Глава 22
Даша
Меня до сих пор трусит.
Делаю воду в душе погорячее, веду пальцами по волосам, зачесывая их назад, закрываю глаза и подставляю лицо под тропическую лейку. Агрессивно растираю ладонями предплечья.
Что это было сегодня?
В голове до сих пор крутится своя же собственная фраза о том, что мои родители будут против нашего с Малышенко общения. Я ведь ей вслух призналась, что мне это общение нужно, получается. Мне. С ней! Как же так?
Вонзаю зубы в уже и так покусанные за день губы, и хаотично соображаю, что же теперь делать? Как выйти из этой ситуации? Что она обо мне подумала? Посмеялась, наверное. Решила, что ее глупый план работает. Не зря же снова хотела поцеловать. Не зря.
Всхлипываю от накатившего бессилия. Кажется, я окончательно запуталась. Заигралась. Вступила все-таки с ней в эту дурацкую игру, из которой вряд ли смогу выйти победителем. Нужно дистанцироваться. Срочно. Навсегда. Какой-то год. Причем учебный. Восемь месяцев и все.
Выплевываю попавшую в рот воду, закручиваю вентили и поток воды тут же прекращается. Переступаю бортик ванны и тянусь за полотенцем, обматываюсь белоснежной тканью и упираюсь ладонями в раковину. Провожу ладонью по запотевшему зеркалу, чтобы увидеться свое отражение.
Губы красные, глаза будто немного слезятся, но при этом, отдают каким-то легким сумасшествием.
Мы вернулись в отель час назад. После минут двадцать слушали нотации Марты Витальевны. Малышенко порывалась уйти сразу, ей было плевать, она откровенно издевалась над классной в разговоре и всем видом показывала, что ей все равно. Она хотела уйти, но почему-то осталась стоять рядом со мной.
Как только классная отправила нас по номерам, заявив, что на ночную экскурсию по городу мы не едем и остаемся сидеть в отеле, мне позвонила мама. Мы разговаривали недолго, она никак не могла понять мой поступок, оказалось, что для нее очень дико, мое стремление поддаться порыву. Она не ругала, говорила спокойно, пыталась выяснить, почему я так поступила, спрашивала про Малышенко. Намекала на то, что возможно мы встречаемся, и если это так, то я просто могу честно ей в этом признаться. Я отнекивалась, содержательного разговора не получилось.
Выхожу из ванной и завернувшись в отельный махровый халат, забираюсь на кровать. На улице уже стемнело и даже включили ночную иллюминацию. Из окна отеля открывается шикарный вид на Невский проспект.
Класс через час выезжает на ночную экскурсию по городу. Мы с Малышенко за свой побег остаемся в отеле. К тому же если мы из него выйдем, то сразу же вернемся в Москву прямиком к родителям, потому как классной не нужны все эти проблемы. Марта была настроена очень решительно, а домой я пока возвращаться не хочу. Мне нужно еще немного времени, чтоб решиться на разговор с мамой и папой.
Включаю висящую на стене плазму, а потом запускаю влог любимой блогерши. Особо не смотрю, больше слушаю и занимаюсь своими делами — тупо лежу на кровати и залипаю в телефон. Листаю ленту, а потом осознаю, что какого-то черта уже минут двадцать тусуюсь на страничке Вилки. Рассматриваю фотки, короткие видео, и опять кусаю губы. Перед глазами почему-то сразу встаёт ее татуировка. На спине.
Я была под впечатлением не только этим. Не хочется признаваться, но ее объятия и желание поцеловать, все это тоже меня очень тронуло. Сердце моментами трепещало.
Ужасаясь происходящим, блокирую телефон и откидываю его в сторону. Вскакиваю с кровати, натягиваю велосипедки, топ, а поверх длинную футболку. Слышу шум в коридоре, это точно наши идут на экскурсию. Вряд ли кто-то из гостей отеля будет так же громко орать.
Какое-то время неподвижно сижу в кресле, подтянув колени к груди. Прислушиваюсь к шагам за стеной. Там номер Малышенко. Навязчивые мысли о том, что она там сейчас делает, не покидают. Почему я вообще о ней думаю?
