Высокодумственные

У Ксы Хабары всегда было пустое и грустное лицо, но в этом беге — особенно.
Чашки, которой нет, — ни разбить, ни склеить.
Сосиски. Чашка.
Зато он побывал в самом прекрасном сердце Синих Лугов.
— Да что ты спишь тут круглыми сутками, как мошкара?! — донеслось до мальчика, пока он пробегал.
Какие же у него ручищи...
Как он бегает от цифр... От одной и той же цифры... ХН4В...
Внезапно у Ксы перехватило дыхание, но он не сразу перестал бежать. Нелепо, чуть не упав, огромными шагами он добежал последнее и остановился, неистово дыша. Отдышаться у него не получалось. Он понимал, что по-любому кто-то наблюдает его либо из окна, либо по спины, но ему не было стыдно. Это был лишь факт. Кса Хабара повёл плечом и пошёл дальше, когда дыхание практически выровнялось. Но через несколько шагов мальчик замедлился. Он почувствовал в груди тяжёлое ощущение, полное неприятие. Он уже не хотел и не мог идти туда, куда хотел. Он не спрашивал, почему он так поступил. Он не задумывался, почему он хотел прибежать из дома домой. Но он понял, что теперь у него только один дом. И повернул в сторону, чтобы пойти на почту.
Некоторые проблемы идут прямиком из детства. Кса Хабара не понял, что он почувствовал, потому что он ничего не мог чувствовать. Он получил письмо от своей матери. Жить в Синих Лугах, на разных улицах, но писать друг другу письма вместо того, чтобы увидеться лично. Точнее сказать, письма писала только мать Ксе. Странно, что мальчик уже с глубокого детства жил не с матерью, но в некоторых случаях это само собой разумеющееся.
Мать родила Ксу слишком рано. Она не знала, кто отец ребёнка. Около двадцати лет она вышла замуж, и отца второго ребёнка она знала если не точно, то знала, кого называть отцом официально. Кса не знал, баловали ли эту девочку, любили ли её его мать и её муж. Кса Хабара не знает, что это за девочка, он с ней не разговаривал ни разу. Он до сих пор не помнит, как она выглядит, не может точно сосчитать, сколько ей лет. Поэтому в этом рассказе никого из этих людей не существует. Может быть, не существует и Синих Лугов.
Уже будучи матерью, женщина начала строить любовные отношения и семью. Когда у неё неожиданно для неё появился первый ребёнок, Кса Хабара, теперь ей нужен был муж.
Ксе Хабаре однажды приснился сон о том, что в Синих Лугах стал править тиран и маньяк. Он запретил людям лечить и обрабатывать раны. Их кожа иссыхала, кости оголялись. Тиран ходил с обнажённой грудью, которая выглядела, как таранка. Из отверстия в груди торчали рёбра. Другие люди тоже постепенно превращались в сушёную рыбу. Для всех это было как данность. Кса Хабара поранил руку. Ему запрещали её лечить. Он понимал, что, если руку не ампутируют, она иссохнет, станет солёной рыбой, и он тоже будет ходить, как труп. Он умолял ампутировать ему руку. Ему говорили, что это будет адски больно, а если всё оставить как есть, ему не будет больно (потому что через время, когда ткани потеряют жизнь, влагу, он не будет ничего чувствовать). Он притворялся и убеждал всех, что он хочет почувствовать эту боль. Он не хотел стать таранкой.
Но изначально Кса Хабара был ребёнком.
Соновайс видел. Соновайс брал Ксу к себе домой. Поиграть. Всё чаще мальчик оставался у дяди с ночёвкой. По несколько дней. Соновайс читал Ксе книжки, раскрашивал с ним картинки. Соновайс гладил мальчика по волосам, пугал его, изображая дикого волка. Звонко смеялся с ним. Называл ласковыми словами. Учил считать. Рассказывал, откуда берётся дождь. Рассказывал, как приятно, когда выпадают молочные зубы. Однажды повесил на дверь бусины и рыб из прозрачного цветного пластика, подвешенные на леску и издававшие блестящие звуки. Кса Хабара любовался ими.
Сердце Соновайса впервые омерзительно забилось, когда он увидел, как маленький Кса, весь в слезах, бежал к нему домой. Соновайс тогда не умел сообразить. Маленький мальчик впервые обнял его, хватался за его ноги, кричал навзрыд. Слёзы капали с его щёк на штанины, ручки ещё не высохли от слёз. Слёзы превратились в визг.
Соновайс схватил ребёнка за руку. Его мысль была логична: «Нельзя оставлять детей без присмотра». Особенно когда трёхлетний малыш сам пришёл к нему с другой улицы из дома матери.
Соновайс тащил ребёнка за собой. Кса плакал, кричал, но уже для вида. Потому что не понимал, почему он кричит. Он кричал. Он промок от слёз весь. Но ему было спокойно. Он почувствовал себя уверенно. Ведь Соновайс вёл его за собой.
Соновайс привёл Ксу домой к своей сестре. Кса Хабара упирался, не хотел идти, со всей силы тормозил ногами. В горле что-то булькало, Кса подавился слизью из носа, но отпирался. Соновайс дёрнул мальчика так, что тот чуть не упал. Когда Соновайс завёл ребёнка в дом, он со звуком сопротивления (дверь немного слетела с петель) захлопнул входную дверь, отпустил руку мальчика и почти бегом прыгнул в дом.
Мать сидела дома. В белом халате в красный цветок. Она смотрела на своего ребёнка, который лежал на кровати. Она хотела лечь спать рядом с ним. Он уснул.
