Глава 10
Судя по записи в моем дневнике, докладную записку я составил 28 апреля.
Однако, прежде чем отнести ее следователю, я решил дать возможность
Сидзуко ознакомиться с ней. Мне хотелось, чтобы она наконец успокоилась и
поняла, что бояться угроз Сюндэя Оэ больше нет оснований. С этим
намерением на следующий день я и отправился к Сидзуко. С тех пор как я
начал подозревать г-на Коямаду, я посетил Сидзуко дважды, производя в ее
доме нечто вроде обыска, однако до сих пор своими соображениями с ней не
делился.
Как раз в это время решался вопрос о разделе имущества покойного г-на
Коямады, и Сидзуко изо дня в день осаждали родственники. Оказавшаяся почти
беспомощной под натиском обрушившихся на нее новых хлопот, она встретила
меня с нескрываемой радостью, как будто мое появление снимало с нее бремя
всех забот и проблем.
Как только Сидзуко, как обычно, провела меня в свою комнату, я сразу
же, без предисловий, сказал ей:
- Сидзуко-сан, теперь вам не о чем больше тревожиться. Сюндэй Оэ с
самого начала был в этом деле ни при чем.
Это мое заявление озадачило Сидзуко. Конечно же, она ничего не могла
понять. Тогда я достал свою докладную записку и принялся читать ее вслух в
той же манере, в какой нередко читал друзьям свой новый детективный
рассказ. Во-первых, мне не терпелось успокоить Сидзуко, посвятив ее в суть
дела, а во-вторых, мне было интересно узнать ее мнение о записке, с тем
чтобы исправить неточности в моих рассуждениях, если они там будут
обнаружены.
Конечно, читать Сидзуко те страницы, где говорилось о садистских
наклонностях г-на Коямады, было с моей стороны жестоко. И верно, Сидзуко
при этом густо краснела и, казалось, готова была сквозь землю провалиться
со стыда. Когда я перешел к рассуждениям о перчатке, она заметила:
- Да, я хорошо помню, что должна быть еще одна пара, и никак не могу
понять, куда она запропастилась.
Мое предположение о том, что г-н Коямада погиб в результате несчастного
случая, она встретила с заметным удивлением, но ничего не сказала, лишь
слегка побледнела.
Когда я кончил читать, она задумчиво протянула; "Да-а..." - и надолго
погрузилась в свои мысли. Постепенно на лице ее стало проступать чуть
заметное выражение умиротворенности. Казалось, узнав о том, что письма
Сюндэя были подделкой и что теперь ей не нужно опасаться за свою жизнь,
она впервые за долгие месяцы обрела душевное спокойствие. Кроме того, я
подумал (да будет прощено мне это эгоистичное предположение!), что, узнав
об отвратительных поступках г-на Коямады, она избавилась от угрызений
совести из-за запретного чувства ко мне.
- Так вот, значит, как он меня истязал, а я-то, я... - наконец
проговорила Сидзуко, и в этих ее словах чувствовалась радость женщины,
увидевшей возможность оправдать себя в собственных глазах.
Было время ужина, Сидзуко вдруг засуетилась и, достав вино и закуски,
принялась угощать меня. Я же, довольный тем, что моя докладная записка не
вызвала никаких возражений с ее стороны, только и делал, что подставлял
свой бокал всякий раз, как она предлагала мне налить еще. Я быстро пьянею.
Вот и тогда вино вскоре ударило мне в голову, только вопреки обыкновению я
почему-то впал в меланхолическое настроение и принялся молча разглядывать
сидящую передо мной женщину.
Сидзуко выглядела довольно изможденной, но это не лишало ее обычной
привлекательности. Бледность была природным свойством ее кожи, и в теле ее
по-прежнему таилась грациозная и упругая сила. Она всегда словно светилась
изнутри, и это непостижимое очарование не было утрачено ею. Контуры ее
фигуры в кимоно из старинной фланели казались мне как никогда прежде
обворожительными. Глядя на выразительные линии ее рук и ног, скрытых
колеблющейся при каждом движении тканью, я мысленно дорисовывал все
остальное.