Губы огнем горят и макушка. Я словно до сих пор чувствую тепло ее дыхания. Зажмуриваюсь и раскачиваюсь из стороны в сторону, полностью теряя ориентацию в пространстве. Со мной никогда не случалось ничего подобного. Я не испытывала такого насыщенно спектра эмоций, которые не могу идентифицировать. Путаюсь в них. Не могу разобрать, что хорошо, а что плохо…
Когда в дверь стучат, вздрагиваю и вжимаюсь в кресло сильнее. Ни за что с него не поднимусь и не пойду открывать. Ни за что. Я ведь знаю кто за дверью. Чувствую.
Стук продолжается около минуты, я успеваю выдохнуть в тишину, прежде чем мой телефон взрывается громкой мелодией. Это Малышенко.
Забираюсь на кровать, сжимаю телефон в ладони и тут же сбрасываю звонок.
— Открой дверь, Даша. Дело есть.
Хочется ответить, как в том мультике, но у меня отказали голосовые связки. Я молча пялюсь на дверь и только подкрадываюсь к ней в раздумьях. Если сейчас открою, пожалею, а если не открою, сгорю потом от любопытства, оно всегда было сильнее меня.
Открываю дверь и вижу перед собой Вилку в куртке.
— Ты серьезно собралась сидеть в номере? — она ухмыляется просканировав мой внешний вид взглядом и аккуратно отодвинув меня в сторону, заходит в мой номер.
— Нам же сказали сидеть тут…
— Слишком скучно. Поехали.
— Куда?
— Покатаемся по городу.
— Я не поеду, — пячусь, обнимая свои плечи. Волосы падают на лицо, немного загораживая обзор.
— Серьезно?
— Мне не нужны проблемы.
Малышенко прищуривается, смотрит мне в глаза, а потом расплывается в улыбке.
— Окей, тогда я останусь здесь, — стягивает с себя куртку.
— Я тебе не приглашала.
— Мне не нужны никакие приглашения.
Малышенко бросает свою куртку в кресло, скидывает кроссовки и проходит вглубь номера.
— Слушай, раз будем тут тухнуть, давай пожрать закажем? — поворачивается ко мне.
Нервно переступаю с ноги на ногу, совсем не зная, что делать в сложившейся ситуации. Выгнать ее, конечно. Точно.
— Я хочу побыть одна, уйди, пожалуйста.
— Посидеть в одиночестве и порыдать? Не, я должна присутствовать. Помнишь про наш уговор?
— Вот что ты ко мне пристала? — спрашиваю на выдохе. — Ты мне не нравишься и не понравишься. Просто смирись и уйди.
— Слушай, у них тут в рестике вроде норм еда, — меняет тему, делая вид, что вообще не слышал моих слов. — Ты что будешь?
— Овощи, — выдаю обреченно и забираюсь обратно в кресло.
Полчаса спустя, Ви доедает свой стейк, а я вяло ковыряю вилкой салат.
— Ты серьёзно не ешь мясо?
— Серьезно.
— Почему? — Малышенко сидит на моей кровати с тарелкой в руках.
— Мне жалко животных.
— А рыбу, значит, нет? — ухмыляется.
Отворачиваюсь.
— В детстве, когда я гостила у бабушки в деревне, стала случайной свидетельницей убийства бычка, которого впоследствии сдали на мясо. Меня не заметили, я притаилась за кустом черной смородины. Мне было восемь. С тех пор я не ем мясо.
Это события оставило неизгладимые впечатления…
Малышенко смотрит на свой стейк пару секунд, а потом снова насаживает отрезанный кусок на вилку и отправляет его в рот.
— Рыбу и всяких морских гадов тоже убивают, так-то. Даже людей, правда, их не едят, хотя есть некоторые племена, которые…
— Все, хватит, — останавливаю ее поток сознания. — Ты не первая такая умная, — закатываю глаза, допивая свой сок. — Меня вполне устраивает то, что я ем.
