Горят огни

Проснувшись на следующий день, я, даже не позавтракав, полезла в шкаф: хотелось сегодня выглядеть так, чтобы у Костика челюсть отвалилась. Я ведь собиралась еще до отъезда выбросить всю эту гламурную дрянь, но нет же, привезла сюда целый чемодан, толком не понимая, зачем это сделала. Чтобы привезти хоть что-то, какую-то... память? Очень иронично. Возможно, я не хотела приезжать с одним пустым рюкзаком, ведь других вещей у меня практически не было, хотя именно так мне и следовало поступить: до сих пор не могу понять, как я это когда-то носила.

Нужно было что-то яркое и даже кричащее — я сразу положила глаз на винного цвета туфли и в тон им сумочку, куда с трудом смогла впихнуть хотя бы одну тетрадь. Я не очень хорошо разбиралась в моде и подборе нарядов, не то что Таля, которой сам процесс наряжания доставлял безграничное удовольствие, но к серому цвету, кажется, подходит все. Единственной такой вещью в шкафу оказалось короткое и, естественно, обтягивающее светло-серое платье с длинными рукавами.

Напоминание в телефоне оповестило, что сегодня, как и в последующие дни, я на автобусах ездить не буду. Пешком пилить через целый район, да еще по горячо любимому мной частному сектору с чуть ли не проселочной дорогой — это, конечно, не самое веселое занятие, но вчерашнего транспорта мне хватило сполна, и повторять такую поездку не хотелось.

Хотя кому я вру, мне понравилось, да еще как, и я бы, может, с радостью забила на все и пошла бы на поводу у желания, но было нельзя. Я ученица, он учитель, я еще несовершеннолетняя, а он ведь гораздо старше. Вне зависимости от его возраста, я — просто школьница, хотя возраст согласия ведь с шестнадцати? В голове, как вторая личность, зазвучал голос Тали: «Да брось, Джи, мы и не с такими мужиками тусовались, когда я была у тебя в Лондоне. На каникулах, помнишь? И только благодаря ним мы попали тогда в клуб! И это он, говоришь, старше? Да когда тебя это останавливало, брось!» Если бы я только училась в другой школе. Если бы это был совсем другой Костя, который Ника и знать не знает.

Мне оставалось только заткнуть в голове голос подруги. Не хотелось, пусть даже и мысленно, расстраивать Талину, хотя по правде я не помнила, как она приезжала к нам в гости, а ее рассказы мне мало о чем говорили кроме того, что мы постоянно творили с ней какую-то дикость: мне кажется, с таким поведением родители давно должны были сдать меня в детдом.

За две остановки до школы я плюнула на все и пошла босиком, а туфли понесла в руках. Новые, всего два часа назад распакованные колготки рисковали порваться в любую минуту, но на каблуках я далеко не уйду: мало того, что ноги устают, еще и спина болит так, как будто скоро пополам переломится, хотя в сумке у меня только одна тетрадь на все предметы, школьный дневник и какой-то обгрызенный карандаш.

Может, в следующий раз пойти в балетках, а туфли взять с собой? Все лучше, чем босиком, хотя сейчас для меня и босиком пройтись было верхом блаженства. Но все хорошее имеет свойство заканчиваться, и я, вздохнув, влезла обратно в свои туфли, чуть не подвернув при этом лодыжку. Я вспомнила об этом только перед самой школой, и обувалась совсем рядом со школьным забором, неуклюже спрятавшись за куст. Надеюсь, никто этого не увидел.

— Снегирева! — я подскочила от неожиданного выкрика. — Ты почему опаздываешь? — это был Костик, который, по-видимому, дежурил сегодня у входа.

— А я пешком шла, Константин Леонидович, — с вызовом ответила я, подчеркивая обращение к нему. — Что-то перестало вериться в надежность местного транспорта на предмет маньяков-извращенцев, — теперь я сделала жалобную мордашку и начала: — Вчера вот, представляете...

— Все, достаточно. Хватит, Снегирева, пожалуйста, избавь меня от подробностей своей бурной личной жизни, — довольно резко перебил меня учитель. — Иди в класс, — конечно же, я сделала вид, что не услышала его слов из-за внезапно зазвеневшего звонка. Было, вообще-то, обидно, как будто не он вчера мне эту самую «бурную личную жизнь» устроил прямо в автобусе. Гордо тряхнув головой, я отправилась на занятия.

