9 ноября

– Ты любишь его? – спрашивает она.
В течение нескольких секунд я не двигаюсь. Горло будто горит, поэтому вместо того, чтобы сказать "да", я просто киваю.
Ее губы дергаются, и она дважды быстро моргает, пытаясь не заплакать. Мама всё еще водит большим пальцем по моей щеке. Она отводит взгляд и осматривает мои шрамы на лице и шее.
– Я не собираюсь притворяться, что знаю, через что ты прошла. Но после прочтения этих страниц, я могу заверить тебя, что ты не единственная, кто был изранен в том пожаре. Просто потому что он не показывал тебе свои шрамы, не значит, что их не существует, – мама берет коробку и ставит ее на мои колени. – Вот они. Он выставил свои шрамы на всеобщее обозрение ради тебя, и ты должна не отворачиваться от них и проявить к нему уважение, которое он проявил к тебе.
По щеке скатывается первая слеза за сегодняшний день. Я должна была догадаться, что не смогу не плакать сегодня.
Мама встает и собирает свои вещи. Она покидает мою квартиру так больше ничего не сказав.
И я открываю коробку, потому что она моя мама, и я люблю ее, и по какой–то причине, хоть мне уже двадцать три, я все еще делаю то, что она говорит.
Я бегло просматриваю пролог, который читала в прошлом году. Ничего не изменилось. Открываю первую главу и начинаю с самого начала.
Роман Бена – Глава первая
Девятое ноября
16 лет
«Сломи солнце до рассвета, и смерть не будет иметь власти».
– Дилан Томас
Большинство людей не знают, что такое смерть.
Я знаю.
Смерть – это отсутствие шагов по коридору. Это как утренний душ, который не приняли. Смерть – это отсутствие голоса, который должен звать с кухни, чтобы разбудить меня. Смерть – это отсутствие стука в дверь моей комнаты, который обычно звучит за секунду сигнала будильника.
Некоторые люди говорят, что глубоко внутри у них появляется предчувствие, когда должно произойти что-то плохое.
Прямо сейчас я чувствую это не глубоко внутри.
Я чувствую это всем проклятым телом. От волосков на руках через кожу это чувство проникает прямо в кости. И с каждой секундой, которая проходит без единого звука за моей дверью, это чувство становится тяжелее, и начинает медленно просачиваться в мою душу.
Я лежу в постели ещё несколько минут, ожидая услышать, как хлопнет дверца кухонного шкафа или музыку, которую она всегда включает в гостиной. Но ничего не происходит, даже после звонка моего будильника.
Я тянусь, чтобы выключить его, и мои пальцы дрожат, пока я пытаюсь вспомнить, как заставить замолчать этот дурацкий будильник, который я без проблем выключал на протяжении двух лет. Когда он замолкает, я заставляю себя одеться. Поднимаю свой сотовый с комода, но там у меня только одно сообщение от Абиты.
Привет, сегодня практика после школы. Увидимся в пять?
Кладу телефон в карман, но потом снова его вынимаю и оставляю в своих руках. Не спрашивайте меня, откуда я это знаю, но, возможно, он мне понадобится. И время, которое я потрачу на то, чтобы вытащить телефон из кармана, может быть драгоценным, потраченным в пустую.
Её комната находится на первом этаже. Я спускаюсь вниз и стою перед дверью. Прислушиваюсь, но всё, что я слышу – это тишина. Такая громкая, насколько вообще может быть громкой тишина.
Я сглатываю страх, образовавшийся у меня в горле. Говорю себе, что еще посмеюсь над этим спустя несколько минут. После того как открою её дверь и увижу, что она уже ушла на работу. Возможно, её вызвали с утра, и она просто не хотела будить меня.
На лбу появляются капли пота появляются. Я стираю их рукавом рубашки.
Поднимаю руку и стучу в дверь, но прежде чем получаю ответ, моя рука уже на дверной ручке.
Но она не может ответить мне. Когда я открываю дверь, её там нет.
Она ушла.
Единственное, что я нахожу – это её безжизненное тело, лежащее на полу ее спальни, с лужей крови вокруг головы.
Но ее там нет.
Нет. Моя мать ушла.
*****
С момента, когда я нашёл её, до момента, когда они вышли из дома с её телом прошло три часа. Им пришлось много чего сделать, начиная от фотографирования всего в её комнате, вне комнаты и во всём доме, до моего допроса и поиска вещественных доказательств.
Три часа это не так уж и долго, если вы подумали об этом. Если бы они думали, что это убийство, они бы оцепили весь дом. Они бы попросили меня найти место, где я мог бы остаться во время проведения их расследования. Они отнеслись бы к этому гораздо серьезнее.
Как бы там не было, если женщина найдена мёртвой на полу своей спальни с пистолетом в руках и предсмертной запиской на кровати, трех часов вполне достаточно, чтобы определить, что это самоубийство.
Кайлу потребуется три с половиной часа, чтобы добраться сюда из своего общежития, поэтому через полчаса он будет здесь.
Тридцать минут – это достаточно долго, чтобы сидеть и смотреть на кровавое напоминание, оставшееся на ковре. Если я наклоняю голову влево, оно выглядит как бегемот с широко открытым ртом, пожирающий добычу. Но если я наклоняю голову вправо, оно выглядит как профиль лица актера Гарри Бьюзи.
Интересно, она бы сделала это, если бы знала, что её кровавое пятно будет напоминать Бьюзи?
Я недолго пробыл в комнате с её телом. Я позвонил в службу 911 и ждал помощи, которая, несмотря на ощущение вечности, прибыла в течение нескольких минут. Но за эти несколько минут я узнал о своей матери больше, чем думал, можно узнать за такой короткий промежуток времени.
Когда я нашёл её, она лежала на животе. На ней была майка, что открывала часть татуировки, которую она сделала несколько месяцев назад. Я знал только то, что это была цитата о любви, и ничего больше. Возможно, Дилана Томаса, но я никогда даже не спрашивал её.
Я протянул руку и оттянул край майки в сторону, чтобы прочитать цитату полностью.
Теряют любящие, но любовь цела.
Я встал и отошёл от неё на несколько шагов, надеясь, что озноб пройдёт так же быстро как и начался. До этого момента эта цитата никогда ничего не значила. Когда мама сделала татуировку, я предположил, что она означает, что если два человека перестали любить друг друга не значит, что их любовь никогда не существовал. Раньше я не придавал этому значение, но теперь мне кажется, что татуировка была ее предвестием. Что она сделала её, потому что хотела показать мне, что даже если она ушла, её любовь осталась.
И это взбесило меня, потому что я не знал, что означают слова на её теле, пока оно не стало просто телом.
Потом я заметил тату на её левом запястье – ту, которая была там ещё до моего рождения. Это слово «поэтичный», написанное внутри нотного стана. Я знал ее значение, потому что она рассказала мне об этом несколько лет назад, когда мы вдвоем ехали в машине. Мы говорили о любви, и я спросил ее, как понять, что ты действительно в кого–то влюблён. Сначала она дала стандартный ответ, «Ты просто поймешь это». Но когда мама взглянула на меня и увидела, что ее ответ не удовлетворил меня, выражение её лица стало серьёзным.
– Оу, – сказала она. – Ты серьёзно спрашиваешь об этом? Не как любопытный ребёнок, а как человек, нуждающийся в совете? Ну что ж, позволь дать тебе реальный ответ.
Я мог чувствовать, что моё лицо пылает, потому что не хотел, чтобы она подумала, будто я влюблён. Мне было только тринадцать и эти чувства были новыми для меня, но я был уверен, что Бринн Фэллоус станет моей первой настоящей девушкой.
Мама оглянулась на дорогу, и я увидел как ее губы расплылись в улыбке.
– Я говорю, что ты поймешь, потому что именно так и будет. Ты не поставишь это под сомнение. Ты не будешь гадать, чувствуешь ли ты настоящую любовь, потому что, когда ты ее почувствуешь, ты очень сильно испугаешься. И когда это произойдёт, твои приоритеты изменятся. Ты перестанешь думать о себе и о своём собственном счастье. Ты будешь думать только об этом человеке, и о том, что ты можешь сделать, чтобы видеть его счастливым. Даже если это означает уйти от него и пожертвовать своим счастьем ради него.
Она искоса взглянула на меня.
– Вот что такое любовь, Бен. Любовь – это жертва, – мама постучала пальцем по татуировке на своём левом запястье – татуировке, которая была там ещё до моего рождения. – Я сделала эту тату в тот день, когда поняла, что полюбила твоего отца. И я выбрала ее, потому что если бы в тот день мне пришлось описать свою любовь, я бы сказала, что это чувство, словно два самых моих любимых увлечений увеличились и соединились вместе. Как если бы мои любимые поэтические строки смешались со словами моих любимых песен. – она снова очень серьёзно посмотрела на меня. – Ты поймёшь, Бен. Когда ты будешь готов отказаться от всего, что наиболее значимо для тебя, ради того чтобы просто сделать другого человека счастливым. Это и есть настоящая любовь.
Некоторое время я смотрел на её татуировку, обдумывая, смогу ли я кого–то так полюбить. Я сомневался, что смогу отказаться от всего, что люблю больше всего, если это будет означать, что я ничего не получу в ответ. Я думал, что Бринн Фэллоус красивая, но я не был уверен, что отдам ей свой обед, если буду очень голоден. И конечно, я не хочу делать татуировку из–за неё.
– Зачем ты сделала тату? – спросил я. – Чтобы мой отец знал, что ты любишь его?
Мама покачала головой.
– Я сделала ее не для твоего отца или даже не из–за твоего отца. Я сделала ее в основном для себя, потому что я знала со стопроцентной уверенностью, что я научилась любить бескорыстно. Это был первый раз, когда я хотела больше счастья для человека, с которым была, чем для себя. И единственным способом, которым я могла бы описать своё чувство любви – это смесь двух моих любимых увлечений. Я хотела запомнить это чувство навсегда, на случай, если я никогда больше не почувствую это снова.
Я не прочитал предсмертную записку, которое мама оставила, но мне было любопытно, поменяла ли она свое мнение о бескорыстной любви. Или, может, она бескорыстно любила только моего отца, но никогда своих собственных детей. Потому что самоубийство это самый эгоистичный поступок, на который способен человек.
