9 ноября

Фэллон
Я полупрозрачен, подобен воде.
Дрейфующий, не имеющий цели.
Она - якорь, тонущий в моем море.
—БЕНТОН ДЖЕЙМС КЕССЛЕР.
Интересно, с каким звуком этот стакан разобьется об его голову?
Это толстый стакан. Его голова твердая. Громкий «БУМ», наверное, будет.
Интересно, а пойдет ли у него кровь? На столе есть салфетки, но не похоже, чтобы они смогли впитать много крови.
- Ну, да. Я немного ошарашен, но так и есть, - говорит он.
От звука его голоса я крепче обхватываю стакан в надежде, что он остается в моей руке, а не разобьется об его череп.
- Фэллон? - он прочищает горло и пытается смягчить слова, но они все равно ранят меня, словно ножи. - Ты скажешь что-нибудь?
Я прокалываю соломинкой льдинки в стакане, представляя, что это его голова.
- Что я должна сказать? - бормочу, напоминая скорее непослушного ребенка, чем восемнадцатилетнюю взрослую, которой являюсь. - Мне что, поздравить тебя?
Прислоняюсь спиной к кабинке позади меня, и скрещиваю руки на груди. Смотрю на него и думаю: это сожаление в его глазах от того, что я его разочаровываю или он просто снова играет. Он всего пять минут тут сидит, а уже превратил часть кабинки в сцену. И вновь я вынуждена быть его зрителем.
Его пальцы барабанят по чашке с кофе, пока он молча смотрит на меня в течение нескольких ударов.
Тук-тук-тук.
Тук-тук-тук.
Тук-тук-тук.
Он рассчитывает, что я все-таки сдамся и скажу то, что он хочет услышать, но он пропустил последние два года моей жизни и не знает, что я больше не та девочка.
В конце концов, когда я отказываюсь участвовать в его представлении, он вздыхает и роняет локти на стол, - что ж, я надеялся, ты порадуешься за меня.
Я трясу головой в недоумении.
- Порадоваться за тебя?
Он, должно быть, шутит.
Он пожимает плечами и, к его и без того раздражающему выражению лица, добавляется самодовольная улыбка.
- Не знал, что еще способен стать отцом.
От недоверия я громко смеюсь.
- Спустить сперму во влагалище двадцати четырёхлетки, не значит стать отцом, - с толикой горечи говорю я.
Его самодовольная ухмылка исчезает, и он откидывается назад, наклоняя голову набок. Он всегда так делает, когда не уверен, как вести себя на публике. "Напусти на себя глубоко задумчивый вид, так можно изобразить практически любое чувство: грусть, замкнутость, вину, сочувствие".
Он, наверное, забыл, что учил меня играть большую часть моей жизни, и этот взгляд - один из первых, которому он научил меня.
- Хочешь сказать, я не имею права называть себя отцом? - говорит он обиженно из-за моего ответа. - Тогда кто я для тебя?
Принимаю его вопрос за риторический и протыкаю еще один кусочек льда. Ловко цепляю лед соломинкой и кладу его в рот. Разгрызаю его с громким, безразличным хрустом. Естественно, он не ждет ответа на этот вопрос он. Он перестал быть "отцом" с той ночи, когда моя актерская карьера зашла в тупик, тогда мне только исполнилось шестнадцать. И, честно говоря, я даже не уверена, был ли он таким хорошим отцом до той ночи. Мы всегда больше походили на учителя и ученика.
Он запускает руку в дорогущие пересаженные волосы на лбу.
- Зачем ты так? - с каждой секундой его все больше раздражает мое поведение. - Все еще злишься, что я не пришел на твой выпускной? Я тебе уже говорил, что у меня слетело все расписание.
- Нет, - отвечаю спокойно. - Я не приглашала тебя на выпускной.
Он отстраняется, недоуменно смотрит на меня.
- Почему?
- У меня было всего четыре билета.
- И? - спрашивает он. - Я твой отец. Почему, черт возьми, ты не пригласила меня на выпускной?
- Ты бы не пришел.
- Ты не могла этого знать, - отстреливается он.
- Ты не пришел.
Он закатывает глаза.
- Ну конечно же, я не пришел, Фэллон. Меня не пригласили.
Я тяжело вздыхаю.
- Ты невыносим. Теперь понятно, почему мама ушла от тебя.
Он слегка качает головой.
- Твоя мать ушла от меня, потому что я переспал с ее лучшей подругой. Мой характер тут не при чем.
Даже не знаю, что на это сказать. У человека совершенно отсутствует раскаяние. Я одновременно ненавижу и завидую. В некотором смысле, мне бы хотелось быть больше похожей на него и менее похожей на мать. Он в упор не видит свои недостатки, в то время как моя жизнь построена вокруг моих. Я просыпаюсь с ними каждое утро, и каждую ночь они не дают мне уснуть.
- Кто заказывал лосося? - спрашивает официант. Очень вовремя.
Я поднимаю руку, и он ставит передо мной тарелку. У меня уже пропал аппетит, поэтому я гоняю рис вилкой.
- Эй, секундочку, - я поднимаю взгляд на официанта, но он обращается не ко мне. Он пристально смотрит на моего отца. - Вы...
О, Боже. Начинается.
Официант хлопает ладонью по столу, и я вздрагиваю.
- Вы! Вы, Донован О'Нил! Вы играли Макса Эпкотта!
Мой отец скромно пожимает плечами, но я-то знаю, чтов нем нет ни капли скромности. Сериал, в котором он сыграл Макса Эпкотта, уже лет десять как закрыли, но он до сих пор ведет себя так, будто он - самая известная звезда на телевидении. И люди, которые его узнают лишь подливают масла в огонь. Словно они никогда не встречали актера в реальной жизни. Ради Бога, это же Лос- Анжелес! Тут все актеры!
Мне по-прежнему хочется проткнуть кого-нибудь, так что я тыкаю вилкой в лосося на моей тарелке, но вмешивается официант с просьбой сфотографировать их вдвоем.
Вздох.
Я без особого желания соскальзываю с сиденья. Официант протягивает мне телефон, но я останавливаю его рукой и обхожу столик.
- Мне нужно в туалет, - бормочу, уходя прочь от кабинки. - Просто сделайте селфи. Он это любит.
Я спешу в сторону уборной, чтобы наконец передохнуть от моего отца. Зачем я только попросила его встретиться со мной сегодня. Возможно, потому что я переезжаю и не увижу его Бог знает сколько, но даже этого недостаточно, чтобы терпеть подобное.
