Примета
ПРИМЕТ(А)
- Пока, Она! Пока, Изба! Пока, Она! Пока, Изба!
Опять орут, опять смеются, опять песни поют, а Она подметает, я ножом воском отдираю. Что же такое? Что они кричат? Опять в снежки, опять хороводят, опять друг друга в сугротт. Как так можно? Проснулись и сразу вон.
- Это что такое было? - под метлой бумажки прячутся и из кухни вон.
- Суботта
- И так каждый раз?
- Слово в слово.
- И ничего не помнят?
- Ну а ты помнишь?
- Нет.
- Вот и они не помнят. Есть Город - нет Избы, есть Изба - нет Город.
- Она! - аж нож на пол упал. - Не сбрасывай их в кучу, я же их сортирую!
- Чушь, чушью, чущицей. Бесполезное дело. О, у нас нож упал, примета есть одни такая... Только нерабочая здесь примета.
- У меня сортировать получается! Вот, смотри! - и бегом за папкой, где к маме записки сложены. Таким бегом, что под ноги бумажка влезла и я рухнула. Смотрю на нее и кричу счастливо по-городски. - Еще одна! Почерк тот. Коротко правда. "Мама, я не выдержал", - и сунула в папку. - Это все одно...
И тут дверь два раза ударили. У меня дыхание украли.
У Оны глаза испуганные и злые, повертела головой и послушала.
- Быть не может... Дальняя, - тоже едва не вдохнула. - Не по правилам. Не может быть, - запричитала Она, идя по коридору. - Есть такая примета...
Я в коридоре замерла, ступни в бумагу зарыла, а папку к груди. Дверь колошматили со всей возможной дури. Задняя дверь. В конце коридорчика.
- Спроси, кто там, - подсказала я. Она к двери прижалась, чуть в ней и не застряла.
- Бессмысленно. Надо принять, - шорохом шепчет.
И за ручку хватается, на себя тянет.
Какой четкий. И нос вижу, и губы, и глаз, даже руки и пальчики. Каждую точку, линию, кляксу-рисунок. Все чергнильные отводы.
Избу качает, Она одной ногой в обмороке, он синий.
- Это ты, это ты, - я шепчу, он руками за проем, едва дышит, тело у него в иние.
- Это как? - Изба и Она хором.
Содрогается чергнилой, что бусины позвонка вины, и кашляет, совершенно беззвучно. Капли бордовые на нас, на письма, как фейерверк.
- Нельзя так, нельзя так, - Она за волосы хватается, к стене спиной прильнуло. - Не по правилам, нельзя.
- Тебе чаю, - догадываюсь я, беру его под руку и тащу по коридору. Она стены бьет. Каждый шаг такой тяжелый, что Изба звянкает. - Ты откуда? Ты как? А я тебя знаю. Это ты маме пишешь...
Безмолвный плачет. Тихо и незаметно, прикрываясь красным кашлем. Я его за стол. Скатерть теперь белая в красную горошину. Не нравится чайнику, вот он и засвистел, зато воду скипятил.
Я ноготком по его руке, там за коркой иния кожа. Чашку ему, кипяток и чай. Она все стену бьет и бранится.
- А ты говоришь?
Он попытался, только ни звука не вышло. Тогда он пальцем нижнюю губу оттянул и на розовой мякоти увидела черное нет.
- А хочешь?
Верхняя губа - да.
- Отсядь от угла, а то вспомнишь что-нибудь. Тебе сахар дать, а то у тебя от слез соленный чай.
Верхняя губа. Слезы льются так, будто дождь на лице идет.
- Бублики есть. Больше ничего нет.
- НЕ ПО ПРАВИЛАМ!
- Это Она. Ты ее знаешь?
Вверх.
- А меня?
Тоже вверх.
- Ох! А откуда?
Он макает палец в чай и пишет на скатерти: город.
- Ты знаешь про Город?
Теперь не дождь, а ливень. Совершенно тихо.
- НЕЛЬЗЯ ТАК.
- О. Вот и нож упавший, Она говорила, что была примета...
Он стучит по столу. Город сохнет.
- Что? Ты хочешь в Город?
Он кивает и губу верхнюю показывает. Заскребло внутри. Не хочу.
- Мы будем вместе спать, сортировать письма, видеть их каждую субботу. Зачем нам ихние, мы и сами себе мы. Может к нам и Она присоединится. Тут Сети нет, тут правил нет, хоть имя себе присвой.
Чашка уже переполнилась и лужица по скатерти мокнет.
- Останься. Останься. Зачем тебе Город, я тебе весь Город заменю, ты грустный такой, Сеть такими лакомиться. Ты до Города дойдешь, они имя крикнут...
- И все равно через дверь пройдешь, - сказала Она, прижавшись головой и плечом к стене. - Ты как вернуться смог? Как?!?
Он на меня пальцем ткнул. Не понимаем.
- Ах! Папка! - догадалась я. - Потому что я все твое собрала!
Изба трясется, все стучит, доски шатаются.
Она на меня кинется, за волосы, тащит-тащит, чуть ли не на крыльцо, я ногтями к Избе. Удержи меня. Удержи. За порог - и сдохну. Не хочу. Держи, Изба, пожалуйста.
- Иди! Пусть Сеть жрет! - и на каждый слог ставни хлопают, крыша падает. - Иди! Вы-хо-ди!
Ступня за порог вылезла, Сеть режет-крошит-жрет, вся кожа в сеточку морщин.
Резкий рывок, мы назад падаем, как ихние. Это Немой меня спас, Ону дернул. Я лежу, смотрю в древа потолка и перед Оной боюсь предстать. Двигаю ногой - двигается, не болит, нету Сети.
- Пожалуйста, иди прочитай что-нибудь, - насквозь зубов шипит. - А ты в угол! В угол! - разинув рот.
Она дымит крыльцом бескончаемо, шуршит бумагой и ест ее, хватая с пола. Хлопает дверь с крыльца, по коридору проходит из ихних, останавливается у сервиза, пишет, открывает дальнюю дверь и захлопывает. Я вижу тень проходимца и слышу шаги. Слышу, как Немой позади меня, крутит головой и играется с записками, как с теми кубиками, которые мама не подарила ему на шестилетие.
Я смотрю как одна стена целует в уголок другую. Мне неловко на это смотреть.
Воспоминание просачиваются болезнно, через сито, уколами и иглами, прямо в голову. Я помню какой-то бар, заставленный бутылками, свет через них пролезал насквозь, а цветные светыши лизали стену и лица, как витраж в костелах.
Тогда Сеть меня и нашла, тогда я его лицо выделила, тогда я и решила, что не хочу быть их частью.
Немой читает на языке чайника: