9.
Старик почти не изменился. Тот же синий костюм-тройка, аккуратный и отглаженный, те же усы - седые и густые, только добавилось морщин вокруг глаз, вот и все. Есть люди, к которым время прикасается осторожно. Старик именно такой.
Мы хороним Ирку. Не смогла я отвезти ее на далекое и неуютное Матвеевское кладбище. Этот город был для Ирки холодным и жестоким, потому мы отвезли ее в Березань - туда, где она когда-то была счастлива. Мы все были счастливы - благодаря Старику. Тут она обретет свой последний приют рядом с Куком. И будут шуметь для нее старые туи, и будет слышать она, как течет речка, - там до сих пор есть наше место, где мы жгли костры, где мы были вместе. Мы и сейчас вместе, только теперь и ее место здесь будет пустовать.
- Земля ей пухом...
Я поднимаю взгляд. Танька. Толстая, неопрятная, все тот же хмурый взгляд исподлобья. Наши глаза встречаются. Когда откинулась, Танька?
- Привет, балерина, - голос у нее хриплый и прокуренный. - Давно не виделись.
- Давно. Как жизнь, Танька?
- Ничего, живу. Жаль Ирку.
- Жаль...
Нам не о чем с ней говорить, хотя между нами стоит кое-что: грязный кабинет, старый небритый следак и ее, Танькин, голос: «Я видела их, они сидели у реки. Да с кем я их могла спутать? Эти придурки всегда сидят на одном и том же месте, и тогда сидели всю ночь почти! Гитарка бренчала, достали просто».
Не сидели мы у речки, а выловили по одному двух ублюдков и взыскали с них долг - с каждого, с процентами. Только Танька хотя и знала, а нас не выдала. И вот мы снова встретились - здесь, рядом с Иркой, которая лежит в гробу, маленькая и бледная, и ни до чего ей нет дела, но она примирила нас сейчас. Примирила навсегда.
Крышку закрыли, дед-сторож забивает ее гвоздями. Все, Ирка, здесь тебе быть вечно. Что ж, так вышло. Мы бросаем в яму комья земли. Я помню, как когда-то мы вот так же хоронили Кука.
- Стас приехал. - Танька рассматривает дорогую машину. - Большой человек, смотрю.
-Да.
- У вас же что-то с ним было.
- Было, да сплыло, - отвечаю ей.
- Ну что ж, помянем Ирку.
Мы идем по кладбищу: я, Танька, Рыжий и Старик. Позади плетутся Стас и еще несколько наших - из тех, кто осел в Березани. Мы с Рыжим устраиваем поминки.
- Лиза, нужно поговорить. - Старик сжимает мою ладонь. - Вы с Вадимом заночуете у меня?
- Если не помешаем.
- Нет. Надо поговорить.
Молча заходим в старую столовую, где уже накрыты столы, наливаем рюмки и пьем. Мы привыкли молча терпеть беду, вот и сейчас молчим. А что говорить? Мы, ничьи дети, только сами друг о друге пожалеем. Хорошо, что есть кому похоронить и помянуть по-людски.
- Теперь буду две могилы обихаживать. - Танька накалывает вилкой кружок колбасы. - Кука могилу, ну и еще Иркину.
- Я оставлю тебе деньги, закажешь им памятники, - говорю я.
- Не боишься, что присвою?
- Нет. Ты этого не сделаешь.
- Правильно. Не сделаю. - Танька хмуро сопит. - Слушай, балерина, тут такое дело... Короче, всякое между нами бывало, но все равно скажу. Недели три назад приезжали сюда ребята на крутых машинах. Расспрашивали о тебе и ко мне приходили.
- О чем расспрашивали?
- Вот дура, говорю же - о тебе. Ну, какая ты, о привычках твоих... Я им, конечно, не сказала, какая ты сука, пусть это станет для них сюрпризом, но ты имей в виду.
- Хорошо. Спасибо тебе, Тань.
- Не за что. - Она пожала плечами, отгоняя неловкость. - Ты смотри, балерина, чтоб мы и тебя вот так, как Ирку, не... черт, что я болтаю? А Рыжий - настоящий красавец. Спишь с ним?