Я распахиваю дверь в ближнюю кабинку. Запираюсь, вытаскиваю одноразовое покрытие для сиденья из автомата и кладу его на унитаз.
Я как-то читала статью о бактериях в общественных туалетах. Меньше всего бактерий обнаружили именно в первых кабинках туалетов. Люди избегают первые кабинки, так как считают, что их чаще всего используют. Но не я. Я захожу исключительно в первую. Раньше я не страдала гермофобией, но из-за длительного пребывания в больнице, когда мне было шестнадцать, у меня появилась одержимость чистотой.
Потом, я трачу почти целую минуту на мытье рук. Я смотрю на руки и отказываюсь смотреть в зеркало. С каждым днем избегать своего отражения становится проще, но я, все же, мельком замечаю себя, когда поворачиваюсь за бумажным полотенцем. Сколько бы раз я не разглядывала себя в зеркале, я все еще не могу привыкнуть к тому, что вижу.
Я поднимаю левую руку и дотрагиваюсь до шрамов, которые тянутся по всей левой стороне моего лица, горла и шеи. Они скрываются за воротом рубашки, но под одеждой шрамы простираются вниз по всей левой стороне туловища до самой талии. Скольжу пальцами по сморщенным участкам кожи. Шрамы не дают забыть, что огонь был настоящим, а не привиделся мне в кошмарном сне, от которого можно проснуться, ущипнув себя за руку.
Несколько месяцев после пожара я не могла прикасаться к большей части своего тела, так как была в повязках. Теперь, когда ожоги зажили, оставив после себя шрамы, я постоянно трогаю их, сама того не замечая. Шрамы на ощупь как растянутый бархат, и все было бы хорошо, если бы внешне они выглядели так же, как ощущаются. Но между тем, мне на самом деле нравится, какие они на ощупь. Я рассеянно вожу пальцами вверх и вниз по своей шее или руке, читая шрифт Брайля на коже, пока не осознаю, что делаю и не останавливаю себя. Мне не должно нравиться то, что разрушило мою жизнь, даже если это всего лишь ощущение кожи под пальцами.
Другое дело как они выглядят. Словно каждое мое несовершенство окрашено розовым и выставлено на всеобщее обозрение. Как бы я не прятала их за волосами и одеждой, они никуда не денутся. Они навсегда со мной. Постоянное напоминание о ночи, что уничтожила все лучшее во мне.
Я не из тех, кто действительно обращает внимание на даты или годовщины,но, когда я проснулась этим утром, сегодняшняя дата была первой мыслью, которая возникла у меня в голове. Наверное, потому, что с этой мыслью я заснула прошлой ночью. Два года минуло с тех пор, как пожар в доме моего отца едва не лишил меня жизни. Возможно, поэтому я хотела встретиться с ним. Возможно, я надеялась, что он вспомнит, утешит меня. Он достаточно извинялся, знаю, но могу ли я, по-настоящему, простить ему, что он забыл про меня?
Обычно я оставалась у него раз в неделю. Тем утром я предупредила его по смс, что останусь на ночь. Поэтому, можно было бы подумать, что, когда мой отец узнает о пожаре в его доме, он примчится ко мне на помощь.
Но он не только не приехал - вообще забыл, что я была там. Никто не знал, что в доме кто-то есть, пока со второго этажа не раздались мои крики. И он винит себя за это. Отец извинялся каждый раз, когда видел меня следующие несколько недель, но постепенно извинения, визиты и звонки сошли на нет. Я хотела бы простить, но не могу. Пожар был несчастным случаем. Я выжила. Вот на чем я должна сосредоточиться, но каждый раз глядя на себя об этом тяжело думать.
Я думаю об этом каждый раз, когда кто-то другой смотрит на меня.
Дверь уборной распахивается, входит женщина, она смотрит на меня, а затем быстро отворачивается и направляется к дальней кабинке.
Нужно было выбрать первую, дамочка.
Ещё раз смотрю на себя в зеркало. Раньше у меня были волосы до плеч и косая челка, но я отрастила их за два года. И не без причины. Я расчесываю пальцами длинные, темные пряди волос, которые отпустила, чтобы скрыть большую часть левой стороны моего лица. Одергиваю левый рукав, а затем поднимаю воротничок, чтобы прикрыть шею. Шрамы едва видны, и я могу стерпеть своё отражение в зеркале.
Раньше я считала себя хорошенькой, но сейчас волосы и одежда просто скрывают меня.
Услышав, как спускается вода в туалете, поворачиваюсь и быстро иду к двери, прежде чем женщина выйдет из кабинки. Я изо всех сил стараюсь избегать людей, не потому что боюсь, что они будут пялиться на мои шрамы, я избегаю их, потому что они не пялятся. Некоторые люди, замечая меня, тут же отводят взгляд, потому что боятся показаться грубыми или осуждающими. Однако, было бы неплохо, если бы хоть кто-то посмотрел мне в глаза и выдержал мой взгляд. Такого давно не случалось. Ненавижу признавать, но мне недостает того внимания, которое было раньше.
Выйдяиз туалетной комнаты,я направляюсь обратно к столику, разочарованная тем, что все еще вижу затылок отца. Я надеялась, что у него появится какое-нибудь срочное дело и ему придется уйти, пока я была в уборной.
Печально, что пустой столик меня радует больше, чем родной отец. Я хмурюсь от таких размышлений, но вдруг отвлекаюсь на парня, сидящего за столиком, мимо которого я должна пройти.
Обычно я не замечаю людей, учитывая, что они делают все от них зависящее, чтобы избежать зрительного контакта со мной. У этого же парня глаза напряженные, любопытные и смотрят прямо на меня.
Моя первая мысль, когда я вижу его: "Вот бы мы встретились два года назад." Думаю, я могла бы привлечь многих парней из тех, что мне попадались. И этот парень довольно милый: непривычная голливудская внешность, как у большинства в этом городе. Все местные ребята выглядят одинаково, как будто существует идеал успешного актера, к которому они все стремятся.
Этот парень - полная им противоположность. Щетина на его лице как не симметричное, выверенное произведение искусства,она покрывает челюсть неравномерными пятнами, словно он всю ночь работал и не успел побриться. Не похоже, чтобы его прическа была специально уложена гелем в стиле "проснулся и пошел". У этого парня, волосы сами по себе в беспорядке: пряди шоколадного цвета падают на лоб, некоторые - торчат и вьются. Он как будто проспал чрезвычайно важную встречу и слишком торопился, чтобы взглянуть на себя в зеркало перед выходом.
Такой неряшливый внешний вид должен отталкивать, но я нахожу его занятным. Хотя, с виду в нем нет ни капли самолюбования, он - один из самых привлекательных парней, которых я когда-либо видела.
