ЦУГЦВАНГ

14 марта, суббота

Утром меня разбудил звонок. Неизвестный номер. Звонили на рабочий телефон. Что ж, это наверняка новый заказ, хотя я не ожидал так рано. Бывает, что звонки поступают даже раз в неделю, но обычно это связано с выборами, экономическим кризисом — который, по мне вообще никогда не заканчивается — и другой подобной ерундой. Стараюсь не встревать в эти разборки. Слишком рискованно. Поэтому занимаюсь более бытовыми заказами, а они появляются не так часто, между одним и другим может пройти два, три, а то и четыре месяца. Вот почему этого звонка не ожидал. Но работа есть работа, даже в свой выходной, когда все честные люди могут выспаться, поваляться в постели, потянуться и поглазеть в потолок, мне приходится вставать.

Заказчиком оказалась женщина, представилась Вероникой. Назначила мне встречу в ресторане, название которого я не знал, поэтому решил перестраховаться и предложил ей другое место — Центральный парк. Она покорно согласилась и пообещала быть там через два часа. Вероятно, хочет привести себя в порядок. Сам же я принял контрастный душ и позавтракал яичницей.

С двадцать минут просидел в парке на третьей лавочке после сцены. Тут все хорошо видно. Правда рассматривать особо было некого, везде родители с детьми, смеющиеся подростки и пожилые пары. Погода радовала, кажется, что еще чуть‐чуть и наступит весна; однако дул северный ветер. Или северо‐западный. Неважно.

Вероника пришла минута в минуту, отыскала назначенную лавочку. На ее лице блуждало волнение. Я смог ее хорошо разглядеть, пока она сидела рядом, ломала руки и подбирала нужные слова. Не имею привычки начинать диалог первым, все же не я рано кому‐то звонил в выходной и предлагал (я бы даже сказал — требовал) встречи. Кивнуть в знак приветствия — пожалуйста; а вот первым завязать разговор — никогда. Вероника на десять лет меня старше, не меньше точно, ухоженное лицо, которое способно привлекать мужчин, сделанные губы, но они ничуть не портят ее общий вид. Норковая шуба, фирменная сумка, мельком заметил телефон последней модели.

На мой взгляд, прошло минуты три, если не пять, как мы сидели в тишине. Странно. То есть храбрости позвонить ей хватило, а поговорить тет‐а‐тет уже боится. Я не выдержал:

— Муж?

— Что? Ах, нет. Нет, муж. Пасынок.

Ее голос дрожал. Мне даже самому стало неловко. Неужели я произвожу впечатление кровожадного маньяка или сумасшедшего психопата?

— Сколько? — снова я задал вопрос.

— Мне нужен несчастный случай.

— О, нет. Я не работаю с несчастными случаями.

— Сколько вы хотите?

— Вероника, я, по‐моему, четко сказал, что не работаю.

Она нахмурилась, будто придумывала новое предложение.

— Откуда у вас мой номер?

— Мне вас посоветовали, — прокашлявшись, ответила та.

— Я понимаю. В Интернете объявления не размещал. Кто конкретно рассказал обо мне?

И она назвала имя того самого человека. Его я знал и прекрасно, так как около года работал на него вместе с его людьми. Довольно серьезный мужчина, бизнесмен, проворачивающий немыслимые махинации, а прикрывается тем, что держит сеть ресторанов. Платил мне прилично. Отчасти я даже догадывался, почему так себя ведет Вероника; она женщина — это раз, а два — боится либо сделать что‐то не то, либо сказать, ибо тем самым может подвести и того человека, а он‐то привык снимать головы с плеч; или подвести меня. Все прекрасно знают, что если я пойду ко дну, то прихвачу с собой всех остальных. Поэтому мне желательно оставаться на плаву.

— Зачем вам нужен несчастный случай? — снова спросил я, чтобы избавить хотя бы себя от этой напряженной паузы.

Она мне попыталась привести какие‐то аргументы, что в один миг проиграли здравому смыслу. Она считает, что это не вызовет подозрений. Я сомневаюсь. Вероника предложила подстроить естественную смерть. Ну это совсем бред. Разве это будет менее подозрительнее? Что молодой, здоровый парень, который ни на что не жаловался, вдруг откинет копыта. Будет вскрытие, разбирательство... Это не нужно ни мне, ни ей, ни тем более ее пасынку. Я предложил его просто устранить. Спишут на исчезновение, даже на таинственное исчезновение. По мне, эта идея более, чем просто хорошая.

Но Вероника еще долго думала.

И мы условились на «громком убийстве». Я без понятия как ей пришло это в голову, но и не важно. Это даже интересно. Стоит выбрать подходящее место, свидетелей; может даже людное место. Давно я не играл в снайпера. Так и быть, согласен.

Она мне дала фотографию пасынка, которого звали Михаил Трельбицкий, рассказала о его увлечениях, друзьях, часто посещаемых местах. Получив необходимую информацию, обсудили цену. Изначально я подумал о трехстах пятидесяти тысячах, за обычного паренька это приличная сумма. Оценив заказчицу, убедился, что эта сумма ей доступна, но из‐за решения сделать все публично накинул еще сотку. Та согласилась.

— Вероника, половину вы переведете вот на этот счет в течении ближайших шести часов, вторую половину наличными передадите мне после выполненного заказа.

— Я согласна.

За время нашего общения она осмелела, стала раскованно себя вести, даже ухмыляться. Мне стало не по себе из‐за того, что она пыталась меня изначально провести, разыгрывая из себя даму, которой все кажется жутким и страшным. Она словно проверяла меня, насколько я хорош как профессионал.

Раньше говорил себе, что ненавижу работать с женщинами, так и сейчас повторю это. С женщинами просто невозможно работать, тем более киллеру.

15 марта, воскресенье

Для врачей я являюсь пациентом, для продавцов — покупателем, для адвокатов — клиентом. А у меня есть заказчики. Собственно, все вышеперечисленные люди могут у меня заказать человека. Заказать.

Обычно заказывают пиццу или такси, заказывают в кафе чай или заказывают вещи в Интернет‐магазинах. Одежду, обувь, технику, аксессуары или что‐то подобное. Но у меня ведь тоже заказывают. Чужие жизни. То есть человек, которого по каким‐то причинам планируют устранить, — я предпочитаю называть его «целью», — становится ничем иным как вещью. Просто субстанцией, которая в какой‐то момент исчезнет.

И я выполняю роль доставщика, ведь заказ нужно еще и доставить. Честно говоря, не все требуют, чтобы я им принес тело в доказательство того, что выполнил свою работу. Ну как, ни то что не требуют, они не хотят и не желают видеть свой заказ. Хотя это неправильно. И странно. При заказе пиццы, все ждут ее, горяченькую, с расплавленным сыром, с ароматом итальянских трав, чтобы наконец‐то приступить к трапезе. Так же и с новыми кроссовками из Интернет‐магазина. Их ждут, чтобы увидеть, примерить, оплатить заказ и дальше ходить в обновке в спортзал. Вы же позвонили, заказали, заплатили, извольте и принять. Все должно быть по канону. Нет, отказываются. Эти самые псевдозаказчики — не все, конечно, но большинство, — даже с трудом смотрят на фото в знак доказательства. Тоже странно. Они что, разве не представляли исход, когда делали заказ?

Некоторые просят видео — пожалуйста. В основном это происходит в те моменты, когда заказчик просит устранить тело. Не доверяют эти люди мне. Хотя я и не обижаюсь, это ведь способ проследить, чтобы киллер сработал чисто. И это понятное дело.

Были заказчики, что приезжали лично проверять, но на моей памяти их было всего трое. А нет, четверо. Было время, работал на одного серьезного типа, так целой бригадой выезжали за целью. А так называемый босс все контролировал.

