С Максом
— Я хочу писать только о роскошной жизни, — поделился Макс.
В тот день он окончательно решил стать писателем. На улице расцветал солнечный апрель, и весенний воздух дурманил, стоило только случайно высунуться в форточку. Идеальный день для идиотских решений.
Но погода в Риге стояла еще прохладная, и балкон нашей с Максом кофейни пустовал. Из-за сильного ветра также был велик риск, что чай из чашки окажется у вас на лице. Однако мы всегда были сторонниками выпендрежа: и море нам по колено, и ветер нас не сдует. Поэтому сидели снаружи, оправдывая имидж кофейных раздолбаев, с которых он начал свою книгу.
Периодически он внимательно глядел на меня, а я смотрела, как лопаются пузыри в молочном коктейле. Мои темные очки сползли по кончику носа и грозили упасть прямо в бокал. Слегка приподняв их, я продолжила свое увлекательное наблюдение. Но прокомментировать его заявление как-то надо было.
— Недаром говорят: пиши, о чем знаешь.
— Да нет же, — слегка нахмурился он. — Просто пороки, которые расцветают в этой среде, наиболее привлекательны для изучения.
—Пороки? — хмыкнула я. — Ты тогда сам себя осудишь...
— Ну и что? Но самое интересное — это люди. Такие, как ты.
Я только наградила Макса скептическим прищуром. Из-за ветра его длинные соломенные волосы находились в легком беспорядке, и он небрежно проводил по ним растопыренной пятерней.
«Лореаль, ведь ты этого достойна», — пронеслась в моей голове реклама шампуня.
Поймав мой изучающий взгляд, он поинтересовался:
— Что-то не так?
— У тебя майонез на подбородке, — не поведя бровью, сообщила я.
Макс тут же нервно коснулся лица салфеткой, но потом опомнился и буркнул:
— Мы же не брали ничего кроме напитков.
Я подавила ухмылку. Все, что касалось внешности, он всегда воспринимал с чрезмерной серьезностью. Было забавно его периодически на этом подлавливать.
— Шутка. Не дуйся.
— Глупая шутка, Марина, — проворчал он, и, подперев голову руками, произнес: — Вечно ты увиливаешь. Давай вернемся к тебе, раз ты будешь героиней. Опиши мне себя.
— Зачем? Ты, по-моему, и так неплохо справлялся.
— Мне надо увидеть мир твоими глазами. Это добавит реалистичности моему роману.
Вообще-то я его не просила писать обо мне. Более того, мне это не сильно нравилось. Но вместо возражений я попыталась спонтанно ответить на его вопрос:
— Марина хорошо умеет спать, врать и тратить деньги. Деньги ей дает папа, чтобы она нашла себя в чем-то кроме первых двух занятий.
Макс цокнул и покачал головой:
— Самоирония, отлично! Я заметил, что ты всячески стараешься показать, что все, что у тебя имеется — это заслуга твоего отца. Но почему?
— М-м-м, я папина дочка, — с туманной улыбкой возвестила я.
Между тем, папочку я не видела уже месяц, а последняя встреча прошла под его извечное: "Я занят, у меня завтра срочный вылет!". Но сказать что-то надо было. Что-то вместо правды.
— Ты хорошо сочетаешь в себе избалованность и сознательность.
«Что еще ты готов придумать обо мне, чтобы стать ближе?» – пронеслось в голове.
Я откинулась на спинку стула и улыбнулась, глядя на совершенную гладь неба. Перед его бесконечной пустотой я всегда почему-то цепенела. Казалось, что только там наверху сосредоточена истинная красота.
Макс продолжил самозабвенно болтать о своей писанине, а я автоматически кивала. Затем он переключился на знакомую нам тусовку. Он, в общем-то, счастливый человек. Ему не требовался слушатель. В какой-то момент его слова ушли под толщу воды. Я смотрела, как зонтики мерно покачивались в такт ветру, и в этом даже был какой-то ритм, который мой указательный палец сам начал отстукивать по крышке стола. В голове, тем временем, кристаллизовалась мысль, которую я вынашивала последнюю неделю.
