«Рассечение Лизы»
"Написано для конкурса мамы-кошки Сии [t.me/lowselfhome] и сборника #КотячьиИстории".
Согласно статистике...
Согласно статистике, число преступлений, совершаемых в Санкт-Петербурге за год, может достигать отметки в 60 000 случаев. Где, как минимум, сотня – это убийства. Из которых, как минимум, половина попадает на стол – буквально, в виде тела жертвы – Елизавете Родионовне Андроповой, работающей патологоанатомом без выходных и отпусков последние четыре года. С трупами – в любом нелицеприятном виде – она имеет дело чаще, чем с живыми людьми. Дома её давно никто не ждал, а работа помогает отвлечься. Пускай за это время мешки под глазами стали её обычным «макияжем», а волосы, постоянно лезшие в глаза даже с резинкой на хвосте или под шапочкой, постепенно сокращались до едва заметной светлой поросли на макушке, усиливавшей болезненную внешность врача, больше заботящейся о состоянии тела покойника и причин его смерти или гибели, чем о собственном здоровье.
Вот и в этот поздний вечер, когда в морг привезли нового «пациента» – если труп, всегда принимавшийся без предварительной записи, мог таковым считаться, – Лиза сразу приступает к выполнению обязанностей, а именно к вскрытию. Человек в форме и с погонами, руководивший перевозкой жертвы (ей сразу говорят – и словами, и ещё слишком моложавой для естественных причин внешностью умершего, – что речь о самом тяжком преступлении), представившийся капитаном полиции даёт Лизе ненужные указания: отчёт требуется как можно скорее. Убит полицейский и всем не терпится узнать точную причину смерти и её время.
И начиная своё со стороны грязное, но для всех необходимое занятие, первое, что узнаёт Лиза, это самого покойника.
«Денис...» – чуть не срывается с её губ, и перед глазами она видит не тело, а пустую чёрную форму с фуражкой, осиротившую после удара топором по темечку хозяина.
Убийства повторяются.
Вскрытие...
Вскрытие, как положено, устанавливает причину смерти и время: обильное кровоизлияние в мозг, вызванное ударом топором по голове («То есть причина смерти не удар?» – уточняет грузный лысеющий капитан, на что Лиза качает головой: «Технически, не совсем, но без удара не было бы крови и убийства»), и примерное наступление смерти в районе 20:00, за два часа до доставки тела в морг («То есть его можно было спасти?» – скорбно сверяется полицейский, и Лиза поджимает губы, прежде чем коротко выдать: «Технически. Если бы его раньше нашли»). На этом патологоанатом и, судя по сиявшим в полумраке морга глазам второго живого человека в помещении, бывший товарищ почившего расстаются. Оба не идут спать (хотя на часах – давно за полночь), и вместо отдыха Лиза, хмурая настолько, что в тени пасмурные брови почти соединяются в одну, сдувает пыль со старых отчётов. Она помнит и другие дела, включающие описание «удара топором». Не обязательно одним и тем же, но всё равно. И действительно: кое-что общее (и даже не единожды) между новым и старым Лиза находит сразу – ещё в паре случаев двух- и трёхгодичной давности соответственно. Есть и третий, но его Лиза, выучившая наизусть, не открывает – не хочет видеть фотографии, и даже не разобранного на составные части тела (это как раз терпимо), а просто прикреплённое для удостоверения личности изображение покойного ещё при жизни – в чёрной форме и фуражке. Да, как и остальные трое (четверо, если считать сегодняшнего «свежего» – и по сохранности тела, и давности преступления), жертва была полицейским. Мужчиной, но для большего охвата Лиза проверяет и зафиксированных убитых на службе женщин. Ни одна не погибла после контакта с неизвестным топором. В отличие от первых. Лиза трясущимися пальцами набирает номер телефона капитана, оставившего данные для связи на случай уточнения деталей (или очередного вскрытия).
– Да? – он отвечает сразу.
