о которой такие, как мы, можем только мечтать.

- Мы? - удивляешься ты. - Не знаю, что ты себе думаешь, но я явно не вхожу в это твое «мы». Гарвард - моя мечта. Я хочу там учиться, сколько себя помню. И я, конечно, не спрашивала у Гарварда, но думаю, он тоже хочет, чтобы я в нем училась.

Довольно амбициозно.

- Что ж попытайся, - я повторяю твой жест: скрещиваю руки на груди. Уж слишком рьяно ты на меня нападаешь.

- Я поступлю туда и уеду отсюда, - уверяешь ты, скорее, пытаясь убедить саму себя.

Я поживаю плечами.

- Какой же ты все-таки засранец, - раздраженно говоришь ты и живо направляешься в сторону своего дома с фиолетовой крышей. Я снова нагоняю тебя.

- Флоренс! - зову я громко, от чего на миг сам пугаюсь, и ты, хоть и неохотно, но все же поворачиваешься. - Что я сделал не так?

- Ничего, - бросаешь ты, но я-то вижу, что задел тебя.

- Я не хотел тебя обижать.

- Такие, как ты, меня не обижают - такие, как ты, меня подстегивают.

- На что?

- На то, чтобы добиваться своего. Если кто-то говорит, что ты чего-то не можешь, то не значит, что это так и есть, - ты выпрямляешься, словно струна, - лучше попытаться и проиграть, чем ничего не делать и потом всю жизнь жалеть.

- Полностью согласен, - абсолютно серьезно говорю я, - но порой все же не получается иметь то, что хочешь, и тогда нужно мириться с тем, что имеешь.

- Я не желаю мириться с тем, где я сейчас. Это место мне не подходит.

Как и я.

Я молча ухожу. Не знаю, смотришь ли ты мне вслед или же сразу уходишь, так как иду, не оборачиваясь.

***

- Благослови, Господи Боже, нас и эти дары, которые по благости Твоей вкушать будем, и даруй, чтобы все люди имели хлеб насущный. Просим Тебя через Христа, Господа нашего. Аминь.

Когда мы ужинаем молитву обычно, произносит отец, а когда обедаем - мать, потому что в обеденное время он работает. Наш отец человек невероятно закрытый, из таких, которые предпочитает слушать, нежели говорить. Он всегда довольно холоден и строг с нами. Считает, что его главная задача - обеспечивать нас материально, а разговоры по душам, а тем более нежности с детьми (особенно сыновьями) не допустимы. И так как у нас никогда не было сестры, и мама - единственная женщина в семье, то со временем дом превратился в казарму. Конечно, наш отец не тиран, но чем старше я становлюсь, тем чаще думаю, как было бы здорово, если бы хоть иногда он вел себя с нами как с детьми, а не очередными подчиненными.

После молитвы мы приступаем к ужину. Пит уплетает за обе щеки, я даже завидую его аппетиту, потому что мне есть совсем не хочется. Но я все же пытаюсь запихнуть в себя что-нибудь, чтобы не вызвать подозрения, ведь обычно я ем нормально.

- Что-то не так, дорогой? - вдруг интересуется мама, и я тут же вздрагиваю, но оказывается, она обращается к отцу. Он молчит пару секунд, пытаясь подобрать слова.

- Я рассказывал про нового работника?

Мама отрицательно качает головой. Это и неудивительно. Из отца вообще лишнего слова не вытянешь, а оработе он не любит говорить вдвойне. Видимо, считает, что это не наше дело. Но тут он начал говорить при всей семье, а значит, произошло действительно что-то из ряда вон выходящее.

- Вёрстайл, - тяжело выдыхает он, будто ему трудно даже называть эту фамилию.

- А что с ним не так? - аккуратно спрашивает мать, подавая Питу тарелку с салатом.

- Он недавно с семьей переехал из Буффало. Город по нашим меркам большой, а тут Корк... - он чуть задумывается. - Он никогда не сможет привыкнуть к нашим правилам, да попросту и не хочет, - он кладет вилку в тарелку, - из-за этого будем страдать все мы.

Насколько я понимаю, последняя фраза означает, что твой отец та еще заноза в заднице Корка.

- Сегодня мы чуть не потеряли важных клиентов из-за него. Такой шум поднял. Видите ли, те отказываются платить сразу. Но они у нас и раньше лес покупали. И всегда мы с ними договаривались и отсрочки им давали, и все шло более менее хорошо. Они вот уже четверть века с нами работают. А этот что о себе возомнил?..

Пожалуй, я впервые в жизни вижу отца таким обеспокоенным и разговорчивым. Меня это даже пугает.

- Встал в позу, мол, так дела не делаются. Господи, ну что за болван? Этот город только и живет, что на продажу леса. Что мы будем делать, если они от нас откажутся? Лучше получить деньги позже, чем никогда... - и все в таком духе.

Мать его внимательно слушает, наверно, удивлена такой несвойственно бурной реакции, так же как и мы. За столом в этот вечер говорит только отец. И даже когда все доедают, никто не уходит, боясь накалить и так непривычную ситуацию. Мы сидим за столом до тех пор, пока отец не выдыхается. Позже мы помогаем маме с посудой и смотрим телевизор. Отец все продолжает вспоминать новые детали, связанные с безобразной, по его мнению, работой твоего отца.

Ровно в девять часов во всех домах Корка отключают электричество. Так происходит всегда, кроме тех дней, когда проводят религиозные собрания (каждый третий вторник месяца). Мы зажигаем свечи. После этого мама пользуется моментом и тут же отправляет меня и Пита в наши комнаты. А потом снова начинает успокаивать отца, а он все равно никак полностью не утихомиривается.

Они сидят на кухне и шепчутся друг с другом почти до полуночи. Я знаю это, потому что бессовестно подслушиваю, сидя на лестнице. Они заканчивают молитвой и идут спать. Я прячусь в темноте коридора.

Я не знаю, что раздражает меня больше: то, что мне кажется, будто твой отец все же прав, или то, что я могу допустить хотя бы мысль, что он прав, и, следовательно, признать, что мой отец ничего в этом бизнесе не смыслит. Но он занимается лесом всю свою сознательную жизнь и у него это получается. Твой же отец пытается применить политику большого города, которая здесь никогда не сработает...

Господи, как же вы меня бесите! Но с другой стороны, по какой-то непонятной причине я вами восхищаюсь. И это чувство меня раздражает, ведь я не должен быть за вас. Но получается так, что я становлюсь предателем в собственной семье, хотя не делаю ничего плохого. Но даже подобные мысли меня пугают.

Впервые за многие годы я молюсь перед сном. Я не прошу ничего особенного, просто чтобы у тебя и твоей семьи все было хорошо, чтобы вы прижились в Корке. Пожалуй, я хочу слишком многого.

2

Флоренс Вёрстайл

Еще до того как вся семья собралась за ужином, я сидела в столовой, читая устав. Нет, я не собираюсь писать это слово с большой буквы. Каждый новый пункт повергал меня в негодование, а иногда и в ужас. Казалось, ученики Корка не могли даже в туалет сходить, не нарушив при этом несколько десятков местных правил.

Мэри Элайза Вёрстайл, моя младшая сестренка, которую все зовут просто Молли, вбежала в столовую с очередным рисунком. За ней приполз серый старый кот Август, с которым мы давно не ладили. Увидев меня за чтением, сестра ничуть не удивилась, так как это было моим привычным состоянием.

Я похвалила ее новое творение, после чего снова углубилась в чтение.

- Что это? - поинтересовалась она, с любопытством глядя на белые страницы.

- Это прямое доказательство того, что некоторые книги нужно сжигать.

***

Сид Арго

Выходные проходят, к счастью, без происшествий. Я делаю уроки, помогаю Питу, а потом мы вместе помогаем маме. На воскресной службе я замечаю тебя, так как настаиваю на том, чтобы мы продвинулись в ряд ближе к Патрику. И действительно ты с родителями в самом первом ряду. Ты серьезна, сидишь, словно окаменевшая, и даже ни разу не оборачиваешься в мою сторону, хотя я уверен, знаешь о моем присутствии. Видимо, я задел тебя тогда сильнее, чем мне показалось. Я решаю, что мне непременно нужно перед тобой извиниться, хотя я не до конца понимаю за что. Лучшим днем недели для этого, как мне кажется, будет среда, после химии, ведь я точно знаю, что ты там появишься.

Но все идет не по плану. На второй неделе выясняется, что тебя определили не только в класс мистера Супайна. И теперь у нас будут общие литература и английский. Я узнаю об этом во вторник, когда ты вваливаешься в класс со своим красным вырви глаз портфелем. На этот раз ты садишься в другом конце класса, но от этого легче мне не становится.

После того как английский заканчивается, я быстро собираюсь, чтобы как только ты выйдешь из кабинета тут же тебя нагнать. Но у тебя есть великолепная способность: смешиваться с толпой или, я бы даже сказал, растворяться в ней.

Когда я выхожу из класса, то тебя, естественно, нигде нет. Тогда я мысленно выругиваюсь и уже не так быстро плетусь к выходу. Но тут, покидая здание, я вижу вдалеке твой портфель, цвет которого тут же бросается мне в глаза.

- Слушай, - начинаю я, нагоняя тебя, - не знаю, что я тебе сделал, но что бы это ни было, я искренне прошу прощения. Я не хочу, чтобы ты на меня обижалась, и не хочу, чтобы мы стали врагами.

- Думаешь, мы можем быть врагами? - интересуешься ты с язвительной холодностью. - Будь я твоим врагом, ты бы не знал, куда себя деть.

- То есть ты на меня не обижаешься?

Ты отрицательно качаешь головой. Я тут же теряюсь, не зная, что делать дальше. Я ожидал куда более долгого разговора. Но даже теперь, когда я выяснил, что ты не обижаешься, меня все равно что-то беспокоит.

Мы идем в тишине. И вдруг ты останавливаешься и выдаешь:

- Значит так, слушай меня внимательно, - ты в упор глядишь на меня, - ты не обязан меня провожать. Мы никто друг другу. Я просто принесла тебе блокнот, ты просто сказал «спасибо». Мы немного поговорили о церкви, а потом ты в пух и прах разнес мою мечту. И это все! Я не злюсь на тебя. Ясно? Потому что таких, как ты, я встречаю чуть ли не каждый день, и, честно говоря, мне плевать на вас. Так что не думай, будто все, что ты там говорил, меня задевает, будто это что-то значит. Потому что это не так. Просто забудь. Сделаем вид, что ничего не было.

- Я так не могу, ― бормочу я растерянно.

- И почему это моя проблема?- отзываешься ты безразлично, пряча руки в карманы.

- Почему ты так ведешь себя? Я ведь просто пытаюсь проявить дружелюбие, - говорю я тебе вдогонку.

Ты останавливаешься.

- С чего ты взял, что мне нужно твое дружелюбие?

- Потому что это то, как ведут себя люди в цивилизованном обществе.

Ты тяжело вздыхаешь.