После того, как я нашёл её, я проверил, что она действительно ушла, и только потом позвонил в службу 911. Я должен был оставаться на линии с оператором до приезда полиции, так что у меня не было шанса искать её предсмертную записку. Полицейские нашли её и с помощью пинцета переложили в прозрачный конверт. И когда они запечатали её в качестве доказательства, я просто не смог попросить их дать мне её прочитать.
Один из моих соседей, мистер Митчелл, был в нашем доме, когда они уехали. Он сказал офицеру, что побудет со мной, пока не приедут мои братья, поэтому я остался под его присмотром. Но как только они уехали, я сказал ему, что со мной всё будет хорошо, и мне нужно сделать несколько звонков членам семьи. Мистер Митчелл сказал, что ему в любом случае необходимо на почту, и он вернётся проведать меня позже.
Он говорил так, словно умер мой щенок, и все будет хорошо, потому что я смогу завести себе другого.
Я бы выбрал йорка, потому что именно так выглядит кровавое пятно, когда я прикрываю правый глаз и смотрю искоса.
Интересно, я сейчас пребываю в шоковом состоянии? Поэтому я не плачу?
Моя мать была бы зла из–за того, что я не плачу сейчас. Уверен, внимание играло роль в её решении, пусть и небольшую. Она любила внимание, не в плохом смысле. Это просто факт. И я не уверен, что уделяю достаточно внимания её смерти, учитывая, что до сих пор не заплакал.
Думаю, я просто запутался. Мама казалась счастливой большую часть моей жизни. Конечно, были дни, когда она грустила. Из-за отношений, которые заканчивались. Моя мать любила любовь, и до момента, когда она разнесла в клочья своё лицо, она была привлекательной женщиной. Многие мужчины так думали.
Но мама так же была и умной. И даже если она думала что через несколько дней ее отношения должны закончиться, она не была похожа на человека, который готов расстаться с жизнью, чтобы доказать мужчине, что он должен был остаться с ней. И она никогда не любила мужчину так сильно, чтобы чувствовать, что не может жить без него. В любом случае такая любовь нереальна. Если родители могут пережить потерю детей, то мужчины и женщины могут легко пережить потерю отношений.
После пятнадцатиминутных размышлений о причинах ее поступка я не приблизился к ответу ни на шаг.
И тогда я решил провести расследование. Я чувствовал себя немного виноватым, ведь она моя мать, и заслуживает право на личную жизнь. Но если у человека нашлось время на предсмертную записку, безусловно, у него было время, чтобы уничтожить всё, что никогда не должны были найти его дети. Следующие полчаса я провел, копаясь в её вещах. И почему Кайла всё ещё нет?
Я просмотрел её телефонную книгу и почту. Прочитав несколько текстовых сообщений и электронных писем, я был убеждён, что точно знаю, почему моя мать покончила с собой.
Его зовут Донован О'Нил.
🪴
Фэллон
Я роняю страницу с именем своего отца. Она падает на пол к остальным страницам, которые я только что прочла.
Скидываю рукопись с коленей и быстро встаю на ноги. Я спешу в свою спальню и захожу в ванную. Принимаю душ, в надежде успокоиться достаточно, чтобы продолжить чтение, но я плачу всё это время. Шестнадцатилетний парень не должен проходить через то, что пережил Бен, но я по-прежнему не получила ответ на вопрос: какое это имеет отношение ко мне. Зато теперь я знаю, что мой отец каким-то образом был связан с матерью Бена, и я очень скоро все узнаю. Не уверена, что хотела продолжать читать, но теперь, когда уже начала, не могу остановиться. И несмотря на то, что меня тошнит, и руки дрожат уже в течение пятнадцати минут, из-за страха прочитать, как мой отец связан со всем этим, я заставляю себя идти вперёд.
Проходит, около часа, прежде чем я набираюсь мужества, чтобы вернуться к рукописи. Я сажусь обратно на диван и продолжаю читать с того места, где остановилась.
🪴
Роман Бена — глава вторая
16 лет
Когда сжигаешь мосты - какое славное занимается пламя.
— Дилан Томас
Наконец, Кайл добирается до дома. И Йен тоже. Мы сидим за столом и разговариваем обо всем, кроме того, почему наша мать ненавидела свою жизнь больше, чем любила нас. Кайл говорит, что сегодня я проявил храбрость. Он обращается со мной так, словно мне все еще двенадцать, хотя я был хозяином в этом доме с тех пор как он съехал шесть месяцев назад.
Йен вызывает одну из тех компаний, что предоставляют услуги по уборке дома после смерти. Должно быть, это один из офицеров оставил их визитку на стойке, зная, что нам понадобятся помощь. Я даже не знал, что существует такие фирмы, но Йен упомянул про фильм "Чистка до блеска", который он смотрел пару лет назад, где несколько женщин, занимались уборкой ради выживания.
Компания отправляет к нам двух мужчин. Один из них не говорит по-английски, а другой не говорит вообще. Он все записывает у себя в блокноте, который лежит в переднем кармане его униформы.
Когда мужчины заканчивают, они приходят ко мне на кухню и передают записку.
Не заходите в спальню не меньше четырех часов, чтобы ковер мог высохнуть. С вас двести долларов.
Я нахожу Кайла в гостиной.
- Мы должны заплатить двести долларов.
Мы оба ищем Йена, но его нигде нет. Его машина пропала, а он единственный, у кого есть такие деньги. На кухонном столе я нахожу мамин кошелек.
- В ее кошельке достаточно денег. Как считаешь, это нормально, если мы ими воспользуемся?
Кайл выхватывает деньги у меня из рук и выходит из кухни, чтобы заплатить рабочим.
Йен возвращается только во второй половине дня. Они с Кайлом спорят о том, что Йен не предупредил нас, что уехал в полицейский участок, потому что Кайл не помнит, как уезжал Йен, а Йен доказывает, что Кайл просто не обратил внимание.
Никто не спрашивает, зачем вообще Йен поехал в полицейский участок. Я думаю, что, возможно, он захотел прочитать предсмертную записку, но не спрашиваю его об этом. После того, как я прочел, что мать была влюблена в этого парня, Донована, последнее, что я хочу прочитать - что она не смогла жить без него. Меня бесит, что мама позволила расставанию с мужчиной опустошить ее больше, чем мысль никогда больше не увидеть своих сыновей. Она не должна была даже выбирать.
Я почти вижу, как происходила эта дискуссия. Я представляю, как прошлой ночью она сидит на кровати и плачет из-за этого жалкого ублюдка. Представляю, как в правой руке она держит его фотографию, а в левой - фотографию со мной, Кайлом и Йеном. Она смотрит то на одну, то на другую фотографию, и останавливаясь на Доноване, спрашивает себя: "Мне просто покончить с этим сейчас, чтобы ни дня не пришлось жить без этого человека?" А потом она смотрит на наш снимок. "Или продолжать страдания, чтобы провести остаток жизни с тремя мужчинами, которые благодарны мне, как матери?"
Что я не могу представить, так это что именно заставило ее выбрать фотографию в правой руке вместо той, что в левой?
Я знаю, что если лично не увижу, что такого особенного было в этом человеке, это будет съедать меня изнутри. Медленно и мучительно грызть, добираясь до самых костей, до тех пор, пока я не почувствую то же, что и она, когда обхватывала губами дуло пистолета.
Я жду несколько часов, пока Кайл и Йен не расходятся по своим спальням, а потом иду в ее комнату. Перебираю все то, что читал ранее, любовные записки, доказательства того, что их отношения были бурными как ураган. Когда я, наконец, нахожу достаточно информации о нем, я вбиваю в поисковик Гугл его адрес, и выхожу из дома.
Я странно себя чувствую, когда беру ее машину. Мне исполнилось шестнадцать всего четыре месяца назад. Мать откладывала деньги, чтобы помочь мне купить мой первый автомобиль, но мы не успели накопить, поэтому я просто пользовался ее автомобилем, когда он ей не был нужен.
Это хороший автомобиль. Кадиллак. Я иногда удивлялся, почему она просто не продала его, чтобы купить две машины подешевле, но потом чувствовал себя виноватым за эти мысли. Я был шестнадцатилетним ребенком, а она матерью-одиночкой, которая упорно трудилась, чтобы добиться того, что имеет. С моей стороны было несправедливо думать, что мы даже отдаленно не заслуживали подобной вещи.
Уже больше десяти вечера, когда я останавливаюсь около района Донована. Этот квартал гораздо приятнее, чем тот, в котором живем мы. Не то, что бы наш район неприятный, но здесь есть личные ворота. Хотя, не такая уж это и частная территория, потому что ворота заклинило в открытом положении. Я раздумываю, не развернуться ли, но потом вспоминаю, что я здесь не для того, чтобы сделать что-то противозаконное. Все, что я сделаю - осмотрю дом человека, ответственного за самоубийство моей матери.
Поначалу трудно разглядеть сами дома. У каждого из них очень длинные подъездные дорожки и между участками очень много места. А чем дальше я еду, тем реже встречаются деревья. Когда я приближаюсь к нужному дому, мой пульс начинает отдаваться в ушах. Я чувствую себя жалким из-за того, что нервничаю, даже не увидев дом, а рука скользит по рулю из-за пота.
Когда я, наконец, добираюсь до дома, я не впечатлён. Он, такой же как все. Высокий с наклоном, заостренная крыша. Два гаража для машин. Ухоженный газон и почтовый ящик, оформленный под камень, как и стены дома.
Ожидал большего от Донована.
Я впечетлён собственной храбростью, когда проезжаю мимо дома, разворачиваюсь, а затем проезжаю несколько домов, чтобы наблюдать за его домом издалека. Глушу двигатель, а затем выключаю фары.
Интересно, он уже знает?
Не уверен, откуда он может узнать, если у них не было общих друзей.
Наверняка знает. Уверен, у мамы было множество друзей и коллег, из жизни о которой я ничего не знал.
Интересно, плакал ли он, когда узнал. Сожалел ли. Если бы у него была возможность повернуть время вспять и восстановить ее сердце, он бы это сделал?
А теперь я напеваю Тони Брэкстон. Да пошел ты, Донован О'Нил.
Мой мобильник вибрирует на сиденье. Пришло смс от Кайла.
Кайл: Ты где?