Проглатывая ком, Лиза делится тревожными соображениями: на улицах города завёлся маньяк. Серийный убийца, выбирающий в качестве целей молодых (отобранных жертв объединял ещё и возраст) полицейских, вечером (согласно отчётам, люди погибали плюс-минус одновременно, в районе восьми часов и, как сейчас, летом, когда слишком жарко, чтобы покидать дома и ТЦ или кафе с кондиционерами) возвращавшихся домой после смены.
Лиза незаметно (если не считать трупа, до сих пор лежавшего на столе и прикрытого тканью) вытирает глаза. Она старается не думать о тех, кто до сих пор ждёт прихода родного или любимого. Скорее всего, новости о случившемся сегодня им сообщат утром завтра. Когда во сне, отложенном из-за переживаний, в принципе отпадёт необходимость из-за начала нового рабочего дня.
– Они совпадают, – заверяет Лиза по телефону, перебирая папку с докладами. – Самому старому делу – до сих пор не расследованному, – подчёркивает она, – четыре года. И я бы списала всё на случайность, поверьте, но во всех случаях значится топор. Я сама проводила вскрытие, как минимум, половине жертв. Они убиты одинаково.
Выслушав – немного сбитое, но подкреплённое фактами из отчётов, объяснение, – капитан нервно смеётся. Лиза почти видит, как он, приподняв фуражку, чешет затылок.
– Маньяк? – неуместно весело переспрашивает он. – У нас в Питере? Да ещё орудующий топором? Да это достоевщина какая-то. Классика, мля... Извиняюсь за мой французский, не спал двое суток, хочу пить, а не убийц ловить.
Лиза его понимает – не по части сна (ей его заменили упражнения на коврике, где она лежит и не двигается, тратя время йоги на краткую дремоту), но выпить не помешает и ей. Пускай и посреди недели.
Она договаривается с капитаном о встрече в баре в центре.
В баре...
В баре, как Лиза и ожидала, немноголюдно. Но скорее не из-за дня недели, а времени, разогнавшего всех по домам, – в Питере развели мосты, отрезавшую и Лизу, и часть горожан от своих квартир на другом берегу. Теперь она просидит в баре до утра. Зато не одна. Сперва она встречается с капитаном. Тот, запыхавшись («Шёл пешком с самого места преступления», – делится он без подробностей, усаживаясь у барной стойки), заказывает им обоим выпить. Он осушает первую стопку и ещё относительно трезвым взглядом изучает прихваченные Лизой доклады.
Капитан чешет голову (фуражка заняла стойку) и с сопением листает страницы. Он оставляет папку раскрытой на фотографии молодого человека с иссиня-чёрными глазами. Такими живыми даже на фото. Лиза отворачивается, пробуя пиво.
«Ну и дрянь», – думает она, имея в виду и напиток, и дела.
Капитан, скрипя затылком (он буквально прочесал там плешь), соглашается с доводами Лизы с одной немаловажной оговоркой: «Допустим». Она не понимает, что можно допускать.
«Он убил уже четверых, – давит она, стуча по вновь закрытой папке. Тонкой и одновременно непомерно тяжёлой. – Нужно что-то делать. Собирайте людей. Патрулируйте улицы до и после восьми. Осмотрите последнее место преступления, опросите живущих рядом...»
«Не учите горбатого работать, – вздыхает капитан и допивает четвёртый стакан. – Я только оттуда – с места преступления. Это самый обычный двор – колодец, ну, знаете, наши достопримечательности. Чтобы пройти по всем квартирам, одного утра не хватит. А у меня недостаток людей. Тем более теперь... Всё не так просто, как вам думается, Лизавета...»
«Не называйте меня так», – огрызается она, хотя раньше ей нравилось, когда к ней так обращались.