- У меня нет совершенно никакого желания приспосабливаться к этому глубоко больному обществу, - заявляешь ты осознанно, так спокойно, что я даже не в силах как-либо противостоять подобным заявлениям. - Мне кажется, ты ведешь себя искренне со мной, - начинаешь ты уже спокойнее, без скрытой агрессии и злости, - но тебе не стоит. Я ужасный человек и лучше тебе со мной не связываться. Я до безобразия критична, саркастична, не дружелюбна и порой ошеломляюще груба. Я могу ранить словом, не задумываясь, из-за чего потом мучаюсь и злюсь еще больше. Часто я говорю правду, которая никому не угодна и которую никто не хочет слышать. Из-за этого многие ненавидят меня.

- Как благородно, - язвительно подмечаю я.

- Нет, я безжалостна!

- И до тошноты честна.

- Это один из главных моих недостатков.

- Так почему ты не хочешь со мной общаться? Мне показалось, у нас есть что-то общее.

- Моя адская привычка к одиночеству делает меня абсолютно невыносимой и практически неприемлемой для дружбы.

- Но ты могла бы дать мне шанс, учитывая, что я стараюсь.

- Я не хочу.

- Не можешь или не хочешь?

- Не хочу! Не принимай это на свой счет. Скоро ты поймешь, что держаться подальше от меня довольно умно.

Внешне я остаюсь спокоен, но внутри негодую. Я тебя совсем не знаю, но почему же так больно из-за того, что именно ты отталкиваешь меня.

- Ты помог мне немного освоиться тут, если тебя это утешит.

- Не надо меня утешать - я не расстроен.

- Мне так не кажется...

- Я взбешен, - перебиваю я.

- По тебе и не скажешь, - замечаешь ты спокойно. Конечно, я ведь терпелив.

- И как же я помог? - спрашиваю я без особого интереса минутой позже.

- Церковь, - отвечаешь ты просто, - все, что я говорила о ней, - правда. Терпеть это все не могу. Когда ты сказал мне, что не веришь, я поняла, что я не одна такая и что ты в этом городе тоже не единственный. Я боялась начинать этот разговор, но потом, когда ты все-таки заговорил, поняла, что могу расспросить тебя обо всем, и как бы все ни обернулось, ты никому ничего не скажешь.

- Тот факт, что принудительные службы не устраивают меня, не делает сложившиеся правила Корка менее важными для остальных.

- Мне не нужно знать, что думают остальные. Для меня достаточно того, что хоть кто-то против этого, а, значит, система не работает.

Я чуть задумываюсь. Я даже не знаю, почему мне так обидно.

- Ты можешь не переживать. То, что ты мне сказал, останется между нами.

Я лишь молча гляжу на тебя.

- Это нужно было лично мне, и личным это и останется.

- Меня не это волнует, - отвечаю я с горечью.

- Жаль, что я оказалась таким большим разочарованием, правда?

- Не совсем так.

- От чего же?

- Я не верю в то, что ты говоришь. Я имею в виду насчет плохого человека. Плохим людям плевать на других. Плохие люди просто делают плохие вещи, не задумываясь, а ты много об этом думаешь.

- Ты не можешь знать, что я думаю.

- Мне достаточно того, что ты мне только что сказала.

Ты усмехаешься и качаешь головой.

- Просто перестань преследовать меня. Ты мне ничего не должен, так же как и я тебе. На этом и разойдемся, - ты уходишь.

- Я преследую тебя? С чего ты это взяла? Кем ты себя возомнила? ― кричу я тебе вслед, но ты не оборачиваешься.

Я остаюсь один. И в этот момент мне очень больно от того, как ты со мной обошлась. Хотя ты права: мы никто друг другу и ничего друг другу не должны. Но мне казалось, что между нами есть что-то общее, я чувствовал эту связь, но ты безжалостно разорвала ее. И поделом мне. Я просто забуду тебя: больше не буду ждать, когда ты войдешь в класс, не буду выискивать тебя в церковных рядах и писать о тебе. Точно не буду!

***

Я не писал в свой блокнот почти неделю и, честно говоря, это мучительно. Раньше я даже не осознавал насколько привык к этому. Поэтому я возвращаюсь к своим записям. И, конечно же, мне придется писать о тебе, ведь ты - одна из крупиц моего окружения.

Ничего особенного больше не происходит, из-за чего ходить в школу становится не только страшно, но и невыносимо скучно, но я все равно это делаю. И теперь, когда я стараюсь сталкиваться с тобой как можно реже, ты предстаешь перед моим взором чуть ли не каждый день: по пятницам - на литературе, по средам - на химии, по вторникам и четвергам - на английском. И все это просто невыносимо.

Скрашивает серые будни лишь присутствие в школе моего любимого учителя, мистера Прикли, который преподает литературу и английский язык. Мистер Прикли тот редкий учитель, каких обычно показывают в фильмах: опытный, знающий, строгий и вместе с тем справедливый, такой, который может заткнуть за пояс любого грубияна в классе. Он знает все обо всех учениках в школе, но у него нет любимчиков. Он одинаково строг и саркастичен со всеми, независимо от среднего балла и знаний. И это мне нравится.

Нравится мне в мистере Прикли и то, что он относится к своему предмету с должной серьезностью, но не делает из него культ. Его уроки мои самые любимые, а все потому, что мы обсуждаем любые произведения через призму нашего собственного опыта и проблем. Таким образом, его уроки не только источник культурного просвещения, но и что-то вроде бесплатной психотерапии.

Каждый год мы получаем от Прикли особое задание, обычно требующее творческого подхода и нестандартного мышления. В этом году тема проекта - «Зарубежные авторы». И расстраивает меня лишь тот факт, что придется работать в парах.

- Арго, будешь в паре с новенькой, - говорит Прикли, глядя в свой личный список фамилий, не поднимая на нас глаз.

- НЕТ! - тут же выдаем мы хором.

Не поднимая головы, он холодно пялится на нас обоих поверх очков в черной роговой оправе. На первых партах начинают посмеиваться.

- Отставить смешки, - тут же приказывает Прикли.

- Я бы предпочла работать одна, - говоришь ты неловко.

Похоже, Прикли единственный в этом городе, кто может тягаться с твоим острым языком.

- А я бы предпочел, чтобы вы делали так, как я говорю. В конце концов, в этом кабинете пока что я главный, - он снова возвращается к списку фамилий. - Лев Толстой - ваша тема, - говорит он, а после продолжает распределять остальных.

Ты тяжело вздыхаешь и со злостью откидываешься на спинку стула. Я недовольно мотаю головой, смотря в твою сторону. Мы ведем себя как два идиота, словно это может что-то изменить. В тот момент я думаю о том, что мне уже не так сильно нравится мистер Прикли.

Через пару минут он заканчивает распределение всех по парам и начинает урок. В первый месяц обучения мы обычно обсуждаем книги из списка литературы на лето. Сегодня тема урока - антиутопия Рэя Бредбери «451 Градус по Фаренгейту»[3]. Естественно мы не можем обойти стороной общество потребления, которое тонко и искусно критикуется в этом произведении. И, конечно же, все пафосно говорят о том, что подобные материальные желания приведут нас к деградации, изоляции и духовному опустошению. А как же иначе? Начинается настоящая полемика, где каждый считает своим долгом предоставить как можно больше доводов против бездумного потребления. Прикли не прерывает нас, глядит исподтишка, прислушиваясь. Самым активным приверженцем моральных ценностей становится Брэндон Реднер, член школьного совета, старшеклассник с самым высоким средним баллом и просто чертов павлин.

- Сама идея существования общества потребления отвратительна. В наше время люди сходят с ума на фоне покупок. Вспомните хотя бы черные пятницы, больше похоже на Армагеддон, разразившийся прямо в торговом центре, - он плавно поворачивается, чтобы вещать, глядя на весь класс. Находиться в центре внимания - его любимое занятие. - Основной целью людей в таком обществе становится потребление, делающее человека зависимым и абсолютно несамостоятельным, превращая работу и учебу в побочные эффекты этого потребления. Я думаю, общество потребления - это то, что должно быть уничтожено и забыто как можно быстрее, иначе любые моральные ценности скоро перестанут считаться таковыми.

Класс слушает молча, внимательно глядя на него. Не знаю, почему так выходит, но когда Брэндон Реднер что-то говорит (пусть даже абсолютную чушь), это автоматически становится чем-то значимым. По непонятной мне причине, люди к нему прислушиваются. И хотя Брэндон не предлагает ничего нового, только из его уст идея, старая как мир, становится услышанной.

- Бред собачий, - доносится спокойное с задних парт.

Конечно же, это ты - единственная в этой школе, кому хватит смелости (и глупости) противостоять Реднеру. Он тут же впивается в тебя темными, почти демоническими глазами. Стоит сказать, что Брэндон отлично собой владеет. Его способность к самоконтролю почти так же хороша, как и его средний балл. Однако иногда (лично я видел это всего три раза в жизни) его программа самоконтроля дает сбой, обычно это случается на спортивной площадке во время игр по баскетболу, и он делается почти неуправляемым. При этом его зрачки расширяются так сильно, что карие глаза становятся почти черными. В такие моменты он страшен. Я боюсь, что когда-нибудь вся та злость, которую он подавляет в себе, вырвется наружу и, разорвав его, попутно убьет всех нас. Впрочем, наверно, я слишком драматизирую.

- Что, прости? - переспрашивает он нарочито вежливо, хотя понятно, что услышал все и теперь мысленно негодует, ведь никто и никогда не смел с ним спорить.

- Все, что ты только что сказал, - это бред собачий.

Лицо Брэндона медленно искажается. Он громко вдыхает. Это один из его способов самоконтроля.

- Общество потребления - мировое зло, всадник апокалипсиса, чуть ли не сам дьявол воплоти. Уничтожим его и будем прыгать с барабаном наперевес вокруг костра. Конечно же, это тут же приведет к магическому решению всех наших проблем. Так ты думаешь? - ты чуть подаешься вперед, продолжая говорить только для него. - Обнажать недостатки общества потребления, с целью их уничтожения, - то же самое, что поджигать дома, в которых мы живем. Общество потребления - это не непонятная масса непонятных людей, живущих на другой планете. Общество потребления - это мы.

Все, что сейчас лежит на твоей парте, все, что на тебе сейчас надето: твоя рубашка, брюки, ремень, часы, даже твои трусы - все это ты имеешь только благодаря нуждам и влиянию пристыженного тобой общества потребления, - ты подаешься еще ближе. Он в свою очередь злится еще сильнее, инстинктивно вытягиваясь как струна. На время кажется, что в классе остается лишь твой голос, - так что не смей стыдить то, чего не понимаешь, то, чему ты принадлежишь с потрохами, потому что рано или поздно это поглотит тебя без остатка, и тот безупречный пузырь, в котором ты живешь, лопнет и убьет тебя всеми навязанными тебе идеалами. Уничтожить общество потребления возможно только посредством массового суицида, а я не думаю, что для эго современного человека - это приемлемый выход. Так что мы не можем быть против общества потребления, так же как и уничтожить его, потому что общество потребления - это мы. Каким бы мерзким, глупым и отвратительным оно ни было - это мы.