Я: Мне нужно было сбегать в магазин.
Кайл: Уже поздно. Возвращайся побыстрей. Мы должны быть в похоронном бюро завтра к девяти утра.
Я: Ты что, моя мать?
Я жду, что он что-нибудь ответит, вроде слишком рано, чувак. Но он этого не делает. Я смотрю на телефон немного дольше, желая, чтобы он отреагировал. Не знаю, почему я отправил такое сообщение. Теперь я чувствую себя виноватым. Здесь должна быть кнопка вернуть.
Отлично. Теперь вместо «не разбивай мне сердце» я пою «верни мое сообщение».
Да пошла ты, Тони Брэкстон.
Я опускаюсь ниже на сиденье, когда замечаю приближающийся ко мне свет фар. Опускаюсь еще ниже, когда вижу, как машина сворачивает к дому Донована.
Прекращаю петь и прикусываю щеку изнутри, пока жду, когда он выйдет из машины. Ненавижу, что здесь так темно. Я хочу, по крайней мере, увидеть, симпатичный ли он. Не то, что бы уровень его привлекательности должен был сыграть какую-то роль в решении моей матери покинуть этот мир.
Открываются двери одного из его гаражей. Когда он заезжает, другие двери также начинают открываться. Свет ламп освещает в гараже две машины. Он выключает двигатель Ауди, на которой приехал, а затем выходит из машины.
Он высокий.
Вот и все. Это единственное, что я вижу с такого расстояния. Вроде у него темно-каштановые волосы, но я даже не уверен в этом.
Он вывозит из гаража вторую машину. Какой-то классический автомобиль, но я не разбираюсь в марках. Машина красная и гладкая, а когда он выходит из нее, то залезает под капот.
Я наблюдаю за ним, пока в течение нескольких минут он ковыряется под капотом. Внимательно разглядываю его. Уверен, что он мне не нравится, но это само собой разумеющееся. Я также уверен, что он, скорее всего, не женат. Обе машины кажутся мужскими и в гараже нет места для еще одного автомобиля, поэтому он, вероятно, живет один.
Скорее всего, он развелся. Моей маме, наверное, понравился его район и перспектива переезда к нему, чтобы в моей жизни появился отец. Возможно, она спланировала их жизнь, и ждала его предложения, но вместо этого он разбил ей сердце.
Он проводит следующие несколько минут натирая свою машину, что мне кажется странным, ведь сейчас поздняя ночь. Может быть, он постоянно уезжает на весь день. Это, должно быть, раздражает соседей, хотя соседние дома расположены достаточно далеко друг от друга, чтобы никто даже не заметил, что творится по соседству, если только сами не захотят этого.
Он достает из гаража баллон с газом и заправляет машину. Не удивлюсь, если это какой-то особый вид газа, ведь он не заправляет машину на заправке.
Он в спешке откладывает баллон в сторону, а потом достает сотовый телефон. Смотрит на экран и подносит телефон к уху.
Интересно, с кем он говорит. Это другая женщина, из-за которой он оставил мою мать?
Но потом я все понимаю - по тому, как его рука сжимает затылок. Его плечи опускаются, и он начинает качать головой туда-сюда. Он начинает тревожно расхаживать у дома.
Человек, на другом конце провода, только что сказал ему, что моя мать умерла.
Я крепче хватаюсь за руль и поддаюсь вперед, впитывая в себя каждое его движение. Будет ли он плакать? Она стоит того, чтобы ради нее упасть на колени? Я смогу услышать отсюда, как он будет кричать в агонии?
Он облокачивается на свою драгоценную машину и заканчивает разговор. Смотрит на телефон в течение семнадцати секунд. Да, я считал.
Засовывает телефон обратно в карман, а потом, блестяще демонстрируя горе - бьет кулаком в воздух.
Не в воздух, Донован. Ударь свой автомобиль и будешь чувствовать себя намного лучше.
Он хватает тряпку, которой до этого натирал машину и бросает на землю.
Нет, Донован. Не тряпку. Ударь свой автомобиль. Покажи мне, что ты любил ее больше, чем свою машину и тогда, возможно, я больше не буду так сильно тебя ненавидеть.
Он замахивается ногой и пинает газовый баллон, откинув его на несколько метров вперед.
Ударь свой гребаный автомобиль, Донован. Возможно, прямо сейчас она наблюдает за нами. Покажи ей, что твое сердце настолько разбито, что ты больше не беспокоишься даже о своей собственной жизни.
Донован подводит нас обоих, когда несется в дом, так ни разу и не прикоснувшись к своему автомобилю. Мне жаль маму из-за того, что он не бурно отреагировал. Я даже не уверен, плакал ли он, ведь я слишком далеко, чтобы это увидеть.
Свет в гараже гаснет.
Двери начинают опускаться.
По крайней мере, он слишком расстроен, чтобы загнать машину обратно.
Я слежу за домом еще несколько минут, задаваясь вопросом, вернется ли он снова на улицу. Когда этого не происходит, я начинаю беспокоиться. Огромная часть меня хочет прогнать эти мысли и больше не думать об этом человеке, но есть еще и небольшая часть, любопытство которой с каждой секундой только растет.
Что такого, блять, особенного в этой чертовой машине?
Любой, кто о узнал бы столь ужасную новость как он, захотел бы наброситься на самую ближайшую вещь. Любой нормальный влюбленный мужчина ударил бы кулаком по капоту машины. Или, в зависимости от того, насколько сильно любил эту женщину, может быть, даже разбил бы кулаком лобовое стекло. Но этот мудак просто бросил тряпку на землю. Он решил выплеснуть агрессию на старой, невесомой тряпке.
Ему должно быть стыдно.
Мне нужно помочь ему горевать должным образом.
Я должен разбить капот машины за него. И несмотря на то что я знаю, что из этого не выйдет ничего хорошего, я выхожу из машины, и прохожу половину дороги, когда напоминаю себе, что это не очень хорошая идея. Но когда дело доходит до битвы между адреналином и совестью, адреналин всегда выигрывает.
Я подхожу к автомобилю и даже не смотрю по сторонам, чтобы проверить, если ли кто-нибудь на улице. Знаю, что никого нет. Сейчас уже больше одиннадцати вечера. Никто, скорее всего, даже не проснется на этой улице, а даже если такое и случится, меня это не волнует.
Я беру тряпку и смотрю на нее в надежде, что в ней есть что-то особенное. Ничего нет, но я решаю воспользоваться ею, чтобы открыть дверь автомобиля. Не хочу оставлять отпечатки пальцев если случайно поцарапаю машину.
Внутри автомобиль еще приятнее, чем снаружи. В идеальном состоянии. Вишнево-красные кожаные сиденья. Отделка деревом. На панели лежит пачка сигарет и спички, и меня разочаровывает, что мама любила курильщика.
Оглядываюсь на дом, а потом снова смотрю на спички. Кто сейчас пользуется спичками? Клянусь, я продолжаю находить все больше и больше причин, чтобы его ненавидеть.
Возвращайся в машину, Бен. Для одного дня уже достаточно переживаний.
Адреналин в очередной раз берет верх над моей совестью. Я бросаю взгляд на баллон с газом.
Интересно...
Донован расстроится сильнее из-за своего драгоценного маленького классического автомобиля, объятого пламенем, чем из-за смерти моей матери?
Думаю, скоро мы это узнаем, потому что адреналин подталкивает меня взять баллон и вылить жидкость на машину и вокруг нее. По крайней мере, моя совесть все-таки заставляет меня вернуть баллон на то место, куда он его пнул. Я вытаскиваю одну и только одну спичку, и бросив её - прямо как в кино - возвращаюсь обратно к своей машине.
За моей спиной воздух наполняет быстрый свистящий звук. Ночь становится такой светлой, будто кто-то зажег рождественские огни.
Когда я подхожу к своей машине, я улыбаюсь. Первый раз за сегодняшний день я улыбаюсь.
Завожу двигатель и неторопливо еду, в каком-то смысле чувствуя, что оправдал ее за то, что она сделала с собой. За то, что она сделала со мной.
И, наконец, впервые с того момента, как сегодня утром я нашел ее тело, по моей щеке скатывается слеза.
А затем еще одна.
И еще.
Я начинаю плакать так сильно, что становится слишком сложно видеть дорогу. Я останавливаюсь на холме. Заваливаюсь на руль и мои крики превращаются в рыдания, потому что я скучаю по ней. Еще даже и дня не прошло, а я уже так чертовский сильно скучаю по ней и не понимаю почему она поступила так со мной. Это кажется таким личным, и я ненавижу себя, за то что настолько эгоистичен, чтобы полагать, что это было как-то связано со мной, но разве не так? Я жил с ней. Я был единственным, кто остался в этом доме. Она знала, что я единственный кто найдет ее. Она знала, что со мной будет, но все равно сделала это. И я никогда не любил кого-то, кого так сильно ненавижу, и никогда не ненавидел того, кого так сильно люблю.
Я плачу так долго, что мышцы в животе начинают болеть. Челюсть болит от напряжения. Уши болят от рева, проносящихся мимо сирен.
Я смотрю в зеркало заднего вида и слежу, как пожарная машина спускается вниз по склону.
Позади себя я вижу оранжевое свечение на фоне темного неба и оно намного ярче, чем я ожидал.
Пламя намного выше, чем должно было быть.
Мой пульс бьется сильнее, чем мне бы хотелось.
Что я сделал?
Что я наделал?
Руки дрожат так сильно, что я не могу повернуть ключ в замке зажигания, чтобы завести машину. Я не могу отдышаться. Нога соскальзывает с тормоза.
Что я наделал?
Завожу машину. Начинаю ехать. Пытаюсь вдохнуть, но, кажется, будто мои легкие заполнены густым, черным дымом. Хватаю телефон. Хочу сказать Кайлу, что у меня, наверное, началась паническая атака, но не могу успокоить свои руки, чтобы набрать его номер. Телефон выскальзывает из рук и приземляется на пол.
Мне нужно проехать всего две мили. Я могу это сделать.
Считаю до семнадцати ровно семнадцать раз, а затем поворачиваю на нашу подъездную дорожку.
Заваливаюсь в дом, чувствуя облегчение, что Кайл еще бодрствует и на кухне. Мне не придется подниматься наверх в его комнату.