Первым уроком был русский. Пожилая учительница Зинаида Павловна то и дело вызывала меня к доске: не могла, наверное, поверить, что я говорю правильно, без акцента, пишу грамотно, а еще знаю все правила, какие только существуют в учебниках. И прекрасно пользуюсь как литературным языком, так и молодежным сленгом, ведь всю жизнь общалась по аське и скайпу с Талиной и Ником. Все наше общение оставило в памяти лишь темное неясное пятно, но факт остается фактом: русский я не забыла. Кажется, теперь он станет для меня самым мучительным предметом, потому что Зинаида Павловна к концу урока все равно осталась чем-то недовольна и весьма угрожающе обещала спросить еще и на следующем.

Весь день я вовсю общалась с одноклассниками, ведь мне все-таки предстояло проучиться здесь больше года, и я наконец приняла эту неизбежность. Даже не было пока угрызений совести: сегодня с утра мне так дико захотелось и жить, и танцевать, и петь — делать все то, чего я так упорно не замечала последние два месяца. Я смеялась, ненавязчиво строила глазки сразу нескольким парням из нашего класса и в итоге все же начала вливаться в коллектив, пусть и с тональником на ногах, даже под колготками. Я ведь все равно не обязана кому-то что-то доказывать.

Последним уроком сегодня был английский, и за какие-то жалкие сорок пять минут занятие превратилось в Ледовое побоище. А все потому, что меня, как и на остальных уроках, вызвали к доске, чтобы проверить уровень знаний, и не щадя гоняли по всей программе. Ответив весь материал, я уже собиралась садиться, но меня остановил мой горячо нелюбимый мучитель.

— Постой-ка, Снегирева. Что-то ты тут темнишь... Объясни мне, что вот это такое? — и он повторил одну из сказанных мной фраз.

Я с радостью стала рассказывать об особенностях своего родного языка. И если половину предметов, таких как химия, физика, математика, я не понимала и в старой школе, то английский я действительно знала, а не учила. Все то, что здесь только начинают проходить в школе, я знала еще до того, как пошла в детский сад. Одноклассники смотрели на меня со смесью удивления и, похоже, восхищения, и мне на самом деле стало приятно: я ведь не совсем тупая, в конце-то концов. Но моей заслуги в безупречном ответе было мало: прожив всю жизнь в Англии, сложно не говорить на своем языке. Мне повезло, что в русских школах учат именно британский английский, потому что американский диалект я и в самом деле не знала, да и понимала не очень-то хорошо.

— Нет, Снегирева, школьная программа нацелена на успешную сдачу экзаменов! Поэтому в учебнике нет твоих разговорных сокращений! — учитель начинал выходить из себя.

— Вы не правы, даже в книгах так пишут! — хорошо, что доказательства лежат прямо в классе. Талина еще неделю назад попросила меня дать ей почитать пару книг на английском, а сегодня принесла в школу, чтобы вернуть, поэтому сейчас у меня есть стопроцентная возможность его уделать. — Таля, дай сюда книги! — сестра испуганно протянула мне одну из частей «Гарри Поттера» и «Джейн Эйр», купленные мной когда-то давно в любимом книжном. — Вот, смотрите! Это не разговорный, это литературный язык!

— Мы тут, — англичанин перешел на крик, — не литературу изучаем! Тем более в этих книгах у тебя сплошной подростковый сленг!

— Это где тут подростковый сленг?! У Джоан Роулинг? Или может, его использует Шарлотта Бронте?! В девятнадцатом веке, вы хотите сказать, подростковый сленг?! — моему возмущению не было предела, и я не могла дать разумного объяснения, что же именно так вывело меня из себя.

Никогда не думала, что буду так страшно спорить с учителем: будь он хоть сто раз придурком и другом моего брата, мы все еще на уроке, но ведь он сам меня вывел. Пожалуй, после урока выпью дополнительную таблетку, а то и правда начинаю вести себя, как психованная. Я подозревала, конечно, что англичанин твердолобый, но не думала, что настолько: мои аргументы были простыми и понятными для всех, кроме него, да и у меня не было сомнений в своей правоте. В конце концов, я носитель языка, а он — нет, значит, мне виднее. Продумывая ответ мне, Костик нервно крутил в руках ручку и слегка постукивал ногой по полу. Шумно выдохнув, он завязал светлые волосы в хвост. «Красивый, черт бы его побрал», — неожиданно для себя самой подумалось мне.