- Нет.
- Ну и дура. Он за тобой всю жизнь, как подсолнух за солнцем.
- Что ты говоришь? Он просто мой друг.
- Только такая, как ты, может не видеть очевидного. Смотри, балерина, это тебе не Стас, плесень гнилая.
- Почему плесень?
- Отродясь такой.
- Да ну, глупости.
- А я тебе говорю. Я всегда знаю, кто есть кто, чуйка у меня. Потому ты меня так раздражаешь.
- Не понимаю...
- Да где уж тебе понять! Ты всегда была - словно аристократка, и ничего к тебе не липло. Ни черта ты в людях не понимаешь, хоть и ученая. Всех по себе меряешь, а только не все такие. Ладно, пора мне, дома дети ждут. Чего смотришь? Двое их у меня, я уже давно завязала, на железке работаю обходчицей, и муж тоже. Давай, балерина, не кашляй и смотри под ноги.
Она уходит, ее бесформенная фигура исчезает за поворотом. Вот вам и Танька! Не зря Старик на нас жизнь потратил. Старик... О чем он хочет поговорить? Неужели и к нему приходили таинственные посетители? Только я не понимаю, кого и почему я могла заинтересовать.
- Лиза! - Это Стас.
- Зачем ты приехал?
- Я приехал на похороны, Ирку проводить.
Он стоит, освещенный закатным солнцем, и мне так больно его видеть, что нечем дышать. Я же... любила его. И, может, люблю до сих пор. Только видеть его сейчас для меня - худшее из зол. Стасик, что ты сделал со мной?
- Жалко ее. - Он смотрит так знакомо, и мое сердце сжимается от боли, уже забытой. - Я должен кое-что тебе сказать.
- Говори.
- Я не знаю, что происходит, но вокруг тебя началась какая-то возня. Лиза, ты в опасности, и если в последнее время произошло что-то... необычное, расскажи мне.
- Я тебе говорила: убили моего соседа. Ну а теперь - Ирка. Это считается необычным?
- Ты же не успела с ней поговорить. О чем ты хотела расспросить ее?
Спасибо, коллега, не сдал меня. Значит, кто-то уже интересовался, успела ли я побеседовать с Иркой. Теперь - мой ход.
- Я просто пришла ее навестить.
- Лиза...
- Мне нечего тебе сказать. Я не понимаю, кто может мною интересоваться? Я просто врач, обслуживаю обычных людей, не знаю никаких тайн, кому я могла понадобиться - сирота без роду, без племени? Стас, ты и сам это знаешь.
- Да, но стало очевидным, что чего-то мы не знаем. Чего-то, что непосредственно тебя касается.
- Тогда тебе известно больше, чем мне.
- Лиза, я очень прошу: будь осторожна. Вот, возьми.
- Что это?
- Сотовый. Я знаю, что у тебя свой есть, но этот номер буду знать только я. Если что-то случится, немедленно звони, я приеду и вытащу тебя.
- Что может случиться?
- Не знаю. Но выясню, я уже работаю над этим. Ладно, мне пора, пойду, попрощаюсь со Стариком.
Он уходит, а я обессиленно опираюсь о стену. Не знаю, что и думать, но я точно непричастна ни к каким сомнительным делам. Так почему вокруг меня происходит что-то непонятное? Может, меня с кем-то перепутали? Невозможно. Расспрашивали-то именно обо мне. Чертовщина какая-то.
Старик живет в маленьком домике, который стоит среди пожелтевшего сада. Мы все бывали здесь не раз, особенно когда он поселился в нем навсегда. До этого он практически жил в интернате, спал на диване в кабинете, ел с нами в столовой. Ему платили какую-то зарплату, но он никогда не копил деньги, потому что регулярно то одному, то другому его воспитаннику требовалась помощь. Он и нам с Рыжим постоянно присылал переводы, покупал и привозил вещи. Мы все воспринимали это как должное, он был нашим отцом и заботился о нас, а теперь мы, встав на ноги, помогаем ему - кто как может. На его пенсию не то что жить - умереть нельзя.