Брат кладет руки мне на плечи и ведет к стулу. Я жду, что он начнет паниковать, когда увидит на моем лице широко раскрытые глаза, полные слез, но вместо этого он приносит мне стакан воды. Он спокойно со мной разговаривает, но я понятия не имею, что он говорит. Он постоянно твердит, чтобы я сфокусировался на его глазах, сфокусировался на его глазах, сфокусировался на его глазах,
- Сфокусируйся на моих глазах, - снова повторяет он. Это первый звук, который я понимаю.
- Дыши, Бен.
Его голос становится громче.
- Дыши.
Мой пульс постепенно начинает приходить в норму.
- Дыши.
Легкие начинают получать и выпускать воздух, как им и полагается делать.
Я делаю вдох и выдох, вдох и выдох, еще один глоток воды, а потом, когда снова могу говорить, я ничего не хочу сильнее, чем выложить этот секрет, пока не взорвался.
- Я облажался, Кайл, - я встаю и начинаю расхаживать по кухне. Чувствую слезы на щеках и слышу дрожь в своем голосе. Сжимаю руками голову. - Я не хотел этого делать, клянусь. Не знаю, почему я это сделал.
Кайл меня перебивает. Он сжимает мои плечи и опускает голову, грозно глядя мне в глаза.
- Что ты сделал, Бен?
Я делаю еще один огромный глоток воздуха и выдыхаю, когда отстраняюсь от него. А потом я все ему рассказываю. Я рассказываю о том, что пятно от ее крови выглядело как голова Гарри Бьюзи, и как я прочитал все письма, которые Донован ей написал, и как я просто хотел понять, почему она любила этого человека больше, чем нас, и что он не достаточно разозлился, когда узнал, что она умерла, и что я не хотел поджигать его дом, я даже не собирался поджигать его автомобиль, это не то, зачем я поехал туда.
Теперь мы сидим. За кухонным столом. Кайл не сказал об очень многих вещах, но следующее, что он говорит, наполняет меня таким страхом, который я никогда не испытывал в своей жизни.
- Бен, кто-нибудь пострадал?
Я хочу отрицательно покачать головой, но она не двигается. У меня нет ответа, потому что я не знаю. Конечно, никто не пострадал. Донован проснулся, он бы успел выйти.
Ведь так?
Я делаю еще один вдох, когда вижу волнение в глазах Кайла. Он быстро отталкивается от стола и бежит в сторону гостиной. Я слышу, как включается телевизор, и на секунду думаю, что это, наверное, последний раз, когда телевизор включился на канале “Браво”, и моя мама его больше никогда не увидит.
А потом я слышу, как переключаются и переключаются каналы. И после доносятся слова "огонь", "переулок Хайсинт”, и "один раненный".
Раненный. Он, наверное, выбегал, споткнулся и порезал палец или что-то такое. Не так уж и страшно. Уверен, его дом застрахован.
- Бен.
Я встаю, чтобы присоединиться к Кайлу в гостиной. Уверен, он зовет меня, чтобы сказать, что все в порядке, что все хорошо, и мне следует идти спать.
Когда я подхожу к гостиной, мои ноги немеют. В правом верхнем углу экрана фотография. Девушка. Она кажется знакомой, но я не могу сразу понять, откуда ее знаю, хотя мне и не нужно, потому что журналист делает это за меня.
- Последние отчеты указывают на то, что Фэллон О'Нил, шестнадцатилетняя главная героиня в знаменитом сериале Сыщик, была эвакуирована с места происшествия. О ее состоянии пока ничего не известно, но мы будем держать вас в курсе новостей.
Кайл не говорит, что все будет в порядке.
Он вообще ничего не говорит.
Мы стоим перед телевизором, впитывая новости, перерывающиеся на рекламу. Чуть позже часа ночи, мы узнаем, что девочка была доставлена в ожоговый центр в Саут-Бэй. Десять минут спустя узнаем, что она в критическом состоянии. В половину первого ночи - что она получила ожог четвертой степени, с повреждением более тридцати процентов кожи. В час сорок пять - она выживет, но потребуется серьезная реконструктивная хирургическая операция и реабилитация. В час пятьдесят репортеры утверждают, что хозяин дома признался, что разлил топливо около автомобиля, припаркованного у его гаража. Следователи полагают, что нет оснований утверждать, что пожар был вызван намеренно, но будет полное расследование, чтобы подтвердить заявление домовладельца.
Один репортер намекает, что карьера жертвы может быть отложена на неопределенный срок. Другой говорит, что продюсерам предстоит принять важное решение, когда речь заходит о поиске новой актрисы на роль, либо заморозке проекта до тех пор, пока жертва не придет в себя. Новости переходят от обновления о состоянии жертвы к тому, на сколько премий Эмми Донован О'Нил был номинирован на пике его карьеры.
Кайл выключает телевизор примерно в два часа ночи и осторожно - тихо - кладет пульт на подлокотник кресла.
- А кто-нибудь видел, что случилось? – глаза брата пристально смотрят на меня, и я тут же качаю головой.
- Ты оставил что-нибудь? Любые возможные доказательства?
- Нет, - шепчу я. Прочищаю горло. - Он прав. Он пнул газовый баллон, а потом ушел в дом. Никто не видел, что я сделал после этого.
Кайл кивает и потирая шею сзади, делает шаг ко мне.
- Значит, никто не знает, что ты был там?
- Только ты.
Затем он сокращает расстояние между нами. Думаю, он хочет меня ударить. Не знаю точно, но то, с какой злостью он сжимает челюсть, указывает, что он очень этого хочет. Я бы не стал его винить.
- Я хочу, чтобы ты внимательно послушал меня, Бен, - голос Кайла низкий и твердый. Я киваю. - Сними всю одежду, что сейчас на тебе и положи в стиральную машину. Прими душ. А потом иди в постель и забудь об этом, хорошо?
Я снова киваю. Еще секунда, и меня наверное бы стошнило, не уверен.
- Ты никогда не покажешь ни малейшего намека, указывающего на то, что случилось сегодня ночью. Никогда не будешь искать этих людей в интернете. Никогда больше не поедешь к их дому. Держись подальше от всего, что может вызвать подозрения, что ты связан с ними. И никогда, никогда не произноси ни единого слова об этом происшествии. Ни мне... ни Йену... никому. Ты меня понял?
Меня наверняка вот-вот стошнит, но мне все же удается кивнуть.
С минуту он изучает мое лицо, убеждаясь, что может мне доверять. Я не двигаюсь. Хочу, чтобы Кайл знал, что может доверять мне.
- Завтра нам нужно многое сделать, чтобы подготовиться к ее похоронам. Постарайся немного поспать.
Я не киваю, потому что Кайл уходит, по пути выключая света.
Я стою в темноте в течение нескольких минут. Молча... все еще... один.
Я, наверное, должен бояться, что меня поймают. Наверное, должен быть расстроен, что начиная с этого момента, я всегда буду испытывать чувство вины всякий раз, когда Кайл будет смотреть на меня. Наверное, я должен бояться, что эта ночь - вместе с утром и тем, что я нашел маму - в каком-то роде испортит меня. Возможно, я буду страдать от посттравматического стресса или депрессии.
Но все это не важно.
Потому что когда я бегу вверх по лестнице, распахиваю дверь ванной и выплевываю все содержимое желудка в унитаз, единственное, что заполняет мои мысли - та девушка, и как я только что полностью разрушил её жизнь.
Прижимаюсь лбом к руке, и сижу, мертвой хваткой удерживая унитаз.
Я не заслуживаю жить.
Я не заслуживаю жить.
Интересно, следы от моей крови будут похожи на профиль Гарри Бьюзи.
🪴
Фэллон
Едва добежав до туалета, меня начинает рвать, а по лбу стекает пот.
Не могу.
Не могу больше это читать.
Это – слишком. Это слишком и очень тяжело. И меня слишком тошнит чтобы продолжать читать. С трудом заставляю себя подняться и подойти к раковине. Мою руки. Подставляю ладонь под струю, набираю воду и подношу ко рту, чтобы его прополоскать. Повторяю, несколько раз, пытаясь смыть вкус желчи.
Смотрю в зеркало на шрамы от щеки до шеи. Сняв рубашку, рассматриваю рубцы на руке, груди, талии. Пробегаюсь пальцами по правой руке - от запястья к шее, до щеки и обратно, затем, от правой груди вниз до талии. Прислоняюсь ближе, пока не упираюсь в раковину... как можно ближе к зеркалу. И по-настоящему смотрю на шрамы. Разглядываю их так внимательно, как никогда раньше не рассматривала, поэтому мои ощущения сбивают меня с толку.
Впервые я смотрю на свои шрамы без привычной тени гнева.
Я никогда не замечала, как часто обвиняла своего отца в том, что со мной произошло, пока не прочитала слова Бена. Я так долго ненавидела его, сама не позволяя горевать над произошедшим вместе со мной. В каждом его слове, я находила только вину. Каждый наш разговор превращался в ссору.
Да, нет оправдания тому, что он может вести себя как бесчувственный мудак. Отец всегда был бесчувственным мудаком. Но он так же всегда любил меня, и теперь, когда у меня есть четкое представление о том, что произошло той ночью, я больше не должна обвинять его за то, что он забыл про меня.
Я ночевала у отца, всего лишь раз в неделю, и он только что узнал о смерти своей возлюбленной. Должно быть, в тот момент в его голове произошел взрыв. И ожидая необходимой реакции – когда горел дом, я ждала от него слишком многого. За считанные минуты отец почувствовал скорбь, злость, а потом и панику из-за пожара. Ожидать от него, что он немедленно вспомнит о том, что я писала ему двенадцать часов назад, предупреждая, что останусь с ночевкой, совершенно нереально. Я не жила с ним, это не мама, с которой я жила, и которая, в порыве паники вспомнит сначала обо мне. У моего отца была совершенно другая ситуация, и мне нужно было принять ее. И хотя мы поддерживаем связь последние несколько лет, у нас не такие отношения как раньше. Мне придется взять половину его вины на себя. Мы не можем выбирать себе родителей, и родители не могут выбирать себе детей. Но только мы сами можем сделать выбор, как усердно мы готовы работать, чтобы получить самое лучшее из того, что предложено жизнью.