Учитель посмотрел на меня уже гораздо спокойнее, без металлического блеска в глазах:

— Ладно, сленг в «Гарри Поттере». У Шарлотты Бронте староанглийский язык, многие выражения устарели, и вообще неясно, как можно в этой книге что-то понимать! — он снова перешел на крик. И кому из нас еще нужны успокоительные?

— Нет, Константин Леонидович! Это вы не хотите понимать! Староанглийский язык — это, простите, Шекспир! «Джейн Эйр» продается во всех книжных магазинах. Нет, вы серьезно думаете, что люди будут покупать ту книгу, которую даже не смогут прочитать?! Это не староанглийский язык, это — средневековые методы преподавания! — я грозно, как мне показалось, нависла над учителем и в сердцах даже стукнула многострадальной книгой по учительскому столу. Черт, надеюсь, он не нажалуется директору: только этого мне не хватало сейчас. Хотя о чем я, что и кому он может рассказать?

— Ладно, Снегирева, — абсолютно ровным тоном произнес классный. — Не срывай мне занятие, будь добра, садись на место. После урока останешься, попробуешь исправить свою двойку.

Так, а вот это мне уже не нравится. Исправить двойку — ладно, да плевала я на оценки, все равно учеба никогда не была моей сильной стороной, за исключением нескольких предметов. Меня больше напрягает то, что остаться надо после урока, а урок, насколько я помню, последний; после него час перерыва, и только потом приходит вторая смена. Целый, мать его, час. Мама, роди меня обратно, я ведь знаю, ты не можешь меня сейчас не слышать. Нервно дожидаясь звонка за своей партой, я вдруг поняла, что оставаться мне вовсе не обязательно: пусть учитель-мучитель спокойно рисует мне «пару», и я свободна, словно птица в небесах,¹ или, как любит добавлять Таля, как сопля в полете. Одна оценка ни на что не повлияет, тем более, что это даже не выпускной класс.

Надеюсь, после урока он меня оставил исключительно ради того, чтобы я исправила двойку? Тут вообще не должно быть ничего личного, мы же в школе. «Но ты ведь и сама не лучше, Снегирева, вспомни вчерашнее», — участливо подсказал внутренний голос. После двух школьных дней я уже и сама стала называть себя маминой фамилией, что очень меня удивило: я не думала, что так быстро привыкну, да и что вообще когда-нибудь смогу. А то, что было вчера, остается вчера. Если бы я знала, что рядом со мной в автобусе ехал мой учитель, то я бы, не задумываясь, послала его подальше от греха, кто знает, чем это все могло бы закончиться. Хотя господи, кому ты, Снегирева, врешь? Конечно, все было бы точно так же, за исключением того, что к своей ученице — да и к сестре друга — он и сам бы ни за что не полез.

Невесть откуда появилось желание морально уничтожить не только Костика, который оставил меня после урока, но вообще всех и каждого, и я в страхе проглотила еще одну таблетку успокоительного: скоро должна подействовать. Я ведь совсем не такая, я терпеть не могу конфликты, но зато люблю ромашки и одуванчики, танцевать под дождем и ездить на пикники с родителями. Впрочем, последнего уже никогда не будет, но мне до сих пор сложно смириться.

— Снегирева, помнится, я попросил тебя остаться, — послышался голос прямо за моей спиной.

— Ставьте два, Константин Леонидович, мне надо идти, — сказала я, даже не оборачиваясь, пока мысленно молилась, чтобы мой план сработал.

— Нет, ты останешься, — спокойно ответил он. — Я твой учитель, поэтому мне решать, — значит, теперь вот так?

Я резко развернулась, демонстративно прошла мимо мучителя, уселась на парту и закинула ногу за ногу. Да уж, в коротком платье сидеть в таком положении оказалось жутко неудобно: мягкая ткань задралась чуть ли не до трусов, и и мне пришлось подавить удушающую неловкость. Ладно на стуле, когда под партой все равно ничего не видно, а тут — просто ужас, но мое природное упрямство не разрешало мне сесть по-человечески куда положено. А этот гад сидит и смотрит, и зачем только он так открыто пялится? Хоть бы постеснялся, мерзавец. Блин, а если... Черт, нет, надо гнать прочь такие мысли. Надеюсь, Костик не подумает, что я решила его соблазнить, это ведь невозможно, хотя, признаться, очень хочется. Вообще-то, мой план был именно таким, но вчера вечером я не подозревала, что мне будет настолько неловко. Я даже подумать не могла, что парень не станет отводить взгляд: я планировала довести его до заикания. Таля рассказывала, что раньше я легко проворачивала подобные трюки.