Наверное.
Возможно, дело в моей одержимости чистотой. Возможно, я так отчаянно стремлюсь к беззаботности, коей полон этот парень, что путаю зависть с восхищением.
А еще, я могла подумать, что он милый просто потому, что за последние два года, он один из немногих людей, кто не отвернулся в ту секунду, когда наши взгляды встретились.
не все равно придется пройти мимо его стола, чтобы добраться до своего, и я не могу решить - хочу ли я прошмыгнуть, чтобы он перестал смотреть на меня, - или же, мне медленно пройтись, чтобы подольше понежиться в его внимании.
Парень слегка разворачивается, когда я прохожу мимо него, но его взгляд вдруг кажется невыносимым. Слишком проницательным. Мои щеки вспыхивают, а по коже бегут мурашки, так что я опускаю голову и позволяю волосам упасть на лицо. Я даже втягиваю одну прядь в рот, чтобы помешать ему рассмотреть меня. Почему-то этот взгляд выбивает меня из колеи. Еще пару минут назад я скучала по пристальным взглядам, а теперь мечтаю, чтобы он отвернулся.
Прежде чем окончательно потерять его из поля зрения, я краем глаза замечаю легкую улыбку на его губах.
Должно быть, он не видел мои шрамы. Это единственная причина, по которой такой парень мог бы мне улыбнуться.
Тьфу. Меня бесит ход моих мыслей. Я не такая. Я всегда была уверенной в себе, пока огонь не расплавил каждую каплю моего самолюбия. Я пыталась вернуть уверенность, но сложно поверить, что кто-либо сочтет меня привлекательной, когда я сама не выношу своего отражения в зеркале.
- Такое не может надоесть, - говорит отец, когда я забираюсь обратно в кабинку.
Я перевожу взгляд на него, почти забыв, что он здесь.
- Что не может надоесть?
Он взмахивает вилкой в сторону официанта, который теперь стоит у кассы.
- Это, - говорит он. - Иметь поклонников. - Он запихивает еду в рот и начинает говорить с набитым ртом. - Так о чем ты хотела со мной поговорить?
- С чего ты взял, что я хотела поговорить с тобой о чем-то конкретном?
Он машет руками над столом.
- Мы обедаем вместе. Тебе явно нужно что-то мне сказать.
Печально, до чего докатились наши отношения. Теперь простой совместный обед должен значить нечто большее, чем обычное желание дочери встретиться со своим отцом.
- Я завтра переезжаю в Нью-Йорк. Ну, точнее, сегодня ночью. У меня поздний рейс, так что в Нью-Йорке я окажусь завтра к десяти.
Он начинает кашлять и прикрывает рот салфеткой. Точнее, мне кажется, что он закашлялся. Едва ли он мог подавиться едой от такого известия.
- Нью-Йорк? - переспрашивает он сквозь кашель.
А потом... он смеется. Смеется. Будто я пошутила о переезде в Нью-Йорк.
Сохраняй спокойствие, Фэллон. Твой отец - мудак. Это не новость.
- Чего ради? Зачем? Что там, в Нью-Йорке? - он так и сыпет вопросами, пока переваривает новость.
- И, умоляю, не говори, что ты познакомилась с кем-то в интернете.
Сердце заколотилось. Разве он не может хотя бы притвориться, что поддерживает меня?
- Хочу сменить обстановку. Может схожу на прослушивания в Бродвей.
Когда мне было семь лет, отец повел меня на мюзикл «Кошки на Бродвее». Я впервые была в Нью-Йорке, и та поездка стала одной из лучших в жизни. Он и раньше подталкивал меня стать актрисой, но пока я не увидела живое выступление - не думала, что должна стать актрисой. Мне не довелось постичь театральную сцену, так как моей карьерой руководил отец, а он больше ратовал за кино. Но уже два я года не снимаюсь. Не уверенна, что найду в себе смелость прийти на прослушивание в ближайшее время, а решение перебраться в Нью-Йорк - это первый шаг к восстановлению после пожара.
Отец делает глоток воды, ставит стакан на стол и опускает плечи со вздохом.
- Послушай, Фэллон, - говорит он. - Я знаю, что ты скучаешь по актерству, но тебе не кажется, что пора рассмотреть и другие варианты?
Мне сейчас настолько плевать на его мотивы, что я даже не указываю на кучу дерьма, которую он уже вылил на меня. Всю жизнь он только и делал, что настаивал на том, чтобы я следовала по его стопам. После пожара, все его воодушевление испарилось. Я не тупая: я знаю, он думает, теперь мне не стать актрисой, и в глубине души я знаю, что он прав. Внешность действительно важна в Голливуде.
Именно поэтому у меня появилось желание переехать в Нью-Йорк. Театр – лучшая возможность для меня, если я по-прежнему хочу играть.
Хотела бы я, чтобы отец не был таким прямолинейным. Мама пришла в восторг, когда я сообщила ей о переезде. После выпускного мы съехались с Эмбер, и я изредка выбиралась из квартиры. Хоть мама и огорчилась, что я буду далеко от нее, она была рада, что я наконец готова покинуть не только свою квартиру, но и штат Калифорнию.
Вот бы и отец увидел, как много значит для меня этот шаг.
- А как же твоя работа над озвучкой? - спрашивает он.
- Она никуда не делась. Аудиокниги записываются на студиях. Студии есть и в Нью-Йорке.
Он закатывает глаза.
- К сожалению.
- Чем тебе не угодили аудиокниги?
Он смотрит на меня с недоверием.
- Помимо того, что запись аудиокниг – это работа для самых никудышных актеров? Ты способна на большее, Фэллон. Черт возьми, поступи в колледж или что-то еще.
Мое сердце падает. Стоило мне подумать, что нельзя быть еще более эгоцентричным. Он прекращает жевать и смотрит прямо на меня, когда до него доходит смысл сказанного. Быстро вытирает губы салфеткой и тычет в меня пальцем.
- Ты знаешь, я не это имел ввиду. Я не говорю, что ты растрачиваешь себя на аудиокниги. Я лишь стараюсь донести, что ты способна построить успешную карьеру в чем-то другом, раз уж играть ты больше не можешь. Аудиокниги низко оплачиваются. Как и Бродвей, собственно говоря.
Он выплевывает слово «Бродвей», будто оно пропитано ядом.
- К твоему сведению, многие уважаемые актеры записывали аудиокниги. А хочешь я перечислю знаменитых актеров, играющих на Бродвее? У меня весь день свободен.