Как же страшно быть нелюбимышем!
Эту последующую сцену Кса наблюдал, прижавшись к косяку двери и будто бы спрятавшись. Всё равно его никто не заметил. Он не плакал, но горячие слёзы обливали его лицо.
— Я привёл твоего ребёнка.
— Спасибо, брат.
— Ты, — грозно произнёс Соновайс, — ничего не хочешь сказать?
— Нет.
Для этого не нужны были слова. Слова закончились, как только эта женщина родилась.
— Ребёнок спит. Ты его разбудишь.
Соновайс рявкнул оскорбление. Возможно, на протяжении этой сцены девочка проснулась и плакала, но Кса этого не помнит. Он не уверен, что эта девочка существует, хотя прекрасно знает, что у него есть младшая сестра, которую родила мать, когда он ещё жил у неё дома.
Почему-то Соновайс с рычанием, с криком отчаяния называл её шлюхой, хватал себя рукой за волосы, ходил туда-сюда, бросал на неё полные бешеные взгляды, а потом ударил её кулаком в лицо. Это было громко, так, будто бы тишина замерла, чтобы услышать этот удар. Соновайс кричал, мать Ксы кричала, но разве бывают в конфликте слова? Не было бы конфликта, если были бы слова. Люди бы объяснили что-то. Им было бы, что объяснить. Мать прогоняла своего брата, плакала и только кричала. Возможно, Соновайс что-то сказал среди своих слов. Что всегда, всегда... Его сестричка... В конфликте не бывает слов.
Кса не знает, почему после удара мать простила Соновайса. Простила — это то, что она написала ему то письмо сыну, хотя с того дня прошло больше десяти лет.
«Я никогда больше не пойду к мамочке!» — сказал уже дома малыш Кса Соновайсу. И не пошёл.
Но тогда Соновайс выбежал из дома. Испуганный Кса быстрыми шажками побежал за ним. Кса гнался за мужчиной, который уходил быстрыми шагами. Соновайс ушёл домой. Кса Хабара бежал за ним, весь в слезах.
Соновайс бил землю кулаками и кричал. Он набил себе синяки. Он припал, сидя на коленях, совсем грудью к земле и закрыл голову руками. «Не плачь... дяденька... Соновайс!» И Кса уже запомнил его — как Соновайса. Гладил его, прижимался к нему. Он ласково гладил Соновайса по спине и что-то щебетал. Ему не было страшно. Ему было очень жалко Соновайса. Он обнял его и не захотел отпускать никогда. Он мечтал, чтобы это длилось вечно. Он чувствовал себя в безопасности.
— Я больше не пойду к мамочке, — сказал Кса, когда Соновайс с дрожащими руками и ногами завёл ребёнка домой. — Я не хочу, чтобы вы ругались из-за меня.
Соновайс молча отряхнул одежду, помыл руки. Он обмыл руки ребёнка, умыл его лицо. Соновайсу стало страшно. Он испугался того, какое впечатление произвёл на ребёнка. Он всё это время молчал. Он обнял Ксу приветливо, крепко. И захотел заплакать. Чтобы не подать вида, он сделал вид, что сильно улыбается, и стал целовать Ксу в лицо. Больше он никогда не целовал ребёнка.
С этого дня Кса жил у Соновайса всю последующую жизнь. Когда Соновайс взял на себя ребёнка, ему было лишь немного за двадцать.
***
Кса Хабара пришёл на почту. Осонайн читал какую-то газету. Кса удивился тому, что можно читать газеты, которые выпускаются каждый год одни и те же — каждую неделю каждый год распространяется одна и та же информация. Свежая информация поступает только через таблички. Кса Хабара зачем-то связался с этой системой.
— Здравствуйте, Осонайн.
— Здравствуйте. Что-то нужно?
Обычно люди не приходили на почту, если не нужно было получать зарплату или заплатить за налоги.
— Это же ты приносил (Ксе Хабаре было странно, что он сразу перешёл на ты, но он подумал, что, если это старший брат его друга, так и нормально) мне письмо от моей матери?
Осонайн не сдержался и засмеялся. Он смеялся громко, даже немного откинулся на спинку красного, облезлого стула (насколько позволяло то, что он и так сидел, откинувшись на спинку; а красные и коричневые стулья из клеёнки были почти во всех казённых заведениях). Он закатил глаза от смеха и стал смеяться медленнее, немного наигранно, чтобы Кса понял, что Осонайну очень и очень смешно.
— Ты единственный, кому письма шлют! — Осонайн и дальше смеялся в голос. — Ха-ха-ха, ты понял??? Единственный!!! Ха-ха-ха, понимаешь! — Осонайн потряс Ксу за плечо, потому что Кса находился достаточно близко. У него всегда было грустное и пустое лицо.
Осонайн продолжал смеяться искренно, весело, добро и насмешливо. Но такой тяжёлый и весёлый смех быстро проходит.
— Это правда? — засмеялся Кса.
Осонайн нежно усмехнулся, широко раскрыв глаза.
— Вообще-то да.
После небольшого молчания он продолжил:
— Потому что в целом мы ограничены информацией.
— Ты видел её?
— Кого?
— Мою мать.
— А, я думал, что информацию. И я не понял, о чём твоя речь. Да. Но она ничего не говорила. Надеюсь, мне доплатят за то, что я оказал услугу почтальона!
Кса бросил взгляд Осонайну в лицо. Осонайн и так работал почтальоном.