Вынимаю из кармана телефон и пишу папе смс.
Я: Привет, пап. Хочу позавтракать с тобой завтра. Скучаю.
Отправив сообщение, я надеваю рубашку и возвращаюсь в гостиную. Смотрю на рукопись на полу и хочу понять сколько мне под силу выдержать. Это так тяжело читать, представить не могу как Бен и его братья пережили все это.
Я произношу короткую молитву за братьев Кесслеров, словно то, что я читаю, происходит сейчас и Кайл все еще с нами, и моя молитва поможет ему.
А потом возвращаюсь к тому, на чем остановилась:
🪴
Роман Бена – глава третья.
16 лет.
"Власть всемогущей руки над человеком безмерна:
Стоит нацарапать имя – и свободу твою отберут".
Знаете, что может быть хуже, чем день, когда ваша мать покончила с собой?
Следующий день после самоубийства матери.
Говорят, что, когда человек чувствует сильнейшую физическую боль, скажем, когда случайно получает глубокий порез, человеческое тело вырабатывает эндорфины. Эти эндорфины очень схожи с наркотиками, такими как морфин или кодеин. Поэтому это нормально, когда мы не чувствуем сильной боли сразу после получения раны.
Должно быть, душевная боль действует так же, потому что сегодня, все болит намного сильнее чем вчера. Вчера я словно пребывал в сказочной стране, как если бы мое сознание не позволяло мне в полной мере осознать, что она действительно ушла. В своем сознании я держался за эту тонкую ниточку надежды, внушая себе что каким-то образом этот день никогда не наступит.
Но эта ниточка исчезает, независимо от того как отчаянно ты пытаешься ухватиться за нее.
Она умерла.
И если бы у меня были связи и деньги, я бы заглушил эту боль какими-нибудь наркотиками.
Сегодня утром я отказался вставать с постели. Йен и Кайл пытались заставить меня поехать с ними на похороны, но я победил.
Вообще-то я побеждал весь этот день:
"Съешь что-нибудь", - говорил Кайл на ланч.
Я не ел: я - победил.
"Тетя Шелли и дядя Эндрю здесь", - говорил Йен в два часа дня.
Но они уже ушли, а я до сих пор в постели, - снова победа.
"Бен, идем ужинать. Еда пропадает, люди приносили ее весь день", - звал меня Кайл, просунув голову в дверь, где-то в шесть вечера.
Но я предпочел остаться в постели и не прикасаться к этим сочувственным контейнерам, и это делало меня победителем в очередной раз.
"Поговори со мной", - просит Йен.
Хотел бы я сказать, что выиграл и этот раунд, но он по-прежнему сидит на моей кровати, отказываясь уходить.
Я натягиваю на голову одеяло. Йен стягивает его.
- Бен. Если ты не вылезешь из постели я приму крайние меры. Ты же не хочешь, чтобы я позвонил психотерапевту, не так ли?
Гребанный Иисус Христос!
Я сажусь в кровати и бью кулаком подушку.
- Просто, блядь, дай мне поспать, Йен! Черт тебя подери!
Он не реагирует на мой крик. Просто самодовольно смотрит на меня.
- Я дал тебе поспать. Почти двадцать четыре часа. Тебе нужно встать с постели и почистить зубы, принять душ и съесть чего-нибудь.
Ложусь на спину и снова накрываю лицо одеялом. Йен вскакивает с кровати и кричит.
- Бентон, посмотри на меня!
Йен никогда не кричал на меня, и только по этой причине, я стягиваю с головы одеяло и смотрю на него.
- Ты не единственный кому больно, Бен! Мы должны справиться с этим дерьмом вместе! Тебе шестнадцать лет, ты не сможешь жить тут один. И если ты не спустишься вниз и не докажешь нам с Кайлом, что ты не в полной жопе, тогда, вероятно, нам придётся принять неверное решение относительно тебя!
Он так зол, что у него аж челюсть трясется.
Секунду я думаю об этом: о том, что никто из них тут не живет. Йен учится в школе пилотов. Кайл только поступил в колледж. Моя мама мертва.
Кому-то из них придется вернуться домой, потому что я несовершеннолетний.
- Думаешь, мама думала об этом? - спрашиваю я, снова садясь в кровати.
Йен разочаровано качает головой и опускает руки.
- О чем думала?
- Что ее решение убить себя, заставит одного из вас отказаться от своей мечты? Что тебе придется вернуться домой чтобы присматривать за своим младшим братом?
Йен обескуражено качает головой.
- Конечно она думала об этом.
- Нет. Не думала. Она эгоистичная сука, – смеюсь я.
Челюсть Йена напрягается.
- Прекрати.
- Я ненавижу ее, Йен. И рад, что она умерла. Рад, что это я нашел ее, потому что теперь перед моими глазами всегда будет всплывать черная дыра на ее лице, такая же черная, как и ее сердце.
Он подбегает ко мне и схватив за ворот рубашки, отбрасывает меня на кровать. Близко приближает свое лицо к моему, и шипит сквозь сжатую челюсть:
- Закрой свой гребанный рот, Бен. Она любила тебя и была хорошей матерью для нас, и ты будешь уважать ее, ты понял меня? Мне плевать на земле она сейчас или нет, но ты будешь уважать ее в этом доме до самой своей смерти.
Мои глаза наполняются слезами, и я начинаю задыхаться от ненависти. Как он может защищать ее?
Наверно ему проще, ведь его память о ней не запятнана той картиной, которая предстала передо мной, когда я зашел в ее комнату.
Из глаза Йена падает слеза и капает мне на щеку.
Его хватка слабеет, он отворачивается от меня и хватает руками голову.
- Прости, - извиняется он, голосом полным боли. - Прости меня, Бен.
Но я не прощаю.
Он оборачивается и смотрит на меня, даже не пытаясь скрыть слез.
- Просто я... Как ты можешь такое говорить? Зная, как она переживала...
Я усмехаюсь себе под нос: - Она рассталась со своим парнем, Йен. Это вряд ли можно назвать невыносимым страданием.
Теперь Йен полностью поворачивается ко мне и склоняет голову.
- Бен... разве ты не читал?
- Не читал что? - дергаю плечом.
Йен тяжело вздыхает и встает.
- Ее записку. Разве ты не прочел оставленное ею письмо, до того, как полиция забрала его?
С трудом сглатываю. Я знал, что он ездил туда вчера. Знал.
Он запускает руку в волосы.
- О, Боже. Я думал, ты прочел ее, - Йен выходит из моей спальни. - Я вернусь через полчаса.
Брат не солгал. Проходит ровно тридцать три минуты, когда он возвращается к двери моей комнаты. Все это время я гадал, что в этом письме такого, что отличает мою ненависть от жалости Йена к ней.
Он достает из кармана листок бумаги.
- Полиция пока не может отдать оригинал записки. Но они сфотографировали ее и распечатали, так что ты можешь прочитать, - Йен протягивает мне листок.
Он выходит из моей спальни, и закрывает за собой дверь.
Я возвращаюсь в постель и начинаю читать последние слова матери, которые она больше никогда не сможет произнести вслух.
«Моим мальчикам.
Всю свою жизнь я училась писать. Но никакие курсы писательского мастерства... никакой колледж... ни жизненный опыт, не сможет подготовить человека написать адекватную предсмертную записку для своих детей. Но я безусловно собираюсь попробовать.
Во-первых, я хочу объяснить, почему я это сделала. Знаю, вы не поймете. И Бен, ты наверняка прочтешь это первым, поскольку я уверена, что ты первый меня найдешь. Так что, пожалуйста, прочти это письмо до конца, прежде чем решишь возненавидеть меня.
Четыре месяца назад я узнала, что больна раком яичников. Безжалостный, неизлечимый, молчаливый рак, который полностью поразил меня до того, как я смогла распознать симптомы. И прежде, чем ты разозлишься и скажешь, что я сдалась, это последнее что я бы сделала. Если бы я могла хоть как-то бороться со своей болезнью, вы мальчики знаете, я бы боролась с ней всеми возможными способами. Но мы говорим о раке. Борьбой называется то, когда сильные побеждают, а слабые проигрывают, но это нельзя сравнивать с раком.
Рак – это не один из игроков в игре. Рак – это и есть игра.
Не имеет значения, насколько вы выносливы. Не имеет значения, сколько вы тренировались. Рак — это главный и основополагающий принцип спорта, и единственное, что ты можешь сделать, это вступить в игру, одетый в свою форму. Ведь вы не знаете наверняка... Возможно вам придется всю игру сидеть на скамейке запасных. Вам могут не предоставить шанса на борьбу.
И это я. Вынуждена сидеть на скамейке запасных пока игра не закончится, потому что нет ничего, что может спасти меня. Я могла бы погрузиться в тщательные изучения методов борьбы, но врачи слишком поздно выявили болезнь.
И теперь переходим к самой сложной части.
Должна ли я ждать конца? Позволить раку медленно забрать все, что у меня есть? Вы же помните дедушку Дуайта? И то, как эта страшная болезнь полностью поглотила его, а он в течение нескольких месяцев скрывал это от нас. Бабушке пришлось изменить всю свою жизнь, чтобы заботиться о нем. Она потеряла свою работу, а счета на медикаменты только росли из-за чего в итоге они потеряли свой дом. Бабушку выселили через две недели после смерти дедушки. Все потому, что рак забрал самое драгоценное вместе с ним.
Я не хочу этого. И не могу даже допустить мысли, что мои мальчики будут ухаживать за мной. Знаю, что, если не прерву свою собственную жизнь, мне повезет если я смогу прожить на этой земле хотя бы шесть месяцев. Может девять. Но эти месяцы отобрали бы у каждого из вас ту мать, которую вы знали. А потом, когда моего достоинства и плоти станет недостаточно раку, он заберет и все остальное. Дом. Ваши деньги на учебу. Все наши общие счастливые воспоминания.
Я знаю, что как бы я не пыталась оправдать свое решение, мой поступок все равно ранит вас троих больше, чем что-либо могло ранить в вашей жизни. Но также я знаю, что, если бы я вам рассказала о том, что хочу сделать, вы бы меня отговорили.