Он сдается и кивает головой, хотя, я знаю, что на самом деле он не согласен со мной. Просто он чувствует себя виноватым за оскорбление одной из немногих родственных с актерством профессий, на которую я способна претендовать.
Отец подносит свой пустой стакан ко рту и запрокидывает голову, чтобы сделать последний глоток растаявшего льда.
- Воды, - просит он, покачивая бокалом в воздухе, чтобы официант заметил и наполнил стакан.
Я снова протыкаю вилкой уже остывший кусок лосося. Скорей бы он уже доел, потому что я больше не могу тут находиться. Радует, что завтра в это же время я буду на противоположном от него берегу. Ради этого стоило променять солнце на снег.
- Не планируй ничего на середину января, - меняет он тему. – Ты должна будешь вернуться в Лос-Анджелес на неделю.
- Зачем? Что случится в январе?
- Твой старик собирается под венец.
Я сжимаю рукой затылок и смотрю вниз на свои колени.
- Убейте меня.
Чувствую укол вины, потому что, как бы я не хотела, чтобы кто-то убил меня прямо сейчас, я не хотела произносить это вслух.
- Фэллон, ты с ней даже не знакома, как ты можешь решать нравится она тебе или нет?
- Мне и не нужно с ней знакомиться, чтобы понять, что она мне не нравится, - отрезаю я. - В конце концов, она выходит замуж за тебя. - Я стараюсь замаскировать правду в своих словах саркастической улыбкой, но уверена, он знает, что я имею в виду именно то, что сказала.
- Если ты забыла, напоминаю: твоя мать тоже вышла за меня замуж, и ты, кажется, с ней отлично ладишь, - парирует он.
Вот тут он меня уделал.
- Туше. Но в свою защиту скажу, что это твое пятое предложение, с тех пор как мне исполнилось десять.
- Но жена всего третья, - снова парирует он.
Я, наконец-то, подцепляю лосося вилкой и надкусываю.
- Из-за тебя я поставлю крест на всех мужчинах на земле, - говорю с полным ртом.
Отец смеется.
- Это не должно стать проблемой. Насколько мне известно, ты сходила только на одно свидание, и то больше двух лет назад.
Я с трудом проглатываю кусочек лосося.
Серьезно? Где я была, когда раздавали приличных отцов? Почему мне достался тупой осел?
Интересно, сколько раз за время нашего обеда он сказал гадостей. Ему следует проявить осторожность, иначе его язык в скором времени покроется язвами. Он и вправду не знает какой сегодня день. Если бы знал, он бы никогда не сказал чего-то подобного.
Я вижу неожиданное появление складки на его лбу, он пытается придумать извинение за сказанные слова. Уверена, отец не имел ввиду то, как прозвучала его фраза, но это не останавливает меня от словесной мести.
Я поднимаю руку, убираю прядь волос за левое ухо, полностью открывая свои шрамы, и смотрю прямо ему в глаза.
- Да, папочка. Я действительно не получаю такого же внимания от парней, какое привыкла получать раньше. Ну знаешь, до того, какэто произошло со мной.
Указываю рукой насвое лицо, но уже жалею, что эти слова вырвались из моего рта.
Почему я постоянно опускаюсь до его уровня? Я же выше этого.
Его взгляд падает на мою щеку, но потом он быстро переводит его на стол.
Отец действительно выглядит полным раскаяния, и я подумываю умерить свою злость и вести себя немного тактичнее. Однако до того, как из моего рта вырывается что-либо не слишком грубое, с диванчика, позади моего отца встает парень и все мое намерение катится к чертям. Я пытаюсь поправить волосы и прикрыть ими лицо, пока парень поворачивается, но слишком поздно. Он уже смотрит на меня. Снова.
На его лице играет та же самая улыбка, которую он послал мне ранее, но на этот раз я не отвожу взгляд. Точнее мы смотрим друг другу в глаза, пока он направляется в сторону нашей кабинки. И прежде чем я успеваю среагировать, он садится рядом со мной.
Ничего себе! Что он делает?
- Извини, детка, я опоздал, - говорит он, обнимая меня за плечи.
Он только что назвал меня деткой? Какой-то незнакомый парень, только что обнял меня за плечи и назвал деткой!
Что, черт возьми, происходит?
Я бросаю взгляд на отца, подозревая, что он как-то в этом замешан, но тот смотрит на незнакомца, наверно даже, с еще большим замешательством чем я.
Я напрягаюсь под рукой парня, когда чувствую, как он целует меня в голову.
- Чертовы калифорнийские пробки, - бормочет он.
Незнакомец только что прижался губами к моей голове.
Что?
Такое?
Происходит?
Парень протягивает через стол руку отцу.
- Я Бен, - представляется он. - Бентон Джеймс Кесслер. Парень вашей дочери.
Вашей дочери... кто?
Мой отец отвечает на рукопожатие. Я больше чем уверена, что сижу с раскрытым ртом, поэтому быстро его закрываю. Не хочу, чтобы папа узнал, что я не имею никакого понятия, кто этот парень. Я так же не хочу, чтобы этот парень – Бентон,подумал, что я раскрыла рот из-за того, что мне приятно его внимание. Я просто смотрю на него так потому что... ну... потому что, ясно же что он какой-то сумасшедший.
Он выпускает руку отца, и кладет ее на спинку дивана. Быстро подмигивает мне, и подносит свои губы к моему уху, да так близко, что я готова ударить его.
- Просто подыграй мне, - шепчет он, и откидывается назад, по-прежнему улыбаясь.
Просто подыграть?
Это что, его учебное задание на импровизацию?
А потом до меня доходит.
Он подслушал весь наш разговор. Должно быть он притворился моим парнем, чтобы таким вот странным образом поставить на место моего отца.
М-да. Думаю, мне нравится мой новый фиктивный парень.
Теперь, когда я понимаю, что он разыгрывает моего отца, я ласково ему улыбаюсь.
- Не думала, что ты приедешь, - говорю я и, прижавшись к Бену, смотрю на папу.
- Детка, ты же знаешь, как давно я хотел познакомиться с твоим отцом. Ты и так почти не видишься с ним. Никакие пробки не смогли бы помешать мне приехать сегодня.
Я посылаю своему фиктивному парню удовлетворенную ухмылку за эту колкость. Наверно отец Бена такой же мудак, потому что, он точно знает что говорить.
- Ох, мне очень жаль, - говорит Бен, снова обращаясь к отцу. - Я не расслышал ваше имя.
Теперь мой отец смотрит на Бена с явным неодобрением.
Боже, я обожаю наше представление.
- Донаван О'Нил, - отвечает мой отец. - Ты наверняка уже слышал это имя. Я был звездой...