— Ладно, уговорила. Слушай, ты серьезно будешь всю ночь сидеть в номере?
— Да.
— Поехали в клуб. Или в бар.
Она серьёзно сейчас? Хотя о чем я? это же Малышенко. У нее и в профиле-то куча фоток и видео из разных тусовочных мест.
— Тебе нет восемнадцати. Разве несовершеннолетних пускают?
— Надо просто знать места, Даша. Тем более, ты сама сегодня созналась, что тебе нравится наше общение.
Ви вырисовывает на губах хитрую улыбку, а меня кидает в пот. Щеки тут же краснеют, и я совсем-совсем не знаю, как парировать ее слова.
— Хотя, ты знаешь, у меня есть предложение поинтереснее. Ты все еще хочешь татуировку?
* * *
Час спустя я стою у двери в тату-студию. Почему она работает ночью, даже не спрашиваю. Малышенко кому-то позвонила, и вот мы здесь…
Убираю за уши растрепавшиеся на ветру волосы. На мне распахнутое пальто, под которым надета все та же длинная футболка, широкие джинсы поверх велосипедок и кеды. Я быстро собиралась, настолько, что оставила свой телефон в номере. По поводу этого переживаю больше всего, потому что от Вилки можно ожидать чего угодно…
Невзирая на вполне себе нормально складывающиеся между нами отношения в этом городе, я не доверяю ей как настоящему другу, несмотря на то, что мое подсознание, кажется, очень этого хочет.
Я приехала в это место из все того же любопытства. Посмотреть вживую на тату-студию, полистать альбомы с эскизами, ведь прикоснуться к живущей здесь атмосфере я мечтала очень давно. Тем более мы с Малышенко сошлись на том, что татуировку будет делать себе она. А я просто понаблюдаю.
Наверное, это и стало решающим фактором моего согласия. Я вроде как загляну теперь в таинственный для себя мир, который очень меня будоражит.
Снимаю пальто, вешаю его на плечики, пока Ви здоровается с парнем, который, видимо, и будет бить ей тату. Он высокий, с забитыми рукавами, а по их легкому с Малышенко общению понятно — знакомы они давно. Смеются, пожимают руки, бьют друг другу по плечу.
Переминаюсь с ноги на ногу, чувствуя себя немного лишней.
— Давид, — парень взмахивает рукой. Представляется мне.
— Это Даша, — отвечает за меня Малышенко и начинает стягивать с себя футболку.
Сразу же отворачиваюсь. Рассматриваю интерьер. На удивление, здесь никакой не подвал с приглушенным светом, как мне всегда казалось. Такая приличная студия, а судя по коллекционным фигуркам на полках и тому, во что одет Давид, — ценник здесь явно сильно выше среднего. Хотя глупо было думать, что Ви пойдет «забиваться» в подвал.
— А можно я посмотрю? — беру в руки папку с эскизами.
— Конечно, — кивает Давид и параллельно проводит манипуляцию с иглой и машинкой. Ви уже улеглась на кушетку.
Сажусь в кресло у противоположной стены в кабинете, где, собственно, и будет происходить весь процесс.
Перелистываю страницу, а потом замираю, немного даже приоткрыв рот.
Давид принимается за работу. Насколько я поняла, они набивают какие-то иероглифы. Малышенко сказала, что это дело пятнадцати минут, но меня все равно завораживает.
Моргаю и перевожу взгляд на эскиз в папке. Это опадающее дерево, а под ним — девушка на качелях. Совсем одна. Последние дни я чувствую себя так же одиноко…
Чувствую ее печаль всем сердцем. Становится грустно. Когда я успела остаться совсем одна? Раньше вокруг меня всегда были люди, а домой я летела на крыльях. Теперь же все кардинально поменялось.
В моей жизни нарисовалась Ви, и все будто пошло наперекосяк. Я понимаю, что Малышенко не связана с моими домашними проблемами. Чистое совпадение, но мозг все равно приплетает ее появление в нашей школе даже к неурядицам у меня дома.