- Тут Татьяна принесла пирогов, а Вова Прищепа мяса и масла, я не голодаю. - Старик суетится, стараясь устроить нас поудобнее. - Давно вы не приезжали, давно, а денег не стоило присылать, заработок у врачей известно какой, у меня все есть, сколько мне одному надо? Вот, устраивайтесь. Я так понимаю, тайн друг от друга у вас до сих пор нет.
- Нет. - Рыжий удивленно смотрит на него. - А что случилось?
- Дело такое... - Старик надевает очки. - Недели три назад приезжали ко мне люди. Я сразу понял, что они не с добром. Правда, вели себя прилично, но расспрашивали о Лизе - какая она, кто ее родители, знает ли она что-то о себе, искала ли родных. Мне нечего было скрывать, но мои ответы их, похоже, не удовлетворили, поэтому они расспрашивали Татьяну и еще кое-кого.
- Что за дела? - Рыжий от удивления даже встал. - Кому это могло понадобиться?
-Я не знаю. - Старик склоняет голову, его седина искрится на свету. - Но я решил поинтересоваться. Собственно, я сам когда-то предлагал вам поискать родных и помню, с какой горячностью вы отказались. Я решил, что будет не лишним провести собственное расследование. За годы работы в системе образования я оброс знакомыми, друзьями, и коллеги помогли мне. Я собрал все документы, касающиеся Лизы. Вот они.
Старик достает из ящика стола толстую синюю папку, старомодную, с завязочками. В таких папках в нашей канцелярии хранили личные дела воспитанников, только они были тоненькие, а эта раздулась, как поросенок.
- Видите, прямо как у Остапа Бендера - папка. - Старик смеется. - Там много интересного, но ответа на свой вопрос я не нашел. А сейчас отдаю ее тебе - вернее, вам обоим. Вы сумеете разобраться. А теперь рассказывайте, рассказывайте все.
Мы сидим в удобных старых креслах. Мне хорошо здесь, в гостях у Старика. Он - единственный человек, которому на самом деле не все равно, что происходит с нами. Я помню, как мы когда-то вслух читали «Педагогическую поэму», Ирка слушала, а потом ревниво прошептала: «А наш Старик все равно лучше». Ирка... Вот и все, дорогая.
- Как же с Ириной так? - Павел Семенович горестно качает головой. - Я всегда тревожился о ней, она упрямая, неуравновешенная и самолюбивая девочка, но талантливая и добрая. Была. Как это несправедливо - я, старик, живу, а ее нет. Как это страшно.
- Время такое, папа. Время поменялось, а она не поняла этого.
- Да. - Старик смотрит в потемневшее окно. - Время сейчас жестокое, а может, это мы, люди, делаем его таким?
- Может...
- Ну а теперь пора спать. Лиза совсем клюет носом. - Старик поднимается. - Ложитесь на кровати, дети, а я в гостиной на диване. Вадим, помоги мне с постельным бельем - смотри, Лиза спит на ходу.
В доме Старика только две комнаты и гостиная, она же и столовая одновременно. Мы идем в спальню, он открывает старый послевоенный шкаф, достает чистое белье, пахнущее детством. Сколько ему лет, нашему Старику? Скоро девяносто, через год. И мы не знаем другого отца, кроме него. Мы, волчата, подобранные на свалке, привязаны к нему крепко, потому называем его отцом.
- Не плачь, Лиза, - Старик гладит меня по голове, как маленькую. - Не надо плакать, дочка, все бывает на свете, все надо пережить и преодолеть, а ты должна быть сильной, особенно сейчас. У тебя есть хороший друг, есть семья - все мы, а Стасик... Я думаю, не раз и не два пожалел он о своем поступке, да и сейчас, похоже, жалеет.
- Пап, ну как ты можешь это знать?