Больше всего мне жаль тебя, Бен. Мой сладкий, сладкий мальчик. Прости меня. Уверена, что могла бы сделать это лучшим способом, потому что ни один ребенок не должен видеть свою мать в таком состоянии. Но я знаю, что, если не сделаю этого сегодня, до твоего пробуждения, я никогда не решусь снова. И для меня это решение будет одним из самых эгоистичных. Я знаю, что ты найдешь меня утром, и знаю, что это опустошит тебя, потому что со мной происходит то же самое, когда я думаю об этом. Но так или иначе, я бы все равно была мертва до твоего семнадцатилетия. По крайней мере, в данном случае все пройдет легко и быстро. Ты можешь позвонить в службу спасения 911, они заберут мое тело спустя несколько часов. Несколько часов на мою смерть и вынос тела из дома — это гораздо лучше, чем несколько месяцев, которые потребуются раку, выполнить ту же работу.
Тебе придется нелегко решить вопрос с телом, поэтому я постаралась облегчить эту задачу, насколько это возможно. Кому-то нужно будет убраться, как только мое тело увезут, так что на кухонном столе я оставила визитку, куда тебе нужно будет позвонить. В моем кошельке осталось немного наличных, его я тоже оставила на столе.
Если ты заглянешь в мой кабинет, в правом ящике – в третьем снизу –, ты найдешь все необходимые документы, для подачи на выплату пенсии из-за потери кормильца семьи. Обязательно сделай это прямо сейчас. После подачи документов, ты в течение недели получишь чек. Есть еще закладная на дом, но выплат будет достаточно чтобы покрыть расходы на вашу учебу. Я все вопросы уже решила с нашим юристом.
Пожалуйста, не продавай дом, пока вы все не вырастите и не устроитесь в жизни. Это хороший дом и несмотря на мою смерть, у нас осталось много хороших воспоминаний здесь.
Пожалуйста, знайте, что вы все трое всегда наполняли каждую секунду моей жизни смыслом. И если бы я могла избавиться от болезни, я бы это сделала. Я бы повела себя очень эгоистично, и, наверное, пожелала кому-то другому испытать это, если бы это, помогло провести больше времени с каждым из вас. Вот как сильно я вас люблю.
Пожалуйста, простите меня. Передо мной стоял выбор между двух плохих вариантов, и ни один из них я не хотела принимать. И просто приняла тот, который был бы выгоден для всех нас. Надеюсь, однажды вы сможете меня понять. И надеюсь, что своим выбором, я не испортила сегодняшнюю дату. Девятое ноября очень много значит для меня, потому что, это день смерти Дилана Томаса. И вы все знаете, что значила для меня поэзия этого автора. Она помогла пережить мне многое в жизни, особенно после смерти вашего отца. Но я надеюсь, что в будущем, эта дата будет для вас всего лишь маленьким поводом для скорби.
И пожалуйста, не переживайте за меня. Мои страдания закончатся. Как говорится в мудром изречении Дилана Томаса... После первой смерти, нет никакой другой.
Со всей своей любовью,
Мама.»
Я едва могу прочесть подпись мамы сквозь слезы. Йен возвращается в комнату через несколько минут и садится рядом.
Мне хочется поблагодарить его за то, что он дал мне прочесть это, но я в таком шоке, что не могу произнести и слова. Если бы я смог прочесть письмо до того, как его забрал полицейский, я бы все знал уже тогда. Последние два дня были бы совсем другими. Я бы не пребывал в таком шоковом состоянии, если бы прочитал письмо и смог бы все правильно истолковать, а не предположил бы, что кто-то виноват в ее решении.
И остался бы дома прошлой ночью, вместо того чтобы сесть в ее машину, поехать в дом незнакомца и устроить пожар, который вышел из-под контроля.
Когда я согнулся из-за рыданий, Йен притянул меня к себе и обнял. Я знаю, он думает, что я плачу из-за того, что только что прочитал, и частично он прав. Он так же наверно полагает что я плачу из-за того, что произнес ненавистные слова о матери, он так же частично прав.
Но он не знает, что большая часть моих слез, это слезы сожаления.
Это слезы вины за то, что я разрушил жизнь невинной девушки.
🪴
Фэллон
Перевернув страницу, я беру еще одну салфетку. Не думаю, что прекращала плакать с тех пор, как начала читать.
Проверяю телефон и вижу ответ от отца:
«Привет! С удовольствием, тоже скучаю по тебе. Напиши, когда и где, я подъеду».
Стараюсь не расплакаться, читая его сообщение, но ничего не получается, потому что понимаю – моя обида лишила нас приятных воспоминаний, которые могли у нас быть. Нам нужно будет все наверстать в ближайшие несколько лет.
Я делаю перерыв, чтобы поесть. И подумать. Сделать вздох. Уже почти семь вечера, а я прочла только половину рукописи. Обычно я прочитываю целую книгу в течение нескольких часов, но это самое тяжелое, что я когда-либо читала в своей жизни. Не могу даже представить, как было трудно Бену это писать.
Кидаю взгляд на следующую страницу, раздумывая: нужен ли мне еще один перерыв, перед началом прочтения? Но замечаю, что следующая глава описывает нашу первую встречу в ресторане, поэтому решаю читать дальше. Мне нужно знать, что побудило его появиться там в тот день. И самое главное, почему он решил войти в мою жизнь.
Расслабившись, сидя на диване, я глубоко вдыхаю. А потом начинаю читать четвертую главу рукописи Бена.
🪴
Роман Бена –глава четвертая
18 лет
"Кое-кто надоел мне. Думаю, это – я сам".
- Дилан Томас
Моя рука свисает с матраса и по тому, как ладонь упирается в ковер, я понимаю, что у кровати нет основы. Матрас просто лежит на полу.
Я лежу на животе. Половину моего тела прикрывает простыня, а лицо зарыто в подушку.
Ненавижу такие моменты: когда я просыпаюсь после пьянки и не знаю где нахожусь или кто лежит рядом со мной. Обычно я лежу в постели достаточно долго, для того, чтобы сообразить где нахожусь, прежде чем начинаю жалеть, что вообще проснулся, независимо от того, кто со мной в комнате. Но сегодняшнее утро не стандартное, потому что тот, кто спал со мной в постели уже проснулся – слышу, как в ванной течет вода.
Пытаюсь сосчитать сколько раз это уже случалось со мной: когда я напивался до такой степени, что ничего не мог вспомнить на следующий день. Минимум пять раз за этот год, но сегодня самый худший случай. Как правило, я хотя бы помнил с кем из друзей и на какой вечеринке был. С какой девушкой я флиртовал прежде, чем все вокруг погружалось во тьму. Но сейчас в моей голове пусто.
Сердце начинает пульсировать так же, как и в висках. Понимаю, что нужно встать и найти свою одежду. Нужно осмотреться вокруг и попытаться выяснить где я. Нужно вспомнить где оставил свою машину. Возможно, даже придется снова звонить Кайлу. Но это будет самым последним вариантом, потому что сегодня я не в настроении слушать очередную нотацию.
Сказать, что он разочарован, тем до чего я опустился, будет большим преуменьшением. В доме все изменилось с того дня как два года назад нашей матери не стало.
Что ж... Я тоже изменился. Кайл с Йеном надеются, что моя тенденция к «спуску» скоро сменит курс наверх. Они думали, что как только я закончу школу, то начну серьезнее относиться к колледжу, но все получилось не так как они, наверно, рассчитывали. На самом деле, мои оценки настолько плохи из-за многочисленных прогулов, что я даже не уверен, смогу ли закончить этот семестр.
Но я стараюсь. Господь свидетель, я – стараюсь. Каждый день я просыпаюсь и говорю себе, что сегодня будет лучше. Сегодня будет тот день, когда я избавлюсь от чувства вины. Но потом что-то такое происходит, от чего у меня возникает желание как можно скорее заглушить все чувства до их появления. И это именно то, что я делаю: заглушаю все алкоголем, друзьями и девушками. Так, по крайней мере, остаток ночи мне не нужно думать о совершенных ошибках, о жизни, которую я разрушил.
От этих размышлений мои глаза открываются и встречаются с солнечным светом, заполняющим комнату. Щурясь, я прикрываю ладонью глаза. Жду пару секунд, после чего пытаюсь встать и найти свою одежду. Когда наконец я стою на ногах, нахожу свои штаны. Потом футболку, помню, как надевал ее вчера перед учебой.
Ну а после этого? Ничего. Абсолютно ничего не помню.
Нахожу свои ботинки и обуваюсь. Когда я полностью одет, трачу около секунды чтобы осмотреть комнату. Она не кажется мне знакомой. Подхожу к окну и выглядываю на улицу, чтобы понять, что это многоквартирный дом. Но ничего не узнаю вокруг, может еще и потому, что не могу полностью открыть глаза, чтобы нормально оглядеться вокруг. Все болит.
Очень скоро, я узнаю где нахожусь, потому что позади меня открывается дверь ванной. Плотно закрыв глаза, морщусь, потому что понятия не имею кто она или что от нее ждать.
- Доброе утро, дорогой!
Ее знакомый голос наполняет комнату и с молниеносной скоростью врезается в мое сердце. Колени становятся ватными, словно готовы уронить меня на пол. Собственно, именно это почти и происходит. Я хватаюсь за ближайший стул и быстро сажусь, опустив голову на руки. Не могу даже взглянуть на нее.
Как она могла так поступить с Кайлом?
Как она могла позволить мне так поступить с Кайлом?
Джордин подходит ближе, но я до сих пор отказываюсь смотреть на нее.
- Если ты собираешься блевать, то лучше сделать это в ванной.
Я качаю головой, желая заглушить ее голос, желая свалить из ее квартиры, желая стереть свой второй самый худший поступок. – Джордин, - когда я слышу, как слабо звучит мой голос, понимаю, с чего она решила, что меня тошнит. - Как это произошло?
Слышу, как она плюхается на матрас, в нескольких шагах от меня.
- Ну... - произносит она. - Уверена, что все началось с шота, а может и двух, потом было несколько кружек пива и парочка симпатичных девчонок. Ну а закончилось все, твоим звонком мне в полночь. Ты плакал и говорил что-то непонятное о важной дате, и что тебе очень нужно уехать домой, но ты слишком пьян и не хочешь звонить Кайлу, потому что он разозлится на тебя. Джордин встает и идет в сторону гардеробной. - И поверь мне, он бы очень сильно разозлился. И если ты расскажешь ему, что я позволила тебе здесь переночевать, когда он об этом не знал, то Кайл разозлится и на меня. Так что советую тебе, не сдавать меня, Бен. Иначе, я тебя убью.