Пока мы с Сидзуко вели рассеянную беседу, в моей затуманенной голове
созрел сумасшедший замысел. Он состоял в том, чтобы снять какой-нибудь
уединенный домик, который стал бы местом наших тайных встреч с Сидзуко.
Едва дождавшись ухода прислуги, я привлек к себе Сидзуко и стал
покрывать ее лицо поцелуями. Сжимая ее в объятиях и ощущая через ткань
тепло ее тела, я на ухо шептал ей о только что созревшем у меня замысле.
Слушая меня, Сидзуко не только пыталась отстраниться, но, напротив,
согласно кивала головой.
Как описать наши встречи, эти двадцать дней блаженства, пролетевшие,
словно в бреду?
Я снял небольшой домик в Нэгиси, по виду напоминающий старинный амбар,
и договорился, чтобы в наше отсутствие за ним следила старушка из соседней
лавчонки, торгующая дешевыми сластями. Этот домик и стал местом наших
упоительных свиданий. Мы заранее уславливались с Сидзуко о встрече и
приходили туда, как правило, в дневное время. Здесь, в этом домике, я
впервые изведал, что значит яростная, неистовая страсть женщины.
Впрочем, здесь не место углубляться в мои любовные перипетии.
Когда-нибудь я напишу об этом отдельную книгу, сейчас же ограничусь
рассказом о любопытном факте, который узнал от Сидзуко в одну из наших
встреч.
Речь идет о парике г-на Коямады. Оказывается, он стыдился своей лысины
и не хотел показываться жене в столь неприглядном виде. Поэтому он и решил
приобрести парик. Когда он поделился своим намерением с Сидзуко, та со
смехом принялась его отговаривать, но он заупрямился, точно ребенок, и
сделал по-своему.
- Почему вы до сих пор молчали об этом? - спросил я Сидзуко.
- Но мне было неловко рассказывать о таких вещах, - ответила она.
После двадцати дней наших тайных встреч с Сидзуко я подумал, что не
появляться долее в ее доме неприлично, и как-то раз с невинным видом
явился в ее гостиную. Проведя с ней час в самых что ни на есть
благопристойных беседах, я вызвал такси и поехал домой. По неожиданному
стечению обстоятельств шофером оказался тот самый Миндзо Аоки, у которого
я когда-то купил перчатки. И вот из-за этой случайной встречи я снова
погрузился в, казалось бы, навсегда оставивший меня кошмар.
Если не считать перчаток, все было таким же, как месяц назад: и руки,
лежащие на баранке, и старое синее демисезонное пальто (оно было надето
прямо на рубашку), и напряженные плечи, и ветровое стекло, и зеркальце над
ним.
Я вспомнил, как в прошлый раз, решив испытать водителя, произнес:
"Сюндэй Оэ". И в моей голове сразу же всплыли и лицо Оэ на фотографии, и
зловещие его произведения, и воспоминания о его странном образе жизни. В
конце концов у меня даже возникло ощущение, что Сюндэй сидит рядом со мной
в машине. Неожиданно для самого себя я вдруг обратился к шоферу:
- Послушайте, Аоки, когда вам все-таки подарил перчатки г-н Коямада?
- Что? - В точности как месяц назад, шофер повернулся ко мне и с тем же
изумленным выражением лица произнес: - Как вам сказать? Точно помню, что в
прошлом году, в ноябре... Постойте, постойте, как раз в тот день я получил
зарплату и еще подумал, что в этот день мне часто делают подарки. Значит,
это было двадцать восьмого ноября. Точно, ошибки быть не может.
- Так, значит, двадцать восьмого ноября... - повторил я за ним как в
забытьи.
- Не пойму я что-то, почему эти перчатки не дают вам покоя. Может,
какая история с ними связана?
Не отвечая на его вопрос, я всматривался в небольшое пятнышко на
ветровом стекле. Мы, должно быть, проехали четыре или пять кварталов, а я
все так и сидел, погруженный в свои мысли. Вдруг я встрепенулся и, тронув
водителя за плечо, чуть ли не закричал:
- Послушайте, это было в самом деле двадцать восьмого ноября? Вы
сможете повторить это на суде?
Водитель забеспокоился.