Капитан поднимает руки – и вместе с ними фуражку. Он расплачивается и оборачивается напоследок:
– Вот что. – Капитан перестаёт чесать затылок, прикрытый фуражкой. – Давайте так: я вам кого-нибудь пришлю. Вы ему всё расскажете, – он кидает мутный взгляд на папку, – введёте в курс дела и обсудите все возможные варианты. Я, если честно, без понятия, кого и как вы собрались ловить, но мешать не стану. В конце концов, ничего другого у меня пока что нет.
Он вяло улыбается и уходит. Лиза в одиночестве (бар окончательно пустеет с первыми косыми лучами солнца) прижимает папку к груди с самым старым отчётом поверх остальных. Ей кажется, она ощущает тепло. Или это дешёвое пиво согревает желудок.
Когда к ней подсел молодой человек в чёрной форме, Лиза натурально клюёт носом. «Ещё один стакан и спать...»
Фуражка, лёгшая рядом с бокалом, заставила её шмыгнуть носом и выпрямиться.
– Привет. – Улыбка казалась чересчур яркой из-за тёмных глаз. Сперва она думает, что дело в мешках под ними – почти как у неё самой, – но затем, приглядевшись, понимает, что это просто такой цвет глаз, затемнённый полумраком медленно то ли засыпающего, то ли, наоборот, просыпающегося бара, отключившего руками работника искусственный свет и пустившего внутрь естественный зарождавшийся снаружи. – Ты – Лизавета?
Она часто моргает, словно не осознаёт вопрос. Мужчина улыбался и не торопил. Она его не поправляет. Наконец Лиза выныривает из омута опьянения, громко втянув пересохшими губами воздух.
– Да, – отвечает она и опускает папку на стол. Из неё торчит кончик посеревшей фотографии, и она ногтем засовывает её обратно. Нет нужды. – А вы от капитана?
Молодой человек, всё ещё с улыбкой, коротко кивнул.
– Быстро... – шепчет Лиза, вообще-то полностью утратив счёт времени.
В баре вновь появились люди. А может, они, быстро отворачивающиеся при взгляде на бормочущую Лизу, всё же никуда и не уходили. Как сама Лиза и невидимый бармен, поставлявший посетительнице напитки и вовремя удалявшийся, не мешая (только странно косясь на неё) чужой беседе.
– Вы правда думаете, что тут замешан маньяк? – перешёл на «Вы» и приступил сразу к делу молодой человек. Его взгляд опустился на папку, и Лиза тоже коротко кивает.
Как ни странно, мужчина её понял и так. Ещё раз вглядевшись в его лицо, Лизе кажется оно знакомым. Возможно, как и капитан до этого, он привозил кого-то в морг. Не исключено и то, что этот «кто-то» сейчас застрял в папке сухим текстом и плоским фото, не передававшим и доли от полноты картины жизни погибшего. Как же мало порой оставалось от людей – отчёты для пресной статистики да надпись на холодном надгробии. Лиза незаметно трогает глаза. Она всё ещё моргает, смотря на мужчину. На его высокие скулы и длинный лоб, чуть – всего чуть – уменьшавшийся под фуражкой. На его вздёрнутый нос, улыбчивые губы и синеватый чёрный – вовсе не мрачный благодаря улыбке – взгляд. Чем-то похожий на небо, как если бы его заволокли тучи, сулящие прохладу в июльскую жару. Взгляд, от которого Лиза не могла отвести свой.
Она точно его уже видела. Даже знала. И, возможно, именно его она здесь и ждала. Давно, чтобы встретиться вновь. Всё то время, что её отделяло от другого берега с домом, недоступным из-за разведённого моста. Сейчас всё снова на своих местах. Сейчас Лиза не одна.
Она убирает папку в сумку.
– Что будете пить? – спрашивает Лиза, тоже наконец улыбаясь, и мужчина покачал головой.
– Я на службе, – шепнул он, чуть подавшись вперёд, и Лиза не сдерживает тихой усмешки.
Ну да, технически она тоже. Тем не менее от напитков отказывается. Хватит. Пора работать. Пускай и не так, как Лиза привыкла. Не с теми, с кем привыкла.