Мой мозг пытается переварить информацию, но Джордин слишком быстро говорит.
Так значит, я позвонил ей? За помощью?
Мы не...
Боже, нет. Она бы так не поступила. Но я ведь не могу контролировать себя, когда нахожусь в таком состоянии. Хотя с другой стороны, я позвонил Джордин, до того, как совершил какую-нибудь глупость. Они с Кайлом довольно долго встречаются, поэтому она мне как сестра, и мне следует поверить ей и не рассказывать Кайлу. Но один вопрос все-таки остается открытым... почему я спал голым? В ее постели?
Джордин выходит из гардеробной, и я впервые за сегодняшний день смотрю на нее. Она выглядит обычно. Вовсе не виноватой. Может, немного уставшей, но как всегда улыбчивой.
- Сегодня утром я видела твою голую задницу, - говорит она, смеясь. - Что черт возьми ты делал? Я попросила тебя принять душ, но ты мог бы одеться после этого, - она корчит лицо. - Теперь нужно будет стирать простыни.
Джордин начинает снимать постельное белье.
- Надеюсь, когда я перееду к Кайлу ты начнешь носить трусы или что-нибудь другое. Не могу поверить, что была вынуждена спать на диване, пока твоя пьяная задница заняла мою кровать.
Я хочу попросить ее чтобы она говорила медленнее, но с каждым словом я чувствую нарастающее облегчение.
- Ты мой большой должник.
Джордин перестает улыбаться, когда снова садится передо мной на матрас. Она поддается вперед и смотрит на меня с искренностью в глазах.
- Я не хочу вмешиваться в твою жизнь. Но я люблю твоего брата и как только договор аренды квартиры будет расторгнут, мы все будем жить вместе. Поэтому, я скажу это только один раз. Ты слушаешь меня?
Я киваю.
- С рождением нам дается только одно тело и одна душа. И это единственное, что у нас есть, так что только мы сами можем заботиться о них. Мне неприятно это говорить тебе, Бен, но сейчас ты в самой худшей форме, в какой вообще можешь существовать. Ты в депрессии. Все время угрюмый. Тебе только восемнадцать, и я даже не знаю откуда ты берешь алкоголь, но ты пьешь слишком много. И как бы твои братья не старались помочь тебе, никто не сможет заставить тебя захотеть стать лучше. Только ты сам это сможешь сделать, Бен. Если в твоей душе осталась хоть какая-то надежда, советую поискать ее в глубине своего сердца, потому что, если ты не найдешь ее, ты никогда не станешь лучше того, кем являешься сейчас. И ты потянешь за собой вниз и своих братьев, потому что они очень тебя любят.
Джордин смотрит на меня столько, сколько нужно, чтобы ее слова обрели смысл в моей голове. Она говорит, как моя мама, и эта мысль наносит сильный удар в голову.
Я встаю.
- Ты закончила? Потому что я бы хотел отыскать свою машину.
Джордин разочарованно вздыхает, и я чувствую себя виноватым, но делаю все, чтобы она не заметила, что в данный момент я думаю только о своей матери и о том, что бы она подумала, увидев меня сегодня в таком состоянии.
* * *
После нескольких сообщений друзьям, я нахожу местоположение своей машины. Пока Джордин везет меня до машины, я обдумываю как извиниться перед ней. Выхожу из машины и замираю у двери, готовый ее закрыть, и гадаю, что ей сказать. Наконец, я наклоняюсь и смотрю в глаза Джордин.
- Прости за реакцию на твои слова. Я ценю твою помощь прошлой ночью, и спасибо за то, что подбросила. Закрываю дверь, но Джордин окликает меня и выходит из машины, она смотрит на меня с другой стороны капота.
- Прошлая ночь... когда ты позвонил. Ты все время повторял что-то о сегодняшней дате, и... Не хочу совать нос в чужие дела, но я знаю, что это годовщина, связанная с твоей мамой. И я подумала, что может тебе станет лучше, если ты съездишь повидаться с ней, - Джордин опускает взгляд и барабанит пальцами по капоту. - Подумай об этом, ладно?
Секунду я смотрю на нее, а затем быстро киваю прежде, чем сесть в свою машину.
Это было два года назад, и я об этом знаю. Не нужно мне напоминать. Каждый день, когда я просыпаюсь и делаю первый вдох, я вспоминаю об этом дне.
* * *
Сжимая руль, я не решаюсь выйти из машины. Довольно и того, что я в принципе приехал на кладбище. Никогда раньше не приезжал на ее могилу. Просто я не чувствовал в этом необходимости, потому что до сих пор не верю, что она действительно там. Иногда я разговариваю с мамой. И пусть я веду только монологи - все равно продолжаю говорить с ней и не считаю, что мне нужно в это время смотреть на надгробие.
Так почему же я здесь?
Может, потому что, надеюсь это поможет. Все дело в том, что я смирился со смертью матери. Понял, почему она это сделала. И я знаю, что, если бы она не решилась на самоубийство, рак все равно бы забрал ее жизньы только позже. Но кажется, все в моей семье считают, что я не могу двигаться дальше и так сильно скучаю по маме, что это отравляет мне жизнь.
Да, я скучаю по ней, но это не мешает мне жить… Единственное, что не дает мне двигаться дальше – это то, что я сделал той ночью.
Я послушал Кайла, когда он попросил никогда больше не упоминать о Фэллон и ее отце.
Я не слежу за ними через интернет, не приезжаю к дому, где они могут сейчас жить. Черт, я даже не знаю где они живут. И не собираюсь это выяснять. Кайл был прав, в том, что мне нужно держаться подальше от них. Они назвали это несчастным случаем, и последнее, что мне нужно, это чтобы у кого-то появились подозрения.
Но я по-прежнему думаю о той девушке каждый день. Из-за меня она лишилась своей карьеры. Прекрасной карьеры. О которой большинство людей могут только мечтать. И то, что я сделал той ночью, преследует ее всю жизнь.
Иногда мне хочется узнать, чем она сейчас занимается. Пару раз я хотел найти ее, может даже и увидеть вблизи, просто чтобы проверить, как сильно она пострадала при пожаре. Не знаю почему. Может я думаю, что это поможет мне в каком-то смысле двигаться дальше, если увижу, что она живет хорошей жизнью. Только одно останавливает меня найти ее – это вероятность того, что все может быть плохо. Что ее жизнь может быть гораздо хуже, чем я представлял, и я боюсь того, что произойдет со мной, если это окажется так.
Как только я собираюсь развернуться и уехать отсюда, рядом со мной паркуется чья-то машина. Открывается водительская дверь и до того, как он успевает выйти из машины, чувствую, как у меня пересыхает в горле.
Что он здесь делает?
Я сразу узнал его по его спине, росту, манерам. Донован О'Нил очень узнаваемая личность, и учитывая, что я не отрываясь смотрел на него по всем каналам после ночи пожара, я до сих пор не могу стереть из памяти его лицо.
Оглядываюсь вокруг, гадая развернуть ли мне свою машину и уехать, до того, как он заметит меня. Но он ничего не замечает вокруг. В правой руке он держит букет гортензий и идет к ее могиле.
Он приехал навестить мою мать.
Неожиданно мысленно переношусь в ту ночь, когда я сидел в этой же машине и наблюдал за ним на другой стороне улицы. Ощущения те же, только теперь я наблюдаю из любопытства, а не из-за ненависти. О'Нил не долго стоит у ее могилы. Меняет увядший букет на новый. Пару секунд смотрит на надгробие, а потом возвращается к своей машине.
Он выполняет все эти действия так, словно делает это регулярно. И на секунду я чувствую вину за то, что думал, будто ему всегда было наплевать на маму. Потому что ясно, что это не так, раз он продолжает навещать ее могилу спустя два года.
По дороге к машине он смотрит на часы, после чего ускоряет шаг. Видимо куда-то опаздывает. И по невероятным причинам, мне приходит в голову мысль, что это связано с его дочерью. Приказываю себе: "Не делай этого, Бен", произношу это вслух, в надежде услышать себя.
Но сегодня побеждает любопытство, потому что я выезжаю с территории кладбища вслед за его машиной и не имею никакого понятия зачем это делаю.
* * *
Я паркуюсь через несколько машин от его, у ресторана, к которому он подъехал. Наблюдаю, как он заходит в ресторан. Вижу, как кто-то встает и обнимает его: какая-то девушка, и до боли, крепко сжимаю челюсть.
Должно быть, это она.
Мои ладони начинают покрываться потом. Не уверен, действительно ли я хочу ее видеть. Но знаю точно, что ни за что не смогу уехать отсюда, когда она так близко, по крайней мере, пока не зайду в ресторан и не пройду мимо их стола. Мне нужно знать. Мне нужно увидеть, что я с ней сделал.
Захожу в ресторан, захватив с собой ноутбук, чтобы - пока буду сидеть один - можно было на чем-нибудь сосредоточится. Или по крайней мере, делать вид, что я чем-то занят. Когда я захожу внутрь, не могу видеть ее лица, хотя бы для того, чтобы, просто убедиться, что это Фэллон. Она сидит ко мне спиной. Стараюсь не пялиться: не хочу, чтобы ее отец заметил мое внимание к ним.
- Столик или кабинка? - спрашивает официантка.
- Могу я занять вон ту? - киваю в сторону кабинки, что позади них.
Девушка мне улыбается и берет меню.
- Вы сегодня один?
Снова киваю, и она ведет меня к кабинке. Мое сердце бьется очень быстро, но мне не хватает смелости даже взглянуть на Фэллон, когда я прохожу мимо. Присаживаюсь на диванчик, спиной к ним, надеюсь, что наберусь смелости через пару минут. Ведь нет ничего плохого в том, что я здесь? Не знаю почему чувствую себя так, будто нарушаю закон. Хотя все что я делаю – это сижу за столом.
Вытянув перед собой руки, переплетаю пальцы и пытаюсь придумать множество причин, чтобы оглянуться через плечо, но боюсь, что когда я сделаю это, то уже не смогу отвернуться. Понятия не имею, какой ущерб я ей нанес, и мне страшно, что, если я посмотрю в ее глаза, то увижу в них грусть.