- А как я все о вас знал раньше? Вы на моих руках росли, и ваш Старик хорошо вас всех изучил. Думаешь, я не знал, что вы сбегали с уроков на речку и там пекли картошку, которую вам давала Ефимовна? Вот и теперь понимаю, что тревожит тебя. Лиза, поверь мне: у тебя особенная судьба, и все будет хорошо, только будь сильной. Будь собой.
- Да... а Ефимовна, она...
- Жива. У дочери живет в соседней деревне. Она же старенькая совсем, наша Ефимова.
- Жаль, что не увиделись.
- Мы с ней переписываемся, она о вас расспрашивает. Все, Лиза, Вадим, спать, дети. Доброй ночи.
Я провалилась в сон, как в пропасть. Я снова бреду по кладбищу, а на меня глядят знакомые лица. Этот памятник я помню, здесь лежат та самая красивая женщина и мальчик в беленькой шапочке. А сами они сидят на скамейке около могилы, и я хочу сесть рядом.
- Тебе нельзя здесь сидеть, - женщина смотрит на меня своими прекрасными глазами. - Садись на другую скамейку.
Она указывает мне на лавку поодаль. Я усаживаюсь на нее, дерево гладкое и теплое, лето, шумят туи, и все так, как когда-то.
- Ты повезешь меня к морю?
Ирка, откуда она взялась? Смуглая, красивая, такая, как приехала к нам из Березани. Платье блестящее на ней, бусы из красных камней...
- Ты и так шоколадная. - Кук протягивает мне руку. - Но Лиза лучше. Красивая ты, Лиза-Элиза, жаль, что не для меня выросла.
- Не трогай ее.
Мальчик в беленькой шапочке сползает с лавки и топает к нам, глаза у него круглые и серьезные.
- Иди отсюда, Лиза, тебе не следует тут быть.
- Но почему?!
- Потому что еще не время. - Кук обнимает Ирку. - Иди, Лиза-Элиза, у тебя долгая дорога впереди.
Тут я понимаю, что все они мертвые! Но мне не страшно, только грустно и жалко и Кука с Иркой, и женщину, и мальчика. Куда девается душа? Или ее вовсе нет, придумали, чтобы утешить нас на пороге вечности и небытия? Я не знаю. Но мне грустно, и так больно плакать...
- Лиза, Лиза...
Это Кук меня зовет, но туи отдаляются, и что-то давит на грудь, и я не могу дышать...
- Лиза, проснись!
В слабом свете ночника я вижу встревоженные глаза Рыжего. Он гладит мое лицо, потом щупает пульс. Что случилось?
- Ты плакала во сне, и пульс частый и неровный. В груди болит?
- Да. Тяжело дышать.
- Думаю, это усталость и стресс, приедем домой - сделаем тебе кардиограмму. В последнее время у нас какой-то ненормальный ритм жизни. Больничный возьмешь, я обеспечу, отдохнешь несколько дней. Съездим куда-нибудь или у Старика погостим.
- Со мной все в порядке. Ничего, Вадик, все пройдет. Извини, что разбудила.
- А ты думаешь, я спал?
Почему тебе не спится, Рыжий? Неужто проклятая сука Танька права и я для тебя что-то большее, чем друг? Нет. Я не хочу потерять тебя, а потому не позволю все испортить.
Утро хмурое, и у меня болит голова. Рыжий что-то ремонтирует во дворе, а я лежу под одеялом, не в силах подняться. Я неважно себя чувствую в последнее время, надо витамины какие-нибудь купить, что ли...
- Вставай, балерина.
В комнату заходит Танька. На ней синий потрепанный халат и растоптанные тапки. Танька, да разве можно так ходить? Это же ужас какой-то!
- Ну, чего ты? Пришла, дай, думаю, завтрак вам приготовлю - бате трудно уже по хозяйству справляться, а ты, наверно, и вовсе ничего не умеешь. Пришла - так и есть, дрыхнешь. Ишь, принцесса! А говорила, что не спишь с Рыжим.
- Нет, ну мы спим вместе - иногда, то есть в одной кровати... но ничего нет.
- Если бы мне это сказал кто другой, а не ты, не поверила бы, а тебе верю, с тебя станется. Дура ты, Лизка, дура... Смотри, найдет он себе другую, локти покусаешь, да поздно будет.