Мне же привычно работать одному. Себе доверяешь больше всего, и вряд ли кого‐то подпустишь к своей работе. Тут нужна уверенность и в себе, и в напарнике, а напарники обычно идиоты.

Да и напарник хуже друга. Ваши отношения основываются на тотальном доверии, он знает о тебе все. Это же ужасно.

Остался лишь один человек, который знает обо мне куда больше, чем требуют приличия — это Джерри. Мы расстались очень много лет назад, я даже не думал, что когда‐нибудь увижу его снова. Живым.

Он, можно сказать, воспитал меня. Все, что есть сейчас во мне — это его знания и опыт, которые с потом и кровью перешли мне.

Мы встретились с ним, когда мне было семнадцать лет.

В шестнадцать я попал в плохую компанию, которая завладела сразу моим неокрепшим и слегка сломанным разумом. Я повелся на их «дружелюбность», тогда они льстили мне и восхищались моим весьма неблагородным поступком, который я совершил февральским днем. Они громко скандировали мое имя, возводя в некий объект поклонения, мол, все они хотят быть такими же сильными, смелыми и бесстрашными, как я. Они чхали на мою сломанную жизнь, они видели во мне то, чему поклонялись всю свою жизнь — жестокость и хладнокровие. Я был опьянен этой «славой». Подпитывал ее тем, что вместе со старшими ребятами «воспитывал» подрастающее поколение, обводили вокруг пальца дежурных полицейских, удачно воровали, курили, пили, вели образ жизни, который тогда мы называли «свободой». Но в нем не было ничего, кроме грубого запаха дешевых сигарет, кислого и приторного пива, вечной головной боли, приступов ярости и нехватки чего‐то большего.

Каждую ночь я видел картину того февральского дня, просыпался и не мог заснуть после кошмара. Перед глазами стояли родители, которые умоляли меня все бросить и попытаться исправиться, а я ненавидел этот мир, окунаясь все больше и больше в глубину ненависти, захлебываясь в идее о мести. До дрожи в пальцах я жаждал ощутить в руках холодную рукоять пистолета, нажать на спусковой крючок и выпустить столько патронов, сколько смогут изгнать из моей головы ощущение никчемности, одиночества, бездарности. Я хотел стать тем, кто положит конец аду, который распахнул свои врата в тот февральский день.

Меня спас Джерри. Мы встретились, когда я был уже на грани, в глазах пылала жажда мести. Он обуздал меня, мой характер и мои мотивы. Рядом с ним я чувствовал себя маленьким и глупым щенком, который все никак не может приучиться к поводку, который упирается в ошейник задними лапами и пытается стащить с шеи, который мотает головой в надежде скинуть с себя намордник. Со временем я почувствовал в себе силу и разум взрослого зверя, который способен размышлять рационально, а не идти на поводу у своих инстинктов и необоснованных побуждений. Я был выдрессирован.

Не знал чувства страха, сожаления и сочувствия. Имел свой принцип — ты честен перед собой и перед другим. Ты знаешь, что убиваешь, имей смелость показать это и другому. Вы лишь вдвоем. Зверь и жертва. Ты и цель. Только глаза в глаза. Никакой снисходительности. Беспристрастно. Глаза в глаза.

Но не все такие, как я. Многие считали нормой нападать из‐за угла. Нападать из‐за спины. Я никого не подпускал за спину. Вхожу последний. Выхожу последний. Очень настороженный пес. Всегда ухо востро. Идеально отточенные движения. Самооборона. Я — это самое важное. Моя жизнь ценнее. Эгоистичное начало. Инстинкт самосохранения.

Единственный раз я пренебрег принципом — впустил за спину Джерри. И не боялся, что придется вынимать нож, посаженный между лопаток. Мы два с половиной года работали вместе, плечом к плечу. Были напарниками. Доверяли друг другу больше, чем себе. Это был самый невероятный опыт дружбы в моей жизни, который имел гриф «секретно» и никогда не подвергался сомнению. Я был предан Джерри до последнего вздоха. И наше с ним расставание казалось мне концом света. Будто бы я снова потерял отца. Я был брошен в море со скалы, в свободное плавание, я хорошо плавал, но на секунду забыл, как это делается. Теперь мне пришлось полагаться на самого себя. Мы потеряли связь с Джерри, когда мне и не было двадцати. И все по моей вине. И все по моей глупости. Я подставил его. А в нашей работе, нельзя оступаться. Я знал, что если мои дни сочтены за решеткой, то его расплата за мой проступок настигнет гораздо раньше. Я был уверен, что его больше никогда не встречу, что на моей совести еще и гибель Джерри. Нет. Судьба сжалилась надо мной, она переубедила меня, показав призрак моего прошлого, которого я старался забыть из‐за чувства вины к Джерри.

19 марта, четверг

Что меня может вогнать в фрустрацию? Я думал, ничего. Ибо жизнь меня подковала и закалила. Но ошибаться свойственно даже мне.

Я готовил ужин, по телевизору фоном шли новости, которые я периодически слушал, когда говорили что‐то более‐менее важное. Главное, чтобы не говорили обо мне.

После очередного блока новостей пустили информацию о трехлетнем ребенке, которому срочно требуется операция — врожденный порок сердца. Родители не имеют возможности найти такую огромную сумму денег, поэтому просят помочь всех, кому небезразлична судьба ребенка. Всех, кто может помочь материально бедным родителям осуществить дорогостоящую операцию и дать ребенку право на светлое и здоровое будущее.

Я думал о том, какого быть родителем этого ребенка. Какого переживать это каждый день, видеть и знать о проблеме, угрожающей твоему малышу и не иметь возможности помочь. Какого жить, просыпаться и засыпать, стараясь не думать о том, что именно я, родитель, виноват в том, что на свет появился мой малыш, который по моей вине стал таким. Что именно из‐за меня, из‐за моего здоровья, из‐за моих ошибок и грехов он не имеет права на счастливое и беззаботное детство, а уже с младенчества знаком с уколами, капельницами, антибиотиками, операциями, врачами и всем тем, с чем даже не каждый взрослый имел дело. Какое должно быть душевное спокойствие, какая должна быть сила духа, надежда и решительность идти до конца, а не опускать руки, когда у тебя больной ребенок? Которого породил ты. Все из‐за тебя. Какого быть родителем?

Я бы не смог. Не знаю. Но скорее всего, не смог. Это тяжелая ноша, под которой бы я сломился. Именно в такие моменты видно, какой человек действительно сильный, а какой — слабый. Кто из толпы сможет пережить все на своем пути и выйти победителем, а какой сдастся на первой же минуте. Я из слабых. Иметь за плечами множество смертных грехов гораздо легче, чем нести на себе хрупкую детскую жизнь, которая зависит от твоей выносливости и не потерпит остановок и перекуров. Ты взял на себя эту ответственность, ты ее и несешь. До победного.

21 марта, суббота

Уже неделю я работаю над новым заказом — Михаил Трельбицкий. Его режим настолько однообразен, что даже мне, ходя за ним следом, стало скучно. Каждое утро он просыпается в шесть часов — включает свет в комнате, — далее через пятнадцать‐двадцать минут его силуэт я замечаю в окне на кухне; видимо за это время он успевает умыться, принять душ. В семь тридцать выходит из дома и направляется в сторону метро. И я не люблю людей, которые ездят в метро. Не всех людей, конечно, а только тех, кто является «целью», кого заказали. Это самое отвратительное времяпровождение — езда на метро.

Трельбицкий проезжает три остановки, выходит и пересаживается на двадцать восьмой автобус, который следует в сторону университета. На конечной Трельбицкий выходит и полтора километра идет пешком через парк в сторону главного корпуса. Там он встречается с каким‐то парнем, видимо, его другом, и вместе заходят в университет.

