10.
Комната. Серые обои, аккуратно приклеенные. Линолеум на полу. Темный. Единственное окно занавешено римской шторой, бежевой. На потолке пара люстр - возле двери и подальше. Обе с двумя плафонами, обе с двумя лампами в плафонах. По обе стороны от окна - стеллажи. На них стоят книги. В основном в серых или коричневатых переплётах. На корешках позолоченные узоры и буквы. Посредине комнаты находится стол. Недалеко от него два кресла. Ещё подальше - софа, ковер и штора.
Если заглянуть за штору, вы можете увидеть массу коробок, конвертов, папок и блокнотов. А ещё - фотографии.
На них люди. Люди стоят на ступеньках в четыре ряда. В основном в белой одежде. Они улыбаются, немного фальшиво даже. Среди них, в третьем ряду, пятый слева, почти в центре, мужчина. Кудрявый, бледнолицый. На его лице так же сияет притворная улыбка, он, так же как и другие - в белом. Он также как и другие, является работником этой клиники. Он - психолог.
Пять раз в неделю он слушает людей. Разговаривает с ними. Зачитывает им стихи, слушает с ними музыку. Он втирается к ним в доверие и затем решает, как им помочь.
Они могут его не слушать, считать по-другому, иметь своё мнение, плакать, смеяться, кричать, бояться, но он им поможет. Просто потому что он - психолог. Они могут жаловаться на своих бывших, могут не понимать, как их уволили, могут реветь из-за потери близких. А могут ничего не делать. Они могут сидеть со спокойным лицом говорить о своих проблемах, а в душе переживать гору эмоций. Люди всегда высказывают лишь малую часть. Они не успевают за жизнь высказать всё.
На фотографиях работники этой клиники кажутся сплоченным коллективом. Если бы это было так... Да, коллеги Виктора вместе проводили огромную часть времени, умудрялись терпеть друг друга. Но Виктор не считал их друзьями. В отсутствие кого-то, они его оскорбляли, высказывались отрицательно о вышепоставленных. Они не были товарищами. Как и многие люди, которых мы видим почти каждый день.
Виктор работал здесь с самого рассвета карьеры. Сначала помощником менеджера, который потом, кстати говоря, погиб в автокатастрофе. Взяли нового. Теперь Лучанов стал полноценным членом психологического коллектива. Ему достался кабинет с серыми обоями. И до сегодняшнего дня он работал здесь.
Здесь было тихо. Никаких шорохов из коридора, уже вечер. Приоткрылась дверь, Виктор осмотрелся. Он забежал в закуток отделенный шторкой, схватил сумку. Посмотрел в зеркало.
На него смотрело лицо, немного грустное. Кудрявые каштановые волосы топорщились в стороны. Серые глаза были полны печали. Он вздохнул.
Пошуршал папками на полках, осмотрел их, затем пару кинул в сумку. Он подбежал к двери, выключил свет. Комната погрузилась в темноту.
- До завтра, - прошептал он непонятно кому. Прихлопнул дверь. Поговорил с администратором по пути.
Всё.
До завтра, клиника!
До завтра, клиенты!
До завтра, весь Питер со своими переполохами и суетливыми людьми!
Он возвращался домой. В ближайшие 40 минут он надеялся добраться от станции метро «Международная» до своего места жительства. Он неспешно ехал по южным улицам Петербурга на своем относительно новом автомобиле, купленном года полтора назад. Довольно скоро он добрался до КАДа. И вскоре сидел уже на иссиня-черном диване.
Снег блестел под светом фонарей, будто маленькие муравьи - папарацци вспышками фотоаппаратов пытались кого-то ослепить. На черном небе не было ни единой звёзды. Месяц тускло желтел в вышине.
Уже, какой день так продолжалось. Тихие и спокойные вечера в квартирке Лучановы проводили, закутавшись в одеяла, порой смотрели фильмы, смеялись.
И вдруг...
Не стало больше таких вечеров, уютных и теплых. Точнее, они остались. Если бы далёкий знакомый этих двух людей посетил бы эту квартиру пару месяцев назад и сейчас, он бы не заметил разницы. Но разница была.
Хоффман умер.
И люди, пожалуй, порою его недолюбливающие, представьте, это приняли тяжело. Столь близкий человек, с которым отмечали большинство праздников...
Хоффман умер.
Настал какой-то кризис. Декабрь. И у всех должно быть новогоднее настроение. Здесь его не было.
Хоффман умер.
Мысли. Мысли, что одолевали всех людей, но почему то не этих двоих, вдруг облаком нависли здесь.
Эти вечера остались. Самую малость стали мрачнее, тише. Ещё тише.
В тот день, когда Елизавете позвонила Анна, поднялась вьюга. Похолодало.
Строители за окном окончательно поняли, что строительство дома надо приостановить.
Все стало по-другому, совершенно все. Может, другие и не изменились, продолжили ходить на работу, в университет, в школу или в детский сад. Они также нехотя вставали по утрам, особенно в понедельник. Они также нехотя шли через метель без цели, просто потому что надо. Они также нехотя скитались туда-сюда, пытались кого-то или что-то понять.
Но они просто существовали. Словно палки или листья, плыли по течению реки к водопаду. И кто-то уже был на самом краю.
А кто-то уже не был листиком или веточкой. Кто-то уже кричал снизу:
-Спасите!
А его никто не слышал.
В тот день на две ветки, плывущие по течению, стало меньше. Они остановились. И время для них остановилось. Остановилось для них всё.
Настала тишина.