Боль стекающая по руке [ДостоЗай]

•Фанфик с моего старого аккаунта, надеюсь вам понравится.
•Советую к прочтению.
•Так же жду ваших реакций.
•1895 слов

Его зовут Дазай Осаму. Двадцатидвухлетний, странный и до жути одинокий человек. Раньше он безжалостно отнимал жизни у людей, работая в Портовой Мафии, но после смерти лучшего и, пожалуй, единственного друга, бросил это дело и устроился в Вооруженное Детективное Агентство. Но не все так просто. Его забинтованное тело говорит о том, сколько раз он причинял себе боль. И в основном намеренно. Сколько шрамов от лезвий скрываются за рулонами бинтов. Пусть даже многие зажили, но он продолжает оставлять новые все чаще и чаще. При всем этом, он терпеть не может боль, но это просто невыносимо.
Уходя из Мафии, он надеялся, что обретет смысл жизни, но этого не произошло. Его прошлому, конечно, не позавидуешь. Да и настоящему, в принципе, тоже... Очередной вечер. Бутылка виски и пачка антидепрессантов. За столько времени таблетки перестали оказывать влияние на его состояние. Но алкоголь еще может. В последнее время он слишком много пьет. Он и сам это замечает, но поделать с этим ничего не может, это уже зависимость. Пока наивный Ацуши считает, что Дазай очень хороший человек, пока сам Осаму по утрам показывает всем свою улыбку, по ночам страдает от депрессии. Ему одиноко. Но он никому об этом не скажет. Он не любит говорить с кем-то о его проблемах. Это как-то глупо, рыдать в чье-то плечо.
А может, дело в том, что и плеча чьего-то просто напросто нет. Он один, абсолютно один и никто с этим ничего не поделает. И вот, бутылка почти пуста. Дазай тянется за ножом и проводит им небольшую полосу по оголенной от бинтов кисти левой руки. Проступают багровые капельки крови. Но он с этим ничего не делает. Он просто наблюдает за тем, как они стекают по руке вниз. В любой момент он может взять нож и сделать что-то посерьезней, воткнув его себе в грудь, но он этого не делает. Пусть смерть и ждет своего визита, он боится ее видеть. Он боится того, что все это не закончится. Что станет только хуже. Последний глоток виски и бутылка становится пустой. Выскользнув из рук, она со звоном разбивается о ламинат. Причиной этого послужил неожиданный звонок с неизвестного, но отчасти подозрительного номера. Кому что вдруг понадобилось в такое время?
— Да? — вопросительно отвечает Дазай, приняв звонок по привычке. — Здравствуй, — по-русски произносит владелец незнакомого номера. — Фёдор? Это ты? С какого ты решил мне позвонить в такое время, да еще и с обычного номера? Я же очень легко смогу распознать твое местоположение! — удивился Осаму. Фёдор не настолько глуп, чтобы так поступать, но и думать сейчас о том, что он задумал Дазай не хотел.
— И ты будешь это делать? — поинтересовался Достоевский.
— А вот ты знаешь, нет, не буду. Мне слишком лень и я не в настроении гоняться за крысой! Веришь или нет мне все равно,
— с ноткой пофигизма ответил Осаму. Возможно, дело в алкоголе, а возможно, Дазай просто не видел опасности для себя в этом человеке.
— Верю. Я тебе даже больше скажу, я знаю это, — ответил русский. — Откуда же? — поинтересовался Осаму. Если честно, это и в правду его заинтересовало. Неужели Фёдор за ним следит? Когда он упустил это? — Ну, серьезно, Дазай! Ты же, как открытая книга! Садись и читай просто. Уже после нашей первой встречи было заметно, какой ты на самом деле. Что когда ты отдаляешься от других, тебе становится практически на все все равно. А то, что этого не замечают твои глупые детективы, это не удивительно. У них в голове вата или же представление о том, какой этот мир прекрасен. Даже тигр начал так думать, причем благодаря тебе, хотя, что он пережил... Противно-то как! — по последнему предложению можно было ощущать, что Фёдор скривил губы.
Дазай же немало так удивился. Можно сказать, что у него округлились глаза. Откуда он это все знает? Все же следит?
Из-за опьянения Дазай мало что соображал, но разговор с русским вызвал у него дикий интерес.

— Знаешь, Осаму, на самом деле, мы с тобой очень похожи... — прервал тишину Фёдор.

— Знаю... — Дазай замолчал, посмотрев на рану, из которой все еще текла кровь. Несколько секунд молчания показались очень долгими.

— Эмм, Дазай...? Все в порядке? — с небольшим волнением произнес Достоевский. А какая ему разница? Боится, что не с кем будет соперничать, подумал Дазай, поднимаясь и идя в конец кухни.

