Сопоставление общей начальной картины
Для любого, кто решится прочитать этот черновик без моего ведома:
Эти записи — моя личная практика, скрупулёзная фиксация событий для будущего составления полной картины и поиска истины. И возможно, в будущем, они пригодятся новому поколению, в качестве научного материла.
Художник сэр Оливер был человеком крайне своеобразным: эгоцентричным, мнительным и замкнутым, что особенно странно сочеталось с тихим бунтом, поднятым группой элдримских ценителей искусства. Их недовольство, по их словам, было вызвано не просто бездействием стражи, а громадной халатностью в расследовании исчезновения художника. Люди, словно одержимые, передавали кипы бумаг, пытаясь донести до властей весть об исчезновении их любимца, как это уже сделали десятки других. Многие, не желая мириться с безразличием, до поздней ночи дежурили в холле, стремясь лично передать очередную копию заявления высокопоставленным чиновникам. Я видел горы свитков с заявлениями, буквально заполонившие стол у архивариуса, который с явной усталостью в руках и отчаянием в глазах нарезал на кодексы уже пятую тонну скрученных в рулон бумаг.
Загадочности и странности делу добавляло и то, что у художника не было ни родственников, ни известных наследников. Если же таковые и существовали, то по неизвестным мне причинам они не присоединились ни к надоедливому протесту, ни к добровольным поискам в проклятом лесу, около его дома. Поэтому сведения о его личности пришлось извлекать из воспоминаний немногочисленных ценителей искусства, лично знавших Оливера. Конечно, как государственный служащий отдела расследований особо важных и преступлений прошлых лет, я не имею права с точки морали делать предположений о смерти человека, особенно когда его тело не было найдено.
Лично мое знакомство с Оливером началось с того, что глава Верховной Стражи с недовольным видом, вызванным недавним протестом, ворвался в мой кабинет. Без объяснений он бросил на стол тонкий свиток, сухо объявив, что это теперь «мое» дело, и, не дожидаясь моего ответа, покинул помещение, оставив меня наедине с моим недоумением.
Развернув сверток, я обнаружил в нем материалы дела о пропаже художника, и мое недоумение быстро переросло в гнев, когда я увидел, насколько скудна была информация об этом деле. Это было равносильно тому, как если бы меня отправили искать камень по всему Элдриму, сообщив лишь, что он твердый.
Оливер Пейдж, 24 лет от роду, явился на свет в шахтерском местечке Берселиск. Сведения о семье отсутствуют, рисованию обучался сам. Первое его творение было начертано палкой на иссохшей грязи. После выставки в Элдриме, которую его поклонники считали одной из самых успешных, он отправился в отдаленный особняк, затерянный среди холмов и деревьев, окружающих вечнозеленый Эльва-Зельвир. Целью этого отшельничества было творческое выгорание. Такое уединение было призвано дать художнику отдых, который сможет дать ему простор для придумывания новых идей, с помощью которых он снова сможет удивить своих зрителей. Конечно, я не исключал, что некоторые факты его биографии были придуманы самим Оливером, дабы повысить свою значимость в глазах фанатов.
После того как художник переехал в своё новое жилище, спустя три месяца он провёл свою последнюю выставку. Представленные там картины явно заставляли задуматься о психическом здоровье самого художника, ибо противились всякому разумному сравнению с любыми произведениями, когда-либо созданными руками человеческими. Они были иными, чуждыми всякому известному закону, словно вырваны из кошмарных бредней художника. Удивляла та смелость, с которой он представил ужасающие пейзажи бойни своим зрителям, на фоне которых даже кровожадные малты и большеротые духи лета казались, не побоюсь этого слова, до очарования миловидными.
Серия картин, на которых запечатлены разлагающиеся трупы людей и животных, застывшие в подобиях повседневных поз, словно застигнутые смертью в момент обыденного действия. Достоверность в изображении тлена, скрупулезная детализация распада плоти, превращает каждое полотно в осязаемое свидетельство нечеловеческого ужаса.
Цикл картин, известный как "Центральная фигура". На полотнах запечатлен человек, смутно напоминающий постаревшего автора, погруженного в полумрак своей комнаты. Его взгляд, ледяной и почти безжизненный, устремлен в никуда, словно он пытается разглядеть нечто, скрытое в сыром деревянном полу. Руки, судорожно вцепившиеся в края белых простыней, побелели от костяшек, будто он боялся свалиться с неё. С каждой последующей картиной тело несчастного подвергается чудовищной трансформации, погружаясь в новые, противоестественные стадии разложения. Гниющая плоть обнажает желтые кости, превращая человеческий облик в нечто отвратительное и чуждое.
И вот, наконец, апогей этой зловещей серии — девять полотен, на первый взгляд изображавших лишь пейзажи ночного леса. Но если позволить взгляду скользнуть глубже, среди переплетений черных дубов начинала маячить неясная, аморфная тень, больше напоминающая неясное пятно. С каждой последующей картиной она неумолимо приближалась к наблюдателю, словно выходя из самой глубины полотна. Тень эта, лишенная четких очертаний, казалась порождением неевклидовой геометрии, насмешкой над привычными законами пространства. Она не просто поглощала свет, а ненасытно пожирала его не только внутри картины, но и за пределами плоского полотна, оставляя лишь пульсирующую тьму, которая, казалось, дышала. С каждым новым пейзажем, с каждым следующим шагом она становилась все более осязаемой, все более угрожающей. На девятой, последней картине этой жуткой серии, тень нависла так близко, что, казалось, вот-вот коснется нашего мира. Один единственный шаг — одна единственная картина отделяли её от реальности, но этот шаг оставался непреодолимым, оставляя зрителя в мучительном ожидании, с ощущением, что он упустил нечто смертельно важное, что навеки могло бы изменить его восприятие мира.