Встреча 11
Запись в дневнике от 23.07.2021.
По ночам меня мучают оглушительные удары собственного сердца. Тик. Так. Первый тон. Второй тон. Этот ритм напоминает бомбу, которая может взорваться в любой момент.
Не могу сомкнуть глаза, эта тахикардия не дает моему телу расслабиться и уснуть. Сердечный ритм пугает, оглушает, выводит из себя. Неужели так у всех, кто ходит по острию ножа, находится на волоске от саморазрушения?
Я стараюсь спать днем, когда Василиса на работе, а вечером еду на студию, где мы с пацанами работаем на износ. Стараюсь пичкать себя делами, чтобы приходить домой убитым, чтобы голова коснулась подушки и глаза закрылись сами. Но как только я целую ее и говорю «спокойной ночи», сон как рукой снимает.
Что-то не так и я это чувствую, но стараюсь не подавать вид. Нет, все нормально, просто мне кажется.
Кажется, все становится только хуже, но я так устал бороться. Я больше не могу.
Чувствую, как мы начали отдалятся друг от друга. Вижу, как та лента, что тянулась между нами начала тускнеть, пропадать, исчезать. Я чувствую себя потерянным из-за того, что она, Василиса, растворяется в воздухе, как мираж.
Я не могу это контролировать.
***
Когда я вернулась домой, Мирона не было. Пустая квартира стала душить меня, стала давить и сжиматься вокруг. Я задыхаюсь здесь. Вечер пятницы, он опять на студии, работает на износ, уходит, а я ничего не могу с этим поделать. Приняв душ, я звоню своей подруге Саше, та быстро вышла со мной на связь и согласилась встретиться.
***
Быстро собравшись, я вызвала такси до нее. Приехав к своей темноволосой подруге, улыбка автоматически скрасила мою физиономию – она лучик и всегда им была. Ее муж был в командировке, а огромный пес-доберман радостно встретил меня в прихожей.
— Как дела, Вась? — спросила она, когда мы прошли в гостиную и она поставила передо мной бокал розового вина. Я выдохнула. Мы с ней такие люди; можем не всегда поддерживать общение, можем пропадать из жизни друг друга, но всегда находим пути друг к другу. Когда она звонит мне, я всегда откладываю дела и с готовностью слушаю ее, и это взаимно. Сегодня захотелось выплакаться и она рядом, сидит и смотрит на меня, готовая обнять в любой момент.
— Мне кажется, что плохо. — делаю глоток вина, поджимая ноги к груди. Про Мирона она в курсе, они с мужем знакомы с ним. — Мы практически не видимся. У меня много работы, он всегда на студии...
— Ты говорила с ним об этом?
— Я хотела, но не знаю, как сказать ему об этом. Я думаю, что мы опять в откате, он уходит в себя и я не знаю, как помочь ему. Как человек, а не как врач-психиатр.
Саша какое-то время молчит, переваривает услышанное, старается подобрать слова.
— Я чувствую рядом бомбу замедленного действия. — не замечаю, как передо мной появляется та дрожащая пелена слез, как они стекают по щекам, и я поджимаю губу. — Она скоро взорвется и заберет меня с собой.
Подруга берет меня за руку и смотрит на меня таким сочувственным взглядом, что чувствую в ответ себя жалко. Я так завидовала ей; у нее спокойная семейная жизнь. Они встретились, влюбились, начали жить вместе, поженились. У нее нет вечных разочарований жизни. Смерть. Или психически нездоровый человек рядом. Но вера в то, что и на моей улице будет праздник никогда не покидала меня, я действительно верю, что смогу быть счастливой.
— У тебя не было мысли, что ты накручиваешь себе? — я поднимаю на нее злой взгляд и она тут же замолкает. — Ты только прекрати искать причинно-следственные связи, искать ошибки в себе и глушить эту панику. Поговори с ним, обсуди все, выговорись. Ведь я видела, как он дорожит тобой. Он любит тебя, а если любит, то обязательно расскажет то, что гложет его внутри.
— Хотела бы я верить, что именно так и будет.
Какое-то время мы сидим, каждая погруженная в свои мысли.