- Нет, - перебивает его Бен. - Никогда не слышал.
Бен поворачивается ко мне и подмигивает.
- Но Фэллон мне много о вас рассказывала, - он щелкает меня по подбородку и снова смотрит на отца.
- И говоря о нашей девочке, что вы думаете насчет ее переезда в Нью-Йорк?
Бен смотрит на меня сверху вниз и хмурится.
- Не хочу, чтобы моя божья коровка убегала в другой город, но если это означает что она следует за своей мечтой, то я буду первым кто убедится, что она успела на свой рейс.
Божья коровка? Пусть радуется, что он мой фиктивный парень, потому что мне хочется врезать по его фиктивным яйцам за такое дурацкое прозвище.
Мой отец прочищает горло, явно недовольный нашим новым гостем.
- Я допускаю, что восемнадцатилетним детям стоит следовать за несколькими мечтами, но не за теми, что о Бродвее. Особенно о карьере, которая у нее уже была. Бродвей - это шаг вниз, на мой взгляд.
Бен меняет свою позу. От него,как я думаю, очень приятно пахнет.Но я очень давно не сидела так близко с парнем, поэтому может Бен пахнет просто обычно.
- Хорошо, что ей восемнадцать, - отвечает Бен. - В этом возрасте мнение родителей, на то как поступать со своей жизнью уже не имеют должного влияния.
Знаю, Бен всего лишь играет, но еще никто и никогда так за меня не заступался. Из-за этого чувствую, будто в легких что-то сжимается. Дурацкие легкие.
- Это не мнение, когда дело касается профессиональной отрасли, - отвечает мой отец. - Это действительность. Я достаточно проработал в этой сфере, чтобы понимать, когда кому-то нужно выйти из игры.
Я резко дергаю головой, но рука Бена тут же обнимает меня за плечи.
- Выйти из игры? - переспрашивает Бен. - Вы это серьезно сейчас произнесли в слух, что вашей дочери пора сдаться?
Мой отец закатывает глаза и, скрестив на груди руки, пристально смотрит на Бена.
Бен убирает руку с моих плеч и принимает зеркальную позу отца, и так же смотрит прямо ему в глаза.
Боже, это так неловко. И так удивительно. Никогда не видела, чтобы папа вел себя так. И я никогда не видела, чтобы он так мгновенно кого-то невзлюбил.
- Послушай, Бен, - отец произносит его имя с нескрываемым отвращением. - Не нужно забивать голову Фэллон всякой ерундой, только потому что ты в восторге от перспективы иметь на Восточном побережье дежурную девушку.
О Боже мой. Неужели мой отец только что сослался на меня как дежурную девушку? Я раскрываю от удивления рот, но он продолжает.
- Моя дочь умная. Она стойкая. Фэллон признает, что о карьере, которой она посвятила всю свою жизнь, сейчас не может быть и речи, из-за того что… - Он машет рукой, указывая на меня. - Теперь, когда она…
Отец не может закончить свою фразу, и на его лице мелькает тень раскаяния. Я точно знаю, что он собирался сказать. За последние два года он говорил всё что угодно, кроме этого.
Всего лишь два года назад я была одной из самых перспективных актрис среди подростков. Но когда, огонь изуродовал меня, студия разорвала со мной контракт. Думаю, папа больше сожалеет о том, что больше не является отцом актрисы, нежели о том, что он чуть не потерял дочь, из-за пожара, который разгорелся из-за его собственной беспечности.
Как только мой контракт был разорван, мы никогда больше не говорили о возможности играть. Мы вообще больше не разговаривали. Из отца, который на протяжении полутора лет каждый день проводил со мной на съемочной площадке, он превратился в отца, которого я вижу, может быть, раз в месяц.
Так что будь я проклята, если не заставлю его закончить свою фразу. Я ждала два года, чтобы услышать его признание, что именно моя внешность является причиной, почему у меня больше нет карьеры. До сегодняшнего дня, это было лишь молчаливое предположение. Мы никогда не говорили о том, почему я больше не играю. Мы только упоминали об этом, как о факте. И пока отец чувствует раскаяние, было бы хорошо также услышать от него, что огонь уничтожил не только мою карьеру, но и наши отношения. Он не имеет ни малейшего понятия, каким теперь быть для меня отцом, когда он больше не мой агент и преподаватель актерского мастерства.
Я смотрю на отца, прищурив глаза.
- Закончи фразу, папа.
Отец качает головой, пытаясь уйти от темы. Я выгибаю бровь, принуждая его продолжить.
- Ты действительно хочешь услышать это прямо сейчас? - он смотрит на Бена, надеясь использовать моего "парня", в качестве буфера.
- В самом деле, хочу.
Отец прикрывает глаза и тяжело вздыхает. Когда он вновь открывает их, он подается вперед и складывает руки на столе.
- Ты знаешь, что я считаю тебя красивой, Фэллон. Прекрати передергивать мои слова. Это всего лишь бизнес с высокими планками, которые намного выше отцовских. Всё, что мы можем – это принять их. На самом деле, я думал, что мы уже смирились с этим,- говорит он, стреляя взглядом в сторону Бена.
Я прикусываю щеку изнутри, чтобы сдержаться и не сказать то, о чем потом пожалею. Я всегда знала правду. Когда я увидела свое отражение в первый раз в больнице, я знала, что все закончилось. Но услышав, как мой отец признает вслух то, что мне пора перестать следовать за своей мечтой, поняла, что к такому я не была готова.
- Вау, - Бен шепчет себе под нос. - Это было…
Он смотрит на моего отца и с отвращением качает головой.
- Вы же ее отец.
Если бы я не знала, то сказала бы, что гримаса на лице этого парня, подлинная, и не является лишь частью его игры.
- Вот именно!Я – ееотец. Не мать, которая скармливает ей всякую хрень, наивно полагая, что её доченька станет более счастливой. Нью-Йорк и Лос-Анжелес наполнены тысячами девушек, следующих такой же мечте, которой Фэллон следовала всю свою жизнь. Девушек, обладающих поразительным талантом и исключительной красотой. Фэллон прекрасно знает, что я считаю ее талантливее их всех вместе взятых, но она еще и реалист. У всех есть мечты, но к сожалению, у Фэллон больше нет тех инструментов, которые смогли бы помочь в их достижении. Она должна признать это, до того, как начнет тратить деньги на побег в другую страну, который ни черта не поможет построитьей новую карьеру.
Я закрываю глаза. Тот, кто сказал, что правда ранит, явно был оптимистом. Правда - это невыносимая боль, мать ее.