- Я все надеюсь, что найдет, но они как-то не приживаются у него.
Танька смотрит на меня как на сумасшедшую, потом осуждающе качает головой:
- Боже мой, как же ты на свете живешь такая?
- Живу, а что?
- Ничего. - Танька сердито фыркает. - Вставай завтракать.
Я выползаю из-под теплого одеяла, голова-то как болит! И всегда это происходит осенью и зимой, терпения нет, еще и Танька никак не догадается уйти...
- Красивое белье. Дорогое, наверное?
На мне синяя шелковая рубашечка с кружевами. Покупала на рынке, но качество хорошее. Далась она Таньке.
- Не очень.
Она все не уходит, и я молча стягиваю рубашку. Она стоит и смотрит. Может, у нее с ориентацией что-то не так? Я слышала о том, что в женских тюрьмах процветают извращения подобного рода.
- Слушай, балерина, а ведь ты красивая! Не надо на меня так смотреть, я не в том смысле, в каком ты подумала. Я понимаю, отчего и Стас, и Рыжий так за тобой умирают... Я всегда тебе завидовала, а сейчас вот перестала.
-Да?
- Да. Потому что стареть тебе будет больно. А мне и терять-то особенно нечего.
- Ну, если смотреть на проблему с этой стороны:..
Мы завтракаем, потом собираемся. Старик сидит и наслаждается нашей возней. Он привык быть среди людей, привык к молодым голосам, к своей нужности, и радуется нам, и не хочет, чтобы мы уезжали. Он скучает по нам, по своей неспокойной жизни, совсем затосковал в одиночестве наш Старик. Интернат закрыли, потому что нет средств для его содержания.
- Папа, мы скоро снова приедем. - Мне жалко его оставлять, хотя здесь, в Березани, он никогда не бывает совсем один. - Как справимся с делами, так сразу сюда.
- Ты даже в голову не бери, я обязательно дождусь вас обоих. Буду рад видеть вас счастливыми. А сейчас вам пора ехать, хотя, видит бог, я не хочу вас отпускать. Присядем на дорожку.
Мы садимся в гостиной, Танька хмуро смотрит в окно. Наверное, ей так же странно понимать, что она меня больше не ненавидит, как и мне. Мы смирились с существованием друг друга. Что ж, это хорошо. В каждом из нас есть что-то... настоящее - это Старик нас такими воспитал.
- Ну все, с богом.
Мы выходим во двор. Так вот что ремонтировал Рыжий - забор!
Старик по очереди целует нас, я поворачиваюсь к Таньке.
- Бывай, балерина, - она хлопает меня по плечу. - Увидимся. За батей я пригляжу, а ты под ноги смотри, нечего в облаках витать.
Выезд из поселка недалеко от кладбища. Вот проплыла мимо табличка «Березань», вот выгнул спину знакомый мостик. У меня на коленях лежит синяя пухлая папка. Что же такого нарыл Старик? Он педант, я его знаю. Если говорит, что здесь все бумаги, касающиеся меня, значит, так оно и есть.
- Ну, посмотри, что там. - Рыжий ровно ведет машину, шоссе пустое. - Тебе же любопытно.
- А тебе, типа, нет.
- Признаю, мне тоже интересно.
Я развязываю шнурочки. Вот копия свидетельства о рождении, оригинал у меня. Родители - жирный прочерк. А это что?..
Выписка из роддома. Роженица Климковская Любовь Васильевна, родила девочку, вес 3 кг 400 г. Роды срочные, без патологии. Что ж, спасибо и на том, Любовь Васильевна. Но место рождения почему-то не Ивск, как в моей метрике, а Новопокровск. Странно...
- Лиза, это означает, что регистрировали тебя в Ивске, система такая: в графе «место рождения» часто пишут тот город, в котором регистрируют.
- Почему?!
- А черт их знает, бюрократов этих. Нормальному человеку их логика недоступна, ты вспомни, как прописывался Валек.