А с живыми – живым, – с которым ей предстояло поймать убийцу. Того, кто как неуловимый бармен, заведующий алкоголем, поставлял ей, необычному врачу, работающей не с жизнью, а с её противоположностью, мёртвых.
Патологоанатом...
Патологоанатом (от греч. pа́thos – страдание, болезнь; и anatome – рассечение) являлся врачом узкой специализации, занимавшимся чаще всего посмертным изучением человеческих тел. И о последнем Лиза, по правде говоря, никогда не грезила. Она мечтала быть врачом, да, но тем, кто помогает людям – дышащим и ещё тёплым. Но если бы всё сложилось так, как она хотела (стать терапевтом, против чего выступал её отец, видевший в дочери вообще юриста), то Лиза бы не встретила его – молодого полицейского с иссиня-чёрными глазами, нуждавшегося в отчёте о вскрытии. Так они познакомились – почти сразу после работы (и её, и его одновременно) – и так же расстались (снова одновременно, но не до конца). Он по-прежнему нуждался во вскрытии, и она осталась. С ним, на работе (теперь только её), но без него. Лиза перестала следить за собой, зарывшись в работу, и сама стала походить на труп. Ещё живой, но такой же бледный и холодный. Она ни с кем не общалась. Даже с папой, с трудом, но смирившимся с её выбором профессии («ему назло!»). И с мамой, всегда думавшей больше о своих пациентах в терапевтическом отделении, чем о семье («назло ты повторяешь за ней!»). А ещё Лиза никуда не ходила. Только на работу и иногда домой, когда сверхурочные не оплачивались или она валилась с ног от усталости. Она всё равно что умерла – не внешне, но внутри. Она продолжала вскрывать тела, пока никто не мог сковырнуть её... То, что засело у неё глубоко в ноющем сердце и заболевшем мозгу. В травмированной душе. То, что нельзя просто так рассечь и узнать, в чём причина смерти... В чём причина жизни.
Такой вялой и одновременно увлечённой – в моменты появлений новых трупов на столе. С ними Лиза успокаивалась. Ей становилось почти так же хорошо, как с ним...
С молодым человеком в чёрной форме и с фуражкой из бара, согласившегося ловить с Лизой убийцу. Чтобы остановить смерть. Чтобы возродить жизнь.
Ненадолго и ненастоящую.
Лиза утонула в его сине-чёрных глазах и не заметила, как стало слишком поздно.
«Преступление и наказание»...
«Преступление и наказание», – так иронично называют план по поимке преступника. Его придумал Денис – полицейский из бара. Он через Лизу передал идею капитану, и тот на удивление даёт добро: «Начальство рвёт и мечет, а у меня ни рабочей версии, ни толковых улик! Делайте что хотите, но дайте результат!» Вместе с Лизой – ещё допущенной к расследованию – капитан определяет приблизительную зону действия «Студента» (так – снова иронично – предполагаемого преступника прозывают в убойном отделе), большинство предыдущих жертв (все, кроме одной, предположительно первой, убитой на севере, где жила Лиза) столкнулись с маньяком на юге города, в спальном районе с засильем коммуналок. Именно там решают произвести поимку – или, на хмурый взгляд капитана, попытаться. В качестве приманки – важной части плана – вызывается много добровольцев и все, как один, получают отказ (даже Денис, попросившийся первым). Капитан, несмотря на несовпадение по возрасту (прошлым жертвам было не больше 25, но и Лиза, сама будучи не сильно старше бедолаг, и капитан, вовсе бывший уже на пороге пенсии, считают это совпадением: просто в той части города жило больше молодых из-за доступности квартир), главный куратор всего дела, начальник жертв и Дениса, поручает самое опасное себе – именно ему предстоит прогуливаться вечерами по Питеру в ожидании возможного нападения. Ему, одному – открыто, – и ещё целой бригаде его товарищей, тайно дежуривших на месте действия, куда, к сожалению, не пускают Лизу.