- На суде, говорите? Видать, дело серьезное. Но перчатки я получил
точно двадцать восьмого. У меня и свидетель есть, мой помощник. Он видел,
как я получал эти перчатки. - Аоки отвечал обстоятельно, видимо понимая,
сколь важен для меня его ответ.
- Знаете что, поворачивайте назад! - приказал я шоферу, и тот, явно
перепугавшись, послушно развернул машину.
Подъехав к дому Коямады, я выскочил из машины и вбежал в переднюю.
Схватив за руку служанку, я без всяких предисловий выпалил:
- Скажите, верно, что в конце прошлого года в этом доме снимались и
мылись щелоком все потолочные перекрытия? - Как я уже говорил, об этом мне
стало известно со слов Сидзуко в тот день, когда я поднимался на чердак.
Служанка наверняка решила, что я спятил. Смерив меня недоверчивым
взглядом, она сказала:
- Да, верно. Только не щелоком, а обычной водой. Мы приглашали
специального человека. Это было как раз двадцать пятого декабря.
- А что, потолки мылись во всех комнатах?
- Да, во всех.
В это время в прихожей появилась Сидзуко, по-видимому услышавшая наш
разговор.
- Что случилось? - спросила она, с тревогой глядя мне в лицо.
Я повторил ей свои вопросы, и она ответила на них точно так же, как
служанка. Наскоро откланявшись, я снова сел в машину и велел везти меня
домой. Удобно устроившись на мягком сиденье, я принялся мысленно
рассуждать.
Итак, 25 декабря в доме Коямады во всех комнатах снимали и мыли
потолочные перекрытия. Кнопка, найденная мною на чердаке, вне всякого
сомнения, была от перчаток, принадлежавших г-ну Коямаде. Тогда выходит,
что эта кнопка оторвалась от перчатки прежде, чем попала на чердак. О чем
же говорит этот факт, по своей загадочности сопоставимый разве что только
с теорией Эйнштейна?
На всякий случай я побывал в гараже у Миндзо Аоки и побеседовал с его
помощником. Тот подтвердил, что перчатки были получены именно 28 ноября.
Повидался я и с подрядчиком, который производил уборку в доме Коямады. Он
назвал мне тут же дату, что и Сидзуко со служанкой, а именно 25 декабря.
Он также заверил меня, что тщательно снимал все потолочные перекрытия и
никаких, даже самых мелких предметов на чердаке остаться не могло.
Для того чтобы, вопреки очевидной софистике, утверждать, что кнопка
была оставлена на чердаке именно г-ном Коямадой, приходится сделать
следующее единственное допущение. А именно: оторвавшаяся от перчатки
кнопка осталась в кармане г-на Коямады. Не подозревая об этом, он отдал
перчатки своему шоферу. Спустя по меньшей мере месяц, а еще более вероятно
- три месяца (ведь угрожающие письма начали приходить в феврале), г-н
Коямада поднялся на чердак, кнопка выпала у него из кармана и таким
окольным путем оказалась на чердаке.
Однако странно, что кнопка от перчатки осталась не в кармане пальто, а
в пиджаке. (В самом деле, перчатки чаще всего держат в кармане пальто.
Предположение же, что г-н Коямада поднимался на чердак в пальто, абсурдно.
Впрочем, и костюм не вполне подходит для такого случая.) Кроме того, стал
бы такой богатый человек, как г-н Коямада, зимой ходить в том же костюме,
который носил в ноябре? Передо мной вновь возникла зловещая тень чудовища
во мраке - Сюндэя Оэ.
А что, если меня ввела в заблуждение-одиозная личность г-на Коямады
(материал, поистине достойный современного детективного романа)? Тогда,
быть может, г-н Коямада не погиб в результате несчастного случая, а был
убит?
Сюндэй Оэ... Что и говорить, прочно вошел в мою жизнь этот загадочный
призрак.
Стоило сомнению поселиться в моей душе, как все события сразу же
предстали передо мной в ином свете. Если задуматься, просто смешно, с
какой легкостью я, всего лишь писатель-фантаст, пришел к выводам,
изложенным в моей докладной записке. К счастью, я еще не успел переписать
ее набело: во-первых, меня не покидало чувство, что в ней что-то не так, а
во-вторых, все это время моя голова была занята Сидзуко. Но теперь это
обстоятельство играло мне на руку.