Не знаю, сколько времени я рассматриваю рисунок, впав в рассуждения о собственной жизни, но в какой-то момент слышу прямо над ухом:
— Понравилась?
Вздрагиваю. Поднимаю голову. Виолетта нависает надо мной, упираясь ладонью в ручку кресла.
Несколько раз подряд рассеянно киваю, не сразу даже замечая, что она до сих пор без футболки.
— Дав, ты же временные делаешь? — спрашивает Ви.
— Только если сильно надо.
— Очень сильно. Да? — снова смотрит на меня, а потом забирает из рук папку, направляясь с ней к Давиду.
Впиваюсь пальцами в ручки кресла. Она серьезно? Временное тату? Как же я сама раньше не додумалась? Мгновенно воодушевляюсь.
— Правда? Можно сделать временную картинку? — поднимаюсь с кресла и иду к ним.
Малышенко вальяжно закидывает руку мне на плечо, бросив альбом на кушетку.
— Раздевайся, Добренко.
Ее вкрадчивый шепот прямо мне на ушко вызывает неконтролируемую волну мурашек.
— Шучу.
Ви улыбается, убирает руку и тянется за своей футболкой, в два движения натягивает ее на себя.
— Дава может все, — наконец-то отвечает на мой вопрос. — Думай где.
— На руке, — вытягиваю правую вверх запястьем. — Вот тут, — касаюсь пальцами кожи чуть ниже сгиба локтя. — Наверное. А ты бы где сделала? — спрашиваю Вилку.
— Если рассматривать конкретно тебя, не думаю, что ты оценишь мою идею, — ухмыляется, а я понимаю, что она смотрит на мои бедра.
— Дура, — забираюсь на кушетку.
Правда, меня с нее сразу сгоняют и просят пересесть на стул рядом.
— Простите, — бормочу немного сконфуженно.
Пока Давид распечатывает уменьшенную версию эскиза и переводит контур на мою руку, у меня алеют щеки. Несмотря на то, что никто ничего мне не собирается набивать, я все равно волнуюсь, а когда сорок минут спустя мы с Вилкой едем в такси, не могу перестать рассматривать свою картинку.
— Это очень круто, — улыбаюсь. — Спасибо. Я, честно, даже не задумывалась о том, что можно сделать временную. Это так здорово, — в сотый раз сую ей свою руку, показывая рисунок. — Очень красиво.
Сталкиваемся взглядами. Виолетта кивает. Кончики ее губ заостряются в подобии улыбки буквально на мгновение.
Я больше не думаю о том, что о нашем очередном побеге могут узнать. А еще чувствую тепло в груди. Его там очень и очень много. Впервые за последние дни мне хочется искренне улыбаться.
Я и улыбаюсь.
Малышенко, правда, очень странно реагирует. С каждой минутой становится все более мрачной и задумчивой. Может быть, у нее что-то случилось? С сестрой? Я неглупая и лезть с расспросами на такую щепетильную тему никогда не решусь, но эта ситуация многое объясняет. По крайней мере, я теперь частично понимаю, почему Ви такая.
Когда такси останавливается у отеля, я вылезаю на улицу и делаю широкий шаг к ступеням, Ви хватает меня за руку. Сжимает ладонь в своей.
— Ты чего? — ловлю ее взгляд.
— Я… В общем… Я сваливаю, Даша.
— Куда?
Стою перед ней и как дура хлопаю глазами, совсем ничего не понимая.
— Пацаны здесь знакомые позвали к себе. Школьные поездки и все эти экскурсии не мое.
— Ты просто уедешь? А как же Марта? Родители? Она же им…
— Им без разницы, где я. А проблем в школе, как ты уже поняла, у меня тоже не будет.
— Поняла, — снова киваю, закусив нижнюю губу. — А я? Меня, получается, накажут за то, что я опять с тобой уехала? — перехожу на шепот. — Марта точно устроит скандал…
Ви хмурится. Оглядывается на все еще стоящее позади такси. Улыбаться мне больше не хочется.
— Можешь поехать со мной, — предлагает секунды спустя.