Благодаря официальному сайту я узнал расписание занятий. И за всю неделю Трельбицкий ни разу не прогулял ничего. По крайней мере, он не выходил из здания, а это именно то, что мне и было нужно. Сразу после окончания пар Трельбицкий выходит со своим другом через главные двери и идет в кофейню через дорогу. Там они обычно сидят час‐полтора, заказывают чаще всего два капучино, только лишь один раз — в среду — друг Трельбицкого заказал горячий шоколад. После кофейни Трельбицкий идет на остановку и тем же маршрутом возвращается домой. Засыпает обычно ближе к полуночи, но бывало, что после двенадцати его окна отсвечивали слабым голубым светом — экраном монитора.

Сегодня Трельбицкий закончил учебу без пятнадцати три, встретился со своим другом, и вместе, миновав кофейню, направились в сторону общежитий, там они задержались на сорок минут, вышли переодетые в спортивные костюмы. Пошли в сторону леса, что располагался в десяти минутах от общежитий. Два часа они занимались бегом. После чего оба вернулись, переоделись, и через час Трельбицкий уже спешил на остановку на последний автобус.

Мне позвонила Вероника и сообщила, что завтра ее пасынок собирается поехать со своими знакомыми на каток в торговый центр. Тем самым она мне облегчила работу, не пришлось ночевать у них под окнами и не ждать того момента, когда Трельбицкий в свой выходной выйдет из дома. А ведь он может и не выйти. И тогда это будет один день в моей жизни, который я потратил в общем‐то в пустую.

Я катался так целую неделю за ним и изрядно вымотался, ибо с каждым днем понимал, насколько однообразны его действия, что он не может и представить насколько легко его вычислить и убрать с игрового поля. Это мне отчасти помогло в распределении собственных сил. Я решил, перенести выполнение заказа на следующий месяц. И сделать это в первую субботу апреля, в парке, пока он утром идет на учебу, или в лесу, пока он бегает.

24 марта, вторник

После весьма неудачной ночи, трех пар я выдохся и уже хотел было ехать домой, но совесть сказала: «Нет! Ты должен отсидеть еще одну, последнюю, пару и тогда только будешь свободным!» И после этого я уж точно поеду в спортзал тягать железо, мне необходима разрядка. Что ж, мне действительно нужно выложиться на этой неделе по максимуму, ибо следующую снова посвящу работе и пока не знаю, смогу ли найти время для учебы. Поэтому я собрал в кулак все свои силы и пошел в университетский буфет попить чай и чего‐нибудь перекусить. Из съестного там я ничего не нашел, поэтому просто взял чай и шоколадный батончик.

Пока размышлял о дальнейших планах на жизнь, ко мне незаметно подсела Маша:

— Здравствуй, дорогой.

Она ко мне всегда относилась весьма любезно, как и ко всем, однако с первого взгляда не скажешь, что она может быть такой добродушной.

Маша красива, не спорю, она обладательница тех идеальных черт, за которые борются многие девушки, ложась под нож пластического хирурга, но так и не достигают желаемого результат. Она была идеалом красоты не только для мужчин, но и для женщин. Хотя, говорят, что вкусы гендеров обычно весьма разнятся. И, скорее всего, из‐за внешности все могли считать ее стервозной дамой, скандальной леди и своенравной львицей, которая сама себе хозяйка и каждого мужчину может превратить в «каблука». В общем‐то несмотря на это все, именно общественность начала активно меня с ней сводить еще на первом курсе. А ведь все началось с того, что в том году я подвез ее до дома, ибо тогда снимал квартиру в доме напротив. Это был дружеский жест, от которого она не отказалась, что собственно превратилось в некую традицию на ближайшие три месяца. Все бурно обсуждали за спинами нашу личную жизнь, что мне самому становилось неловко от подобных слухов, которые набирали немыслимые обороты. Ее подобные байки тоже вводили в краску, она отмахивалась и говорила, что это ей не интересно. Но, даже после моего переезда, ничего не изменилось, скорее наоборот, все стали говорить о некой ссоре, которая заставила нас на неопределенный срок расстаться, и все из‐за того, что кто‐то в нашей паре кому‐то изменяет. Да‐да. И окружающие всеми правдами и неправдами пытались выяснить, кто все‐таки виновник. Вот в чем большой минус учиться практически в чистом женском коллективе. Сплетни о знаменитостях когда‐то заканчиваются и тогда на помощь приходят те, кто сидят в отдаленности, молчат и ни с кем не делятся сокровенным. Собственно, как‐то Егор сказал, что если я был более‐менее коммуникабельным, то всех подобных нюансом можно было бы избежать. Ведь все уверены на сто двадцать процентов, что если я молчу, значит определенно что‐то скрываю. Ну да. Только они уж точно не догадываются что именно. Да даже если и так, где вероятность, что любая из тех куриц‐болтушек, что вечно перемывает кости всем, кто только успевает попасться ей на глаза, не скрывает чего‐то мерзкого и поганенького. Уверен, ее даже в ад не пустят.

— Что‐то ты не важно выглядишь, — подметила Маша. — Только не говори, что у тебя снова депрессия.

Я ссылался на депрессию во время нервозного состояния, в котором пребывал обычно после выполнения работы.

— Нет, тебе кажется. Все в порядке.

— Не скажи. В твоих глазах читается борьба с прострацией.

— Скорее борьба с реальностью.

Она вскинула брови. В ее движениях было столько кошачьей грации, что становилось понятно отчего ее могут недолюбливать все особы женского пола. Кому‐то от природы досталось все, а кому‐то — ничего.

В буфет зашла Тася. Я обернулся в ту сторону скорее, чем импульс дошел до головного мозга, чтобы дать сигнал для моего сознания.

Вот она — моя борьба с реальностью.

— Ой, Тась, милая юбка, мне нравится, — улыбнулась Маша.

Одногруппницы обычно ценили и дико радовались комплиментам Маши, хотя старались этого не показывать. Они были редкие, но меткие. Да и обычно она оценивала идеальный тон помады, новый парфюм или рубашку, которую и она была бы не против иметь у себя в гардеробе. А ведь Машу далеко не все вещи могли заинтересовать. Все вокруг считали ее той модницей, которая тратит непомерную сумму денег на шмотки, но с другой стороны приходили в щенячий восторг от ее комплимента.

Так уж заведено, что людей хлебом не корми, а дай заглянуть в чужой кошелек, чтобы они своими недальновидными извилинами попытались рассчитать и накидать уйму версий: на что ты тратишь, как живешь, что ешь по утрам, на чем спишь, чем моешься, в чем выносишь мусор, куда ходишь и сколько можешь им одолжить.

Маша — второй после меня человек, который может себе позволить чуть больше, чем все остальные. И это заслуга ее родителей, чего она, кстати, не скрывает. Они оплачивают ее обучение, они купили ей квартиру, они обеспечивают свою единственную и любимую дочь. Может быть именно по этому материальному признаку и попытались нас когда‐то свести. Впрочем, насколько я знаю, и сейчас ходят слухи, что мы вместе, просто не афишируем отношения. И ведь сложно достучаться до человека и попытаться вдолбить ему в голову, что в искренней симпатии никакую роль не играет счет в банке. И я знаю — хотя что тут знать, все и так видно, — что сама Маша никак не выставляет себя в свете той куклой, которую интересуют лишь бриллианты в три карата, тонированный «Мерседес-Бенц» или новые вещи от «Гуччи», «Версаче» или «Джорджо Армани».