Валек - коллега Рыжего, нейрохирург. Когда он женился, решил прописаться к жене - но по санитарным нормам в «хрущевке» никого уже не регистрировали. А когда Валек попробовал встать на учет на получение жилплощади, опять не выгорело: по каким-то другим нормам получился излишек площади. Эта история могла бы стать бесконечной, но умерла тетка Валька и оставила ему в наследство квартиру. Хеппи-энд. Если не считать смерть тетки.
Так, дальше... Вот заявление: «Я, Климковская Любовь Васильевна, отказываюсь от своей дочери, Климковской Элизы...» Что же, дорогая мамуля, значит, вот как это делается? Родила, бросила, как фантик от конфеты, и все? Я бы таких расстреливала.
А это выписка из истории болезни... или нет... ксерокопия. Пометка: удочерению не подлежит. Но почему? Потенциальным усыновителям не дают больных детей, а, судя по записям в карточке, я была патологически здоровой девочкой, я умудрилась не подхватить даже обычные детские инфекции.
А вот тоже интересный документ, причем оригинал. Климковская Любовь Васильевна, переводчик, научно-исследовательский институт титана. На оккупированных территориях не пребывала, не привлекалась... Любопытно...
- Слушай, Андрей говорил, что его мать работала переводчиком в НИИ. Это что, совпадение?
- Лиза, такое совпадение странно выглядит, к тому же я давно думаю, что наш пациент наврал нам с три короба. Ты ведь тоже ему не поверила?
- Ну, сначала поверила, а потом кое-что сопоставила... да, он рассказал нам сказочку, и если он не объяснит, что все это означает, я его выкину.
- Ты права.
Дальше в папке много разных справок из дома малютки - в Новопокровске. Вот приписка: мать навещает. Может, потому меня и не отдали приемным родителям? Надеялись, что Любовь Васильевна опомнится и заберет ребенка? Ага, торопилась она...
Дальше приказ о передаче воспитанницы Климковской Элизы в дом малютки в Липецке. Зачем? Официально - из-за реорганизации, за этой формулировкой можно скрыть что угодно. Значит, именно в Липецке я присвоила Медвежонка, потому что вот и отметка воспитателя о моем агрессивном поведении. А потом меня снова перевели - в Пензу, потом еще... Старик удивлялся, зачем меня так часто перевозили с места на место, но об этом в бумагах нет ни слова. А вот и совсем интересное: официальный запрос Климковской о местонахождении ее дочери Элизы. И ответ: отдана приемным родителям, тайна удочерения. Что за бред? Ни у каких приемных родителей я не жила, я все время была в интернате, на момент подачи запроса - в Туле. Тогда почему это скрыли от моей матери? Зачем меня постоянно перевозили из интерната в интернат? Такое впечатление, что запутывали следы... но зачем?!
- Рыжий, смотри, что это?
- Дай... черт, бред какой-то.
Запрос от какого-то отдела опеки на разрешение сменить имя и фамилию воспитаннице Климковской Элизе - и резолюция: «Отказать». А запрос подавался в управление КГБ Новопокровска. Обращались с запросом к майору Корбуту. Он же и резолюцию наложил. Зачем это? При чем тут КГБ? Я что, потомок Гитлера?
Я перебираю бумаги. Медицинская карточка, отметки о прививках, обычные записи педиатра, везде приписка: «Девочка на контакт не идет». Да, я помню, что всегда была хмурым ребенком. Я очень рано сообразила, кто я и что со мной.
- Насколько я понимаю, к твоей судьбе причастны люди из КГБ, а там простых дел не бывает. Смотри, на половине документов, то есть на всех ксерокопиях, стоит штамп «Секретно». Кто-то засекретил твое дело, а это тогда было серьезно. Может, нам стоит поехать в Новопокровск и расспросить кого-то? Я уверен, есть живые свидетели. Конечно, прошло время, но не столько же, чтобы не осталось никого, кто бы помнил твою мать. Возможно, она еще жива.
- Нет.