Как только ты заканчиваешь, раздается звонок. Все вскакивают со своих мест, спеша на другие уроки. И только ты и Брэндон продолжаете испепелять друг друга взглядом, не двигаясь с мест. А на вас обоих, глубоко задумавшись, смотрит Прикли.

***

Ты подходишь ко мне на большой перемене, когда я копаюсь в своем шкафчике, пытаясь найти учебник по физике.

- Когда мы приступим к проекту? - спрашиваешь ты недовольно, словно это я заставил Прикли поставить нас в пару.

- Когда замерзнет ад, - говорю, я, доставая книгу и с грохотом захлопывая дверь шкафчика.

- И как мне это интерпретировать?

Я безразлично гляжу на тебя и пытаюсь пройти в сторону кабинета физики, но ты загораживаешь мне путь.

- Если ты думаешь, что работа в паре приводит меня в дикий восторг, то ты очень сильно ошибаешься, но мне нужно сделать все правильно.

Конечно же, я понимаю, что ты права, и что мне тоже нужно «Отлично» за эту работу. А еще я думаю о том, что злюсь на тебя не так уж сильно, как нужно было бы, и что в глубине души я все же рад тому, что теперь и тебе придется побегать за мной.

- Что ты предлагаешь? - наконец сдаюсь я.

- Лучше начать пораньше, быстрее закончить и забыть об этом. У тебя дома можно?

- Нет, - тут же вырывается у меня, - лучше у тебя.

Ты странно косишься на меня, видимо, что-то подозревая, ведь я так рьяно не хочу пускать тебя в свой дом. Но это потому, что меня бросает в жар при мысли, что ты услышишь, как мы молимся перед обедом. А если мы пойдем ко мне, то мама, как гостеприимная хозяйка, обязательно пригласит тебя за стол. Я знаю, что ты этого терпеть не можешь. Ты этого не поймешь...

И тут ты вдруг отвлекаешься, глядя поверх моего плеча. Я поворачиваюсь, чтобы понять, на что ты смотришь. По коридору, словно короли, плывут Брэндон Реднер и Дороти Пай, знаменитости школы Корка. Они встречаются, сколько я себя помню, но на виду никогда не держатся за руки (не говоря о большем). В Корке запрещено Уставом. Считается слишком интимным жестом. Единственное, что может позволить себе мужчина на виду у всех по отношению к чужой женщине - это рукопожатие. Показывает желание подружиться с человеком, которому протягиваешь руку.

Брэндон - вот уже второй год член школьного совета, а Дороти... Дороти, пожалуй, всегда была лишь его тенью. Они вечно ходят вместе. Поговаривают, что они поженятся, как закончат школу. Я, честно говоря, не сильно вникаю в эти слухи. Мне все равно.

- Кто этот рядом с Реднером? - спрашиваешь ты, кивая в их сторону.

- Дороти Пай. Они местные Ромео и Джульетта или что-то вроде того.

Ты почти с ненавистью смотришь на них.

- Ладно, - соглашаешься ты, обращая взгляд на меня, - встретимся после уроков у главного входа. Не опаздывай!

***

Мы добираемся до твоего дома молча. Это двухэтажное здание из красного кирпича, уже не новое, но добротное, и, не учитывая фиолетовую крышу, похожее на множество других домов в нашем городе.

Ты тихо открываешь калитку, проходя вперед. Я следую за тобой.

- Бросай свое шмотье куда хочешь, - говоришь ты, когда мы заходим в прихожую, и кидаешь портфель у двери в гостиную.

- Очень гостеприимно, - бурчу я, неловко переминаясь с ноги на ногу у вешалки для верхней одежды.

Ты игнорируешь мою реплику. За рюкзаком на пол летят твои ботинки и пальто. Через минуту к ним подкрадывается серая огромная кошка (почему-то без ушей, зато с пушистым хвостом), но почти не обнюхивает, так как, видимо, знает этот запах наизусть. Она смотрит на меня своими круглыми внимательными (разного цвета) глазами, а я смотрю на нее в ответ, не в силах пошевелиться, словно кошка - истинная хозяйка дома.

- Ты там долго будешь стоять? - интересуешься ты, проходя в гостиную.

Я аккуратно снимаю куртку, вешаю ее рядом с ярко красным женским пальто, возможно, принадлежащему твоей матери, и следую за тобой в гостиную. Кошка направляется за мной. Ты садишься на диван и включаешь ноутбук. Он такой тонкий, что я сперва даже теряюсь. Я никогда в жизни не видел такого ноутбука, разве что по телевизору. Допотопные компьютеры в школьной библиотеке с ним, конечно, не сравнятся. Ты будто прилетела к нам из будущего с помощью неизвестной мне машины. Я замечаю на заставке постер в черно-фиолетовых тонах с какой-то женщиной, похоже героиней фильма.

- Кто это? - интересуюсь я.

- Джессика Джонс.

Я лишь кошусь на тебя. Понятия не имею, кто это.

- Героиня комиксов. «Netflix» по ним сериал снял.

- Что такое «Netflix»?

Ты усмехаешься.

- Неважно. Наверняка у вас бы все равно запретили все, что там показывают.

- А все-таки, - нахожусь я через несколько минут, - что такого особенного в Джессике Джонс?

Ты пожимаешь плечами.

- Она обладает суперспособностями, и ей наплевать на мнение окружающих.

- Тебе-то грех жаловаться: у тебя и так есть суперспособности.

- Это какие, интересно? - скептически интересуешься ты.

- Суперум или суперпамять, а, может, и то и другое. Я еще не до конца разобрался.

- Нет у меня ни суперума, - говоришь ты ничуть не польщенная моим комплиментом, - ни суперпамяти. Просто я усерднее других и много читаю.

- В наше время это уже суперспособности.

Ты усмехаешься, ничего на это не отвечая.

- Что ж, располагайся, - заключаешь ты, выходя из комнаты, и поднимаешься наверх.

Кошка в это время по-царски устраивается в потертом кресле возле камина, будто оно принадлежит только ей, и время от времени продолжает следить за мной исподтишка. Вероятно, чтобы я и не думал ничего здесь украсть. Я неловко кошусь на нее, садясь на диван у окна.

В гостиной куча мебели: два дивана, пару кресел, в центре комнаты - кофейный столик, напротив двери - камин, у двери - книжные шкафы и полки, заставленные книгами. Но ни на стене, ни где бы то ни было еще, ни одной фотографии, словно все это время, пока вы не жили тут, вас и не существовало.

На кофейном столике лежит твой мобильный. Интересно, зачем он тебе? В Корке все равно нет связи. Я знаю, что это личная вещь, что ее нельзя трогать, но не могу удержаться, ведь у меня никогда не было своего телефона. Твой мобильный очень тонкий с большим экраном. Я нажимаю на одну единственную кнопку внизу, и экран загорается. На заставке пользователя приветствует вопрос: «Неужели от разума никуда не деться?[4]»

Я не успеваю даже задуматься, так как слышу, что ты спускаешься вниз, и быстро кладу телефон на место.

Ты возвращаешься с конспектами, стопкой чистой бумаги, книгами Толстого, а также маркерами, фломастерами и цветными карандашами. Пока ты бегала наверх и собирала книги, твои волосы растрепались, а пара прядей и вовсе выбилась из хвоста, ты чуть раскраснелась и у тебя расстегнулась самая верхняя пуговица на блузке (которая, как и все твои вещи, чуть большего размера, чем нужно). В этот момент ты выглядишь абсолютно незащищенной, лишенной скрытой агрессии и собранности. И мне это, несомненно, нравится.

- Что? - смутившись, спрашиваешь ты, кладя принесенное передо мной.

- Ничего, - отвечаю в таком же тоне я, при этом не в силах оторвать от тебя взгляд. - А твой отец до того, как вы приехали сюда, случайно не был владельцем книжного магазина? - тут же нахожусь я, не желая признаваться, что засмотрелся на тебя.

- Нет.

- Впервые в жизни вижу человека, у которого в доме столько книг.

Ты пожимаешь плечами, словно для тебя это в порядке вещей. Однако у вас дома действительно очень много книг. Когда вы только успеваете их читать?

- Я, как ты уже понял, не отличаюсь особым гостеприимством, но... - ты слегка мнешься, - может, хочешь чего-нибудь выпить?

- Нет, спасибо, - отвечаю я, усмехаясь, - а то отравишь.

- Ха-ха, шутник, - ворчишь ты и садишься на диван прямо напротив меня. - Давай начнем работать.

Я киваю. И мы принимаемся за работу.

- С чего нам следует начать? Не то что у меня нет идей, но ты лучше знаешь этого Прикли.

- Как ты поняла, он несколько своеобразный человек, так что трудно сказать, что ему понравится.

- Тогда не будем на него равняться. Сделаем то, что понравится лично нам. Эта работа ведь может быть в любой форме?

- Полагаю, что так. У тебя есть идеи?

- Да. Сделаем мини-мультфильм о его жизни. Включим информацию о произведениях, напишем года и цитаты...

- Звучит здо̀рово и... крайне сложно.

- Не слишком, если ты умеешь рисовать.

- Я далеко не Рембрандт.

- Ладно, - соглашаешься ты, - тогда я нарисую, а ты займешься сбором информации.

- И ты сможешь превратить рисунки в фильм?

- Это не слишком сложно. Я делала это для пары проектов в старой школе. Правда, потом нужно будет озвучить, но это не займет много времени.

Я киваю, чувствуя себя при этом полным болваном.

- Мы можем сделать что-нибудь другое, если у тебя есть идеи.

- Нет, пожалуй, нет. Думаю, это достаточно креативно.

Мы начинаем работу. Моя заключается в составлении главных пунктов биографии, сборе фактов и выписывании цитат в полном молчании. Ты же пытаешься нарисовать мультяшного Толстого по его портрету, размещенному в одной из книг.

Через некоторое время кошка встает с кресла и, подходя к тебе, пытается потереться о диван, а после и о твою ногу. Ты, не отрываясь от рисования, беззвучно не слишком грубо отталкиваешь ее. Оказывается, тебе не нравится не только мое внимание. Я еле слышно усмехаюсь.

- Почему у нее нет ушей? - спрашиваю я.

- Это он. И уши у него есть, - отвечаешь ты, не отвлекаясь. - Они просто маленькие и загнуты вниз, как и у всех скоттиш-фолдов[5].

- Как его зовут?

- Август.

- Как древнеримского императора?[6]

- Нет, как месяц.

- Ну что ж, Август выглядит довольно...

-... Старым?

- Милым.

- Не знаю насчет этого. Не люблю котов, - признаешься ты спокойно, не поднимая взгляда.

- Но это же твой кот.

- Моей матери, - отзываешься ты равнодушно. - Я его ненавижу.

Я впадаю в ступор, после призадумываюсь, но ничего на это не отвечаю, потому что просто не знаю, стоит ли затрагивать эту тему.

