1
В пыльном серванте на самой нижней полке стояла картонная коробка, наполненная аккуратными стопками писем. Они пахли землёй и солью. У неё тоже есть запах.
Запах горя.
« Облака были особенно тяжёлыми, воздух особенно жарким, а безразличие особенно сильным. Я навсегда запомню те омерзительно счастливые лица одноклассников, что кричали восторженно : "Сегодня стреляли! Скоро начнётся война!"
Тогда я возненадела их.
Сознание оказалось в ловушке, я абсолютно не понимала что происходит, почему вокруг столько воодушевления, пусть и одушевление то — предвестник беды.
Мне было не страшно.
Так чертовски странно, когда тринадцатилетняя девочка сидит на высоком порожке дома и наблюдает за столбами чёрного дыма, что распространяется где - то в далеке под грохот взрывающихся гранат.
То лето, когда учебный год закончился раньше чем обычно, когда ни в одной точке нашего захолустья не было электричества, когда в магазинах раздавали мороженное бесплатно, просто потому, что вся продукция испортилась, растаяла или высохла, когда остатки воды иссякли... Я радовалась что не придётся сдавать контрольную по математике.
Падая на холодный кафель, когда ушные перепонки лопались от свиста и рокота вертолётов, что кружили прямо над моим домом я молила Бога, чтобы мама не пострадала, но не слишком беспокоилась о себе, ведь... Разве опасность осмелится подойти так близко?
Благодарность к всевышнему за то, что мои родители живы, за то, что все мы продолжаем просыпаться, разрывает меня на клочья, дыхание прерывается.
Стекла в окнах звенели и вылетали из рам, с потолка сыпалась грязь, посуда сьежала со столов.
А страха не было. Только обледенелые руки зарождающейся ненависти обвивали горло, забирая мысли под контроль.
Я вздрагивала от мощнейших взрывов, острые осколки насквозь прошли сквозь ставни, моя собака скорчилась на полу от ужаса, а мама крепко обнимала, прижимая к груди со всей силой родительской любви.
Я не плакала тогда, но плачу сейчас. Кажется старые раны и правда кровоточат.
Когда я осталась одна, без надёжного плеча мамы, которая уехала на вокзал за билетами, вот тогда слизкая горечь страха обвила горло. Не за себя.
Я молилась, чтобы она успела вернуться до того, как начнут бомбить. Я готова была лишиться всего, кроме родителей.
Нахождение в доме превратилось в пытку. Мокрые следы на бетонном полу комнаты, где был не закончен ремонт, где никто никогда не ходил босиком, там оказались отпечатки чьих - то ног.
Я помню надпись на зеркале и странный силуэт, что случайно попал в поле зрения и что до сих пор приводит меня в ужас. Упавший среди ночи светильник, ощущение чужого присутствия... Дом выгонял нас самыми жестокими способами. И ему это удалось.
Мы убегали под визг сирен, пытались высмотреть на горизонте водителя, который смилостивится и доведёт нас до железнодорожного вокзала.
Я не узнала свой город. Вмятины в асфальте, разбитые машины, пустота и грязь.
Мимо нас проезжала колонна танков и это, пожалуй, самый запоминающийся момент, потому что, увидев на улице танк, даже спустя много лет я цепенею. Они были похожи на чудовища, которые могут заглотить или размазать человека как пасту. Так мне казалось. В те минуты я наконец сбросила оковы безразличия и осознала всю тяжесть ситуации. Мы едва добрались до убежища.
Купол вокзала сотрясался, наш поезд прибыл через целых семь часов, а я разрывалась между мыслями о собаке, которая осталась одна, в пустом доме с недельным запасом еды и воды, и страхом... Смерти.
Желанием поскорее убежать. Спрятаться.
Тогда ненависть перебила все остальные чувства. Пусть я не знала, кого презирать в силу детской глупости, все же я презирала.
Когда колеса размеренно застучали о рельсы, мы, все мы, кто успел покинуть пылающий город, мы выдохнули.
Громоздкие телефоны по-тихоньку стали ловить связь, возле аппарата выстроились колонны пассажиров. Каждый мечтал услышать родной голос. Слезы, запах полей и чистого ветра, что обжигал щеки, но это было чересчур приятно, чтобы отойти от окон.
Я помню как женщина с корзиной груш стояла в тамбуре, предлагая всем попробовать кусочек а после и купить пару штук.