- Лиза, это неразумно. - Рыжий гладит мою руку, успокаивая. - Похоже, что все, происходящее сейчас вокруг тебя, имеет корни в прошлом, вот там и надо искать ответ. И я считаю, Старик прав: этим материалам цены нет, только он и мог собрать их, потому что у него наработаны связи. У наших противников такой информации нет и быть не может - раз они расспрашивали Старика и остальных.
- Зато они знают, что происходит сейчас, а мы даже не догадываемся.
- Ну и как, помогает им это знание? Они ищут что-то в твоем прошлом, которого ты не захотела знать когда-то, и мне кажется, именно потому, что они еще ничего не нашли, ты до сих пор жива, солнышко мое.
В словах Рыжего есть резон... И что делать? Наверное, нужно взять отпуск и попробовать разобраться во всем, иначе это плохо для меня закончится.
- Куда теперь? - Рыжий въезжает в город. - Что будем делать?
- У меня есть неиспользованный отпуск, сейчас пациентов немного, вот и поеду в Новопокровск. А тебе оттуда позвоню и все расскажу - если будет что рассказать... Вадик, ты чего? Что я такого сказала?!
- Ничего. Но если ты думаешь, что я отпущу тебя одну, значит, тебе пора в психушку. У меня тоже есть неиспользованный отпуск, так что едем сначала ко мне на работу.
Рыжего отпустили неохотно. Главврач долго вздыхал и сетовал, но заявление подписал. А меня в поликлинике ждала Виктория Львовна. У нее снова болел зуб, и шеф горячечно обрывал мой телефон, а он разрядился. Виктория Львовна же не соглашалась ни на кого другого, сжав челюсти, как партизан на допросе. После триумфального сеанса зуболечения размякший шеф подмахнул мне заявление на отпуск, попутно выразив сочувствие в связи с поголовным падежом моих близких, за такой короткий срок двое похорон - это даже его впечатлило.
Коллега Матяш с видом умирающего от чумки лебедя пожелал мне хорошо провести время, а Рыжий, широко улыбаясь, заверил его, что сделает все, чтобы я забыла обо всем на свете. Я знаю, как он действует на людей. Женщины начинают летать вокруг него, как взбесившиеся бабочки, а мужчины осознают свою неполноценность. Коллега Матяш увял, как сорванный мак. Ничего, медсестра из регистратуры его утешит. Или еще кто-нибудь, без разницы. Лично мне не нравится, когда у мужчины так много шерсти на теле.
- Поехали домой, наш пациент небось придумал для нас еще одну сказку. - Рыжий устал, а у меня раскалывается голова. - Давай только купим продуктов, он там, наверное, уже замазку на окнах обгрыз.
Я плетусь в магазин, наполняю пакеты едой. Рыжий, как всегда, прав. А вот мне и в голову бы не пришло купить продуктов...
- Едем.
Уже почти стемнело, мы болтались по улицам целый день. Ничего, вот завтра... так, что это за звук? Музыка, но мой сотовый умер еще вчера.
- Ты же говорила, что твой телефон разряжен? - Рыжий прислушивается. - У тебя в сумке звенит. Откуда у тебя этот мобильник?
Я совсем забыла, что Стас дал мне еще один.
- Новая модель... откуда? Да ответь ты, вот несчастье! - Рыжий сам нажимает кнопку. - Говори.
- Алло!
- Элиза, ты меня слышишь? - Стас чем-то сильно взволнован. - Где ты сейчас?
- Мы с Рыжим едем домой. Ко мне.
- Немедленно поворачивайте обратно.
- Но...
- У тебя дома засада, люди Деберца.
- Но...
- Знаешь, где поселок Солнечный? Скажи Рыжему, чтобы ехал туда, а я вас встречу. Приезжайте, я все объясню.
Рыжий молча смотрит на меня. О чем он думает? Я тут ни при чем, Стас сам...
- Это Стас дал тебе телефон?
-Да.
- Он звонил?
-Да.
- У нас неприятности?
- Слушай, Рыжий, если ты все знаешь, чего спрашиваешь? Разворачивайся, едем к Стасу. У нас большие неприятности.