Если основательно вникнуть в существо дела, в нем окажется слишком
много улик. Они буквально поджидали меня на каждом углу, так и просились в
руки. А ведь не кто иной, как Сюндэй, писал, что именно в том случае,
когда имеешь дело с избытком улик, следует насторожиться.
Прежде всего, нельзя признать убедительным мое утверждение, будто г-н
Коямада писал угрожающие письма Сидзуко, ловко подделывая почерк Сюндэя.
Еще Хонда говорил мне, что воспроизвести своеобразный стиль Сюндэя очень
трудно. Это было тем более не под силу г-ну Коямаде, дельцу, весьма
далекому от литературных занятий.
Тут я вспомнил о рассказе Сюндэя под названием "Почтовая марка", в
котором повествуется о том, как страдающая истерией жена какого-то
профессора медицины из ненависти к мужу подстроила все таким образом, что
на него пало подозрение в убийстве. Уликой послужило написанное
профессором письмо, в котором он подделывает почерк своей жены. Я подумал
о том, что в деле Коямады этот Сюндэй мог прибегнуть к аналогичному
средству, рассчитывая заманить свою жертву в ловушку.
В известном смысле в этом деле многое как бы взято из собрания
сочинений Сюндэя Оэ. Так, подсматривание с чердака и роковая кнопка
перенесены в действительность из рассказа "Развлечения человека на
чердаке", копирование почерка Сюндэя дублирует уловку героини "Почтовой
марки", а следы на спине Сидзуко с той же очевидностью внушают мысль о
сексуальных извращениях, как и в соответствующем эпизоде из рассказа
Сюндэя "Убийство в городе В". Да что ни возьми: и порезы на теле Коямады,
и его труп в туалете на пристани - все детали этого дела явственно
свидетельствуют о почерке Сюндэя.
Но не слишком ли очевидна эта цепь совпадений? С начала и до конца над
всеми событиями реял призрак Сюндэя Оэ. Мне даже казалось, что и свою
докладную записку я составлял, неосознанно следуя его замыслу. Уж не
вселилась ли в меня воля этого Сюндэя?
Не разум, а интуиция мне подсказывала, что где-то Сюндэй все-таки
должен быть. Я даже видел холодный, колючий блеск его глаз. Да, но где же?
Обо всем этом я размышлял, лежа поверх одеяла на кровати в своей
комнате. В конце концов, устав от всех этих неразрешимых вопросов, я
заснул. А когда проснулся, меня осенила ошеломляющая догадка. Несмотря на
то что на дворе стояла ночь, я бросился звонить Хонде.
- Послушай, ты говорил мне, что у жены Сюндэя круглое лицо, - закричал
и в трубку, как только Хонда подошел к телефону. Некоторое время на другом
конце провода царило молчание - видно, Хонда не сразу узнал меня
спросонья.
- Да, - наконец откликнулся он.
- Скажи, она носит европейскую прическу?
- Да.
- И ходит в очках?
- Да.
- И у нее есть золотые коронки?
- Есть.
- Она страдает от зубной боли, не так ли? И часто приклеивает к щеке
болеутоляющий пластырь.
- Все верно. Ты что, встречался с ней?
- Нет, мне рассказали их бывшие соседи с улицы Сакурагите. Скажи,
пожалуйста, когда ты встречался с ней, у нее по-прежнему болели зубы?
- Да, видно, у нее от природы больные зубы.
- Ты не помнишь, пластырь у нее был на правой щеке?
- Точно не помню, но, кажется, на правой.
- А тебе не кажется странным, что молодая женщина, к тому же
причесанная на европейский манер, лечит зубы таким старозаветным способом?
Сейчас уже никто не пользуется пластырем.
- Да, пожалуй, это несколько странно. А почему ты, собственно,
спрашиваешь об этом? Неужели тебе удалось напасть на след?
- Кажется, удалось. На днях мы подробно потолкуем с тобой обо всем.
Поговорив с Хондой и убедившись в достоверности известных мне фактов, я
сел к столу и до самого утра чертил на бумаге геометрические условные
фигуры, знаки и формулы, так что со стороны могло показаться, что я решаю
какую-то задачу по математике. Чертил и вымарывал. Чертил и вымарывал.