— Я так устала, Саш. Я так устала бороться за счастье, так устала бороться с судьбой. Я больше, блять, так не могу. Это просто уничтожает меня. Я хочу кричать и рвать волосы, потому что сил нет быть сильной... Я так больше не могу... — не замечаю как начинаю реветь навзрыд, а ее руки обнимают меня, сладко убаюкивая. Это невыносимо. Выгляжу жалко и чувствую себя точно так же. Но мне это надо, мне это необходимо. Показать слабость, чтобы вновь подняться и двигаться дальше. Ведь нас учат быть сильными, вставать твердо на ноги, даже если жизнь выбила из тебя все желание «жить». Но иногда полезно прикинуться маленьким, приникнуть к маме и проплакать на ее руках всю жизнь; но даже и это у меня отняли. А этот эмоциональный всплеск сжирал изнутри и мне надо было выгнать его из себя, прогнать как можно скорее.
Саша успокаивает меня так же, как и мама, когда я поранила коленку в далеком детстве. Ее ладонь гладит меня по голове, вторая по плечу. Мне этого так не хватает, простой любви и поддержки, безвозмездной, безоговорочной.
Я вскоре успокоилась и умылась. Опухшие и красные глаза отвратительны, но я ничего не могу поделать с этим. Допив бокал вина, я начала чувствовать удушающее чувство тошноты. Оно начало драть мою глотку, когда я склонилась над унитазом. Александра тут же оказалась рядом, держа мои волосы. Не знаю сколько меня выворачивало по времени, кажется, что бесконечность.
— Ты не беременна? — спрашивает она, смотря на меня, когда я умывалась. Этот вопрос вогнал меня в ступор. Я обернулась и встретилась с ней взглядом. Боже... Только этого мне не хватало.
— Я... Я не знаю. — шепчу и выхожу вместе с ней из ванной комнаты.
Саша берет телефон и делает заказ в Самокате. Я сажусь с ней на диван и опустошённо смотрю перед собой.
— Мы занимаемся в презервативе, обычно. Но, конечно, бывало, пару раз и без него... — достаю телефон чтобы сверить задержку цикла. Всего два дня, у меня такое было.
Блять! Черт! Невозможно! Только не сейчас.
Долгие двадцать минут ожидания и в домофон звонит курьер. Саша забирает тест и протягивает мне. Я дрожащими руками выполняю все действия по инструкции и кладу его перед нами. Кажется, что мы обе на панике, эти треклятые три минуты длились еще длиннее, чем ожидание курьера. Появилась надпись.
Я дрожащими руками беру тест. Беременна, 2-3 недели. Меня опять тошнит, но тут уже, наверное, психосоматика. Саша смотрит и поднимает испуганные глаза на меня. А я даже не знаю, что ей сказать на это. Я забыла, как дышать, мысли бешеным роем проносятся в голове, а на сердце тяжелый груз и паника.
И вот я вновь на ее руках, рыдаю навзрыд.
***
Просыпаюсь от настойчивого звонка. Рядом спит Саша. Открываю глаза и тупо смотрю на экран. Мирон. Я ведь даже не сказала ему, что уехала к подруге. А он и не спрашивал. Это провал. Встаю с кровати и выхожу в гостиную, беру трубку.
— Да? — слышу на заднем фоне тихие голоса.
— Лисенок, ты где?
— У Саши.
— Тебя забрать может быть? Мы закончили с ребятами чуть пораньше. — смотрю на часы, около двенадцати часов ночи.
— Я... — снова слезы перед глазами от одной мысли, что я беременна. — Хорошо.
— Буду через двадцать минут.
Он сбрасывает трубку, я яростно утираю слезы и начинаю убираться, стараясь не разбудить подругу.
— Мирон? — слышу за спиной, когда ставлю аккуратно бокалы в посудомойку.
— Да. — поворачиваюсь к ней, а на журнальном столике лежит этот чертов тест.
— Скажешь ему?
— Не знаю. Наверное, пока что, нет.
— Ладно. Пиши мне или звони. Я рядом.
Она обнимает меня, а я крепко вжимаюсь в нее в ответ, боясь отпустить. Какой бы выбор я не приняла, я знаю, что она меня всегда поддержит и выслушает. Она на моей стороне. Как и я на ее.