Нет, людям просто удобно скидывать на других свои проблемы и говорить: «Мной никто не интересуется, потому что у меня нет очков от "Гуччи"». Сущий бред. Хотя я (буду так считать) стойко выдержал период, когда все бросали жадные взгляды на мои новые часы «Ролекс». Люди выпячивают наружу свои недостатки, мол, смотрите, какой я несчастный, пожалейте меня, будьте снисходительнее ко мне. Или же наоборот, они выдвигают вперед то, что им совершенно чуждо, и смешно смотрятся, говоря, что без ума от искусства, но элементарно не могут отличить картины Ван Гога от картин Дерена, хотя это даже разные направления — экспрессионизм и фовизм. Да не стоит ходить так далеко; прошлым летом одна знакомая передо мной рассыпалась в признании в любви к футболу, мол, это ее самый любимый вид спорта, она в нем души не чает и не пропускает ни единого матча, даже товарищеского. Мы, я, Егор, Маша и эта самая знакомая, пошли тогда в гости к Маше смотреть финал чемпионата мира. Играли сборные Германии и Аргентины. Мы собрались вместе, компанией как‐то интереснее болеть, тем более Егор очень забавно комментирует происходящее на поле. Собственно, признание знакомой девушки в том, как она восхищается данным видом спорта, посыпалось буквально сразу, когда она спросила, какова роль голкипера. Дальше пошли вопросы из серии: «Ой, а по какому принципу назначают дополнительное время?» и «Ой, а почему судья прервал передачу?» Я уже не делаю акцент на том, что она не знала ни одной фамилии игроков и лишь с третьей или с какой там попытки выговорила фамилию тренера.

Лучше быть самим собой. Я твердил бы это на каждом углу города, однако я не тот, с кого стоит брать пример. Да и будет весьма неправильно с моей стороны превратиться в одночасье в человека «открытую книгу». Ведь никто и не догадывается... Я уверен, никто и не думает, что их одногруппник, тихий и молчаливый парень, сидящий на галерке, есть профессиональный киллер, который полтора месяца назад убил еще одного человека.

28 марта, суббота

«...теперь я только хочу быть любимым, и то очень немногими; даже мне кажется, одной постоянной привязанности мне было бы довольно...»

Михаил Юрьевич Лермонтов, 1838‐1839

31 марта, вторник

Три дня назад посетил день рождения Маши.

На самом деле, еще в то время, когда она приглашала меня, я пытался отказаться. Не люблю все эти мероприятия, где собирается большое количество людей в небольшой квартире. Думал, что максимум заеду часиков в девять, подарю подарок и уеду. Но нет. Маша грамотно уломала меня приехать и побыть у нее пару часов.

Еще не люблю подобные праздники из‐за выбора подарка. Нельзя же просто так прийти с пустыми руками, обязательно нужно что‐то нести. Хотя бы чисто символическое, но нужно. А тут двадцать лет исполняется как‐никак. Что‐то уж точно придется дарить. В итоге, я ей позвонил и спросил. Да, неправильно быть может, но что поделать. Я не умею делать сюрпризы, поэтому ничего бы не испортил. Сказала бы, что лучше деньгами, значит подарил бы деньги. Либо пускай скажет, что ей нужно. Желательно сказать мне и адрес магазина.

Она долго смеялась и попросила билеты на балет «Щелкунчик». Я даже пожалел, что спросил о ее пожеланиях. Кто же мог знать, что музыка Чайковского именно в этот день больно резанет по сердцу.

Но я все‐таки взял билеты в партер.

Желание подруги — закон.

Купил букет и поехал в гости. Уже в половину десятого был на месте.

Меня встретила Маша в синем шелковом комбинезоне и с бокалом шампанского. Покачала головой, глядя на мой внешний вид, но потом хитро улыбнулась, засмеялась ласково при виде букета и подарка. Просто она затеяла вечеринку в синем цвете, а это значит, что все гости должны прийти в синем или хотя бы с элементом чего‐то синего на одежде. Моя шутка, что под конец вечеринки гости и так будут синими, по душе ей не пришлась.

Поэтому я купил букет из голубых и белых роз, надеясь, что это компенсирует ущерб. Вроде получилось.

Коридор привел меня в зал, где грохотала музыка, горели разноцветные гирлянды, танцевали гости, перекрикивая друг друга. Я нашел кухню, где более‐менее спокойно; двое курили на балконе, а третий орал сквозь закрытую балконную дверь:

— Шах и мах, Мишаня! Шах и мат! Смирись с этим! Ты неудачник! Шах и... О! Максон! Ничего себе! Здорова! — Руслан с воодушевлением пожал мне руку.

— Привет. Вижу, вы тут развлекаетесь.

На кухонном столе стояла шахматная доска с рюмками, где ферзь зажал черного короля.

— Да, это мы с Мишаней забавлялись. Вот такой чувак, — и Руслан показал два больших пальца. — Только совсем не умеет играть. Неудачник! — он пропел последнее слово, адресовывая его балконной двери. — Белые опять победили! Белые опять победили!

— Русь, тебе не кажется, что это немного отдает расизмом?

— Да брось. Давай лучше сыграем, а? Ты же отлично играешь. Давай! Только, чур, я белыми. — И он с энтузиазмом принялся расставлять рюмки, согласно изображениям на них.

— Не, я за рулем.

— Да давай! Ты будешь играть, я буду пить. Давай.

— Нет. Я не играю.

На кухню зашла Маша, продолжая смеяться над неизвестной мне шуткой. Подошла к окну, постучала и прокричала в стекло:

— Выходите уже! Горячее готово! Вы же есть хотели! — Потом развернулась, поставила поднос на стол, отодвинув тем самым шахматную доску. — Боже, Руслан, да сколько в тебя влезает‐то?! Убери это.

— Я хочу реванш.

— Какой реванш? Ты только что выиграл. Ой, забирай эту ерунду и иди в зал. Прошу, Руслан, не мешайся.

Тот недовольный вышел из кухни.

— Что, он уже не первый раз с кем‐то играет?

— Ой, дорогой, это ужас какой‐то, — пожаловалась Маша. — Эта доска стояла в шкафу, сто лет никому не нужна была. Ее отцу кто‐то подарил, я ее забрала непонятно зачем, вот и пылится с тех пор. А Руслан пришел, увидел и давай за мной таскаться. Сначала бесил меня вопросом: можно взять, можно взять; ладно, думаю, пускай, а потом — что налить, что налить. Надоел. Не подержишь поднос? Спасибо. А потом давай партейку предлагать. Как с ним Вика живет? Я понятия не имею. — Маша осторожно выкладывала на поднос порционные формочки с жульеном, от которого исходил аромат итальянских трав. — Потом Егора твоего уломал на игру.

— Егора? Он же играть не умеет.

— Ну так вот. Поэтому Руслан и выиграл. Потом Мишку сагитировал поиграть. Ой, короче, надоел он мне, — она облизнула пальцы и отложила ненужную посуду.

— А не много ты наготовила?

— То есть? На пятнадцать человек. Ну и еще пять порций на всякий случай. — Маша хихикнула, видимо, ее позабавило мое выражение лица. — Ты чего, в зал не заходил?

— Заходил. Но там было темно и шумно.

Она снова рассмеялась.

— Да успокойся, тут все свои. Тася, Наташа, Вика со своим Русланом, Юля с женихом, Егор, Полина с третьего курса, брат и трое одноклассников.

— Ты и я, и получается четырнадцать.

— А, ну подружка забегала, но ушла почти сразу. Видишь, нас еще меньше. Все. Отнесешь поднос?

— Без проблем.

За спиной хлопнула балконная дверь.