Ты продолжаешь работать, а я незаметно для себя снова засматриваюсь на тебя. Не знаю почему, но я не могу ничего с этим поделать. Ты сидишь на коленях, опираясь локтями о кофейный столик, что-то подрисовываешь, исправляешь, грызешь кончик карандаша, снова рисуешь. Я никогда прежде не видел тебя настолько сосредоточенной. Эта самая сосредоточенность делает тебя другим человеком: ты не контролируешь каждое свое движение. И я снова уверяюсь в том, что ты все же не настолько ужасна, хотя и сама этого, наверно, не знаешь. А еще я замечаю, какие у тебя странные глаза: сегодня они не зеленые, как мне показалось в начале, сегодня они желто-серые. Никогда прежде я не видел таких глаз.

Вдруг ты отвлекаешься от рисунка и мельком смотришь на меня, а потом в сторону прихожей. Я слышу, как кто-то открывает входные двери. Этим кто-то оказывается твоя мать. Она заходит в гостиную в кремовом плаще, держа за руку твою чудную сестренку, и дружелюбно улыбается. Девочка чуть растеряно сморит на меня огромными карими глазищами, но приходит в себя, когда возле ее ног лениво укладывается Август.

- Сид, это Джейн... моя тетя, - представляешь ты будто бы безразлично, даже не глядя на нее, - а это Молли, - ты смотришь на нее с неподдельным обожанием. Невооруженным взглядом видно, как ты ее любишь

Не знаю почему, но в Джейн есть что-то невероятно знакомое, словно я видел ее очень-очень давно, вот только не могу понять где.

В целом Джейн выглядит приятно и аккуратно, но в ее внешности нет ничего особо запоминающегося, разве что волосы цвета воронова крыла, которые чуть ли не магическим образом контрастируют с твоими светлыми. У Джейн светлая кожа, светлые глаза (то ли серые, то ли серо-зеленые) и добрая искренняя улыбка.

- Очень приятно, миссис... - я чуть мнусь, не знаю, как же к ней все-таки обращаться - я думал, что она твоя мать.

- Вёрстайл, - помогает мне она. - Мне тоже очень приятно, Сид, - она приветливо кивает.

- Привет, Сид, - твоя сестренка улыбается и протягивает мне руку. Я такого совсем не ожидаю, но тут же легонько пожимаю ее.

- Очень приятно, - я улыбаюсь в ответ.

- Так это ты тот самый засранец? - спрашивает она без тени смущения, видимо, не имея понятия, что значит это слово.

Я еле удерживаюсь, чтобы тут же не засмеяться, без укора глядя на тебя. А ты изумленно смотришь на нее, но видно, что не слишком сердишься, так как прекрасно знаешь, что я не удивлен подобному прозвищу.

- Молли! - твоя тетя строго смотрит на нее, но она тоже не злится, ведь души не чает в малышке.

- Это Флоренс так сказала. Я помню. Она как-то пришла и все ходила по комнате и говорила «чтоб этот засранец провалился». А Флоренс умная. Она все знает.

- Милая, такие слова говорить нельзя ни тебе, ни кому бы то ни было еще в этом доме, - Джейн укоризненно косится на тебя. - Это плохие слова. Ты поняла?

Молли кивает.

- А теперь, солнышко, иди на кухню и жди меня там, я скоро приду, - говорит Джейн.

Молли тут же с охотой принимается выполнять просьбу. Она понимает, что сделала что-то не так и хочет исправиться.

Повисает неловкая пауза.

- А что это у вас? Школьное задание? - спрашивает Джейн, пытаясь реабилитироваться.

- Литература, - отвечаешь ты нехотя.

- Я могу чем-нибудь помочь? - с искренней готовностью интересуется она.

- Нет.

- Ладно, - она делает вид, что не замечает твоей холодности. - Тогда, может, принести вам что-нибудь поесть? Уже почти четыре, а вы, когда пришли, наверняка ничего не съели.

- Не стоит, - снова отвечаешь ты, возвращаясь к своему рисунку.

А вот я был бы не прочь поесть. Но знаю, что если что-нибудь попрошу, то ты тут же взъешься, да и не хочется обременять твою тетю.

- Нет, спасибо, - как можно вежливее отказываюсь я.

Она понимающе кивает и выходит из гостиной. Снимает свое пальто в коридоре и идет на кухню с пакетом в руках.

Я неодобрительно смотрю на тебя, но все же ничего не говорю. Ты продолжаешь работу, словно ничего не произошло. Неужели ты обращаешься с ней так всегда?

Через пару минут твоя тетя возвращается в гостиную с огромным блюдом. Никаких изысков: лишь яблоки и тосты с джемом. Но в этот момент я настолько голоден, что тут же ощущаю, как неприятно урчит в животе.

Ты недовольно смотришь на нее исподлобья.

- Если захотите перекусить, - тихо говорит она, ставя блюдо на кофейный столик, прямо посередине, так чтобы до него было удобно дотянуться нам обоим.

- Если что-то понадобится, я буду на кухне...

- Не понадобится, - шикаешь ты ей вслед.

Она, глядя на тебя через плечо, быстро удаляется.

Как только я слышу ее размеренные шаги и звонкий голосок Молли в глубине кухни, то тут же взрываюсь:

- Какая же ты все-таки стерва, - шиплю я так, чтобы они ничего не услышали. - Она к тебе со всей душой, а ты что?

- Ты видел ее всего пару секунд. Что ты знаешь о ее душе? - парируешь ты, и в этот момент твои глаза сверкают дьявольским блеском. Кажется, ты сейчас набросишься на меня и воткнешь мне в глаз ручку.

- Может, тебе незнакомо, но это называется вежливость. Я вежливый.

- Ты вежливый болван.

- Лучше быть болваном с душой, чем бессердечным гением.

- Ну, это как посмотреть.

- Смотри, как хочешь, а я ухожу, - я встаю с пола, закидываю свой рюкзак на плечо и живо иду в коридор. Снимаю свою куртку с вешалки и уже на пороге надеваю ее на себя.

- До свиданья, миссис Вёрстайл! - не слишком громко, но четко произношу я в сторону кухни.

- До свиданья, Сид, - отвечает она и через пару секунд выходит в коридор, чтобы проводить меня. За ее спиной на меня с любопытством смотрит Молли.

- Пока, малышка.

Она машет мне своей пухленькой ручкой.

Ты в этот момент шуршишь бумажками в гостиной.

- Мне пора. Было приятно с вами познакомиться.

- Мне тоже, - отвечает Джейн с приятной улыбкой.

Я выметаюсь из твоего дома. На улице к этому времени поднимается жуткий ветер. Я живо спускаюсь с лестницы, держа рюкзак в руках, при этом продолжая неуклюже натягивать на себя куртку.

- Сид! - вдруг зовешь ты, выбегая на улицу без верхней одежды. - Ты еще придешь?

Я неохотно поворачиваюсь к тебе. Ветер завывает нещадно. По всему твоему двору в бешеном ритме пляшут листья. Я стою внизу лестницы, но все равно гляжу на тебя сверху вниз, потому что это первый раз, когда я действительно разозлился на тебя. Но моя злость длится недолго. Обернувшись, я замечаю, как ты замерзаешь, скукоживаешься, сутулишься, стоя на крыльце. Мне становится тебя жалко. Твои волосы уже наполовину выбились из хвоста, на блузке все так же расстегнута верхняя пуговица, юбка развевается на ветру (как сейчас помню эту серую юбку в темно-коричневую полоску, которую ты носила только в школу).

В твоей правой руке огромное ярко-зеленое яблоко. Я приметил его еще пару минут назад на блюде с едой, принесенном Джейн.

- Да, - говорю я, даже не пытаясь перекричать ветер. Как я могу тебе отказать?

Ты киваешь, хотя, скорее всего, не слышишь, что я говорю, и аккуратно кидаешь мне яблоко. Я ловлю его и крепко сжимаю, будто это нечто большее, чем просто фрукт. Этот поступок смущает меня и одновременно трогает до глубины души.

- Как только мы закончим эту работу, я больше не потревожу тебя!

Я усмехаюсь, ведь это невозможно - ты тревожишь меня одним своим существованием.

- Мы продолжим в воскресенье после службы.

В это время мы с Питом обычно занимаемся уборкой в доме, но я не решаюсь спорить.

- Ты уверена, что это подходящее время?

Ты киваешь.

- Хорошо, Флоренс.

Ты чуть задумываешься, обводишь двор и соседние дома горестным полным слез взглядом, а потом вдруг выдаешь:

- И все-таки не понимаю, как ты это терпишь.

Я не уверен, что ты имела в виду, но, судя по всему, не только службы.

3

Флоренс Вёрстайл

В следующий раз, когда я зашла в магазин « У Барри» с Тритоном, Барри не стал меня отчитывать. Он даже не посмотрел на нас. Как и в первый раз, я прошла к холодильнику. Барри сидел на стуле недалеко от кассы, смотря телевизор, закрепленный высоко у потолка.

- Добрый вечер,- поздоровалась я. Тритон улегся неподалеку у моих ног.

- Добрый, - ответил он. Хотя судя по тону, вечер был абсолютно обычный. - Как можно показывать такую белиберду по телевизору? - поинтересовался он. А в этот момент по телевизору показывали шоу, где один мужчина выбирал себе жену из десятка женщин, и при этом они проходили порой совсем уж унизительные испытания.

Я хмыкнула.

- Это просто шоу.

Он поморщился, встал со стула и подошел к кассе.

- А потом женщины удивляются, что их не воспринимают всерьез, - проворчал он, скорее, самому себе. - Одно шоколадное? - спросил он так, словно я ходила сюда всю жизнь.

Я кивнула, и он достал из холодильника одно шоколадное мороженое. Интересно, как оно хранится в холодильнике, если вечером отключают свет? Или это не распространяется на магазины?

- Многие женщины и не такое делают, чтобы выйти замуж, - сказала я позже, глядя на экран, - они боятся, потому что считается, что женщины, которые не выходят замуж, умирают в одиночестве.

- Ага, а все остальные сначала выходят замуж, а уже потом умирают в одиночестве, - отметил он цинично. Я не стала спорить, лишь отдала ему деньги. В этот раз ровно столько, сколько нужно.

- Когда будешь выбирать себе мужа, то учти только одно, - он внимательно посмотрел на меня своими светлым почти прозрачными голубыми глазами, - красивой должна быть только женщина, а мужчина должен уметь зарабатывать и не тиранить в доме.

- А если женщина некрасивая?

- Тогда она должна быть в два раза умнее красивой, - ответил он просто, будто это очевидное дело.

- То есть в четыре раза умнее мужа? - иронично предположила я.

Он усмехнулся, почти что с гордостью взглянув на меня, и передал покупку.

- А ты схватываешь на лету, Флоренс из дома с фиолетовой крышей.

- Спасибо, Барри. За мороженое... и за совет.

***

Сид Арго

В середине сентября каждый старшеклассник Корка сдает школьный тест, включающий основные школьные дисциплины, начиная с математики и физики, заканчивая английским и французским языками. Облегчением является лишь то, что это никак не влияет на наши оценки и средний бал, только на общественную жизнь школы.