«Вы врач, а не полицейская», – отрезает капитан и оставляет Лизу на попечение Денису. Последний именно так всё и обставил: пылкую патологоанатома, выступившую к всеобщему удивлению (в том числе капитана, но, к слову, не Дениса, с которым она проводила больше всего времени) главным двигателем дела, снимают с «дистанции» на «финишной прямой» и отвели в сторону вместе с Денисом. Которого, на радость Лизы (хотя она не признаёт), не подпустили к самому рискованному. По крайней мере, официально.
Так как Лизе хорошо известна область «Студента» (там, где ни одного университета), вечером в условленный район пришёл Денис. Он взял с собой Лизу, ушедшую в кои-то веки с работы пораньше, и кроме подозрительных (если смотреть с точки зрения преступника) людей в штатском им никто не попадается.
На второй раз Денис попросил Лизу одеться в чёрное и водрузить на голову его фуражку – так они сливаются и становятся целой парной мишенью для убийцы. Благо, и на второй вечер ничего не случается. Утром она созванивается с капитаном и к неожиданному удовлетворению перед рассказом о вчерашнем слышит долгий вздох. Ничего. Ничего и никого. Капитан, судя по тону, собирается всё бросить, как на четвёртый день план срабатывает...
На Денисе.
Они гуляли вдвоём. После предыдущих вечеров это стало походить на ритуал. Лиза встречается с Денисом – всегда, как она, в чёрном, всегда с фуражкой, передающейся ей, – и, если честно, просто хорошо проводит время. Она болтает себе под нос. Рядом никого, кроме них двоих. Он слушал, пока она говорит, словно Денис – первый, кому ей удаётся излить душу за последние четыре года. Хотя, пожалуй, так и есть. Первый и последний. Как было бы хорошо... Как же хорошо. Где-то рядом безумный преступник с топором, а ей хорошо. Как, наверное, и ему.
«Лизавета, в этом безумном мире лишь ты одна – моё спокойствие», – сказал он, а она запомнила и, закрыв глаза, не замечает, как мимо проходит юноша в красной футболке и таких же кроссовках, касающийся ладонью бедра, где болталась какая-та верёвка. Зато Лизе попадается на глаза грузная фигура капитана, делавшего лишь вид, что гуляет или идёт куда-то конкретно. Даже издали видно, как тот запыхался и устал. Он прикладывается спиной к стене на узком тротуаре и смотрит вбок ровно в тот момент, когда Лиза уходит под арку в проулок между жилыми зданиями. Денис юркнул следом за ней, и за его плечами, за его лучистой, светлой, открытой, как иссиня-чёрные глаза, горевшие жизнью при взгляде на неё, мелькает красная футболка и серый металл, оторванный от бедра – ремня – и нацеленный прямо на ничего не подозревающего Дениса напротив неё...
Удара Лиза не чувствует. Топор бьёт обухом. Ровно по темечку, ведь Лиза ниже нападавшего. Она падает, роняя чуть смягчившую удар фуражку, и быстрее проваливается в пустоту, чем затылком касается чуть охлаждённого в тени арки летнего асфальта... Последнее, что Лиза видит, это не Дениса, а красные, как кровь из головы, с белыми прожилками кроссовки. Красная футболка возвышается над ними.
Красная футболка возвышается над Лизой и внезапно, мигая темнотой, исчезает. Она моргает, различая перед собой потное, всё раскрасневшееся лицо лысеющего (теперь седеющего) капитана.
– Лиза? – зовёт он и тянет руки, но не чтобы помочь встать, а удержать на месте. – Не двигайтесь! Вас сильно приложили. Не знаю, откуда у вас фуражка, но, кажется, вас приняли за...
Лиза приподнимает голову. Рядом лежит фуражка. Она в крови, но не в свежей, а в старой, не отмытой, засохшей как пятно кофе на её чёрной рубашке. Лиза со стоном хватается за голову.