Покинув Александру, я выхожу на улицу, пряча тест поглубже в сумку, который захватила с собой в самый последний момент.
Стоя на улице, ощущая легкую прохладу летнего вечера, я судорожно старалась придумать, что сказать Мирону. Как ему преподнести эту новость, ведь о детях мы даже не разговаривали. Решили, пусть все идет своим чередом, ведь нам так хорошо друг с другом. Было.
А сейчас все как-то размазано, с какими-то всплесками неясных каракулей на холсте бумаги, и каждый видит их так как может и хочет. Он сидит в машине, с кем-то разговаривает по телефону. Юркнув в автомобиль, жду пока он сбросит трубку и посмотрит на меня. Сколько я смогу скрывать от него факт того, что он станет отцом? Насколько меня хватит глушить все это внутри?
Когда мы едем, он рассказывает о том, что они практически заканчивают альбом, у которого пока что даже названия нет. Я выдавливаю из себя полуулыбку и отворачиваюсь к окну. Остаток пути мы едем молча, каждый скрывая что-то внутри себя.
Проходит несколько недель, ничего не меняется. Чувствую себя паршивой актрисой, которая вымученно улыбается и без энтузиазма что-то говорит. Я не живу, а выживаю. Тот случай с пациентом практически забыла и стараюсь работать усерднее, стараюсь не спускать многие вещи на самотек. Работа занимает все мои мысли, лишь моментами я убегаю в туалет, чтобы прочистить желудок. Скоро УЗИ, а я так и не призналась Мирону о беременности. Я ужасный и жестокий человек.
— Примерный срок пять-шесть недель. — говорит врач акушер-гинеколог, указывая на точку на экран монитора аппарата. — Вот желточный мешок, а внутри маленький эмбрион.
Она дает мне салфетку, чтобы вытереть гель и приглашает присесть рядом с ней.
— Жду Вас через месяц, посмотрим на развитие ребенка на сроке 10-12 недель, оценим его анатомию, исключим пороки развития.
Я знаю, что первый триместр самый важный для ребенка. Но решение о продолжении беременности или ее отмене, я еще окончательно не приняла и чувствую себя из-за этого гадко.
— А аборт на каком сроке можно успеть сделать? — спрашиваю я, встречаясь взглядом с врачом.
Она сразу же изменилась в лице, поджала губы и выдохнула.
— До 12 недель по вашему собственному желанию.
Женщина выдает мне фотографию УЗИ и рекомендации по приему фолиевой кислоты. Я озадаченно смотрю на снимок с маленькой точкой. Это все так неправильно. То, что я по-тихому делаю это, не говоря об этом Мирону. Решение об аборте принять сама я не смогу, поэтому решаю рассказать ему, а дальше – будь, что будет.
***
Мне не хотелось ему говорить об этом точно так же, как и любая другая девушка по итогу сообщает парню или мужу о своей беременности. Заботливо положить тест с УЗИ в коробочку с красивым бантиком, заснять его реакцию на камеру, а потом радостно улыбаться друг другу и целоваться. Я так не могу, потому что этот ребенок огорошил меня, а что будет с Мироном я даже представить не могу. Обрадуется ли он или разозлится? Хочет ли он вообще ребенка? Захочет ли его растить вместе со мной? Я решила просто сказать ему и показать УЗИ, этого будет достаточно; для счастья или внутреннего взрыва.
Заканчиваю приготовление пасты, краем уха слышу, как открывается входная дверь. Сейчас или никогда.
Мирон тихо проходит в комнату и слегка улыбается; наверняка нормально не питался на студии.
— Привет! — разворачиваюсь в пол оборота и тоже улыбаюсь. — Надеюсь, ты проголодался?
— Привет. — подходит чуть ближе. — Да, очень.
Осторожно целует меня в висок и уходит в спальню переодеваться. Я чувствую жар в кармане джинсов, который источает снимок УЗИ. Когда парень возвращается, еда уже дымится на столе. Присаживаюсь и желаю ему приятного аппетита.
— Так и не придумали название альбома? — решаю разбавить неловкое молчание, между нами.