Опять калечишься? Все еще думаешь, что это поможет? Как глупо с твоей стороны, Осаму! — сказал глава штаба крыс.
— Ну, а что, если и да? Может мне просто не останется ничего больше! Может, этот мир настолько ничтожен, что не может принять меня? Почему я должен так страдать? Это ненормально! Люди не должны испытывать такую боль! Почему мне никто не может помочь? Ответь мне, почему? Да, я понимаю, что не заслужил роскоши, но почему я не могу жить как простой человек?
— высказался Дазай. Виски дает о себе знать, оголяя чувства японца. Зачем это надо было говорить? Ему ведь на это плевать? По-любому сейчас сидит и ржет над его ничтожеством. У него та жизнь явно значительно лучшее и...
— Осаму, — тихим голосом произнес Фёдор.

— Что? — спросил Дазай. Что он сейчас скажет? Иди, проспись? Выпей таблетки? Арх, да за что?

— Можно я к тебе зайду сейчас? — со спокойным голосом спросил русский.

— Да, конеч... СТОЙ, ЧТО? ты с ума сошел? А если тебя увидит кто-нибудь из агентства? Они же нападут! А если узнают, что мы общаемся? Ты головой думаешь? Алло? — возмутился японец. Эта просьба заставила его протрезветь. Что он задумал? Хочет, чтобы его заметили?

— Не беспокойся, я уже за дверью, — продолжал отвечать Федор.
— Что...?

Раздался звонок в дверь. Да ладно? У него крыша поехала? Хотя, он, наверное, все продумал... Но зачем ему это все нужно? Слишком много мыслей.
Дазай почему-то вздрогнул, сам не понимая отчего. Он открыл дверь. Первое, что он увидел был Фёдор с очень уставшим глазами или может, заплаканными? Хотя, может так кажется, ведь он постоянно за монитором, поэтому глаза и слезятся. Наверное. Но все равно, видеть невозмутимого Федора с таким лицом было непривычно даже Дазаю.

— Зачем ты тут? — спросил Дазай.

— Помочь тебе, — сразу же прозвучал ответ.

— И чем же ты собираешься мне помогать? — выгнув бровь, спросил японец.

Без понятия, — усмехнулся Достоевский, — но ты явно нуждаешься в помощи.

— Ладно, проходи, — впуская гостя, сказал Дазай, закрывая входную дверь. В квартире Осаму Федор уже был, так что спокойно прошел на кухню один, пока японец вешал его пальто. Осмотрев комнату, русский вздохнул. Капли крови на полу, разбитая вдребезги бутылка из под виски, там же кухонный нож и брошенный телефон. Можно уловить связь.

— Это все твое? — не ожидая ответа, спросил Федор у подходящего к нему Дазая. Тот промолчал. — А как давно т...

— Десять лет, — перебил Достоевского Дазай, — может, выпьем? — спросил хозяин квартиры, открывая ящик над столешницей.

— А не много ли? Ты выпил уже целую бутылку, разве нет?

— Хах, беспокоишься? — усмехнувшись, повернулся шатен.

— Вовсе нет, — отмахнулся Федор. Вытащив бутылку дорогого коньяка, Осаму поставил ее на стол, а следом за ней две рюмки. То, что она дорогая русский заметил. После того, как рюмки были наполнены, Дазай кинул на стол колоду карт.

— Это еще что? — вопросительно посмотрел на карты Достоевский.

— Как же что, карты! — посмеялся Дазай. Да, именно посмеялся.

— Это я вижу, но зачем? — брюнет перевел взгляд на собеседника.

— Сыграем? В... В правду или действие? — Наклонил голову детектив, пристально смотря на главу крыс.

— Ты что-то задумал?

— Ну, ты что! Вовсе нет, — ответил Дазай, — ну так что, ты согласен?

— Согласен, — Федор облокотился на спинку стула.

— Вот и славно! Кто выигрывает, тот и задает вопрос, — сказал Дазай, взяв в руки карты и начал их тасовать.

***

— Правда.

— Почему ты носишь бинты уже на заживших шрамах?

— Хах... Тебе интересно это? Ну, скажем, потому что так я чувствую себя более закрытым от других. Хоть раны и зажившие, шрамы остались. Мне просто неприятно слушать об этом лекции от знакомых и обращать внимания на взгляды посторонних людей, — ответил шатен заполняя рюмку, — выпьем. Снова игра.

А почему ты решил переехать в Японию? Почему ты все еще работаешь в агентстве? Подаришь мне свою шапку? А как по-русски будет…? До этого все тоже...? А зачем...? Что вдруг...? ....