По результатам теста выбирается самый умный старшеклассник, который впоследствии станет членом школьного совета. А это значит, сможет влиять на происходящее в школе. В том числе и предлагать свои правила, которые в итоге войдут в школьный Устав.

Эта система кажется довольно запутанной, но на самом деле все проще простого, потому что с тех пор, как мы перешли в старшую школу, членом совета неизменно оказывается Брэндон Реднер. Не то чтобы я настолько глуп для предлагаемого теста, но, честно говоря, у меня никогда не возникало желания победить Брэндона. Каждый в этой школе давно свыкся с тем, что Реднер тут главный. Для нас всех это почти так же естественно, как дышать, и никто не пытается оспаривать его превосходство. Хотя, я полагаю, было бы здорово изменить пункты школьного Устава, предложенные им. Например, в школе запрещено носить вещи любых цветов, кроме черного, серого, зеленого, синего и коричневого (будто это отвлекает от процесса получения знаний?). Девочки могут ходить только в юбках (будто это поможет нам бороться с феминизмом?). И многие другие средневековые безумства.

В этом году, конечно же, никто не ждет сюрпризов. Поэтому когда мистер Прикли, также являющийся членом школьного совета, собирает нас в библиотеке, Реднер (с Дороти) усаживается поближе к проходу, готовясь предстать перед всеми.

- Не скрою, с начала подсчета результатов никто не ожидал никаких сюрпризов, - начинает Прикли, держа в руках один единственный лист, - однако в этом году все пошло не по привычной схеме, чему я, честно признаюсь, несказанно рад.

Брэндон явно не доволен последней репликой, но Прикли никогда не скрывал своего холодно негативного отношения к нему. Все остальные с опаской воспринимают подобное заявление учителя. Поменять одного из членов школьного совета - большое дело. Вот только кто решится на такую глупость? Противостоять Реднеру - очевидная форма социального самоубийства в школе Корка.

- В этом году у победителя рекордное количество баллов: девяносто два.

Максимум теста - сто баллов (по десять баллов за каждый предмет, которых тоже десять) так что кто-то на задних рядах громко присвистывает. По библиотеке разносится шепот голосов.

- Как все знают, в прошлом году лучший результат показал Брэндон Реднер, получив восемьдесят семь баллов.

Все снова начинают перешептываться. Я сижу тихо, ни с кем не переговариваясь, но мысленно торжествую: даже подгоревшая индейка будет лучше Брэндона на этой должности.

- Что ж, давайте поздравим нашу новую ученицу Флоренс Вёрстайл.

Все тут же впиваются взглядом в тебя, и в библиотеке воцаряется тишина. Никто не хлопает, хотя, если бы объявили Брэндона, аудитория бы тут же разразилась бурными аплодисментами.

- Брэндон Реднер в этот раз, занял второе место, набрав восемьдесят пять баллов.

Брэндон откидывается на спинку стула, облегченно выдыхая. Он глядит на тебя с превосходством, спокойно улыбаясь. Вот уж не знаю, что заставило его так радоваться.

Чуть позже он, не дожидаясь объявления третьего места, встает с таким видом, словно вот-вот получит корону. Прикли чуть сникает. Похоже, мало кто понимает, что происходит в этот момент. Все знают Устав наизусть, но правила, касающиеся школьного совета, а тем более выборов в него никто не запоминает, потому что никто не посмеет конкурировать с Брэндоном.

- Это в какой такой вселенной девяносто два больше восьмидесяти пяти? - интересуешься ты, не вставая с места, находящегося почти у самого выхода.

- Таков школьный Устав, - заявляет Реднер спокойно.

- Игнорирующий законы математики?

- Нет, - отзывается Брэндон подчеркнуто вежливо, понимая, что в его кармане непонятный пока никому козырь. - Согласно Уставу членом совета не может стать ученик, который не проучился в школе Корка больше года.

- И с самого начала это не было упомянуто, потому что очевидно, что... - на пару секунд ты карикатурно изображаешь задумчивость, - ... выиграешь ты?

Никто не отвечает на этот выпад. В глубине души все знают, что это правда.

- К сожалению, такое правило действительно существует, - подтверждает Прикли, не желая, видимо, доводить дело до скандала, - но, получив результаты, мы посоветовались с остальными членами совета и решили, что в наши правила пора внести некоторые поправки. Мы проведем нечто вроде эксперимента: в этом году в состав совета войдут двое учеников.

Все шокированы такой новостью, поэтому тут же начинают живо ее обсуждать в полный голос. Довольны все, кроме виновников торжества.

- Когда вы это обсуждали, я все еще был одним из членов совета. Вы сделали это за моей спиной! - начинает заводиться Реднер.

- Да, но ты в этом вопросе слишком заинтересованное лицо, чтобы иметь право голоса, - отвечает Прикли.

- О чем мы вообще здесь говорим? Я выиграла. Он второй. Почему я должна делить с ним свое законное место? - возмущаешься ты, вставая со стула.

- Единственный, кому придется делить свое законное место, - это я, - парирует Реднер. - Ты не имеешь права быть в совете. Скажи спасибо и за это.

- Это правило такое же абсурдное, как и все остальные, придуманные тобой, - заявляешь ты, надевая красный вырви глаз портфель на плечо.

Все остальные внимательно наблюдают за вашей перепалкой. Уверен, к завтрашнему дню эта ссора обрастет кучей новых несуществующих подробностей.

- Смени рюкзак, Вёрстайл, - говорит Брэндон, видимо, пытаясь почувствовать остатки прежней власти. - Красный цвет в школе запрещен! - напоминает он тебе вдогонку.

- Не переживай, это ненадолго, - отвечаешь ты, глядя на него так, словно готова придушить, и выходишь из библиотеки.

Как выясняется чуть позже, третье место занимает Синтия Милитан, но после произошедшей ссоры это никого не волнует.

Пожалуй, именно решение принять в совет одновременно двух учеников послужило открытию «военных» действий в школе Корка.

4

Флорнес Вёрстайл

Первое собрание школьного совета, как и все последующие, проходили в кабинете директрисы, превосходящем по размерам почти любой кабинет в школе. На первой встрече выяснилось, что школьный совет, не включая меня и Брэндона, состоит всего из шести человек: директрисы Тэрн, ее заместителя, Прикли, мисс Блейк, школьного психолога и мистера Супайна. Прикли оказался единственным, кто внушал хоть какое-то доверие.

Самым ярким, если не сказать ярым, поставщиком новых правил был Брэндон Реднер. На первом собрании он предложил внести кардинально новое изменение в школьный устав. Он считал, что в Корке пора ввести строгий дресс-код: белый верх, черный низ. Будто с прежним ограничением по цветам он недостаточно взял всех за горло. Честно говоря, к тому времени любые вопросы, касающиеся одежды, меня так раздражали, что казалось, проще прийти в школу голой, нежели пытаться угодить школьному совету.

- Думаю, школьный дресс-код сделает всех нас равными. Ни у кого больше не будет лучших джинсов или кроссовок. Ученики смогут сосредоточиться только на учебе, - говорил Реднер, выступая перед остальными.

Мистеру Прикли идея не пришлась по душе, а вот школьный психолог и все остальные, включая заместителя директрисы, восприняли эту идею положительно.

Закончив, Брэндон вернулся на место, судя по виду, жутко гордый сам собой. Следующей и последней выступала я. Моя позиция была предельно проста:

- Я понимаю, что мы не можем сделать нормой декольте и прозрачные ткани, но ограничение базой из шести цветов - это безумие. Поправка насчет юбок - это прошлый век. Я считаю, что мы должны отказаться от любых правил, запрещающих какие-либо цвета и ткани.

- Правило, касающееся юбок, существует более двадцати лет, - сказал мистер Тэрн, заместитель директрисы и, как выяснилось позже, ее муж, - пока никто не жаловался.

- А у вас тут, вообще, никто не жалуется, - ответила я со спокойной серьезностью. Такой ответ никому не понравился.

Мое выступление оказалось самым коротким и самым не услышанным.

В итоге в устав внесли поправку о штрафе за хождения по школьному газону. Мистер Тэрн также заявил, что предложение Брэндона будет рассмотрено, и если большая часть совета проголосует за, то в Корке введут школьный дресс-код. Еще никогда в жизни я не тратила время с меньшей пользой.

***

Сид Арго

В пятницу к нам на ужин приходят Рэмы. На этот раз мистер Рэм в компании не только своей жены, брюнетки с ехидным лицом, но и сына Кевина. Стоит признать, что Кевин, пожалуй, - самый приятный член этой семьи. Мистер Рэм же высокий, крупный, с непропорционально длинными руками и чересчур массивной шеей, работает в полиции, сколько я себя помню, поэтому почти всегда ходит в форме. Он не отличается ни умом, ни сообразительностью. За него это делает миссис Рэм, невероятно отталкивающая особа. Она мечтает о том, чтобы сын получил стипендию за достижения в баскетболе и поступил в колледж. Поэтому она только и занимается тем, что пилит Кевина за оценки, которые в отличие от спортивных навыков у него хромают на обе ноги.

В конце недели я абсолютно вымотан и к приходу Рэмов не готов ни морально, ни физически. Но приглашая их, отец не спрашивает моего мнения.

Перед ужином мы как обычно молимся, теперь уже с Рэмами, потом принимаемся за еду. Тем для беседы не счесть, но Рэмы говорят в основном о мистере Вёрстайле. Отец присоединяется к обсуждению, хоть и без прежнего энтузиазма. Все родители, кроме моей мамы, сохраняющей благоразумный нейтралитет, жутко им недовольны, потому что он чихать хотел на правила Устава.

После ужина мы с Питом и Кевином идем в гостиную. Родители остаются разговаривать на кухне. Мы смотрим одну их документалок «National Geographic». Что-то про инженерию. Я не слишком вникаю, честно говоря. Этим у нас увлекается Пит. Брат пересматривает этот фильм уже в десятый раз, так как у нас их немного. Каждый раз, когда мы выезжаем во Флориду, обычно, за подарками на Рождество, Пит чуть ли не умоляет родителей купить ему хотя бы один диск с новым фильмом, ведь в Корке подобного не достать.

- Сид, - вдруг заискивающе обращается Кевин, и по его тону, я понимаю, что сейчас начнет что-то просить. - Ты эссе по французскому не писал?

- Нет, - тут же без зазрения совести вру я, хотя на самом деле сделал его еще три дня назад, потратив на это полдня, ведь я и сам не слишком хорош во французском.

- Жалко, - говорит он, серьезно задумываясь, видимо, не ожидая такого категоричного ответа. - А когда сделаешь, дашь мне ну... посмотреть?

Я укоризненно смотрю в его голубые глаза.

- Издеваешься? - повышаю я голос. - Блейк будет читать их, и, может, ты и не знаешь французского, но она знает, и я думаю, заметит, что ты все скатаешь слово в слово.

Блейк - наша учительница французского, элегантная блондинка лет сорока.

- Так я не слово в слово, - тут же находится он, покачивая своей темно-русой головой.

Я фыркаю.