— ...Она фотает себя в туалете «Ритца», чтобы типа все думали, что это ее хата, — небрежно пересказывал он что-то. — Потом выяснилось, что у нее там просто подруга на ресепшн, и еще и полотенце с логотипом сдуру засветила и спалилась... Я всегда говорил, что она дешевка, но меня не слушали...
— Макс, поехали со мной в Амстердам, — перебила его я.
— Когда? — опешил он, не ожидав такого предложения.
Его брови собрались в гармошку. Мысленно он все еще расследовал дело так называемых «дешевок» в отеле «Ритц», и мое предложение, кажется, упало снегом на голову.
— Прямо на этой неделе, — бросила я.
Глядя на меня исподлобья, он слегка неуверенно уточнил:
— На этой?
— Ну да, — кивнула я. — А чего ждать?
— Погоди, — он звучал чуть возмущенно. — У меня — университет, у тебя — школа, да еще надо собраться... А потом родители...
— Как будто тебе реально нужно их разрешение, — отмахнулась я. — Ты неделями домой не звонишь. Ну, ты со мной?
— Давай разбираться, — он притормаживающее подняв руки. — С чего это ты вдруг захотела...
Макс постоянно подвисал на деталях, но его астрологический диагноз был Дева, а пожизненный – тормоз.
— Да просто так! Почему нужны причины, чтобы делать то, что нравится? — раздраженно воскликнула я. — Не хочешь, можешь не ехать. Я вообще привыкла все делать одна.
— Нет, я не могу тебя оставить, — рассеянно произнес он. — Просто неожиданно.
По моему лицу непроизвольно поехал зевок, который не удалось подавить. Макс попался под руку, но в этот раз мне не хотелось ехать куда-то в одиночестве. Да и друзей я никогда не выбирала.
— Марина, — он грустно на меня посмотрел и укоризненно сказал: – Это не серьезно.
— Ты уже согласен, — поняла я.
***
Если честно, до сих пор не понимаю, откуда взялся Макс. В какой-то момент я обнаружила, что рядом со мной идет высокий, атлетичный блондин с влажноватым щенячьим взглядом. Кажется, мы познакомились на какой-то бесперспективной вечеринке. Я удачно притягивала к себе странных незнакомцев.
Помню только, как он возник передо мной в потоке пляшущего света. Я сидела за стойкой бара и была уже довольно пьяная. До этого я познавала пределы неловкого молчания с каким-то другим парнем, который успешно смылся. В тот момент соображалось слабо, а алкоголь по ощущениям уже давно подменил кровь в венах. Но этот вечер оставалось спасать только бесплатной выпивкой на чужом празднике.
Музыка то глохла, то била по ушам, и я с пьяной проницательностью размышляла, что иногда жизнь похожа на карусель. Если слишком долго на ней кататься, тебя стошнит.
Вообще-то я даже не была старухой. Мне только исполнилось восемнадцать, но когда чувствуешь себя погано, всегда стареешь лет на сто. Жалко, что не умнеешь.
— Эй, ты в порядке, милая?
— Милая? — с трудом выдавила я. — Ты вообще кто?
Мелькнули сочувствующие голубые глаза, и кто-то мягко оторвал меня от стола и усадил прямо.
— Я, возможно, твой ангел-хранитель, — заговорщицки шепнул незнакомец.
— Хреновый способ знакомиться, — выдавила я и соскользнула с кресла.
Мне нужен был туалет. Дальнейшее я помню слабо, но Макс, как лучшая подружка, держал мне волосы, пока я следующие минут десять блевала в унитаз. С тех пор, он всегда был рядом, даже когда его об этом не просили. Держал не только волосы, но и таскал мою сумку, бегал за мороженым и работал личным шофером.
«Больше не пей так много!» — грозил он пальцем, и меня пробирал смех, настолько это не сочеталось с его внешностью. — «Тебе не идет!».
Макс учился на втором курсе одного из местных университетов по специальности финансиста, но в душе грезил о писательстве, а учеба стала в угоду довольно деспотичному отцу.