В зале уже горел большой свет. На подоконнике стояли букеты, подарочные пакеты и красиво упакованные коробки с бантами. Под окном стол, заставленный бокалами, напитками, блюдами с тарталетками, фруктами и канапе. Егор компактно сдвинул все, чтобы я вместил поднос.

В комнату зашла Маша и двое парней, которые все это время курили на балконе. Один из них — Михаил Трельбицкий. Видимо, тот самый Мишаня, что не умеет играть в шахматы. До чего же круглая Земля. Разве не могла Маша учиться с кем‐нибудь другим, только не с Трельбицким. У меня выбило землю из‐под ног. Я начал было прокручивать в голове все, что только можно: не видел ли он меня раньше, не заметил ли где‐нибудь, например, в кофейне. Я работаю чисто, но от этой неожиданной встречи засосало под ложечкой.

Начали есть горячее. Руслан травил пошлые анекдоты, громко чавкал. Не мне судить, но казалось, что ему нужно было переставать пить уже в этот момент. А сейчас, дожевывая жульен и заканчивая анекдот, тянулся к бокалу с шампанским, чтобы все это запить. Градус он явно понизил.

Спустя минут двадцать, когда все перекусили и обсудили пару тем, Егор хотел было идти включать музыку, но Маша его остановила.

— Ребята, подождите. Еще Максим, по‐моему, не говорил тост.

Вот и это я тоже не люблю. Говорить какие‐то тосты, желать банальности. Не умею говорить красивые слова, а тут еще и смотрят на меня с десяток пар глаз. Совсем не по себе стало. В горле пересохло.

Трельбицкий откупорил шампанское, пробка громко вылетела, все засвистели. Зашипел игристый напиток.

— Не хочу повторяться, — начал я, — желать тебе счастья или здоровья, удачи в личной жизни или стабильности. Все очень важно, поэтому уверен, что тебе это уже пожелали родные, близкие друзья. Я же... — именинница заботливо передала мне стакан с яблочным соком. — Я хочу рассказать тебе одну историю. Однажды к мудрецу пришел мужчина, держа за руку мальчика, и обратился к старцу: «О вас ходят легенды, что вы знаете все на свете, можете дать ответ на любой вопрос. Помогите, пожалуйста, моему сыну понять ценность времени, — после чего он добавил. — И мне эту ценность узнать не мешало бы». Старец молчал. То ли выдерживал интригующую паузу, то ли обдумывал ответ на действительно такой трудный вопрос. Наконец мудрец заговорил: «Время — это весьма абстрактное понятие, его сложно понять, но это не значит, что невозможно. В этом вам помогут семь человек: студент, мать, редактор газеты, влюбленный, человек, который часто ездит на поездах, водитель и спортсмен». Отец и сын озадаченно смотрели на мудреца, не могли взять в толк, к чему это все. Старец пояснил: «Чтобы понять ценность года, поговорите со студентом, что не сдал сессию. Чтобы ощутить ценность месяца, поговорите с матерью, что родила недоношенного дитя. Чтобы узнать ценность одной недели, поговорите с редактором еженедельной газеты. О ценности часа вам расскажет влюбленный, который с нетерпением ожидал встречи. О ценности минуты, одной минуты, расскажет человек, который только что опоздал на поезд. Чтобы понять ценность секунды, поговорите с водителем, что избежал аварии. Чтобы ощутить ценность одной миллисекунды, то поговорите со спортсменом, получившем серебряную медаль на Олимпийских играх». — Я перевел дыхание. — Завтра — это неизвестность; вчера — это уже история; сейчас — это истинный момент. Находи время для размышлений — это источник силы; находи время для дружбы — это условие счастья; находи время для веселья — это музыка души; находи время для мечты — это путь к звездам.

Все подняли бокалы.

Я услышал тихие аплодисменты. Это была Тася.

Маша так же тихо меня поблагодарила. Мне показалось, что она была растрогана, так робко улыбнулась и шмыгнула носом, что я прижал ее к себе. Насколько же девушки сентиментальные натуры.

Егор врубил музыку. Честно говоря, в момент, когда Маша слегка дрожащим голосом говорила «большое спасибо» и улыбалась во время слушания, мне казалось, что вокруг порхала особая атмосфера, подобная аромату пиона, которую никто не смел нарушить. Даже Руслан сдерживал свои шутки. А с появлением Егора она лопнула. Как струна. Неужели это из‐за того, что Тася обратила на меня внимание?

Маша отключила колонки. Пришло время конкурсов. Все с энтузиазмом перебазировались подальше от стола. Именинница объяснила правила конкурса «Угадай мелодию»: включается минус какой‐либо песни, необходимо угадать название и исполнителя. Чья команда набирает больше баллов, та и побеждает. Участники начали сумбурно делиться, в конце концов поделились на команду парней и команду девушек. Не знаю почему, но именно это и ожидалось. Однако Руслан изначально не хотел принимать к себе Трельбицкого, мол, ни за что на свете, ваш Мишаня приносит одни неудачи.

Мое участие в данном конкурсе отчего‐то обсуждалось слишком долго. Я не желал в нем участвовать по двум равнозначным причинам: мое знание современной музыки близилось к нулю, и во мне не было ни капли алкоголя, чтобы с удовольствием соглашаться на эту авантюру. Поэтому меня сделали импровизированным ди‐джеем; роль заключалась во включении музыки по команде Маши. Пока проходил конкурс, а я методично жал на клавиши ноутбука, заметил, что невинное развлечение плавно перетекло в борьбу ни на жизнь, а на смерть: парни орали свои ответы, вскакивали с мест, обильно жестикулировали, обвиняя ведущего, что их засудили и по какому праву, если они первые дали правильный ответ. Группа девушек в этом случае накинулась на своих соперников с претензией, что «девочкам нужно уступать». Староста взобралась на стул и громко пела песни, не попадая по нотам и не обращая абсолютного никакого внимания на то, что за минуту я промотал песен пять‐шесть, а она продолжала кричать одну и ту же.

В итоге, победила команда парней. Они сразу побежали к столу с напитками, чтобы выпить за «великую победу». Я отсалютовал им яблочным соком.

Маша включила музыку, приглушила общий свет, снова оставив светодиодные разноцветные гирлянды, и звала всех танцевать, до максимума выворачивая звук, что через три секунды ее голос потонул в басах.

Не в силах это терпеть, я вышел из зала и пытался найти более укромное место. Им оказалась дальняя комната. Укромным это место можно назвать с большой натяжкой, но здесь хотя бы меньше всего громыхала музыка и было пусто. Я открыл окно, впустил свежий воздух, сел на диван и уткнулся в смартфон.

Честно говоря, хотелось сразу же встать и уйти с этого мероприятия, но я ведь дал обещание, что просижу здесь несколько часов, доставлю приятное имениннице. От чего время так мучительно тянется?!

— Тук‐тук‐тук.

Я поднял глаза. На пороге стояла Тася с бокалом какого‐то напитка. Она улыбнулась и кокетливо повторила:

— Тук‐тук‐тук. Можно я войду?

Не дождавшись ответа, шагнула в комнату, подошла к окну, высунулась в него, потом обошла небольшое помещение и указала на диван.

— Я присяду?

Тут уже я успел кивнуть и спрятать смартфон в карман. Она задала вопрос и явно ждала ответа, будто предполагала, что я отвечу «нет», а она развернется и выйдет. Так ли? Не знаю. Было бы весьма бестактно давать ей отрицательный ответ. Хотя это выглядело бы безопасно для меня. В том смысле, что мимо мог пройти Егор или даже зайти и увидеть, что его лучший друг сидит на диване с девушкой, которая ему небезразлична. С кем из нас он бы перестал разговаривать?

— Тебе скучно?

Я бы вряд ли ушел в дальнюю комнату для того, чтобы скучать.