А еще мне страшно, что если я не посмотрю в ее глаза, то не узнаю что, возможно, она счастлива.
- Я опоздал всего на пол часа, Фэллон. Сделай поблажку, - оправдывается ее отец.
Он назвал ее имя, значит это точно она. Через несколько минут я смогу встретиться лицом к лицу с девушкой, у которой почти отобрал жизнь.
К счастью ко мне подходит официант и принимает заказ, отвлекая меня от собственных мыслей. Я вовсе не голоден, но все равно что-то заказываю: кто приходит в ресторан и не заказывает еду? Не хочу привлекать к себе внимание.
Официант пытается завязать со мной разговор, о том, что за моей спиной сидит мужчина, похожий на Донована О'Нила – актера, который сыграл Макса Экспотта. Я притворяюсь, что не знаю такого, и парень очень этому удивляется. Мне просто хочется, чтобы он ушел. Наконец-то, официант оставляет меня в покое. Прислонившись к спинке дивана, я пытаюсь расслышать, о чем они говорят.
- Так что, да: я немного ошарашен, но так и есть, - говорит ее отец.
Жду ее ответа. Я пропустил, что он ей сказал до этого, - спасибо болтливому официанту. Но ее молчание доказывает, что это не то, что она хотела услышать.
- Фэллон? Ты скажешь что-нибудь?
- Что я должна сказать?
Она не кажется счастливой.
- Мне что, поздравить тебя?
Чувствую, как ее отец прислоняется спиной к дивану.
- Ну, я надеялся, ты порадуешься за меня, - говорит он.
- Порадуюсь за тебя?
Ладно. Что бы он ей не сказал, это ее расстроило. Я бы даже сказал, что она разозлилась.
- Не знал, что еще способен стать отцом.
Не могу понять, что думаю по этому поводу. На секунду, я вспоминаю, что этот мужчина когда-то был влюблен в мою мать, и это могло произойти с ними, если бы рак не забрал ее.
В смысле... Я знаю, что не рак забрал ее. Это сделал пистолет. Но в любом случае, всему виной был рак.
- Спустить сперму во влагалище двадцати четырёхлетки, не значит стать отцом, - язвит Фэллон.
Я тихо смеюсь. Не знаю почему, но просто слушать, как она разговаривает с ним, немного облегчает мою вину. Может, потому что я всегда представлял ее кроткой и тихой девушкой, погрязшей в жалости к себе. Но она похожа на бунтарку.
И все равно... это безумие. Я не должен быть здесь. Кайл убьет меня, если узнает, что я делаю.
- Хочешь сказать, я не имею права называть себя отцом? Тогда кто я для тебя?
Мне не нужно подслушивать их личный разговор. Следующие несколько минут пытаюсь сосредоточиться на своем ноутбуке, но все что я делаю, это прокручиваю экран, создавая видимость работы, все время слушая, что говорит этот бесчувственный мудак.
Со своего места я даже слышу, как она вздыхает.
- Ты невыносим. Теперь понятно, почему мама ушла от тебя.
- Твоя мать ушла от меня, потому что я переспал с ее лучшей подругой. Мой характер тут не при чем.
Как моя мать могла любить этого мужчину?
Теперь, когда я обдумываю это, уже не уверен, что она любила его. Он похож на того, кто любит писать письма и записки. Никогда не видел, чтобы она что-то ему писала, так что может это были короткие, односторонние отношения, которые он не может забыть.
Как бы то ни было, от этой мысли мне становится легче. Боюсь даже подумать, что моя мать была обычной женщиной, которая иногда принимала неправильные решения в отношениях с мужчиной, а не той всезнающей героиней, образ которой я сохранил в своей памяти.
Их разговор прерывает официант, принесший еду. Я закатываю глаза, когда тот притворяется, что только заметил, что их ресторан посетил сам Донаван О'Нил. Слышу, как официант просит Фэллон сфотографировать их двоих. Я замираю на месте от одной только мысли, что она сейчас поднимется со своего места и предстанет передо мной. Не уверен, что готов увидеть ее.
Но не имеет значения, готов ли я, потому что она советует им сделать селфи, после чего удаляется в туалет. Фэллон проходит мимо меня, и как только она появляется в поле моего зрения, на секунду мое дыхание прерывается.
Она уходит в противоположном направлении, поэтому мне опять не видно ее лица. Я увидел только ее волосы. Очень много волос: длинные, густые, прямые, темно-каштановые, такого же цвета, как и ее обувь, и они спадают до самой поясницы.
На ней джинсы, которые подходят ей идеально, словно были сшиты на заказ: облегают каждый изгиб от бедер до лодыжек. Они такие обтягивающие, что я невольно хочу узнать какие на ней сегодня трусики. Потому что я не вижу линию белья. Может на ней стринги, а может она вообще... какого черта, Бен? Что, черт возьми, толкнуло тебя на эти мысли?
Мой пульс ускоряется, так как я понимаю, что мне пора уходить. Нужно просто встать и уйти, приняв тот факт, что Фэллон вроде как в порядке. Может ее отец и засранец, но она в состоянии постоять за себя, так что мое близкое присутствие никому не принесло пользы.
Но, этот чертов официант клюнул на то, что Донаван О'Нил обменивается с ним приветствиями. Мне даже наплевать на свою еду, пусть он просто принесет мне счет, чтобы я смог расплатиться и свалить от сюда.
Я начинаю нервно трясти коленом. Фэллон уже долго находится в туалете, и я знаю, что через несколько секунд она выйдет оттуда. Не знаю, должен ли я посмотреть на нее, или отвернуться, или улыбнуться, или сбежать, или, блядь, что мне сделать- то?
Она выходит.
Смотрит под ноги, и я опять не вижу ее лица, но спереди ее тело еще идеальнее, чем сзади.
Когда она поднимает на меня взгляд, в моем животе ухает. Такое чувство, что мое сердце начинает плавится изнутри. Впервые за два года, я вижу, что именно сделал с ней.
От верхней части ее левой щеки, возле глаза, до самой шеи тянутся шрамы. Шрамы, которые она получила из-за меня. Они гораздо светлее обычных рубцов, но достаточно заметные: розоватого оттенка, светлее и нежнее остальной кожи на лице. Но больше всего на лице выделяются не ее шрамы. А ее зеленые глаза, которые теперь смотрят на меня. Неуверенность, которая скрывается за ними, лучше всего остального показывает, сколько вреда я причинил ее жизни.
Фэллон поднимает руку и захватывает ртом прядь волос, прикрывая ими несколько шрамов. После, сразу же опускает взгляд на пол, позволяя волосам упасть на щеку и скрыть еще больше шрамов. Я продолжаю смотреть на нее, потому что сложно не делать этого. И думаю о том, какой для нее была та ночь. Как страшно ей было. Сколько мук ей пришлось пережить за месяцы восстановления.
Я сжимаю руки в кулаки, потому что никогда до этого момента, не чувствовал большей необходимости все исправить. Мне хочется упасть на колени перед ней и просить прощения за то, что заставил пережить столько боли. За то, что разрушил ее карьеру. За то, что заставил ее считать необходимым скрывать лицо за волосами, когда она, так чертовски красива.
И она даже понятия не имеет: Фэллон не знает, что, подняв взгляд, она посмотрела в глаза парню, который разрушил ее жизнь. Она не знает, что я готов отдать все, чтобы прикоснуться губами к ее щеке, чтобы расцеловать шрамы, которые нанес ей, сказать, как мне безумно жаль.
Она не знает, что я на грани истерики, просто глядя на ее лицо, потому что оно в равной степени и изысканное и пропитанное муками. Я боюсь, что если не улыбнусь ей прямо сейчас, то расплачусь.
И когда это происходит, у меня в груди становится тесно. Я боюсь, что единственное чем мы обменялись, это лишь крошечная улыбка, и это больше никогда не повторится. А я не могу понять, почему меня это так беспокоит, ведь до сегодняшнего дня, я даже не был уверен, что когда-либо хотел увидеть Фэллон.
Но теперь, когда я увидел ее, не уверен, что хочу остановиться на этом. И тот факт, что ее отец, прямо сейчас подавляет ее и говорит, что она недостаточно красива, чтобы продолжать играть на сцене, вызывает во мне желание перепрыгнуть через кабинку и придушить его. Или по крайней мере перелезь в их кабинку и защитить ее.
И именно в этот момент официант приносит мне еду. Я пытаюсь есть. Правда пытаюсь, но меня все равно трясет от тона, с которым ее отец разговаривает с ней. Медленно я жую картофель фри, слушая, как ее отец все больше и больше лицемерит. Сначала, я успокаиваюсь, когда слышу, что она планирует переехать.
Какая молодец, думаю я.
Теперь, когда я знаю, что у нее достаточно смелости, чтобы переехать в другой конец страны и снова попробовать стать актрисой, я уважаю ее больше, чем уважал кого бы то ни было в своей жизни. Но когда слышу, как ее отец без остановки пытается внушить ей, что у нее нет шансов, я чувствую такое отвращение, которое никогда ни к кому не испытывал.
Слышу, как ее отец прочищает горло.
- Ты знаешь, я не это имел ввиду. Я не говорю, что ты растрачиваешь себя на аудиокниги. Я лишь стараюсь донести, что ты способна построить успешную карьеру в чем-то другом, раз уж играть ты больше не можешь. Аудиокниги низко оплачиваются. Как и Бродвей, собственно говоря.
Я не слышу, что она отвечает на это, потому что у меня перед глазами появляется красная пелена. Не могу поверить, что этот мужчина - отец, который вместо того чтобы защитить и помочь собственной дочери преодолеть тяжелые испытания, говорит ей такое. Может быть, он проявляет жестокость из лучших побуждений, но эта девушка достаточно натерпелась.
Разговор останавливается. Достаточно надолго, чтобы ее отец попросил наполнить стакан водой. Достаточно надолго, чтобы официант наполнил и мой стакан, и достаточно, чтобы я встал и пошел в туалет, в попытке успокоиться, а потом вернуться на свое место уже без желания придушить мужчину, сидящего за моей спиной.
- Из-за тебя мне хочется навсегда поставить крест на всех мужчинах, - говорит она.