- О Господи, - произносит Бен. - Вы невыносимы. Лос-Анжелес!
- А ты не реалист, - отвечает отец.
Открыв глаза,я слегка тормошу руку Бена, давая понять, что хочу выбраться из-за столика. Я не могу это больше терпеть.
Бен не двигается. Вместо этого он скользит рукой под стол и сжимает мое колено, призывая остаться.
Моя нога немеет от его прикосновения, потому что мое тело посылает противоречивые сигналы моему мозгу. Я так зла на своего отца. Безумно зла. Но каким-то невообразимым образом, я чувствую себя утешенной этим, абсолютно незнакомым парнем, который поддерживает меня безо всякой на то причины. Я хочу кричать, улыбаться, и плакать одновременно, но больше всего, я просто хочу чего-нибудь съесть. Потому что сейчас я действительно голодна, и я хочу теплого лосося, черт возьми!
Я стараюсь расслабить ногу, чтобы Бен не почувствовал мое напряжение, но он первый парень за долгое время, который физически коснулся меня. Если честно, это немного странно ощущается.
- Позвольте спросить вас, мистер О'Нил, - говорит Бен. - У Джонни Кэша была ведь болезнь под названием "волчья пасть”?
Отец молчит. Я тоже не говорю ни слова, надеясь, что в странном вопросе Бена есть реальный смысл. Он был так хорош, пока не начал говорить о кантри музыкантах.
Отец смотрит на Бена, словно он сумасшедший.
- Какого черта наш разговор перешел на певца кантри?
- А такого, - быстро отвечает Бен. - И нет, у него не было ее. Однако, у актера, который сыграл певца в "Переступить черту" был очень заметный шрам на лице. В действительности, Хоакин Феникс был номинирован на премию Оскар за эту роль.
Мой пульс учащается, когда я понимаю, что он делает.
- А Иди Амин? - не унимается Бен.
Отец закатывает глаза, показывая, что ему надоел этот допрос.
- Что насчет него?
- У него не было так называемого "амблиопичного глаза". Тем не менее, актер, сыгравший его - Форест Уитакер - имел эту болезнь. И, что довольно смешно, еще один номинант на премию Оскар. И победитель.
Я впервые вижу, как кто-то ставит моего отца на место. И даже если этот разговор заставляет меня чувствовать себя неловко, это не мешает мне наслаждаться таким редким и красивым событием.
- Поздравляю, - отвечает отец Бену, совершенно не впечатлившись. - Ты назвал два успешных примера из миллиона неудач.
Я стараюсь не воспринимать слова отца близко к сердцу, но это не легко. Я знаю, что в данный момент это больше борьба за власть между ними двумя, чем между ним и мной. Просто очень обидно, что отец предпочел выиграть спор против незнакомца, чем защищать собственную дочь.
- Если ваша дочь такая талантливая, как вы утверждаете, почему же вы не призываете ее не отказываться от своей мечты? Почему вы заставляете ее смотреть на мир вашими глазами?
Отец застывает.
- И как, собственно, вы думаете, я смотрю на мир, мистер Кесслер?
Бен откидывается на спинку, не нарушая зрительного контакта с моим отцом.
- Через закрытые глаза высокомерного мудака.
Молчание, которое следует за ответом Бена, словно затишье перед бурей. Я жду, что один из них нанесет первый удар, но вместо этого, отец лезет в карман и вытаскивает свой бумажник. Он бросает на стол купюры, а затем смотрит прямо на меня.
- Я может и слишком честный человек, но, если ты предпочитаешь слушать чушь, тогда этот мерзавец идеально тебе подходит, - отец выскальзывает из кабинки. - Держу пари, он понравится твоей матери, - бормочет он на прощание.
Меня коробит от этих слов и безумно хочется оскорбить его в ответ. Чем-нибудь таким грандиозным, что надолго ранит его эго. Только вот проблема в том, что никто не сможет ранить человека словами, у которого нет сердца.
Вместо того, чтобы кричать что-либо ему в след, я просто сижу в тишине.
Со своим фиктивным парнем.
Это, должно быть, самый унизительный и неловкий момент в моей жизни.
Как только я чувствую первые позывы желудка, я толкаю Бена.
- Мне надо выйти, - шепчу я. - Пожалуйста.
Бен выскальзывает из кабинки, а я опускаю голову вниз, когда встаю и прохожу мимо него. Я не осмеливаюсь оглянуться на него, когда снова направляюсь в сторону уборной. Тот факт, что он почувствовал необходимость притвориться моим парнем, уже достаточно неловкий. А потом мне еще пришлось пройти через худший спор с отцом прямо перед ним.
Если бы я была Бентоном Джеймсом Кесслером, я бы фальшиво-бросила меня прямо сейчас.
🪴
Бен
Подперев голову руками, я жду, пока Фэллон вернется с уборной.
Вообще-то, мне лучше уйти.
Однако я не хочу уходить. Я чувствую, что испортил ей день трюком, который только что выкинул с ее отцом. Как бы я не пытался все сгладить, мне не удалось вклиниться в жизнь этой девушки с осторожным изяществом лисы, я скорее ворвался с утонченностью десятитонного слона.
Почему я почувствовал потребность вмешаться? Почему я подумал, что она не способна справиться со своим отцом сама? Фэллон наверняка злится на меня сейчас, и это при том, что мы притворяемся парой всего лишь каких-то полчаса.
Именно поэтому я предпочитаю не иметь настоящих девушек. Я не могу даже притворяться, не начиная ссоры.
Но я только что заказал ей теплую порцию лосося, так что, может быть, это сможет хотя бы отчасти компенсировать все остальное?
Наконец-то она выходит из дамской комнаты. Но как только замечает меня, все еще сидящего на ее стороне кабинки, сразу замирает. Замешательство на лице Фэллон явно свидетельствует о том, что она была уверенна в моем уходе к моменту ее возвращения к столу.
Мне следовало уйти. Я должен был уйти еще полчаса назад.
Если бы, да кабы.
Я поднимаюсь, и жестом приглашаю ее присесть. Не сводя с меня подозрительного взгляда, она проскальзывает на свое место. Потянувшись до соседней кабинки, я забираю свой лэптоп, тарелку с едой и напиток. Ставлю все это на ее стол и занимаю место, на котором пару минут назад сидел ее придурок-отец.
Фэллон в недоумении смотрит на стол, наверняка раздумывая, куда же подевалась ее еда.
– Она остыла, – поясняю я. – Я попросил официанта принести тебе другую порцию.
Она переводит на меня взгляд, но голова остается неподвижной. Фэллон не выдавливает улыбку, и не говорит спасибо. Она просто… молча смотрит на меня.