«Денис...» – чуть не слетает с её побледневших губ.
– Денис? – подхватывает внезапно капитан, словно прочтя её мысли. Словно всё равно услышав шёпот, звучавший у неё в голове. Или ей так – всё время – казалось. – Какой ещё Денис?
Лиза силится ответить. Перед глазами мелькает размытый образ – молодого человека в баре, из прошлого, давнего, ещё во время учёбы... Во время его жизни.
Она распахивает глаза, когда одновременно её воспоминание заслоняют более чёткие очертания хладного тела с потухшими иссиня-чёрными глазами и раскрытым из-за посмертного ослабления мышц рта со всё ещё белыми зубами – внутри, – и снаружи, поверх настоящего капитана, угасающий вечерний свет закрывает алая вспышка, обрушивающаяся на шею старого полицейского не потемневшим от первого удара обухом, а серым ярким лезвием.
Лиза не вскрикивает. Молчит и капитан. Только пыхтит, пытаясь на корточках развернуться к убийце. Металл вошёл и не вышел. Юноша дёргает за деревянную рукоятку и выдирает оружие с клоком кожи, фонтаном крови и осколком кости. Капитан хватается за шею, и древко хлопает его по виску. Он падает на бок, сворачивая голову, будто слетевшую с одной-единственной петли, и неестественно удлиняется под неправильным углом. Его взгляд – наискось – поверх Лизы устремляется в темноту арки и стекленеет, становясь пустым зеркалом для ужаса на её лице.
Топор поднимается снова.
Она пригибается, упираясь макушкой в козырёк фуражки, и резко бьёт ногой по колену. Преступник, рассекая оружием воздух, спотыкается, ругается, прижимает топор к асфальту и даёт Лизе встать и убежать. Только не в ту сторону. Вместо выхода из арки Лиза направляется, наоборот, вглубь жилого, но безучастного двора. Она замирает посреди стен, окон и подъездов, окруживших, сдавивших, утопивших Лизу как в настоящем, давно высохшем «домашнем» колодце.
Колодце, ещё способном наполниться не водой, но кровью.
Лиза, затаив дыхание (вдохнув как перед погружением или долгожданным всплытием), оборачивается на стук шагов. Парень хромает и не спешит. Он щерится, крутя топором. Он останавливается в нескольких метрах от Лизы, в недоумении склонив голову.
– Где твоя форма? – говорит убийца сквозь зубы.
Она бросает на себя взгляд. Фуражка осталась под аркой, вместе с капитаном... С телом капитана. Не Дениса – его давно здесь нет. Не было.
Лиза медленно выпрямляется. Она сглатывает, вспоминая слова, сказанные её парнем: «Ты моё спокойствие». Ещё до того, как его убили ударом топором.
Целых четыре года назад на севере, а не юге, города.
Лиза знала это, потому что сама проводила вскрытие. Сама пыталась найти убийцу её парня. Дениса. Полицейского – тогда новичка, – с которым она познакомилась в баре. И с которым больше не жила.
– Я – врач, – шепчет она.
– Что?!
– Я – врач! – вскидывает она руки. Оказывается, на них осталась её кровь. Из головы. Там до сих пор текло – она чувствует тепло на виске. – Патологоанатом. Я не полицейская.
По тому, как опасный незнакомец – совсем молодой, не старше Дениса, когда его убили, – неуверенно проворачивает в ладонях древко, до неё доходит, насколько всё пошло не по его плану.
– Тебе ведь нужны только полицейские, так?
Он не отвечает. Кусает и без того истерзанную нижнюю губу. Вдобавок у него шелушится кожа на ладонях. И краснеет точками лицо там, где задержались подростковые прыщи.
«Ну совсем ребёнок...» – думает Лиза. Вслух, однако, говорит другое:
– Почему?
Он приподнимает брови.