- Нет, Кевин. Так не пойдет.

- И что ты за друг такой? - недовольно надувается он, скрещивая руки на груди.

Он всегда так делает, когда я ему в чем-то отказываю, а в последнее время это происходит все чаще. По правде говоря, мы никогда не дружили, а общаемся только потому, что отец нашел общий язык с мистером Рэмом.

- Если я и французский завалю, меня попрут из команды, и тогда прощай сборная. Мама меня убьет...

Ближе к концу вечера мы начинаем все вместе смотреть наши семейные фотографии, а миссис Рэм ими так восхищается, будто видит впервые. Это самая отвратительная часть вечера. Одна из фотографий мне почему-то врезается в память больше всего. На ней мне лет шесть, и это день, когда я в первый раз иду в школу. Я на ней совсем маленький, но глаза у меня серьезнее некуда, и на следующих фотографиях то же самое. Раньше я этого не замечал.

Я смотрю на себя со стороны, медленно проникаясь отвращением к самому себе. Мне никогда не нравилось, как я выгляжу. Сейчас, конечно, ситуация немного лучше, чем в детстве. Но все равно, в отличие от тебя, я далек от идеала: не слишком высокий, худощавый, с рыжими постоянно торчащими в разные стороны волосами, бледный, покрытый с ног до головы веснушками, со стеклянными серо-голубыми глазами и с белесыми ресницами. В общем, как говорит Пит, тот еще чудик. И почему, собственно говоря, я решил, что такая, как ты, обратит внимание на такого, как я? Скорее, тебе понравится Кевин, выглядящий благодаря высокому росту почти что моделью.

Из-за всех этих фотографий и мыслей, которые они за собой влекут, на меня накатывает грусть. Я говорю родителям, что у меня болит голова и удаляюсь в свою комнату, захламленную в основном учебниками и тетрадями. Рассматриваю себя в зеркале, тихо выругиваюсь, морщусь, а после ложусь спать этой ночью, накрываясь с головой.

***

Утром в воскресенье я объясняю родителям, что мы с тобой готовим задание по литературе и поэтому после службы пойдем к тебе. Папа воспринимает эту новость с недовольством, но ничего не говорит - учеба превыше всего. Мама радуется, что у меня, наконец, появился друг (хотя я сказал, что мы не друзья) и заодно отчитывает за то, что я не пригласил тебя к нам в ответ. Я обещаю ей, что обязательно это исправлю, но, конечно же, я этого не сделаю.

Мы с тобой уходим из церкви вместе, из-за чего, я думаю, по всему городу поползут сплетни. Но тебя это, насколько я вижу, не слишком волнует. Не знаю почему, но именно в то утро я замечаю, как тебе идет черное платье, которое ты надеваешь только на службы.

- Можно у тебя кое-что спросить? - интересуюсь я, когда мы отходим от церкви на приличное расстояние.

Ты пожимаешь плечами. Я прочищаю горло.

- В первый раз, когда мы увиделись в церкви, ты на меня так странно посмотрела. Что ты подумала?

- Что я подумала? - бестолково переспрашиваешь ты.

- Ну... обо мне.

- С чего ты взял, что я о тебе вообще что-то думала?

- Ты посмотрела прямо в упор на меня, естественно, ты должна была что-то подумать.

- В тот день... - ты чуть запинаешься, но после продолжаешь: - в тот день я впервые пришла в эту церковь на службу. Я этого не хотела. Я ненавидела весь мир за то, что отец заставил меня это сделать. Я стояла тогда, глубоко задумавшись, злясь на всех окружающих и саму себя, а потом вдруг у меня будто спина загорелась. Я почти физически почувствовала, что на меня кто-то смотрит. Но, конечно, я не знала кто. И когда увидела тебя ... ты отличался от других, - ты вспоминаешь, глядя вдаль, - ты стоял там, но тебя там не было, так же, как и меня.

- И всё?

- И всё.

- И даже не подумала, «что это за придурок на меня смотрит»?

- Нет, - отвечаешь ты строго. - Ты не показался мне придурком. Ты показался мне интересным.

- Интересным? - удивленно переспрашиваю я.

- Что такое?

- Я сейчас просто немного потерял дар речи.

- Я открыла для тебя что-то новое?

- Извини... - начинаю я, пытаясь вернуть разговор в понятное для меня русло, - но разве не я буквально пару дней назад назвал тебя стервой?

- А я пару недель назад назвала тебя засранцем. Мы квиты.

- Значит ли это, что ты все-таки хочешь со мной общаться?

- Мы просто работаем над общим проектом, забыл?

- Это да, - непонятно бурчу я.

Поднимается ветер, не щадящий твои аккуратно уложенные волосы.

- Ну а... ты уже привыкла к службам?

- Знаешь, я как-то решила послушать Патрика, и поняла, что мозги он мне промыть не сможет. Я все равно этим не проникнусь, сколько бы служб мне ни пришлось посетить.

- И в Бога, я так понимаю, ты тоже не веришь?

- А с чего бы? Я его никогда не видела.

- Жирафов ты тоже не видела, но это не значит, что их нет.

- Так ты, оказывается, верующий?

- Я всегда верил, - признаюсь я совершенно искренне.

Я верю в Бога, хотя и не имею понятия, каков он, но я верю. Другое дело, что я не считаю, что он связан с церковью.

- Без доказательств? Просто так?

- Да.

- А я верю в свою семью: в отца, в Джейн, в мою Молли, даже в этого безухого кота Августа. Как-то проще получается, когда ты что-то видишь. Действительно видишь.

- Значит, в воздух ты тоже не веришь?

- Это другое.

- Чем же? Его же ты тоже не видишь.

- Да, но я могу опытным путем доказать, что он есть.

- И как же? - хмыкаю я.

Ты останавливаешься и, не задумываясь, закрываешь мой рот ладонью, зажимаешь нос и держишь так почти целую минуту, пока я не вырываюсь, начиная задыхаться. Освободившись, я глубоко вдыхаю, от чего становится гораздо легче.

- Видишь, - победно и вместе с тем спокойно заключаешь ты, продолжая путь.

- В любом случае я верю в Бога, независимо от того, увижу ли я его когда-нибудь. Можно поверить во что-то и не видя, ведь вера идет изнутри.

- И где же находится твой Бог, когда в мире творятся такие страшные вещи?

- Я обязательно поинтересуюсь у него, когда, - я осекаюсь, - если... я его встречу.

- И это все, что ты можешь противопоставить?

- Слушай, я не знаю. Пути Господни неисповедимы. Так же как Адаму и Еве нам всем дается выбор. Может, потому что жизнь на земле это лишь переход к духовному.

- Не существует ничего духовного! Нигде! Ты тянешь жилы, со временем стареешь, а потом гниешь в земле попутно поедаемый червями. И все тут.

- Очень... позитивно. И почему в твоей точке зрения больше смысла?

- А почему ты везде ищешь смысл? - парируешь ты, отвечая вопросом на вопрос.

- Наверно, потому что мне хочется верить, что все эти семь миллиардов, включая и меня, появились не напрасно.

- Довольно самонадеянно, тебе так не кажется?

Ты останавливаешься. Мне приходится сделать то же самое. А вот ответить я не успеваю.

- Вы не верите в Бога, вам на самом деле все равно, как он выглядит, и встретитесь ли вы с ним когда-нибудь. Вам просто легче существовать с осознанием того, что есть кто-то могущественнее вас, кто скажет, что нужно делать, любящий вас, несмотря ни на что. И куда проще жить, осознавая, что любые проблемы и душевные метания будут решены, если очень долго просить. А самое главное куда проще мириться со смертью, зная, что прощение за что угодно будет даровано, стоит только покаяться. Но все это притворство.

- Да, ты права, мы настоящие лицемеры, - отзываюсь я язвительно, но спокойно. - А допустим на минуту, что Бога не существует. Тогда почему ты здесь вся такая аккуратная и правильная, желающая поступить в Гарвард? Почему, скажем, не придешь в школу и не перестреляешь всех нас?

- Думаешь, я на это способна? Думаешь, я сумасшедшая? ― спрашиваешь ты хладнокровно, без малейшей обиды в голосе.

- Нет, - отвечаю я, помешкав несколько секунд.

- А я сумасшедшая, - ты чуть ближе подаешься ко мне. - Если ты думаешь, что желание получить чуть больше знаний, чем остальные, делает меня правильной, то ты глубоко ошибаешься. Я не святая, никогда не была и не буду. И я делала такие вещи, о которых жалею до сих пор, которые грызут меня изнутри каждый день. У меня много недостатков, но за последнее время я приобрела одно очень важное достоинство: умение оценивать собственные поступки. Я знаю, когда совершаю ошибки. Я знаю, что хорошо и что плохо. И для этого мне не нужна вера в невидимое что-то за облаками, которое может быть, лишь может быть существует там. Я не замаливаю свои грехи, мне не нужно прощение, потому что, так или иначе, они останутся со мной, как и память о них. Я думаю, это серьезное наказание, ведь они мучают меня и по сей день. Так что вот почему я не приду и не перестреляю всех вас, хотя не буду отрицать, что иногда мне этого хочется.

- Не скажу, что это сильно меня успокаивает.

- Оно и не должно было.

- Может, тебе это и не понравится, но, несмотря на то, что ты считаешь себя плохим человеком, у тебя есть как минимум еще одно хорошее качество.

- Умение четко строить сложные предложения?

- Нет. Совесть.

Ты на это ничего не отвечаешь, и на какое-то время повисает тишина. Но рядом с тобой она не кажется неловкой. Мы снова начинаем идти.

- В таком случае, я вот чего не пойму: зачем тебе членство в совете? Тебе плевать на этот город, он тебе не нравится.

- Я не привыкла отчитываться за каждый свой чих. Меня это напрягает.

- И что же ты собираешься делать?

- Реформацию. Или революцию. Как пойдет, - говоришь ты, - я изменю ситуацию, чего бы мне это не стоило, потому что происходящее здесь в корне неправильно. В итоге останется два варианта: либо я изменю этот город к лучшему, либо уничтожу его.

- ... Либо он уничтожит тебя, - бубню я себе под нос, не в силах противостоять твоему напору.

- Я должна постараться ради своей сестры. Я смогу выбраться отсюда через год, она - нет. Она должна жить в лучшем месте.

- Пару секунд назад ты говорила, что делаешь это для себя.

- Я не думаю, что Молли понравится сложившаяся ситуация, когда она начнет соображать чуть больше.

- Не хочу тебя расстраивать, но у тебя ничего не выйдет.

- ­С чего ты взял? Ты пытался?

- Говорю тебе, ты потерпишь поражение.

- Значит, пытался?

- Просто я знаю это место! - я чуть повышаю голос.

- Так ты пытался?

- Нет!

- Вот что меня бесит в современном поколении: сдается, даже не попробовав.

- Слушай, я не Мартин Лютер[7]. Я всего лишь подросток, и ты тоже. И я говорю тебе, никто не станет слушать, как бы права ты ни была.

Ты молчишь, зная, что спорить с этим бесполезно, потому что я прав.