— Да решили назвать в честь песни, которая больше раскрывает, отчасти, центровую тему альбома. — он делает глоток сока. — Красота и уродство.
Я в удивлении слегка приподнимаю брови, озадаченно кивая. Две чаши весов, черное и белое, хорошее и плохое.
— Интересное противопоставление.
— Скорее тут не противопоставление... — он старается подобрать слова.
— Дуализм? — он поднимает на меня взгляд и весело кивает. — Добро и зло, правда и ложь. Одно не может существовать без другого...
— Если кратко, то да.
— Мне Ваня прислал этот трек, — я вновь делаю глоток сока и откладываю вилку. — он мне очень понравился.
Какая-то неясная и новая для меня эмоция проскальзывает по его лицу, будто только что я полоснула его ножом по щеке. Желваки агрессивно сжимаются и разжимаются, вилка бренчит по тарелке. Но лишь несколько секунд, дальше он успокаивается, продолжая трапезу.
Отвожу взгляд и выдыхаю. Сейчас или никогда.
— Я беременна, Мирон.
Держа в разгоряченных ладонях прохладный бокал, я внимательно изучала Мирона, стараясь запомнить его образ в памяти и как можно дольше не забывать. Делаю вдох и выдыхаю, когда в ушах начинает звенеть зловещая тишина. Он молчит, смотрит в одну точку. А я боюсь сказать и слово. Кажется, что оно будет лишним в этой долгой и тяжелой тишине особенно после той новости, что я сказала ранее. Эта тишина давит, выжимает все живительные соки, высасывает хорошее настроение, внушает, что все вокруг должно быть только в черном и белом цвете, никакой радуги. Я ненавижу такую мучительную тишину. Такая бывает на экзаменах, когда бьется сердце, когда в голове мысли бегают как капли во время грозы по стеклу, а ты путаешься в этом лабиринте и просто не знаешь, за какую мысль тебе зацепиться. Где, та самая нить, где ответ в твоей голове. Ведь ты же знаешь, а это просто нервы. И сейчас. Эта тишина пугает меня. Мне кажется, что то, что последует за ней, будет еще хуже.
Его глаза пустые, напоминают темное и мрачное цианидовое небо, в котором сейчас взорвутся звезды. Я не могу прочитать его эмоции, не могу понять, о чем он думает и это пугает меня. Мне кажется, что меня прижимают к полу, давя на ключичные кости с такой силой, что сейчас они сломаются.
Думаю, что этой фразой я нажала на спусковой механизм. Я слышу это. Тик. Так. Слышу бешеное биение сердца, чувствую панику внутри, которая оглушает меня. Мое сердце отбивает бешеный ритм, я сама готова сорваться в любой момент.
Но он срывается раньше.
Мирон резко подскакивает со стула, и он с грохотом падает на пол, я вздрагиваю, боясь пошевелиться. Хочу исчезнуть, стать маленьким атомом во вселенной, на который всем плевать. Потеют руки, волосы на затылке синхронно поднимаются от страха и чувства сосания под ложечкой. Федоров делает шаг назад, мечется, будто раненый и загнанный в тупик зверь.
Будто новость, что он станет отцом не обрадовала его, а убила внутри.
Перед глазами пелена, перед глазами очередные слезы, которые я даже прятать не хочу, это глупо. Мне уже тошно от его реакции, а знать, что будет дальше мне уже не надо.
— Я... Я не могу быть отцом... — шепчет Мирон, пытаясь зацепиться за мой взгляд, надеясь, что я пошутила или придумала все это. Но я не смотрю на него, мне достаточно. — Я больной человек, я псих, блять! Я не могу и не хочу!
Он не хочет. Он не может.
Блять, как тошно.
Меня вновь тошнит, но я глотаю очередной приступ токсикоза, не сейчас и не здесь.
— Я хочу побыть один.