– Почему? – повторяет она, больше чтобы потянуть время (в колодце темнело, а в непрозрачных окнах начал зажигаться свет), чем пытаясь его в чём-то переубедить. – Почему ты убиваешь их? Почему убиваешь полицейских? Что в них такого?
– Такого? – взвизгивает он и проводит дрожащей рукой по сальным волосам. – Ты хоть знаешь, кто они такие?
Она качает головой. Преступник цокает.
– Убийцы – вот кто.
Лиза хмурится, косясь на топор в чужих руках. Он, впрочем, думает про другое.
– Нравится? – он оттягивает красную футболку, слишком широкую, особенно для него – такого худосочного и бледного, давно скорее всего нормально не евшего и не спавшего. Чем-то похожего на неё. – Это чтобы кровь не так в глаза бросалась. Ну, знаешь, красное на красном...
Он перехватывает топор и делает шаг навстречу. Лиза опять закрывается руками и кричит (громче, чем раньше) свой первый вопрос.
– Да что ты заладила со своим «Почему?», – морщится убийца, глядя вверх. Светлых окон становится больше, чем тёмных. – Тебе какое до этого дело?
– Какое? – теперь она визжит и трясущейся ладонью гладит окровавленные волосы. – Ты убил моего парня, вот какое. Это ты убийца, а не они.
Юноша чуть опускает топор, вновь наклоняя голову.
– Твоего парня? – переспрашивает так, будто не верит.
Она не отвечает, и тогда преступник резко набирает в грудь побольше воздуха.
– Извините. – От неожиданности Лиза убирает от лица руки. Она смотрит на убийцу – прямо в широкие голубые глаза... И кривится в ответ на смех, вырывающийся из желтозубого рта. – Ну что, полегчало? Передо мной тоже извинялись, когда допустили убийство моей мамы. Сказали, извините, здесь наши полномочия всё... – Он сжимает губы, опускает взгляд. – Они приехали, уже когда отчим её забил. До смерти. И то, я тогда уже в четвёртый раз звонил... Думал, вообще не ответят, ан нет, есть тело – вот тогда за дело.
Он бросает взгляд через плечо. Туда, где лежал капитан в луже собственной крови.
– Все они одинаковые...
Он снова шагает, готовясь к удару. Лиза во всё горло орёт: «Нет!», и юноша моргает. Топор поднял, но не опускает.
– Что «нет»?
Она мотает головой.
– Твою маму убил отчим... И это ужасно. Как любое убийство. Ужасно, что к вам не приехали на помощь... Но это в прошлом, и это были не те, кого убил ты.
Она думает про Дениса, улыбавшегося ей даже после смерти. Тепло из раны на голове смешивается с солёным холодом из глаз. Лиза не утирается. Стоит перед лицом кровавого топора.
– Как тебя зовут? – спрашивает он.
– Лиза.
Топор чуть-чуть опускается. Чуть-чуть.
– Лиза? – Он смеётся. Сквозь зубы, сквозь лезвие. – Лизавета, то есть? – Она не поправляет, но её так называл только Денис. – Как в «Преступлении и наказании?» – Он смотрит в сторону, на окна, лыбится и, не разжимая челюсть, продолжает одними стиснутыми зубами: – Её же все забывают постоянно. Ну, Лизавету, племянницу или кем там она приходилась Алёне Ивановне. Он же двоих убил. Раскольников. Старушку, которая всегда на слуху, и бедную-бедную Лизавету... То есть Лизу.
Топор бьёт без замаха. Криво, слабо, но всё равно больно, остро. Лиза вскрикивает, подставляя руки, но больше для привлечения внимания, чем от адских мук, пронзивших левое предплечье. Она их усиливает, двигая рукой так, чтобы лезвие увязло и было не достать. Кажется, оно задевает кость, и Лиза уже не кричит, а воет. Как дикий зверь в ловушке. Как банши, возвещающая о чьей-то смерти. Как плакальщица на поминках.