Голос папы, я не смею думать о том, как сильно он переживал, находясь в тысячах километров и не зная что с нами, и живы ли мы. Тогда мне казалось, что раз мы пережили самое страшное, раз смогли выбраться из вереницы смертей и горя, то с завтрашнего дня ждет новая жизнь, полная радости и счастья.
Но...
Эйфория закончилась, не успев начаться.
Я переезжала из города в город, не успевая завести новых друзей или хотя бы знакомых. Каждый семестр начинался в новой школе, каждое утро в новой квартире, но я была в относительном порядке. Организм едва справлялся с оклиматизацией, животных приходилось отдавать, перед большим количеством людей следовало улыбаться.
И я улыбалась.
Но никто не отвечал мне взаимностью.
Ведь чета Эшфордов - дизертиры.
***
В тринадцать лет я столкнулась с ненавистью совершенно не объяснимой для детского мышления, не понимала как родословная может повлиять на отношения со сверстниками, или, того хуже - со взрослыми. Торговцы в лавках отказывались продавать хлеб из - за лёгкого акцента, который безусловно присутвовал, но не являлся совсем уж отвратительным. Мне так казалось.
И снова переезд, и снова осуждение, читаемое во взглядах статуэток, едкие шуточки отпускаемые в мой адрес.
Но я не ненавидела их. Так сильно, как ненавидели меня.
Когда земля покрылась тонким льдом мне исполнилось шестнадцать и я оказалась меж двух огней. В родной Стенарии моё имя записали в чёрный список, а немилосердная Барта отказалась выдать свое гражданство ребёнку, не имевшему бартайских корней. Забавно правда? Обучение превратилось в невиданную роскошь, а поиски работы не увенчались успехом.
Тот год, тот проклятый год я ненавижу всей душой. Вылазки за пределы комнаты были редкими, я забыла как пахнет воздух, но едва могла жаловаться на жизнь, одергивая себя каждый раз, ведь мама и папа живы, ведь мы все здоровы и глупо гневить Господа.
Со временем пришла к мысли, что причиной нескончаемой чёрной полосы является моя ложь, ведь будучи ребёнком я оклеветала одноклассницу, в страхе быть наказанной.
Мысли о собственной неполноценности сжигали меня до тла. Я наблюдала за людьми, которые всегда куда - то спешили, они мчались на работу, учёбу и свидания.
Я сидела дома.
И ненавидела себя за то, что не могу обвинить ещё кого - то. Мне хотелось забыться. Но я боялась опечалить родных. Да и чего уж греха таить? Мне все ещё хотелось жить.
Думаю это был переломный момент.
Чуть позже я успокаивала себя мыслью, что после долгого чёрного пути должен быть свет. Ведь не может жизнь быть настолько непоследовательной, правда?
На какое - то время действительно хватало веского довода о теории удач и неудач. Но всему приходит конец.
Прогуливаясь по книжному миру я вычитала занимательную притчу, о выборе.
Перед рождением каждый человек решает ход своей судьбы и существует лишь два варианта развития событий. Либо тяжелые годы припадают на молодость, либо на старость.
Почему - то именно этот рассказ поддерживает во мне силу духа и не позволяет сдаться.
В свои шестнадцать я решила, что скоро юность подойдёт к концу, стоит лишь немного потерпеть. Ждёт ли меня счастье? Я надеюсь да.
Кое-как, шаг за шагом моя семья поднялась из дыры, в которой погрязла. Это звучит волшебно, и я молю Бога, чтобы все наладилось. Прямо сейчас очередной питомец — большой пушистый кот, валяется рядом, выпятив свое пузико вперёд и забавно покряхтывая от удовольствия.
Все эти годы я просила лишь об одном - чтобы счастье посетило родительский дом, и окропило всех нас святой водой. Водой, наполненной удачей.
Окропило ли?»
На шатающихся ногах спустилась с чердака и добралась до спальни бабушки. В её комнате всегда пахло сиренью и шоколадом. Я любила этот аромат, такой родной и тёплый. В поседевших волосах отразилось солнце, на меня смотрели уверенные зелёные глаза, которые с годами ничуть не потеряли цвет.
Её взгляд обратился к моим рукам, в которых все ещё было письмо, и на розовых губах выступала улыбка. Жёсткая и мягкая одновременно.
— Окропило ли, бабушка?
Она отвела взгляд, и едва заметно смахнула слезу.
— Бог никого не оставляет без помощи, и я не исключение.
Конец
***