Вижу, как быстро он уходит в коридор и не включая свет, покидает меня. Дверь с треском закрывается. Я так больше не могу. Хватаю тарелку и швыряю ее в стену, выплескивая эту ярость, что гложет меня. Начинаю задыхаться, крик помогает справиться с асфиксией дыхательных путей, вызванная комом боли. У меня отобрали все, вырвали землю из-под ног, подвесили и оставили подыхать, наслаждаясь моими жалкими попытками удержаться кончиками пальцев ног за мнимую опору, которая только что меня покинула. Любовь. Это слово пропитано болью, отчаяньем, пустым криком о помощи и о вопросе взаимности чувств. Пропитано и безразличностью, бескрайней, леденящей душу эгоистичностью и лицемерием. Любовь разрушает. Она — яростный огонь, который согревает тебя, а потом сжигает, превращая в золу, серую и остывшую. Я задыхаюсь, я стону и корчусь от боли. Потому что я это умею и я к этому привыкла. Боль. Боль. Боль. Это слово выжжено в органе между ребер, закрытое грудиной и легкими. Оно так лихорадочно бьется в конвульсиях, и я не могу ему помочь, утихомирить или спасти. Я умираю от сердечной недостаточности. Кажется сердце не в состоянии гонять кровь по моему организму с такой скоростью, мозг лихорадочно посылает сигналы рукам и ногам, а они немеют, и я падаю грузным мешком на кровать, сворачиваясь в позу эмбриона, как и маленький человечек внутри меня.
Мне так хотелось спасать людей, но спасти саму себя я не смогла. Я никогда не смогу стать счастливой, никогда не смогу полюбить простой и искренней любовью, без боли, которую она приносит в осадке после себя. Тот страх покоился где-то внутри, лежал камнем на дне, но сейчас он настиг меня, прижал к полу и смотрит как я им захлебываюсь.
Осознание ошибки накрывает меня огромной волной, подобно цунами. В памяти всплывает наш с ним диалог, когда он познакомил меня с друзьями.
— Я правда отпустила это. Но иногда, так накатывает, что даже дышать сложно становится. Эти воспоминания как цепи тянут меня вниз, и я снова падаю. — шмыгаю носом, я начинаю плакать. — Так долго работала с этим, а все равно даю слабину. Есть какая-то брешь и я не знаю кем или чем ее заткнуть. — закусываю губу, стараюсь себя контролировать, чтобы не расплакаться как белуга. Слезы стекают по щекам, а я злостно их утираю. — Если бы я могла стереть какой-то момент в своей жизни, то стерла бы все воспоминания, связанные с Матвеем. Не могу это выносить... Слишком больно.
— Это ведь нормально, что ты чувствуешь. Что плачешь, что вспоминаешь, что больно. Это делает тебя человеком. Кому-то достаточно месяца чтобы жить дальше, кому-то год, кому-то десятилетия. — он выдыхает дым и собирается с мыслями. — Возможно, я скажу то, что тебе уже говорили раньше и для тебя это уже как заезженная пластинка, но пойми, нет ничего постыдного в том, что ты попробуешь жить дальше. Я просто понимаю то, о чем говорю. После своего дерьмового прошлого, я продолжаю жить дальше, хотя думал, что проще вскрыться и мучения кончатся. Но как только впустил в свою жизнь простое понимание, что я не должен жить ради чего-то или кого-то, я действительно начал жить. Я захотел жить.
— Это... Это немного другое. — шепчу ему я.
— Нет, это тоже самое. — возражает мужчина. — Ты живешь воспоминаниями, чувствуешь вину перед ним, тебе стыдно двигаться дальше. Ты переламываешь себе кости, мучаешься и страдаешь. А могла бы просто жить для себя. — он тушит сигарету в пепельнице. — Думаю, он был бы рад.
Он был бы рад. Был бы?
Он был бы в ярости! Посмотри на себя, Василиса, что ты делаешь с собой! Ты душишь себя собственными руками, самобичевание стало вредной привычкой? Даже сигареты и алкоголь кажутся ерундой, ведь привычка накладывать на себя руки худшая перспектива в мире. Ты погрязла во всем этом, забыла, как выглядит солнце, ведь вокруг тебя сплошная тьма, пронизывающая каждую клетку твоего существа. Так зарождается клиническая депрессия, крайняя точка невозврата, которая с легкостью приведет тебя к суициду.
Вот бы никогда не встречаться с Мироном. Это разрывает меня. Сжимаю простыню, кричу в подушку. Пропадаю. Исчезаю. Забываю. Я хочу уйти. Хочу... Но не могу.