Я откусываю свой бутерброд, и начинаю жевать.
Я знаю, что она не застенчивая. По тому, как она разговаривала с отцом, было понятно, что Фэллон дерзкая, поэтому я слегка смущен ее теперешним молчанием. Я проглатываю пережеванную пищу, запиваю содовой, все это время, не прерывая с ней зрительного контакта. Хотел бы я сказать, что мысленно готовлюсь к блестящему извинению, но я думал совсем не об этом. Наверно у меня однобокое мышление, которое ведет прямиком к двум вещам, о чем мне совсем не следует думать сейчас.
Ее грудь.
Точнее, груди.
Я знаю. Я жалок. Но если мы собираемся здесь сидеть и просто пялиться друг на друга, было бы неплохо, если бы она была в блузке хотя бы с небольшим вырезом на груди, вместо этой рубашки с длинным рукавом, которая оставляет абсолютно все для воображения. На улице почти 27°С. Она должна быть в чем-то менее… заставляющем думать о женском монастыре.
Парочка, сидящая через несколько столиков, поднимается и, проходит мимо нас, направляясь к выходу. Я замечаю, как Фэллон наклоняет голову в сторону, позволяя волосам упасть на лицо, словно создает защитную ширму. Думаю, Фэллон даже не осознает, что делает. Для нее это такая естественная реакция - пытаться скрыть то, что она считает своими недостатками.
Вероятно, именно поэтому она одета в рубашку с длинным рукавом. Это не позволяет каждому увидеть то, что находится под ней.
И, конечно же, эта мысль снова возвращает меня к ее грудям. Они тоже покрыты шрамами? Как много ее тела в действительности повреждено?
Я начинаю мысленно раздевать ее, но совсем не в сексуальном плане. Мне просто любопытно. На самом деле любопытно, потому что я не могу перестать пялиться на нее, и это совсем не похоже на меня. Моя мама воспитала меня бόльшей тактичности, но она не предупреждала, что в жизни встречаются такие девушки, как Фэллон, которые подвергают испытанию все манеры едва ли не самим фактом своего существования.
Проходит целая минута, может две. Я съедаю почти всю картошку фри, наблюдая за тем, как Фэллон смотрит на меня. Она не выглядит раздраженной, или испуганной. Сейчас она даже не делает попыток спрятать от меня шрамы, которые так отчаянно скрывает от всех остальных.
Ее глаза медленно опускаются вниз до тех пор, пока не останавливаются на моей рубашке. Некоторое время изучает ее, а затем переводит взгляд на мои руки, плечи и лицо. Она останавливается, добравшись до моих волос.
– Куда ты так торопился этим утром?
От этого крайне чудного вопроса я замираю, так и не дожевав до конца. Я думал первый вопрос, который она задаст, будет о том, почему я взял на себя смелость вмешиваться в ее личную жизнь. У меня уходит несколько секунд на то, чтобы проглотить еду, запить, вытереть рот, и откинуться на спинку сиденья.
– Что ты имеешь в виду?
Фэллон указывает на мои волосы.
– У тебя на голове полный беспорядок. – Потом указывает на мою рубашку. – И на тебе вчерашняя рубашка. – Далее ее взгляд перемещается на мои пальцы. – Но ногти чистые.
Откуда она может знать, что на мне вчерашняя же рубашка?
– Итак, почему же ты в такой спешке покинул место, где проснулся утром? – спрашивает она.
Я смотрю вниз на свою рубашку, а потом на свои ногти. Каким образом, черт возьми, она узнала, что сегодня утром я собирался в спешке?
– У людей, которые не следят за собой, не бывает таких ухоженных рук как у тебя, – продолжает она. – Этому противоречит горчичное пятно на твоей рубашке.
Я снова оглядываю свою рубашку с горчичным пятном, которое до сих пор не замечал.
– На твоем бутерброде майонез. А горчицу вряд ли добавляют в завтрак, тем более ты с такой жадностью вдыхаешь запах своей еды, словно не ел ничего со вчерашнего вечера. Следовательно, это пятно, вероятнее всего, осталось на твоей рубашке от вчерашнего ужина. И очевидно, что ты не смотрел на себя в зеркало сегодня, иначе ты бы не вышел из дома с таким бардаком на голове. Ты что, принял вчера душ и лег спать, так и не высушив голову?
Она дотрагивается своих длинных волос, и пропускает их сквозь пальцы. – Потому что такие густые волосы, как у тебя, загибаются, если уснуть с мокрой головой. И их невозможно выпрямить, не намочив снова. – Фэллон поддается вперед, и с любопытством рассматривает меня.
– И как, черт возьми, можно так сильно помять волосы спереди? Ты на животе что ли спишь?
Кто она? Сыщик?
– Я… – в недоумении смотрю на нее. – Да. Я сплю на животе. И я опаздывал на занятия.
Она кивает так, словно каким-то образом уже знала это.
Появляется официант со свежей порцией еды, и наполняет ее стакан водой. Парень смотрит так, словно хочет что-то сказать Фэллон, но она не обращает на него внимания. Она бормочет ему спасибо, но продолжает смотреть только на меня.
Официант вроде собирается уходить, но останавливается и поворачивается к Фэллон. Заламывает свои руки, очевидно нервничая перед тем, как задать вопрос.
– Значит…мм-м. Донован О’Нил? Он ваш отец?
Фэллон смотрит вверх на официанта со скукой на лице.
– Да, – равнодушно отвечает она.
Услышав ее ответ, официант расслабляется и улыбается.
– Вау, - отвечает он, качая головой от восхищения. – Разве это не круто? Когда твой отец сам Макс Эпкотт?
Фэллон даже не улыбается в ответ. Ничего на ее лице не выражает то, что она слышала этот вопрос уже миллион раз. Я жду ее саркастического ответа, потому что учитывая, как она реагировала на глупые комментарии своего отца, у бедного официанта нет никаких шансов остаться невредимым.
И когда я думаю, что Фэллон вот-вот закатит глаза, она неслышно вздыхает и улыбается.
– Это абсолютно нереально. Я самая счастливая дочь на свете.
Официант усмехается.
– Это действительно круто.
Когда он поворачивается и уходит, Фэллон снова смотрит на меня.
– На какие занятия ты опоздал?
Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, о чем она, потому что я все еще пытаюсь осмыслить ее бредовый ответ официанту. Я чуть было не спрашиваю ее об этом, но потом передумываю. Уверен, ей гораздо проще давать людям ответы, которые они надеются услышать, чем выкрикивать правду. И, наверное, она самый преданный человек, которого я когда-либо встречал, потому что не уверен, что смог бы сказать то же самое про этого мужчину, если бы он был моим отцом.