— Константин Леонидович?

— М?

— Так чего ради вы оставили меня после уроков здесь, может, я пойду? Меня дома ждут, — попросила я.

— Так, Снегирева! Я тебе сказал — сиди, вот и сиди давай, не мешай работать!

Учитель все еще молча пожирал глазами мои ноги, да так, что мне невольно захотелось их спрятать. Прекрасная у него работа, конечно, пялиться на несовершеннолетних учениц. Хотя если вспомнить количество его пересдач в универе, удивительно, что он вообще появляется на этой самой работе. От его взгляда становилось не по себе, хотелось спрятаться подальше, но вместе с этим что-то держало меня на месте и не давало даже пошевелиться.

— Константин Леонидович?

— Что тебе опять?

— Кхм... На вашем месте я бы, кхм... Не смотрела на меня так, — англичанин с недоумением перевел взгляд на мое лицо. — Ну, я хотела сказать, учитывая вашу... кхм... Весьма восприимчивую к воздействиям физиологию, — вот честно, мне на самом деле неловко было это говорить, тем более после вчерашнего; тем более, я никогда не разговаривала так с учителями, но в данной ситуации грешно было не использовать повод поржать над другом братца, тем более, что он еще и молодой преподаватель. Живем один раз, ведь так?

— Снегирева, ты обнаглела уже вконец! Иди отсюда! — кажется, мне наконец-то удалось смутить его своими словами и пробить на настоящие эмоции. Надеюсь, в дальнейшем такое будет даваться мне проще, если после сегодняшнего я не откажусь от своей идеи.

— Ага, значит, я все-таки могу идти?

— Можешь, — задумчиво произнес он, правда, сразу же спохватился: — Стой, подожди, ничего ты не можешь, Снегирева. Сиди и жди меня теперь.

— Это, конечно, прекрасно, а зачем? — спросила я.

— Домой тебя отвезу. Кажется, начался дождь, — я посмотрела в окно. Действительно, крупные капли барабанили по стеклам.

От неожиданности я сделала шаг назад. Да, именно так: я сидела на парте, но инстинктивно сделала шаг назад и чуть не опрокинулась на спину — спасибо, спасла стопка учебников за моей спиной. А Костик, дурак, так ничего и не заметил за своими бумажками — ну и пусть. Мне уже не интересно.

— Ну уж нет, знаете, я с вами в один автобус больше не сяду. Мне и вчерашнего хватило так, что... — злости на него не хватает, и я не могу найти подходящих слов.

— Я прекрасно помню, как все было, — мучитель с легкой улыбкой посмотрел на меня так, как будто видел насквозь, а потом абсолютно серьезно продолжил: — Не тупи, Снегирева, разве я тебя спрашивал сейчас? К тому же, я машину из ремонта вчера вечером забрал, — совершенно спокойно ответил он.

— И хотите меня покатать, чтобы проверить, как починили? — надрывающимся голосом, неумело делая вид, что все прекрасно, понесла я первый приходящий в голову бред, попутно шаря рукой в сумочке в поисках успокоительного. Смогу ли я теперь просто взять и сесть в машину, после всего? Животный страх перед автомобилями затмевал даже панику по поводу того, что в машине мы будем только вдвоем, и хрен там знает, что этому извращенцу еще придет в голову.

Учитель закатил глаза.

— Так, слушай. Я твой классный руководитель, и это моя обязанность — заботиться о безопасности учеников.

— Что-то вчера я этого не заметила. Так что ж вы весь класс по домам не развезли? — с насмешкой спросила я. — Если акция распространяется только на сестер лучших друзей, то лучше бы подбросили Талину, — а себе под нос пробормотала: — Маньяк хренов.

— Так, я сказал! Достала ты меня уже, Снегирева. Лучше беги!