— Нет. Просто все слишком сумбурно. Да и настроение у меня далеко не праздничное.

— Может стоит просто расслабиться, не думать ни о чем. Ненужные мысли часто отвлекают от чего‐то стоящего.

— Чего, например?

— Например, текущего праздника. Все пришли сюда как раз для того, чтобы отдохнуть, повеселиться и на какое‐то время забыть о своих проблемах.

— Все пришли сюда, чтобы напиться.

— Не исключено, — Тася сняла туфли и забралась с ногами на диван. — Алкоголь помогает на время поймать вот эту отрешенность от насущных проблем. То, что сейчас нужно.

— Я за рулем, — фраза мгновенно вылетела; самому показалось, что выглядит она как заученная.

— А я и не предлагаю. Просто говорю, что алкоголь — это один из способов абстрагироваться.

— Мне и так нормально. Не беспокойся.

— Ага. Вижу.

Она начала ерзать на диване, устраиваясь поудобнее, параллельно поправляя платье и удерживая в руках бокал.

— Видимо ты не фанат всех этих вечеринок.

Я помотал головой, смотря как штора развивается от ветра. Может быть Тася замерзла, поэтому забралась на диван? Оглянувшись, я заметил на комоде два аккуратно сложенных пледа. Если предложу один, не посчитает ли она это за флирт, ведь это всего на всего проявление заботы?!

— Я тоже не любитель подобных мероприятий. Это весело поначалу, забавно, все по плану идет, а потом оборачивается... как обычно. Изначально планируется приличная вечеринка с музыкой и напитками, легкое общение, новые знакомства. А потом кто‐то перебирает и все... Уже и сам хозяин не рад, что все это затеял. Неприятно.

— А почему тогда ходишь?

— Потому что сначала все идеально. Видимо, чтобы не испортить себе настроение, нужно уйти раньше, пока не начался частный конец свет.

— Я постараюсь улучить этот момент.

Тася звонко засмеялась.

— Удачи тебе в этом. Когда поймешь, что время делать ноги, намекни мне.

Я улыбнулся. Она продолжала смеяться, прикрывать лицо рукой. После чего поправила локон, который и так идеально лежал. В этом жесте было что‐то необычное, что не напоминало мне будничную Тасю. Я смотрел на нее и пытался отыскать то, что откровенно смущало. А она продолжала улыбаться, словно до этого мной была сказана удачная шутка и ее атмосферой до сих пор была наполнена комната.

— Ты не веришь в любовь?

На меня смотрели глаза, в которых потухла та искренняя легкость, что меня смутила, однако вспыхнуло что‐то другое. И это что‐то заинтересовало меня не менее, чем ее жест. Как тогда, на балконе.

— Что? — переспросил я.

— Ты не веришь в любовь?

— Почему?

— Я о твоих словах поздравления Маше. Ты назвал все, кроме любви.

— Потому что это банально.

— Любовь — это банальность?

— Нет. Желать кому‐то искренней или вечной любви — это банальность. Люди из года в год говорят другим людям одно и то же. «Будьте счастливы», «будьте здоровы», «благополучия вам».

— Потому что это важно.

— Возможно.

— Ты сказал, что время нужно для дружбы и веселья.

— И что?

— Это же тоже банальность. Все желают верных и надежных друзей, много позитива и запоминающихся мгновений. Все это и есть «дружба» и «веселье». И мечта. Главное пожелать человеку, чтобы его мечты исполнялись, а значит он не должен переставать мечтать. Ты опустил лишь любовь. Значит ты в нее не веришь?

Мне показалось или она загнала меня в угол? Легкий вопрос, на который сложно ответить. На который нереально ответить. Это выстрел в голову.

— Не знаю.

— Не знаешь, существует она или нет?

— Не знаю, стоит ли верить. Не уверен, что всякий ее достоин.

И в ней опять что‐то изменилось. Тася не смотрела уже на меня, но я уверен, что перемена произошла во взгляде, он стал глубоким. Будто бы перед ней лежала работа Сартра, и Тася постепенно проникалась его идеями.

— Ой! А что это вы тут сидите? А? — вошла Маша и с щенячьим восторгом уставилась на нас. — Простите, голубки, что помешала, но вы пропустили два конкурса. Так не положено. — Она вбежала в комнату, схватила меня за руку и стала тянуть вперед, чтобы я поднялся. — Вставай, давай. Пойдемте ко всем. Тася, застегивай быстрее свои каблуки и пошли танцевать. Без вас ужасно скучно. Никто не соглашается пить за здоровье именинницы. Мне обидно. Дорогой, шевелись!

Мы вышли в зал, и Маша подняла мою руку, а гости бурно завизжали и захлопали, будто я был призом, который все они так ожидали. Мне сразу отдали стакан с яблочным соком. Следом за мной и Машей вышла Тася, поправляя на ходу платье. Что не удивительно — меня мгновенно прожег взгляд Егора. Я даже не хотел предполагать, к каким выводам он там пришел.

— А почему никто не пьет за именинницу? — громко спросила Тася. — Ну‐ка все быстро! Машуня, за тебя!

И с громким «ура!» и свистом мы подняли разноцветные напитки.

В зале зажегся общий желтый свет, и все поморщились.

— Объявляю следующий конкурс, — торжественно произнесла Маша, и началась подготовка.

Этот конкурс на мой взгляд был самым бессмысленным, как и все (а должен ли быть вообще смысл в конкурсе?), но, как я понял по всеобщему восторгу, он был самым веселым. Цель — угадать, что в коробке. Внутри лежала дощечка, на которую выкладывались различные предметы, а человек, не видя, что происходит внутри коробки, просовывает руку в специальное отверстие и наощупь пытается определить, что там лежит. Девчонки клали туда все, что только видели: и пушистый брелок, и тесто, и жидкого лизуна, и тарелку с капустой, и дождевых червей. Егору попалась пена для бритья, так он сначала боялся дотронуться, его рука билась в конвульсивном припадке, а лицо сморщилось, будто он жевал лимон. Когда осмелился дотронуться, то начал визжать, трясти рукой внутри коробки насколько это было возможно, пытаясь избавиться от пены; в итоге, всей кистью попал в большой шар белой пены. Я смеялся от души. У Егора совсем отключился мозг от предрассудков и от необоснованного страха, что долгое время не выдвигал версии и не мог угадать, а только тряс рукой и скулил.

Когда дошла очередь до меня, я мечтал провалиться сквозь землю, ибо ни на каких условиях не хотел участвовать. Тут в игру опять вступила Маша. Мне стало неудобно, что уже в который раз она уговаривает меня что‐нибудь делать. Начиная с того, что просила прийти к ней на день рождения, потом не просто зайти, а побыть пару часов, потом не сидеть в одиночестве, а как‐то присоединиться ко всем, а теперь уже не в первый раз просит поучаствовать в конкурсе.

— Маш, ну я правда не горю желанием... Прости мое упрямство... — в который раз повторял, уже не надеясь на ее милосердие. — Слушай, ты проводишь все эти конкурсы, а не хочешь сама поучаствовать? Давай я придумаю для тебя предмет. И будем считать, что я принял участие. Идет?

Она хитро улыбнулась.

— Ой, ты мой дорогой, — протянула она так, будто пробовала на вкус каждую гласную. — Хорошо. Идет. Но тогда с тебя танец, — она так же хитро подмигнула и ушла на кухню ждать, пока я приготовлю для нее коробку.