***

— Правда или действие?

— Действие.

— Поцелуй меня.

— Что? — переспросил Федор.

— Поцелуй меня.

— Но...

— Это твое действие, выполняй, — перебил детектив. Это было последнее, что он сказал на этот момент. Встав со стула, Фёдор притянул Осаму к себе, зарылся рукой в его волосы и накрыл его губы своими. Он жадно целовал японца, вбивался ему в губы и тот, естественно, поддался. Губы Достоевского были нежные и мягкие, прямо как у девушки... В отличие от губ Дазая, которые он часто кусал, чтобы притупить боль от более серьезных ран. Дазай не ожидал такого, но уверенность Федора ему чертовски нравилась. Почему-то с ним, шатен почувствовал себя таким... Таким нужным?
Дазай настойчиво скользнул языком по деснам русского ему в рот. Их языки переплелись, лаская друг друга и перемещаясь изо рта в рот, касаясь губ, рождая еще более страстный поцелуй. Дазай же, в буквальном смысле вбил Федора в стену, взяв инициативу на себя, еще больше углубляя поцелуй. Похоже, разумы обоих были затуманены и их не волновало то, что они пересекают черту обычного «действия».

— У тебя встал только от поцелуя? Ты меня разочаровываешь, — сказал работник агентства, надавливая ногой между ног Достоевского.

— Кто-бы говорил, — опустив на секунду взгляд, ответил Федор.

Рука Дазая скользнула вниз по спине русского под его рубашку, но остановился.

— Ты хочешь?

— Ты еще смеешь это спрашивать? — посмеялся Федор.

Ехидно улыбнувшись, суицидник приблизился к лицу Достоевского, — пожалуй, тогда это будет на твоей совести, мой Бог.

***

Рубашка русского летит на пол и взгляду Дазая открывается вид на худое тело Федора.

— Как можно быть таким худым? — суицидник провел ладонью по впалому животу Достоевского. Через невероятно бледную кожу выпирали ребра. Он вообще знает, что такое еда? Шатен оставлял кучу засосов на нежной коже Федора, которые, скорее всего, будут проходить несколько дней, в ответ, сердце брюнета забилось чаще, что Дазай, конечно, заметил. Он восхищался тем, что божество краснеет от его поцелуев и прикосновений. Его божество.

— Только честно, я у тебя первый? — поинтересовался детектив, расстегивая брюки русского.

— Не обязан отвечать.

— Ах так, — хмыкнул Дазай, после чего прильнул языком к его соскам. Достоевский прикусил губу.

— Бинты...

— Что, прости?

— Сними их! — приказал брюнет.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой Бог, — усмехнулся Дазай, разматывая бинты.

— Великолепно, — произнес Федор, касаясь шрамов. Дазай вздрогнул. Это было как минимум неожиданно. Чужие прикосновения возбуждали его еще больше. Прижав Достоевского к себе, Дазай скользнул пальцами ему в рот, приказывая облизать. Тот, в свою очередь, послушался, проходясь змейкой по его пальцам, медленно посасывая.
Другой рукой Дазай начал спускаться вниз живота, после чего прикоснулся к его паху. Изо рта русского вырвался жадный стон.

— Ты даже не представляешь, насколько ты прекрасен, — посмотрев в глаза эспера, сказал работник агентства.

Вынув пальцы, детектив принялся «расстягивать» русского, в результате чего, тот издавал все больше стонов, ласкающих слух Осаму. Долгих ласк Дазая хватило для того, чтобы Фёдор начал дрожать от желания. От этого, Дазай заводился еще больше. Вытащив пальцы, шатен развернул Достоевского лицом вниз и ухватился за его бедра, начиная медленно вставлять, а после, начал двигаться. Стоны русского переходили на жадные крики.

— Громче, — резко войдя до конца, приказал Дазай.

Фёдор вздрогнул. Извиваясь под японцем, словно кот, он послушно выполнял приказ.
Прижав брюнета одной рукой к себе, другой взяв его член, Дазай начал ему надрачивать, ускоряя темп. Стоны Достоевского не прекращались и уже в скором времени оба кончили, после чего их уста слились в поцелуе. Упав на подушку, детектив повернулся лицом к своему «врагу».

— Ты помог. Однозначно помог, — тихо посмеиваясь, произнес Дазай, — спасибо...

Уткнувшись носом в плечо шатена, Фёдор пробормотал непонятную фразу на русском, после чего почти сразу же уснул.
Улыбнувшись, Осаму приобнял мило спящего Федора и поцеловав в макушку произнес:

— Моё.