На всякий случай я побежала, даже забыв про тонкие шпильки, а Костик, как будто и вовсе не учитель, — за мной. С диким смехом мы выбежали из школы: я смеялась на грани истерики, надеясь хотя бы так скрыть тот липкий ужас, который накрывал меня при одной только мысли, что мне придется сесть в великолепный черный Лексус, стоявший прямо у ворот. Я автомобилями никогда сильно не увлекалась, но этот был действительно очень красивым, хоть и не умалял моего страха. Издалека всегда так кажется, это я уже хорошо запомнила: издалека они не представляют угрозы. Но уже на подходе к машине меня охватил новый приступ паники: вот сейчас я сяду на переднее сиденье, мы проедем всего пару километров, и...

***

— Мам, ну ты чего? — я со смехом протянула женщине на переднем сиденье стаканчик из «Starbucks». — Фраппучино — это не так ужасно, как тебе кажется, попробуй, — я улыбнулась. Мама считает кофе со сладкими добавками просто ужасным, а вот мы с папой его обожаем. Наверное, это чуть ли не единственное, чем мы похожи.

— Джи, солнышко, я не буду даже пробовать эту сладкую гадость, — ответила мама, потягивая чистый черный кофе без крупинки сахара. — Лучше предложи папе, он свой кофе уже давно выпил.

Мы ехали на пикник. Конечно, еще только начало февраля, какие там пикники, но сегодня выдался на редкость солнечный день, зима в этом году была удивительно теплой, да и папа взял выходной. Терять такую возможность было бы глупо.

— Как же удачно все в итоге сложилось, Саш, — зажмурившись от солнца, улыбнулась мама. Папу звали Алекс, Александр, но она упорно на русский манер звала его Сашей. — Но я все равно волнуюсь, — дальше они с папой стали обсуждать что-то деловое, но я не особо слушала. В конце мама с примирительной улыбкой добавила: — Ладно, ты прав: здесь мы в безопасности.

Вдруг из-за поворота на встречную полосу выскочил грузовик.

— Папа, осторожно! — мой вопль слышала, наверное, вся округа. Уворачиваться было некуда. Все происходит так быстро, что я ничего не понимаю.

В зеркале заднего вида — испуганные глаза мамы и ее сосредоточенный шепот, почему-то на русском:

— Они нас нашли.

Кто нашли, зачем? Я не успела подумать или спросить. Голову заполнил страшный громкий треск. Я помню только жуткий, нечеловеческий крик — чей? — и то, что было очень больно — больше ничего. Все проваливалось в пустоту.

***

— Снегирева, ты в порядке? Что-то произошло? — обеспокоенно спросил классный.

Конечно же, не в порядке. Я с трудом проглотила комок в горле. Панические атаки по ночам еще и не думали уходить, а тут мне предлагают добровольно сесть в машину? Ну же, трусиха, давай, все равно тебе здесь никто не поможет. Кто бы тебя ни поддерживал, только ты сама сможешь себе помочь, со своими страхами надо бороться, или останешься их заложником на всю оставшуюся жизнь. Или так до самой смерти и будешь шарахаться? Мне было страшно. Два месяца назад мои родители погибли, а я сама чудом выжила после той аварии. Какие тут, к черту, порядки?

— Да нет, ничего, все... Все нормально, — с трудом выдавила я и, сделав глубокий вдох, села в машину, незаметно закидывая в рот новую таблетку успокоительного.

На пару часов мы застряли в пробке, и, поняв это, Костик от досады с силой саданул по рулю. Я не была удивлена: о российских дорогах и московских пробках ходили легенды. От скуки я стала рассматривать ту часть города, которая была видна из окна: это помогало избавиться от то и дело подкатывающей панической атаки. Успокоительные уже не действовали так хорошо, и даже дополнительная таблетка — или я выпила даже больше? — помогла всего лишь ненадолго. Разговаривать с учителем, который вне школьных стен становился придурочным другом моего придурочного брата, не хотелось.

Все говорят: Москва, Москва, а что они тут такого нашли? Я не наблюдала ничего особенного: скучно, одиноко и пусто. Страшно. Почему-то родители с неохотой приезжали сюда, и по словам Тали, я была здесь всего пару раз за последние шестнадцать лет: нам тогда было по шесть и по тринадцать, но я, конечно же, этих поездок не помнила. После выписки из больницы, в которой я после катастрофы пробыла почти два месяца, в моей медкарте закрепилась запись: «диссоциативная амнезия». То есть у меня сохранились универсальные знания, такие как «дважды два — четыре», «как испечь любимый мамин пирог» и тому подобное. Но я не помнила ни момента из своей жизни, вообще. За два месяца после я вспомнила только обрывок последнего дня, тот самый, который «за секунду до» — почти сразу, как очнулась спустя трое суток после той трижды клятой аварии.