- Почему вы все такие лицемеры?

Я не отвечаю на этот выпад.

- Я уверена, что многих не устраивает происходящее. Но вы как живые стены, - заявляешь ты недовольно, - что бы плохого или несправедливого ни случалось, от вас это либо отскакивает, либо пачкает, но вы все равно идете дальше, не пытаясь ничего изменить.

- Говорю тебе, не ввязывайся в это. Тебя уничтожат. Они тебя сломают, - продолжаю я, пытаясь тебя образумить.

Ты задумываешься о чем-то своем, тихо негодуя. Я молчу, потому что не хочу больше ссориться.

- Сид! - раздается голос позади.

Я удивленно оборачиваюсь. Кому бы это я мог понадобиться? Ты тоже оборачиваешься, и, судя по твоему виду, задаешься примерно тем же вопросом.

- Привет, как дела? - спрашивает Милитант.

Синтия Милитан живет прямо напротив твоего дома с фиолетовой крышей, а еще она ходит со мной на физику и биологию. Рядом с ней ее младший брат Том, как обычно глядящий на всех с опаской не по годам взрослым взглядом.

- Вот со службы идем, - я киваю в твою сторону. - Синтия, Том это Флоренс...

- Я знаю, - тут же прерывает она.

Я слегка теряюсь.

- Мы живем по соседству, - тут же объясняешь ты.

Мне становится не по себе и все потому, что отец Синтии и Тома, мистер Милитант - воинствующий католик. Он ходит на все службы. Молится всегда и везде, по любому поводу. Соблюдает все католические посты. И самое главное - он не приемлет атеистов, вообще за людей их не считает, и к этому же постепенно приучает своих детей. Поэтому мне страшно, ведь услышь они, что ты говорила пару минут назад, и для тебя бы уже готовили милитантский костер инквизиции. Да и меня бы на дрова пустили, как знающего о твоем отношении к Богу и никому не доложившему об этом.

- Нам пора, - говоришь ты, тоже чувствуя, что лучше с ними не связываться.

- Хорошего дня, - желает нам Синтия вежливо, но при этом подозрительно глядя на тебя.

- Спасибо, и вам тоже, - отзываюсь я, пытаясь смягчить ситуацию, но ты ей все равно не нравишься. Уж не знаю, как они это делают, но у Милитантов нюх как у собак: таких, как ты, они чуют за версту.

- Живо уходим отсюда! - тихо шепчу я. Ты и не думаешь сопротивляться.

Когда мы отходим от них на безопасное расстояние, я считаю нужным провести для тебя небольшую лекцию.

- Знаю, что мое мнение ты ни во что не ставишь, - начинаю я, - но сейчас слушай внимательно и не перебивай. Не вздумай с ними связываться, и вообще ни с кем в этом городе! Они съедят тебя и не подавятся. Им даже жевать не придется. Они будут тебе улыбаться и желать хорошего дня, возможно, позовут тебя к себе на обед, но это все потому, что они чувствуют в тебе угрозу.

- А в тебе они ее не чувствуют?

- Я не угроза, - шепчу я.

- Может, ты и сам этого не осознаешь, но благодаря таким, как ты, их система никогда не будет работать. Для них главное не только, чтобы ты ходил на службы, а чтобы верил, а в церковь ты никогда не поверишь. Она для тебя такой же инородный элемент, как для меня, ― ты выдергиваешь свой локоть из моей руки. Я даже не заметил, как мертвой хваткой вцепился в тебя.

- Прошу, последуй моему совету, иначе вы тут надолго не задержитесь. Ее отец - член городского совета, а тетя - директриса, как ты понимаешь, далеко не последние люди в Корке.

- Я не верю не потому, что мне так хочется. У меня на это много причин. Я знаю, что говорю. Церковь - один из главных источников всего порочного, что только существует на земле. А этот город, почитает ее как святыню. Этот город отнял у меня слишком много...

Ты отводишь взгляд, глядя вдаль, живо о чем-то размышляя.

- Нам нужно писать про Толстого, - говорю я через минуту, пытаясь перевести тему. Ты, не глядя, следуешь за мной вперед.

- Можно тебя кое о чем спросить?

Ты поднимешь на меня усталый взгляд.

- Только ни слова о церкви.

- Нет, сегодня с нас хватит.

- Тогда валяй.

- Молли... - я чуть мнусь. - Кто ее отец?

Ты осуждающе смотришь на меня. Конечно же, понимаешь, к чему я клоню. Ведь если она дочь твоего отца и Джейн, то, возможно, именно в этом кроется причина ненависти к ней, а если нет, то тогда я не понимаю, почему ты так относишься к своей тете.

- Я не буду обсуждать мою Молли. В этот момент мы заходим в твой двор. Я останавливаюсь у калитки.

- Но если ты мне не скажешь, я буду долго ломать над этим голову и, в конце концов, придумаю себе невесть что.

Ты поворачиваешься и пару минут что-то обдумываешь, а потом резко поднимаешь на меня взгляд.

- Флоренс ...

- Моя тетя - жена моего отца. Молли - их дочь, - ты сжимаешь челюсти так, что кажется твои зубы раскрошатся, как свежеиспеченный хлеб, - и больше мы к этому не возвращаемся, - ты быстро поднимаешься по лестнице на крыльцо, попутно снимая с себя ветровку.

Похоже, зря я спросил тебя об этом - теперь мне хочется узнать еще больше.

***

Работа над Толстым стопорится, так как в следующие выходные у нас нет возможности встретиться. Ты не приходишь в школу уже в пятницу и говоришь, что твои выходные будут заняты подготовкой к академическому оценочному тесту для юридических вузов[8], который пройдет в понедельник, и результаты которого требует в том числе и Гарвардская юридическая школа.

Мы договариваемся, что я приду к вам вечером во вторник.

Выходные проходят в пронзающей до костей меланхолии, от которой к воскресенью мне становится дурно. Никто не язвит, не философствует, не хает Бога (хотя это я больше всего терпеть не могу), не испепеляет меня недовольным взглядом и не каменеет на службе. Вас просто нет, словно тебя и твоей семьи никогда не существовало. Это больно.

Мы встречаемся на английском, точнее встречаемся только взглядом, ведь ты заходишь в класс ровно со звонком, и у меня не остается времени, чтобы сказать тебе что-нибудь. Я сразу же замечаю, что с тобой что-то не то. Ты сегодня бледнее, чем прежде, вся растрепанная, хотя обычно в школе твои волосы аккуратно заплетены.

После занятий я не успеваю тебя нагнать и в толпе я тебя не замечаю - ты сегодня без красного портфеля.

Я прихожу к вам к шести часам вечера, как мы и договаривались. Дверь мне открывает твоя тетя, тут же впуская меня в дом. Она тоже осунулась. Я начинаю серьезно беспокоиться.

- Добрый вечер, Сид, - ее губы трогает легкая улыбка.

- Здравствуйте. А где Флоренс?

- Она в своей комнате, - говорит Джейн просто.

Я растеряно гляжу в сторону второго этажа.

- Второй этаж, прямо, а потом вторая дверь на право, - объясняет она, даже пытаясь показать мне путь руками.

Я улыбаюсь и киваю, и все-таки твоя тетя очень хорошая. Конечно, я не Лакан[9], но я так чувствую.

Вешаю куртку в коридоре и живо поднимаюсь наверх. Останавливаюсь у твоей двери. Спокойно вдыхаю и выдыхаю. Захожу. Будь что будет.

Твоя комната - отдельный мир или даже вселенная. Все загромождено и заставлено, но при этом видно, что ничего нигде не валяется. Все на своих местах. Книги, лежащие на полу, находятся там, где и должны, а другого места им и нет, ведь книг у тебя больше, чем шкафов, где их можно было бы разместить.

На улице светло и, несмотря на ветер и холод, все еще светит солнце. Его лучи освещают всю твою комнату. Видно, как в воздухе пляшут частички пыли.

В этой комнате мне многое нравится, но многое меня и удивляет. Во-первых, здесь нет зеркал. Вообще. И это для девчачьей спальни мне кажется очень странным - девчонки же любят на себя пялиться. Разве нет? Во-вторых, нет никаких баночек и коробочек с косметикой, разве что пару флакончиков на твоем прикроватном столике. Ничего яркого и кричащего, а также розового, хотя я думал, что у всех девчонок что-нибудь в комнате должно быть розового цвета. Твоя комната больше напоминает кабинет древнего сумасшедшего ученного, нежели старшеклассницы. Вокруг одни книги. Они везде.

- Привет, - после чуть затянувшегося осмотра местности говорю я.

Ты сидишь на кровати ко мне спиной и крутишь что-то мелкое в руках. Ты не сразу замечаешь меня, но через секунды все же одариваешь безжизненным взглядом, а потом снова смотришь в окно, хотя, скорее всего, даже не видишь, что за ним происходит.

- Что случилось? Ты в порядке? - интересуюсь я осторожно, подходя ближе к твоей кровати.

Ты продолжаешь крутить что-то в руках. Этим чем-то оказывается кольцо с ярким зеленым камнем. Интересно, чье оно? На тебе я его никогда не видел. Ты открываешь выдвижной ящик прикроватного столика, кидаешь в него кольцо и со злостью закрываешь.

- Флоренс?

- Почему все так зовут меня, я ведь никогда не была во Флоренции[10]? - почти срываешься ты.

- Что случилось? Как прошел твой тест?

Ты тяжело выдыхаешь.

- Я не хочу об этом говорить. Давай работать над заданием, - предлагаешь ты, хватая очки и водружая их на переносицу. Раньше я не догадывался, что у тебя проблемы со зрением.

Ты живо встаешь с кровати, стряхиваешь с джинсов невидимую пыль и берешь со стола ноутбук, мои записи и свои рисунки, которых стало больше (видимо, ты работала, пока меня не было). После чего раскладываешь это все на полу и садишься рядом, опираясь спиной на кровать.

Я сажусь у материалов напротив тебя и неотрывно гляжу прямо в твои глаза, кажется, они сейчас вылезут из глазниц, настолько больными смотрятся. Ты делаешь вид, что моментально погружаешься в работу. Я на коленях живо подвигаюсь к тебе, осторожно беру за подбородок и поднимаю твое лицо так, чтобы лучше увидеть глаза. Ты опускаешь взгляд, хотя и знаешь, что я от тебя не отстану. В таком положении мы замираем секунд на тридцать. И, в конце концов, ты все же решаешься взглянуть на меня. Белки пронизаны красными лопнувшими прожилками. Что же ты с собой сотворила?

- Глаза красные, - выдаю я тихо, но четко. Глупо, конечно, получается, будто ты сама об этом не знаешь.

- Я не плакала, - отвечаешь ты в таком же тоне. - Просто мои новые линзы мне не подходят. К тому же из-за бессонницы я не спала всю ночь.

- Так нельзя. Будешь продолжать в том же духе и рано или поздно заболеешь.

- Что ты так печешься? Ты мне не нянька!