— Нет, — мотаю головой. — Пойду в номер, — бормочу еле слышно, окончательно сникая. Не знаю, почему это происходит, но оно случается, и я вновь чувствую себя одиноко.
Аккуратно высвобождаю свою руку и направляюсь к отелю. Тянусь к дверной ручке и всхлипываю. Нос жжет от подступающих слез.
Ну что же такое? Подумаешь. Ничего ужасного не произошло. Ничего.
Оказавшись в лобби, иду к лифту. Когда створки разъезжаются в разные стороны и я захожу внутрь, слезы по моим щекам уже катятся градом. Прилипаю спиной к боковой стенке, нажимая на кнопку своего этажа.
Ви забегает в лифт в последний момент. Впивается в меня глазами, а потом резко тянет на себя. Двери схлопываются.
— Ты снова ревешь, — выдает, часто дыша. Ее губы в этот момент почти касаются моих.
Волнение охватывает и тело, и душу.
— Я…
Договорить она не дает. Обрушивается на мои губы поцелуем.
Закрываю глаза. Дыхание перехватывает.
Тело охватывает мелкая дрожь. Виолетта оттесняет нас в угол, так что при входе в лифт люди теперь увидят лишь ее спину. Она продолжает меня целовать. Мягко, но с напором.
Чувствую себя дурочкой. Это так странно. Мне хочется ответить ей, но целоваться я не умею. Просто подставляю свои губы. Позволяю себя целовать и, кажется, даже не дышу. Чувства обостряются до предела. Я каждый шорох слышу, а каждое прикосновение не просто обжигает, оно разъедает кожу до кости. Меня все еще слегка потряхивает. Я дрожу и, кажется, окончательно теряю ориентиры.
Хватаю воздух ртом, когда она отрывается от моих губ. Заглядываю ей в глаза.
Почему она не уехала?
Ви касается большим пальцем моей щеки, стирает с нее слезы, а у меня сердце вот-вот выпрыгнет.
— Что ты делаешь? — едва нахожу в себе силы, чтобы разомкнуть губы и задать ей этот вопрос.
Я слышу, как двери в кабинке снова распахиваются, но мы обе не спешим из нее выходить.
— Целую тебя. Я же обещала, что снова это сделаю, если ты заплачешь.
Она переходит на шепот, кажущийся мне громким. Комфортна сейчас лишь тишина, звуки нашего дыхания и стук сердца.
— Зачем?
Спрашиваю, а сама боюсь услышать ответ. Я не верю ее словам. Сопротивляюсь каждому. Но сильнее всего я боюсь себя. Вот этих странных, абсолютно непонятных чувств, что я к ней, как оказалось, испытываю. Ее слова про то, что она хочет уехать, выбили почву у меня из-под ног. Они словно лишили равновесия.
Я так же не знаю, почему почувствовала радость, когда увидела ее в кабинке лифта. Но она прошлась по моему телу волной. Насквозь. Такая яркая, теплая. Слезы подсохли…
— Я уже говорила, Даша. Ты. Мне. Нравишься.
Замираю. Наверное, мое сердце в этот момент тоже останавливается. Шум крови в голове становится невыносимым. Пульс долбит по вискам, ладони потеют.
Виолетта продолжает смотреть мне в глаза. Она точно гипнотизирует, иначе как объяснить то, что я не могу отвести от нее свой взгляд? Как же?
— Ты красивая, добрая, самая добрая. С тобой можно говорить обо всем. Можно молчать. Ты моя противоположность, Даша. Абсолютная. Это дико. Это так странно. Я не могу объяснить, почему так происходит, — уголки ее губ заостряются в улыбке, — но первый человек, о котором я думаю, когда просыпаюсь, ты. Ты же — моя последняя мысль, когда засыпаю…
Она проговаривает это так четко, все тем же шепотом, а у меня ноги подкашиваются. Рассматриваю ее. Пытаюсь уличить во вранье, докопаться хоть до какой-то мелочи, но не выходит. Все, что я вижу, это ее безумные глаза, на фоне которых я чувствую, что ее рот озвучивает правду.