Говорили, что это пройдет. Говорили, что когда-нибудь я проснусь и все-все буду помнить, абсолютно все. Дни шли, а я так ничего и не вспоминала, зато день аварии я по секундам проживала заново каждую ночь. Напрасно в Лондоне ко мне в больницу заходили школьные друзья и теперь уже бывший парень, напрасно Таля и Ник рассказывали мне всю мою жизнь, созваниваясь со мной по скайпу — моя память была стерильна, и я все так же ничего не помнила, не считая того самого дня. Я жадно запоминала все, что говорила мне Талина — так я могла хоть как-то восстановить в голове хронологию своей жизни — но сама так ничего и не вспомнила.

Я знала, что приезжала в Москву в шесть и в тринадцать лет, и знала, что Таля гостила у нас почти каждые каникулы, а в этот раз ее отпустили даже на новогодние. Знала, что ходила на самые крутые вечеринки и что за мной бегали почти все знакомые парни. Уже успела, благодаря Тале, заново выучить всех родственников, половину из которых почти сразу же с радостью забыла. Болтала по видеосвязи со нашим двоюродным братом Ником, созванивалась с бабушкой, даже сама приходила в старую школу пару раз — но абсолютно ничего не вспоминала. Делала вид, что все хорошо, чтобы не расстраивать семью, ведь не зря же за большие дядины деньги меня сняли с официального учета у психиатра и перевели к какому-то семейному врачу.

Вдруг вся машина затряслась от неистового рева тяжелой музыки: звонил мой телефон, а я все еще пыталась хоть что-то вспомнить, цепляясь взглядом за совершенно чужие мне улицы Москвы. Погруженная в свои мысли, я и не заметила, как пробка рассосалась и мы почти приехали. Я давно уже перестала верить всерьез, но мне все равно отчаянно, до боли, хотелось вспомнить свою жизнь и себя, какой я была раньше. Костик подпрыгнул от неожиданности, и это заставило меня вернуться из мыслей в реальность.

Пока мозг классного не взорвался от громких басов, я поспешила поднять трубку: конечно, это звонила взволнованная бабушка, кто же еще? Заверив ее, что все хорошо, я бросила телефон в сумку. После аварии мои музыкальные пристрастия не изменились: я по-прежнему любила рок, что мы с Талей выяснили экспериментальным путем. Она включала мне по очереди по крайней мере сотню разных песен, а я отмечала те, что мне больше всего понравились. В общем-то, тогда я выписала на бумажку все мои любимые до аварии песни, только вот я об этом узнала уже позже, когда подруга сама мне об этом сказала.

— Ну? И что, позволь спросить, это было? — поинтересовался учитель.

— Это, Константин Леонидович, была моя любимая бабушка, которая очень за меня переживает, — почему-то в мыслях я не могла без смеха назвать его по имени и отчеству, но назвать его просто по имени вслух у меня даже язык не поворачивался. — Почему же я еще не вернулась домой, когда уже шесть вечера, а уроки заканчиваются в три?

— О, ясно, я с ней поговорю, — пренебрежительно-сухо бросил классный.

— Лучше не надо, поверь, — я уже открывала дверь, чтобы выйти из машины, как вдруг мне пришла в голову одна идея. Ведь живем один раз, верно? — Я буду скучать, — как можно соблазнительнее прошептала я и провела тыльной стороной ладони по его щеке. Все равно ведь никому не скажет, иначе это сильно подпортит его репутацию.

Я заметила голодный взгляд потемневших глаз, как будто Костик и вправду был каким-то маньяком, и быстро вылезла из машины, тряхнув копной густых волос, а напоследок заливисто рассмеялась. Кажется, я начинаю понимать, почему такие номера были раньше одним из любимых наших с Талей развлечений.

— Ну, я пойду?

— Снегирева! Я тебя прибью когда-нибудь, честно, — теперь он смотрел уже так, словно всей душой желает моей смерти.

— Взаимно, Константин Леонидович.

***

1 - Отсылка к песне группы Ария «Я свободен»