Его папа в свое время успешно влился в молочную индустрию страны и был одним из производителей отечественного сыра. В преемники, разумеется, готовил Макса. Сын почему-то тщательно это скрывал, потому что профессия папы, как он выражался, отдавала «провинциальным шиком». Что не мешало ему тратить «сырные» денежки абсолютно так же бестолково и в таких же больших количествах, как и я. Это стало нашей главной точкой соприкосновения.
Макс забавил. Особенно манерой преувеличивать значения вещей и делать для себя культ из ерунды. При всех его интеллектуальных замашках и журнальной внешности собраться в целое у него не получалось.
Он постоянно хотел казаться кем-то другим и маскировал это странной ложью о том, что живет один, а родители — в другой стране. Что его книги специально публикуются ограниченным тиражом для распространения в престижных кругах. Он обливался табачной ванилью от Тома Форда и повязывал на шею шелковый платок. А потом брякал что-нибудь про дешевок в « Ритце», и с грубой кирпичной стены словно облезали обои в розочках.
Я понимала, что возможно мы оба — две ладные подделки. Он поверхностная богема, а я девочка из приложений, у которой вместо мозгов тик-ток лента. С кем нам не дружить, как не с себе подобными.
Но хоть он меня и раздражал времени, другой компании у меня не было. Никто ведь не хочет быть один.
Поэтому я научилась воспринимать Макса, как забавное недоразумение, которое сопровождает меня во время моих прогулок, встречает из школы на новеньком «Порше» и развлекает необременительными разговорами о том, о сем.
Он задавал кучу вопросов, сам же на них отвечал или мог часами рассуждать на ему одному интересные темы. С ним можно было говорить молча, и мне оказалась удобна такая дружба. Я мало что о себе рассказывала, зато он кусками ухватывал то одно, то другое и делал кучу странных выводов.
«Мы встречались в прошлой жизни! Я уверен, что это было в эпоху Ренессанса!»
«Когда ты в наушниках, то вокруг тебя целый космос!»
«Манера постоянно скрещивать руки говорит не только о замкнутости, но и о высокомерии!»
Даже не знаю, откуда он все это брал...
Но общение с ним походило на фоновую музыку в наушниках. Он расслаблял. Я ленно взирала на него из-под слегка опущенных век, катая с глупым видом жвачку во рту, и со скуки собирала уже его портрет, который возможно выходил правдивее, чем мой образ в его недописанном романе. В итоге я пришла к выводу, что откуда бы он ни взялся, но еще чуть-чуть, и я, пожалуй, окончательно назову его другом.
А кем он хотел стать для меня, не всегда было понятно. То ли претендовал на роль моего молодого человека и притаскивал тяжелые веники алых роз. То ли играл в ментора, оберегающего от дурных влияний внешнего мира. Мне, в общем-то, было все равно. Казалось, что от его статуса мое отношение к нему нисколько не изменится.
Затем я превратилась в его музу, и он стал делать наброски к скандальному роману о «золотой молодежи», к которой приписал и меня. Он позиционировал себя чуть ли не Бегбедером или Буковски, а я стала его кокаиновой принцессой. Вообще-то вместо наркотиков я принимала таблетки от аллергии, но о таком не пишут.
Изредка я все же узнавала себя в его заметках. Он подмечал какие-то вещи, которые вылезли слепым пятном и приводили меня в то самое состояние дереализации. Например, что люблю поминать папочку и его деньги из непонятной самоиронии к собственному образу жизни.
Он постоянно старался меня разговорить. Развлекал тестами, анекдотами и своими забавными заявлениями... Я реагировала стандартно: жевала да кивала. Каждое его явление походило на кастинг: он пробовался на всевозможные роли, но я не знала, на какую его утвердить.
Таким он и остался в моих воспоминаниях: красивый, но пустоватый юноша без определенного назначения в моей жизни...
***
— Я скажу тебе, какая ты, — со звенящим триумфом первооткрывателя сообщил мне он.
Самолет плавно рассекал пелену розоватых облаков. Периодически закладывало уши, а в салоне стояла атмосфера тихого часа. Пассажиры, откинувшись в креслах, дремали, запрокинув головы и одинаково приоткрыв рты. Только кто-то в глубине сердито шуршал газетой...