Уговорить я ее уговорил, а вот придумать, что положить — не придумал. Стоя в зале, вертел головой в поиске подходящего предмета, но так ничего и не нашел. Еще мешали тупые советы Руслана, в речах которого звучали лишь пошлые идеи. Я подумал, может быть что‐то из моих вещей подойдет, но в коридоре понял, что сумку оставил в машине. Времени на маневр не было. В куртке был только бумажник и «глок». Можно было бы положить перед Машей ствол, это вызвало бы бурю эмоций, но идея мне не пришлась по душе. Все же у нее день рождения. Да и не в этом дело... А вообще, какого черта я его не оставил в машине? Почему до меня дошло оставить сумку там, а «глок» я прихватил. Идиот. Если кто‐то из гостей случайно его нащупает, пока ищет свой пуховик, буря эмоций будет обеспечена. Я быстро перевесил куртку вглубь, подальше ото всех, достал бумажник, вынул оттуда пятитысячную купюру и вернулся в зал.

Маша долго ощупывала мои деньги, изначально она тоже боялась к ним прикасаться, аргументируя это тем, что я долго думал над тем, чтобы засунуть в коробку, а значит, там может быть все, что угодно. Спустя минут пять она отгадала.

Давясь смехом и шампанским, она говорила:

— Я думала, что там... Да вообще не думала, что там деньги!

— Однако ты все равно кричала: «Сто рублей! Сто рублей! Я угадала?» — подхватил Руслан.

— Так откуда мне знать, что туда положили, — она снова отпила из высокого бокала. — Может ты за соседской кошкой сходил или еще похуже, — и она глянула на Руслана, который после второй бутылки коньяка не постеснялся выдать Маше свои предположения: что он бы положил ей в коробку, если бы у него была такая возможность. Услышав это, Вика отвела его на весьма неделикатный разговор.

Заиграла лиричная мелодия.

— Забирай себе, это мой тебе подарок, — сказал я, когда Маша пыталась отдать мне деньги.

— Что? Ты же уже подарил, — и она указала на подоконник.

— Ничего страшного. Подарков много не бывает. Тем более в день рождения. Тем более в твой.

Я отсалютовал ей соком, она снова хитро улыбнулась, будто делая намек, который я все равно не в состоянии понять.

— Макс!

Обернувшись, увидел Тасю.

— Потанцуем?

Если мне не показалось, то в ее тоне не прослеживался вопрос. Однако мне стало неловко, хотя Егора нигде поблизости не было видно. Тася обезоружила меня своим появлением и предложением, что я не нашелся, что ответить. Даже не хочу представлять, насколько я выглядел беспомощно, потому что она взяла мой сок, отставила его и уже приготовилась положить руки мне на плечи, беря ситуацию под свой контроль, но я парировал. Обхватил ее запястья и опустил.

— Прости. Я уже Маше обещал. Все же у нее праздник, — мои аргументы были похоже на оправдания тринадцатилетнего мальчика, который стеснялся танцевать медляк на дискотеке в детском лагере. — Потанцуй с Егором. Ему будет приятно.

Зачем я это сказал?!

Последующие минуты я пробыл в компании Маши, наблюдая, как несколько пар кружатся в полумраке, среди них Егор и Тася.

Было уже за полночь, когда я решил собираться домой.

— Эй, ты уже уходишь?

— Да, Маш, пойду. Прости, если что не так. У меня просто поганое настроение всю неделю, не хочу никому ничего портить. Спасибо за приглашение. Было здорово. Правда. Но ты же знаешь, я не фанат таких тусовок.

— Тебе спасибо, что пришел, — она приобняла меня и поцеловала в щеку. Не знаю, следовало ли мне взаимно что‐то сделать, ибо в тот момент я волновался за куртку в руке, к которой Маша могла в любой момент прикоснуться. Как же хорошо, что я ее раньше не надел. Маша отстранилась от меня. — Слушай, а может ты с нами выйдешь? Мы все равно хотели на улице погулять, бахнуть пару хлопушек. Да и салют у меня есть. М‐м? Давай с нами. Эй! — она пошла в комнату объявлять о только что пришедшей ей идее.

Через четверть часа мы уже стояли во дворе, смотрели на салют. Рядом парни не могли между собой поделить пять хлопушек. А ведь ночь. Смысл их в чем? Все равно не видно конфетти. Это же не салют.

Егор оказался в числе тех, кто пытался отвоевать себе персональную хлопушку. Странно, конечно, но мне было за него стыдно. Я даже не осуждал Тасю, которая на него посматривала крайне брезгливо. В итоге снег украсился разноцветными конфетти, мы сделали пару забавных фотографий и пошли вверх по дороге, планируя немного пройтись и проветриться. Я шел рядом с Машей, поддерживал непринужденный разговор. Под руку меня взяла Тася. Она появилась откуда‐то сзади, поэтому я обернулся посмотреть, от кого она там сбежала. И я был не удивлен. Позади нас плелась компания парней во главе с Егором и двумя початыми бутылками виски, громко ржали, глыкали алкоголь, поскальзывались на дороге. Пройдя метров сто, я не вытерпел.

Оставив Тасю с остальными девчонками, вернулся за неприлично пьяной группой и выудил оттуда Егора. Он вроде держался на ногах, его не штормило как остальных, однако по глазам было понятно, что моему другу уже давно было пора прекратить. Пришлось вызывать такси, убеждать его ехать домой и силой запихивать в машину. Радовало одно — он не сопротивлялся, наоборот, как маленький ребенок послушно кивал, мычал и говорил: «Да, ты прав. Ты прав».

За спиной раздался женской визг.

Я обернулся.

В пятнадцати метрах от меня творилось что‐то неприятное. Помимо нашей компании здесь были еще три взрослых мужика. Пьяные по традиции выходного дня. И одного из них уже избивали наши парни. К тому моменту, как я подбежал, первый мужик лежал на земле, на нем трое Машиных одноклассников, и со звериной агрессией рвали его на части. Лысый мужик и его невысокий товарищ стояли в стороне, медленно пытались что‐то возразить. У них была настолько замедленная реакция, что ничего не могли сделать. Руслан, что скакал с бутылкой виски, подскочил к лысому и начал толкать его в грудь:

— Что ты сказал? Что ты сказал? Слабо повторить? Слабо?

Его голос насквозь пропитан злобой. Но откуда она взялась?

Удар в челюсть.

Из губы мужчины сочилась кровь. Он постарался медленно ее вытереть, но через секунду получил удар в висок.

— Макс!

Голос Таси вернул меня в реальность. Я заметил, что стою и хладнокровно смотрю на это побоище. Рефлекторно потянулся за «глоком». Испуг Таси вербально передался мне ударом тока.

Я подошел и ногой скинул Руслана с мужика, который пытался кулаком впечатать лицо несчастного в заснеженный асфальт. С первого несчастного спугнул троих; они, как коршуны, слетелись и стали кружить рядом, намереваясь напасть на свою жертву. Кто‐то из них не выдержал и решил налететь на меня. Я успел увернуться и ответно положил того на лопатки. Другой. Третий. Готово. Хоть они были чуть шустрее мужиков, все равно напоминали жуков, которых перевернули на спину, и они машут ручками и ножками в попытке подняться. Я помог встать первому мужику, с ужасом разглядывая кровавое месиво вместо лица. На мое предложение вызвать скорую или оказать иную помощь тот отрицательно вертел головой, стонал и намеревался как можно быстрее скрыться, исчезнуть с этого места. Пока я поднимал на ноги одного, передавал его третьему, уцелевшему представителю их скромной братии, к лысому снова подобрался Руслан и с тем же остервенением пинал его ногами.

— Ты с ума сошел? — заорал я, спихивая парня и стараясь отвести его как можно дальше. — Ты что творишь?

— Он назвал меня пидором! Слышал! Он сказал, что я пидор! Это не по‐пацански! За слова нужно отвечать!