- Я беспокоюсь, - признаюсь я тихо, отодвигаясь от тебя, потому что твои губы, находящиеся так близко, меня слегка отвлекают.

- Не сто̀ит, - ты начинаешь неловко разбирать бумажки. - Я того не стою.

Я молчу. Иногда ты меня жутко пугаешь. Вообще-то, в последние дни почти всегда. Ты не смотришь на меня, полностью сосредотачиваешься на том, что мы успели сделать еще на тех выходных. С одной из бумажек замираешь на пару минут, а потом кладешь ее к остальным. Я успеваю заметить, что на ней написано.

- «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему»[11], - цитирую я, вынимая эту вырезку из общей кучи. - Для тебя это сейчас как никогда актуально, так?

Мне действительно хочется знать, ведь видеть тебя в таком состоянии и не понимать, что происходит, мучительно.

- Не надо, - умоляешь ты, понимая, что я буду допытываться. Впервые в жизни ты просишь так искренне и так обреченно. - Пожалуйста. Не надо.

- Пообещай, что такой я тебя больше не увижу. И договоримся на этом, - предлагаю я серьезно, хотя, конечно, надеюсь, что смогу выведать все позже, когда ты отойдешь.

Ты поджимаешь губы, пытаясь улыбнуться, и киваешь.

Больше мы не произносим ни слова. Приступаем к работе. Почти целый час мы сидим молча. Это мучительно, потому что мне не терпится поговорить с тобой хоть о чем-нибудь. Пусть я и не скажу тебе этого, но все же мы не виделись целые выходные, и я скучал.

Молчание прерывается, когда в комнату заползает Молли. Она сегодня в великолепном голубом платье, которое ей очень идет. У нее в руках рисунок.

- Фло... можно я войду? - и это могло бы быть очень вежливым, если бы она уже не вошла.

- Ты уже тут, Пупс, - усмехаешься ты. Тебе явно становится лучше, когда ты ее видишь. И мне, кстати, тоже.

Она хлюпает носом и неуклюже подходит к тебе.

- У меня не получается, - говорит она расстроено, - помоги мне... пожалуйста, - от ее «пожалуйста» даже у меня разрывается сердце.

Ты берешь ее рисунок.

- Привет, Сид, - вдруг говорит она, словно только что меня заметила.

- Привет... - мне тоже хочется назвать ее Пупсом, потому что мне кажется это милым, и ей это прозвище подходит, но тут же осекаюсь, - ... Молли.

- Некрасиво. Правда? - спрашивает она по поводу своего рисунка.

Ты поворачиваешь рисунок, чтобы я смог высказать свое мнение эксперта, хотя в живописи я разбираюсь примерно как свинья в апельсинах. Да и к тому же, чтобы Пупс не нарисовала, я бы заверил ее, что она в тысячу раз лучше всяких там Леонард да Винчи, и неважно, что она не знает кто такой этот дядька со странным именем.

- Мне очень нравится, - говорю я, глядя на ее рисунок.

На нем изображена вся твоя семья. Взгляд ребенка не подделать. По этому рисунку можно многое сказать о вашей семье. Вот с краю мистер Вёрстайл. Он в костюме, с галстуком, деловым портфелем и мобильным в руках. Видимо, всегда занятой.

Рядом с ним твоя тетя. В одежде Джейн меня ничего не смущает, больше напрягает тот факт, что она стоит за твоим отцом, хотя обычно дети, не задумываясь, рисуют всех на одной линии. Значит ли это, что твой отец полноправный и неоспоримый глава семьи?

Возле Джейн Молли изобразила саму себя в том самом синем платье, в котором она сейчас. На рисунке она единственный человек с улыбкой, хотя опять же, помню, что Пит тоже рисовал что-то подобное и у него поголовно все улыбались, а я был весь в веснушках. Он нарисовал их и на одежде, хотя очевидно же, что там их быть не должно.

С правого края на рисунке находишься ты - самый интересный персонаж, которого даже Молли трудно разгадать, хотя всех остальных она показала очень точно. Ты в темно-бардовой юбке по колено и в жакете такого же цвета, судя по всему, это форма какого-то учебного заведения. Рядом с тобой стопка книг. Ты в очках. И, в принципе, это все, что я вижу в твоем образе, хотя все же одна интересная деталь присутствует. Несмотря на то, что в левом углу светит солнце, над тобой большая черная туча, из которой дождь льется прямо на тебя. И чтобы это могло значить?

- Молли, а это что? - я тыкаю пальцем в тучу.

Ты отворачиваешь от меня рисунок, но снова на него не смотришь, потому что, скорее всего, знаешь, почему над тобой туча.

- Фло в последнее время грустная. С ней такое бывает. Это все из-за дождевых туч. Дождь никто не любит. Ну а потом тучи проходят, и все снова становится хорошо, - объясняет она, забирая рисунок. Детская наивность. Даже не знаю, кто ее на это надоумил, если не ты.

- У тебя замечательный рисунок. Тебе абсолютно не нужна моя помощь, - говоришь ты искренне, пытаясь перевести тему.

- Я тоже так думаю, - поддерживаю я.

Молли чуть призадумывается.

- Вы, правда, так считаете? А то ведь у меня должно быть лучше, чем у этого Бакли. Он такой противный.

Насколько я понял, Бакли - одноклассник Молли, с которым она вечно соперничает за звание лучшей в классе.

- У тебя по любому лучше, - говорю я с улыбкой.

Она пожимает плечами.

- Пойду покажу маме, - она разворачивается и, глядя на свою работу, идет к выходу. - Но если ей не понравится, я вернусь, и ты мне все перерисуешь, - по-детски мило угрожает она тебе.

Ты киваешь, и она скрывается за дверью.

- Она прелесть, - это звучит не как вопрос, скорее, как утверждение.

- Но почему же ты ей врешь?

Ты делаешь вид, что не понимаешь, о чем это я.

- Дождевые тучи никто не любит бла-бла... В дожде нет ничего плохого.

- Можно промокнуть и заболеть, - парируешь ты.

- Да, а еще можно нечаянно подавиться завтраком и задохнуться.

- Ей шесть. Ее мир должен быть сказкой, и я не вправе это рушить.

- Как благородно.

- Кроме нее, мне никто не важен.

Я молча негодую.

- Все врут детям. Говорят, что их принесли в капусте, что есть Санта Клаус и Зубная Фея. Так что теперь? Эта ложь во спасение, если хочешь.

- Не хочу, спасибо. Как же до тебя не дойдет? Я злюсь не от того, что ты врешь ей, а от того, что ты ведешь себя со мной так же, как с ней, будто мне шесть. Но, если ты не заметила, я несколько старше. И если уж на то пошло: ты впустила меня в свой мир и постоянно провоцируешь на подобные разговоры, тогда будь добра посвяти меня в свои тайны.

- Ты все время забываешься, - ты встаешь с пола, - я впустила тебя лишь на время.

Я тоже встаю, потому что иначе кажусь себе слишком мелким, чтобы с тобой бороться.

- Ты не просто та, с кем я делаю это дурацкое задание. Боже! Ты кажешься такой умной, но не понимаешь очевидных вещей. Ты... меня интересуешь. Еще с того момента, как я увидел тебя в церкви.

- Не смей! - ты пытаешься закрыть уши руками.

- У меня никогда не было никого, с кем бы я мог вот так поговорить, с кем бы не нужно было притворяться. Мы постоянно спорим. Но за эти выходные я кое-что понял: как бы плохо нам ни было вместе - порознь нам в тысячу раз хуже.

- Почему ты не можешь просто игнорировать меня?

- Ты мне интересна. Думаешь, в округе слишком много интересных людей? Как бы ни так! Все пустые. А ты, чтобы ты там о себе ни думала и ни говорила, ты, - я выдыхаюсь, - вулкан мыслей, эмоций, чувств, информации, который... вот-вот взорвется.

- Тогда беги пока не поздно, - в твоих глазах стоят слезы. От этого у меня внутри все переворачивается

- Я не желаю прятаться от чумы. Я хочу ее остановить.

- Мой организм уже полностью ею пропитан. Такова моя защитная реакция на это общество. Не чувствовать проще.

- Не чувствовать невозможно, только если ты не робот, а видя, как ты смотришь на Молли, я знаю, что это не так.

- Люди жестоки. Я пытаюсь уберечь ее... и себя. Люди - монстры, единственные монстры на этой планете, единственные существа, которые могут причинять вред ради удовольствия, единственные, кто убивает себе подобных ради выгоды. Я жалею, что принадлежу к такому виду, как человек.

- Тогда представь себе, что ты не человек, и мы пойдем дальше, если тебе так будет проще.

Ты тяжело вздыхаешь.

- Ты ведь не отвяжешься?

- Нет.

Ты опускаешь взгляд. И тут в комнату снова вбегает радостная раскрасневшаяся Молли.

- Фло! Фло! Папа пришел. Ему понравился мой рисунок. Идем, познакомим Сида с ним.

- Он уже уходит, детка, - говоришь ты ей.

- Да, Сид уже уходит, - отзываюсь я эхом.

Молли это не нравится, но расстроиться она не успевает, так как Джейн зовет ее снизу. Она тут же убегает.

- Пока, Сид! - кричит она, уносясь.

- Давай на сегодня закончим, - говоришь ты, начиная складываться. - И чтоб ты знал, я не хочу делать тебе больно, но иногда не получается так, как хочется... Ну, ты и сам знаешь.

[1] Флоренс Найтингейл - сестра милосердия и общественная деятельница Великобритании.

[2] Арго́ -

1) Язык какой-либо социально замкнутой группы лиц, характеризующийся специфичностью используемой лексики, своеобразием её употребления, но не имеющий собственной фонетической и грамматической систем.

2) В древнегреческой мифологии - корабль, на котором в 14 веке до н.э. аргонавты отправились в переход через Эгейское море, пролив Босфор и Чёрное море к побережью Колхиды.

[3] В романе описывается общество, которое опирается на массовую культуру и потребительское мышление, в котором все книги, заставляющие задумываться о жизни, подлежат сожжению; хранение книг является преступлением; а люди, способные критически мыслить, оказываются вне закона.

[4] «Is there no way out of the mind?» - цитата из стихотворения Сильвии Плат «Мрачные предчувствия».

[5]Порода кошек с характерным строением ушныхраковин, которые загнуты вперёд и вниз. Причиной необычной внешности этих кошек является генная мутация.

[6] Октавиан Август- древнеримский политический деятель, основатель Римской империи.

[7] Знаменитый германский церковный реформатор, основатель евангелическо-лютеранской церкви.

[8] LSAT (а также «Law School Admission Test », дословно «Вступительный тест для юридических вузов») - это стандартизированный тест, который проводится четырежды в год в специализированных центрах по всему миру. Данный тест рассчитан на потенциальных поступающих в юридические вузы США.

[9] Жак Лакан - французский философ и психиатр. Одна из самых влиятельных фигур в истории психоанализа.

[10] В английском языке имя Флоренс омонимично названию города Флоренции (англ. Florence).

[11] Цитата из романа Льва Толстого «Анна Каренина», начинающая произведение