В ушах беспрерывно стояли монологи моего почти что друга. Мы обсудили погоду, еду, его будущее, затем я иссякла и почти всю дорогу смотрела в иллюминатор. Его речевой поток был как кран, который забыли завернуть.
Облака внизу превратились в один размноженный пиксель, и глазах начинало рябить. Хотелось уснуть, но его шепот не давал отключиться.
— В тебе звучит тема лавандовой матчи на соевом молоке. И еще желатиновых тянучек с кислотным вкусом. А еще ты - маленькие круглые сливочные леденцы, от которых сладость во рту оседает навсегда, — оттачивал он на мне очередной приступ поэтизма.
— Меня сейчас вырвет. Откуда ты вообще набрался этой чуши? – в моем голове уже откровенно проступило раздражение.
— Просто — это ты. С тобой всегда какой-то напиток на вынос странного цвета, а в кармане конфеты. Хорошая деталь. Я это запишу.
В последнее время эта фраза стала звучать, как нешуточная угроза. Я недоуменно уставилась на него поверх чуть ли не до глаз натянутого пледа.
— Ты уверен, что такое будут читать?
— Мой выбор слов намеренный, — надулся он.
— Мне не очень нравится.
— Это еще в разработке, - надулся он. - Я же сказал, что не дописал!
— О, господи... давай поговорим о чем-нибудь другом. Не обо мне, - резко сказала я.
Воцарилось молчание. Я в своей жалкой манере гадала, не хватила ли лишнего или все же могу злиться. Через минуту я поймала его укоризненный взгляд из-под бровей домиком.
— Мне интересно говорить о тебе. Но, к сожалению, тебе не интересно говорить со мной. Это все твоя апатия, Марина.
— Хватит составлять из меня меню, — отозвалась я. — Вот приедем в Амстердам, я оживу, поверь мне.
— Что так сразу?
— Я обожаю его, Макс, — незнакомым для себя мечтательным голосом произнесла я. — Стараюсь приезжать туда каждую весну. Хочу думать, что там мой настоящий дом. Там все как будто специально для меня...
Прозвучало довольно нарциссично, но иначе я не могла описать свои ощущения.
— Прямо-таки каждую... Это со скольки же лет?
— С четырнадцати, — память все-таки внесла коррективы, — Один голландский таксист как-то сказал мне, в Амстердаме никогда не чувствуешь себя иностранцем. Там есть всё. И все.
— У тебя и так много пропусков в школе, - неодобрительно заметил он.
— Ничего интересного там нет. Будто сам в университет каждый день ходишь.
— А родители? – не мог угомониться он. - Они никогда не спрашивали, куда ты двигаешь одна?
— Наша жизнь — это езда на разных эскалаторах, — неожиданно разоткровенничалась я. — Они едут вверх, а я вниз. По пути мы успеваем помахать друг другу руками, пока не скроемся из виду окончательно.
Глаза Макса вспыхнули энтузиазмом.
— Наконец-то! То, что надо. Продолжай!
— Что продолжать?
— От тебя так редко можно услышать что-то...
— Внятное?
— Нет, личное. И все это ты сообщаешь, как абсолютный пустяк... Мне нравится.
Он походил на какого-то безумного фаната. Воистину, кошмар — это любовь, о которой мы не просили. Я уткнулась носом в колючие складки пледа, решив больше не делиться никакими мыслями. Внимание Макса ко мне всегда было избыточным. Возможно, он старается узнать обо мне больше, чтобы быть ближе. Я, кажется, знаю о себе все, но продолжаю чувствовать себя чужой даже в собственном теле.
Внезапно Макс наклонился к моему уху и вопросил незнакомым расстроенным шепотом:
— Знаешь, кто ты?
Медленно я повернула к нему голову и уставилась в прозрачные, голубые глаза. В тот момент я ожидала очередное продовольственное сравнение, и я его получила. На лице Макса впервые промелькнула какая-то человечная боль, далекая от всех его мультяшных переживаний.
— Ты — остывший кофе, вот ты кто.