— А то, что ты сделал, это как, по‐пацански?

— Он не ответил за свои слова! Я ему сказал, может пояснишь! А он не смог!

— То есть ты правильно поступил?

— Я поступил как нормальный пацан!

— Нормальные пацаны всегда выбивают зубы взрослому пьяному мужику в подворотне?

— Ты что, не слышал? — он встрепенулся и пошел на меня, толкая в грудь. — Он назвал меня пидором!

— И что? Ты думаешь, что так отомстил ему?

— Он назвал меня...!

— Убери от меня свои руки! — мне казалось, что еще чуть‐чуть и я сам взорвусь. — Некого помутузить, так ты найди соперника равного себе. Что самоутверждаться за чужой счет. Да убери свои руки! Если б я тебя так назвал, ты бы не лез на рожон.

— А ты попробуй! Рискни!

— Ты пьян, Руслан. Угомонись. И так натворил делов.

— Что, слабо? Да? Слабо? Сказал, а теперь в кусты? Да?

Он замахнулся и нанес удар, целившись в челюсть, но я увернулся, поставил блок. Да и если проследить траекторию, то метил он в челюсть, а попал бы в ухо. Еще те были бы ощущения. Он вошел в раж и начал прыгать на месте.

Внутри меня что‐то заклокотало. Лицо передо мной начало пестрить; я понимал, что этот цирк нужно прекратить, но просто так взять и уйти у меня не получится. Поэтому я ударил его под дых, как можно легче, но чтобы он успел немного подумать. Руслан скрючился и осел в ближайший сугроб.

Меня бил озноб. Я слышал девчачьи причитания, всхлипы, видел, как девушки стояли около своих парней, колотили их, говорили какие они придурки и козлы, для некоторых это была последняя капля.

Как хорошо, что я отправил Егора домой.

Снег впитывал разлившийся виски, вокруг блестели осколки. Местами темнели капли крови. Все тело содрогалось, зубы стучали. Но не от мороза.

Я подошел к Маше.

— Иди домой.

— Мне страшно.

— Я провожу. Все равно машина стоит у подъезда.

Она оглянулась. Позвала с нами Тасю, и мы пошли в обратном направлении.

Уже около двери я попрощался с Машей, извинился за случившееся, еще раз поздравил с днем рождения, однако улыбка и привычная беззаботность сошли с ее лица.

— Тась, — девушка уже обнимала меня на прощание, когда я решился, — поехали домой.

— Но... у меня вещи наверху.

— Я подожду в машине.

А ведь она права. Все вечеринки так или иначе имеют именно такой финал. Сначала все идеально, а потом случается что‐то непредвиденное, что часто связано именно с тем, что кто‐то перебрал. Ведь только на пьяную голову может прийти идея кого‐то побить, затеять дурацкий спор, вспомнить старую историю или заставить виновника поквитаться, хотя он был прощен уже лет пять назад. Если алкоголь и помогает отвлечься от насущных проблем, то он дает новые. Такова цена.

— Макс, стой! Стой!

— А? Что?

— Мы проскочили уже второй поворот. Мой дом в другой стороне.

— Что? Прости, задумался.

Я действительно забыл, что у меня в машине сидит Тася, на автопилоте гнал скорее домой, выжимая на спидометре сто двадцать километров в час.

— Ты обещал отвезти меня домой.

— Да.

— Так в чем дело?

В чем дело? Да ни в чем. Я не в состояние ей что‐либо объяснять. Да и как бы выглядело мое объяснение? «Я сам предложил подвезти тебя до дома, но забыл, что в машине есть еще кто‐то кроме меня. Потому что я задумался, стараюсь выжать максимум из машины, мчась по ночному городу, чтобы быстрее оказаться дома. Чтобы напиться, чтобы хоть как‐то притупить озноб, который разрывает меня изнутри. А все из‐за того, что я до сих пор думаю о Руслане, который маячит перед глазами, толкает меня в грудь, а я глушу желание вытащить "глок" и приставить к лицу Руслана. Прямо между глаз. Чтобы тот перестал скакать или хотя бы закрыл свой поганый рот».

Припарковался.

— Макс, мы идем к тебе?

— Да.

— Но...

Меня продолжала одолевать дрожь, поэтому я ускорил шаг и не слышал того, что говорила Тася. Она зашла со мной в лифт, а потом в квартиру.

Не разуваясь, я прошел в гостиную, открыл бар, достал ром и начал пить из горла, пока не почувствовал, как он разливается по моему телу, смешиваясь с бурлящей кровью. Рухнул на диван, стянул ботинки.

— Это твоя квартира? Уютненько. — Она несмелыми шагами обошла все комнаты, на лице не угасали нежная улыбка и странный взгляд. Наверное, она чего‐то опасалась.

Меня ударило током, когда она подошла к кабинету.

— Не входи туда!

Тася вздрогнула. Мой голос прозвучал грубее, чем я планировал. Она потянула за ручку, закрыла дверь. Это успокоило меня и вселило чувство мнимого доверия к ней, что данная комната ей не интересна.

Предложил Тасе ром. Указал на бокалы, сам встать и принести их не мог. Силы покинули меня. Она принесла два бокала, поставила их на столик, забрала у меня бутылку и разлила содержимое по фужерам, ибо у меня тряслись руки.

Так мы просидели часа два. В тишине. На самом деле времени может прошло больше, не уверен. Когда я доставал вторую бутылку, посмотрел на часы, было около половины четвертого. К слову, к этому моменту я чувствовал себя куда лучше. Озноб прошел. И нужда в алкоголе частично утратилась.

Проснулся в двенадцать. Голова раскалывалась, в ушах стоял звон. Я начал вертеться, пытаться поднятья, принять хотя бы полусидячее положение. И удалось. На столике стоял стакан с водой и таблетка. Это заботливый жест? Рядом стоял стакан Таси, но ее самой я не наблюдал. Уже хотел искать и начать с кабинета, но, будто прочитав мои мысли, она вышла из ванны, поправляя платье.

— Доброе утро, — она это сказала так ласково, что на моем высохшем шершавом языке почувствовался мед. — Выпей, немного, но полегчает.

Она подошла к большому зеркалу и перед ним поправляла остатки прически, в итоге, расчесала волосы и собрала высокий хвост. Достала из сумки гигиеническую помаду. Все она делала так легко, настолько женственными были ее движения, мне даже показалось, что с каким‐то эротическим подтекстом, я даже забыл запить таблетку водой, пока во рту не появился противный привкус.

Тася еще кружила по квартире, ничего не говоря.

На полу валялись джинсы, на спинке — скомканная футболка. Я натянул на себя плед и еще внимательнее следил за Тасей. Она молча собиралась.

Она сейчас уйдет? Просто уйдет? Ну может это и к лучшему. Я быстро натянул джинсы и пошел в коридор, где она уже надевала куртку.

Я ничего не понимал. Смотрел, как она застегивала молнию, в зеркале поправляла шарф, перевязывала его повторно, включала телефон, что‐то проверяла, видимо вызывала такси, убрала телефон в карман, дежурно мне улыбалась; смотрел, как открывала дверь и вызывала лифт. Смотрел и ничего не понимал.

Вернувшись обратно в гостиную, я осмотрел диванные подушки, что валялись на полу, журнальный столик, что небрежно отодвинут в сторону, лежащую пустую бутылку из‐под рома и вторую, стоящую на столике. В ней отсутствовало лишь немного жидкости. Рядом два бокала: один пустой, второй нетронутый. Это Таси. Она так и не притронулась к нему за всю ночь.

Я сел на диван, запрокинул голову и закрыл глаза. Все очевидно, но ничего не понятно. Я переспал с Тасей. Но в какой момент мне пришло это в голову?