— Ты так сильно меня раздражаешь, — продолжает, транслируя свои эмоции. Их много. Я впервые понимаю, что она живая. Виолетта Малышенко — живой человек, у которого есть чувства и мысли. — Так сильно волнуешь. Не вписываешься в мой мир, потому что хорошая, справедливая и так много улыбаешься… Сначала мне казалось, что ты притворяешься. Нельзя быть такой. Просто невозможно, Даша. Но ты есть. И ты где-то здесь, — берет меня за руку и прижимает наши ладони к своему сердцу под распахнутой курткой. — Мне казалось, что лучше и проще тебя оттолкнуть, чем принять то, что я к тебе чувствую.
Моргаю. Хватаю носом воздух.
— Я… — выдаю какое-то шипение вместо слов.
— Прости, — зарывается пальцами в мои волосы, вынуждая прислониться затылком к стенке лифта. — Мне было стыдно за то, что произошло тогда в доме с собаками. Страшно за тебя. Стыдно за себя. Это не оправдания. Это… просто… — частит словами.
Она касается губами моей щеки, виска. Крепче прижимает к себе и замирает. Я тоже замираю, не знаю, сколько мы так стоим. Сколько я перевариваю ее слова. Сколько людей успевает зайти и выйти из лифта, но в какой-то момент заслонка в душе отходит в сторону и я боязливо прижимаюсь щекой к ее груди, проскальзываю ладонями ей под куртку и обнимаю.
Это так странно. Обнимать ее. Чувствовать так близко. Пропитываться запахом ее туалетной воды…
Все это со мной впервые.
Дрожь медленно отступает. В какой-то момент я возвращаю свои руки ей на грудь, собираю ткань футболки в кулаки и крепко их сжимаю, продолжая прижиматься к Виолетте всем телом.
— Я не чувствую к тебе того же, — произношу так тихо, что сама себя еле слышу. Бормочу в ямочку у ее ключицы.
Она слышит. Знаю, что слышит. Стискивает меня сильнее. Просто вдавливает в себя так, что пошевелиться становится невозможно.
Я, наверное, вру. Ей. И себе тоже. Но пока и правда не чувствую. Не чувствую это так, как должно быть. Правильно.
— Ты меня обижала. Много-много раз, Вилочка, — запрокидываю голову. Ловлю ее взгляд. — Разве после такого можно тебе верить?
Она слушает меня. Смотрит пристально. Выражение ее лица ничего не выражает. Там словно нет чувств. Разочарования, непонимания, злости или спокойствия — их нет. Маска какого-то бездушного безразличия. А может, она просто притворяется такой? Бесчувственной. Холодной. Я же сейчас услышала столько приятных, хороших слов.
Двери лифта в очередной раз разъезжаются, и, судя по голосу у Виолетты за спиной, мы оказались на нашем этаже.
— Прекрасно, — выдает классная. — Нашлись.
Сжимаюсь на автомате. Чувствую свою вину, меня с ног до головы заливает стыдом. Щеки краснеют. Упираюсь Вилке в грудь ладонями. Отталкиваю ее от себя и отскакиваю в сторону.
Марта Витальевна проходится по мне строжайшим взглядом, который ничего хорошего априори не обещает.
— В мой номер, обе. Живо! — командует, и я пулей срываюсь туда.
Чуть позже замечаю, что Ви не спешит, идет себе вальяжной походкой, сунув руки в карманы куртки, позади Марты.
В своем номере классная устраивает нам словесную выволочку, звонит моей маме, прямо ночью. Жалуется, преувеличивает, я даже рта не успеваю раскрыть, как они решают, что завтра утром мама прилетит сюда за мной, потому что класс остается в Питере еще на два дня. Это вроде как коллективное решение — остаться здесь еще, но брать ответственность за меня и Малышенко с нашими выкрутасами, с ее слов, она не намерена.
— Доигралась? — обращается ко мне, сбрасывая звонок моей маме. — Я тебя предупреждала, Даша. А ты, — переводит взгляд на Вилку, — номер отца диктуй, живо.
— А у вас разве нет?