Юноша теряется, древко выскальзывает из его потных рук, на нём остаётся шелушащаяся кожа, и красные кроссовки торопливо бегут к арке. Лиза садится на одно колено. Топор придавливает к земле. Она обнимает его вместе с рукой как младенца и кричит из последних сил, срывая голос и заставляя преступника обернуться.
– Ублюдок!
Взгляд из-за плеча – красный, точно футболка, – и такого же цвета обувь врезается в грузное тело капитана. Убийца спотыкается или поскальзывается (красное на красном), падает, остаётся лежать. Лиза не знает, свернул он шею или потерял сознание, ударившись об асфальт. Она просто сама присаживается на твёрдую землю, аккуратно пристраивает на себе руку с непрошеным грузом и приваливается к подъездной двери, откуда, как во сне, доносятся быстрые шаги...
Её уносит спокойствие в глубины неизведанного иссиня-чёрного моря, где Лиза в последний раз надеется встретить Дениса.
Больничный...
Больничный Лизе даётся на целых полгода, хотя в гипсе, по заверениям врачей, среди которых каким-то образом оказывается мама-терапевт, нужно проходить не больше двух месяцев. Перелом серьёзный, но, к счастью, она сохранила руку – и главное, способность работать, хотя не факт, что желание. Придя в последний раз в этом году на работу – собрать вещи, в частности, щётку и любимую кружку для кофе с надписью «Моё спокойствие», – она внимательно оглядывает рабочий стол: слишком стерильный даже по меркам стола патологоанатома. Здесь темно: Лиза не включает свет, не хочет видеть то, чего нет. Она забирает кружку, кидает взгляд на закрытый шкаф с отчётами, давно не пополнявшийся, и спешно покидает больницу, ни с кем не прощаясь, но и не здороваясь с теми, кто видит её сегодня впервые. Папа, Андропов Родион Романович, носивший и имя, и отчество знаменитого героя, и мама, отложившая – или перенаправившая – работу, ждут в машине и остаются в ней же, когда Лиза приезжает домой. Тоже, как и на работу, на время.
Дома...
Дома свет она всё же включает. У них солнечная сторона, но наступал вечер и в тени рождались ненужные образы. Впрочем, Лиза видела их и в свете. Проходя мимо кровати к сложенному и не пыльному, как всё остальное, коврику, она замечала – вспоминала – Дениса, расправлявшего или заправлявшего покрывало. Он улыбался. Заходя на кухню за кофе, Денис ждал там её с дымящейся кружкой у рта. Он улыбался. Задержавшись у зеркала на дверце шкафчика в ванной, Лиза вместо себя в отражении смотрела на бледное лицо, сначала спокойное, а затем медленно распахивающее синий рот и закатывающее выцветшие после смерти глаза. Оно не улыбалось.
Открыв дверцу, Лиза наскоро собирает ватные диски, ушные палочки и пасту, лежавшую здесь без малого четыре года. Она не заходила сюда вовсе или быстро уходила, чтобы не напоминать себе о том, что дом вовсе не их, а её. Что их солнечная сторона на самом деле только её... Отныне.
Покидав всё в пакет, Лиза выключает свет и останавливается на пороге. Родители ждут её внизу – она поживёт у них, пока... А что пока? Убийцу поймали, ей выписали больничный, наложили гипс, а Денис, как теперь ещё и капитан, остался мёртвым. Что пока? Ничего же не изменится... Не изменилось.
Она оборачивается, словно что-то вспомнив в последний момент. Точно, он забыл фуражку. У неё. Где?
Когда Денис хватается за ручку двери, он вспоминает, что обронил её в переулке под аркой. Когда Денис закрывает дверь, он думает о Лизе, оставленной где-то там же.
Когда Денис собирается уходить, он улыбается – обветренными губами Лизы, её сонными глазами, – довольный тем, как всё сложилось. Она ведь заслужила отдых. Так? Он побудет за неё, пока она спокойно отдыхала...