Вила расплывается в улыбке. Бросает классной вызов.
— Подерзи мне еще тут!
— Да нужны вы мне. Номер отца есть у Орлова. Можете позвонить ему, ночью, — предлагает все с той же ухмылкой. — Он, может быть, поделится.
— Ладно, — Марта зло выдыхает. — Завтра с тобой разберемся. А сейчас отправляйтесь в свои номера и до утра носа оттуда не показывайте.
Как только она это произносит, я сразу же бегу к себе и начинаю звонить маме, чтобы все объяснить. Мы говорим больше часа, наверное. Отца дома нет, он прилетит завтра вечером из небольшой командировки, и я не знаю, радует меня это или расстраивает. К концу разговора у меня вроде как получается объяснить маме свой порыв к этому бегству. У нее в голове, конечно, не укладывается мое поведение. Раньше я так не делала, но, если честно, я пользуюсь разрешением Вилки и в конце концов просто сваливаю все на нее… Что вроде как это она меня уговорила, подбила и все в таком духе.
Сбросив звонок, забираюсь под одеяло в топе и велосипедках. Щеки до сих пор горят, я невольно вспоминаю все, что произошло в лифте, и меня снова пронизывает то странное чувство тепла и спонтанной радости.
Улыбаюсь и падаю лицом в подушку, вторую сгребаю под себя. Зажмуриваюсь и в десятый раз прокручиваю в голове слова, прикосновения, поцелуи. Все до мельчайших деталей.
Долго не могу уснуть. Кручусь, тру щеки периодически, раскрываюсь и накрываюсь одеялом от резко вспыхивающего, и так же резко угасающего жара. Вообще, вот это ощущение, что Ви все это время за стеной, жутко нервирует. Вырубает меня только под утро.
Мама прилетает самым ранним рейсом, поэтому, когда я собираюсь на завтрак и открываю дверь, чтобы выйти из номера, сталкиваюсь с ней лицом к лицу.
— Привет, — бормочу виновато.
Еще ни разу в жизни ей не приходилось из-за меня вот так срываться.
— Ну привет, — мама вздыхает.
— Прости меня, — бормочу, а потом крепко-крепко ее обнимаю. Слезы наворачиваются на глаза тут же.
— Ну все-все, — мама ободряюще гладит меня по спине. — Собирай чемодан, билеты я уже взяла.
— Есения Альбертовна! — Марта как раз выходит из номера Малышенко. — Доброе утро.
— Доброе. Приношу извинения за Дашу. У нее сейчас не самый простой период.
— Ну конечно, — Марта кривит губы. — Как в лифте обжиматься, так период самый подходящий, а как соблюдать правила, сразу непростой.
Мама на слова классной никак не реагирует. Я же отвожу взгляд. Стыдно. Ви в этот момент тоже выходит из номера и, заложив руки в карманы, проходится по всем нам взглядом. На мне его задерживает. Если бы не люди, она бы мне, наверное, шею свернула. Столько у нее в глазах злости, разочарования и… Обиды.
— Здрасьте, — кивает моей маме.
Она в ответ ее очень внимательно рассматривает.
— Здравствуй.
— Так, ты, — Марта тут же обращается к Вилке, — сама тогда звони родителям, пусть они тебя забирают. Слышишь? С меня хватит. Издеваться над собой я не позволю!
— Я могу уехать сама.
— Звони родителям!
— Не буду я никому звонить. Че пристали?
— Я заберу ее в Москву с нами, — вмешивается моя мама, — под мою ответственность.
Марта пару секунд раздумывает, а потом соглашается. Ви ее и правда уже достала.
— И что ты на меня смотришь? Иди чемодан собирай, — снова мама, только теперь Вилке. — Даша, ну ты-то хоть не тормози.
— Ага, — спохватываюсь и забегаю в номер.
Малышенко полетит с нами? Божечки, она так посмотрела на меня сегодня, словно прокляла. Она ведь вчера душу передо мной вроде как вывернуал, а я сбежала. Еще и в ЧС кинула, испугалась, что ночью будет писать.