– Курс писательского мастерства.
Фэллон задумчиво улыбается и берет вилку.
– Я так и поняла, что ты не актер.
Затем она берет кусочек лосося и, не успев его проглотить, запихивает в рот еще один. Следующие несколько минут проходят в полной тишине, пока мы вдвоем доедаем. Я опустошаю свою тарелку, но Фэллон отодвигает свою в сторону, не съев даже половину.
– Ну, давай, рассказывай, – говорит она, наклоняясь вперед. – Почему ты решил, что я нуждаюсь в твоем спасении со всей этой чепухой про фиктивного парня?
Ну вот. Я расстроил ее. Так и знал, что будет именно так.
– Я не думал, что ты нуждаешься в спасении. Просто временами мне очень сложно контролировать свое негодование в присутствии абсурда.
Фэллон на это выгибает бровь.
– Ты определенно писатель, потому что кто, черт возьми, так выражается?
Я смеюсь.
– Извини. Полагаю, я пытался сказать, что могу быть неуравновешенным идиотом, и мне не следовало лезть не в свое дело.
Фэллон перекладывает салфетку с колен на тарелку, и пожимает плечом.
– Я была не против. – С улыбкой произносит она. – Это своего рода удовольствие, наблюдать за отцом, когда он так нервничает. И у меня никогда раньше не было фальшивого парня.
– А у меня никогда раньше не было настоящего парня. – Отвечаю я.
Фэллон переводит взгляд на мои волосы.
– Поверь мне, это и так понятно. Ни один гей, которого я знаю, не вышел бы из дома в таком виде.
Мне кажется, что Фэллон не имеет ничего против того, как я выгляжу, ну почти так же, как хочет это показать. Уверен, она со своей стороны уже получила изрядную долю физической дискриминации, поэтому мне трудно поверить, что Фэллон тот тип девушек, которые ставят внешнюю привлекательность на первое место в своем списке приоритетов в парне.
Однако от меня не ускользает то, что она поддразнивает меня. Если бы я не знал наверняка, подумал бы, что она флиртует со мной.
Да-а-а. Мне давным-давно следовало уйти из этого ресторана, но это один из тех немногих случаев, когда я действительно благодарен за избыток плохих решений, которые я так склонен принимать.
Официант приносит счет, но прежде чем я успеваю его оплатить, Фэллон сгребает пачку купюр, которые ее отец бросил на стол, и расплачивается ими.
– Вам нужна сдача? – спрашивает официант.
Фэллон отмахивается от него.
– Оставьте себе.
Официант убирает со стола и, когда он уходит, нас уже ничего не держит. Неизбежное окончание обеда заставляет меня почувствовать легкую нерешительность, так как я не уверен, что сказать, чтобы задержать ее здесь. Девушка переезжает в Нью-Йорк и, скорее всего, я больше никогда ее не увижу. И я не знаю, почему эта мысль так меня тревожит.
– Итак, – начинает она. – Теперь мы должны «расстаться»?
Я смеюсь, несмотря на то, что все еще пытаюсь понять, то ли ей присуще невероятно невозмутимое остроумие или же полное отсутствие индивидуальности. Существует тонкая грань между двумя этими понятиями, хотя я готов поспорить, что здесь на лицо первое. В любом случае, надеюсь, что это так.
– Мы даже не «повстречались» и одного часа, а ты уже хочешь меня «бросить»? Неужели я не очень хорош в роли парня?
Фэллон улыбается.
– Наоборот, слишком хорош. Если честно, мне даже от этого как-то не по себе. Разве это не тот момент, когда ты разрушаешь последнюю иллюзию наших «отношений» и признаешься что обрюхатил мою кузину, пока мы были в ссоре?
Я не могу удержаться и снова смеюсь. Определенно невозмутимое остроумие.
– Она залетела не от меня. Когда я с ней переспал, она была уже на 7 месяце беременности.
Мои уши заполняет заразительный смех, и я никогда не был более благодарен за свое не совсем приличное чувство юмора. Я не позволю этой девушке исчезнуть из моего поля зрения до тех пор, пока не услышу ее смеха, по крайней мере, еще три или четыре раза.
Ее смех постепенно исчезает, оставляя за собой улыбку на ее лице. Она смотрит в направлении двери.
– Тебя на самом деле зовут Бен? – Спрашивает она, и переводит взгляд обратно на меня.
Я киваю.
– О чем ты больше всего сожалеешь в жизни, Бен?
Странный вопрос, но я все же отвечу. Странность кажется абсолютно нормальной для этой девушкой, и не важен тот факт, что я никогда никому не скажу о своем самом большом сожалении.
– Не думаю, что уже пережил его, – вру я.
Фэллон задумчиво смотрит на меня.
– Значит ты порядочный человек? Никогда никого не убивал?
– Пока нет.
Фэллон пытается скрыть улыбку.
– Значит, если сегодня мы вместе проведем чуть больше времени, ты не убьешь меня?
– Только в случае самозащиты.
Она снова смеется, а затем тянется за сумочкой и, перекинув ее через плечо, поднимается.
– Какое облегчение. Давай тогда зайдем в «Пинкберри» и «расстанемся» уже после десерта.
Я ненавижу мороженое. И йогурт.
А особенно ненавижу йогурт, который притворяется мороженым.
Но я буду проклят, если не возьму свой ноутбук с ключами и не последую за ней, к какому черту она бы меня не повела.
• • •
– Как ты мог прожить в Лос-Анжелесе с 14 лет и при этом ни разу не зайти в «Пинкберри»? – Фэллон кажется почти оскорбленной. Она отворачивается, чтобы снова изучить выбор начинок.
– А о «Старбаксе» ты хотя бы слышал?
Я смеюсь и указываю на жевательных мишек. Продавец на линии раздачи черпает порцию, и засыпает в мой стаканчик.
– Я практически живу в «Старбаксе». Я же писатель. Это своего рода ежедневный ритуал.
Фэллон стоит передо мной в очереди к кассе и, увидев мой стакан, недовольно смотрит на меня.
– О, Боже! – восклицает она. – Ты не можешь прийти в «Пинкберри» и купить только начинку. – Фэллон смотрит на меня так, словно я только что убил котенка. – Ты вообще человек?
Я закатываю глаза, и слегка подталкиваю локтем ее плечо, чтобы она отвернулась.
– Прекрати ругать меня, а то я «брошу» тебя до того, как мы найдем столик.
Я вытягиваю из кошелька двадцатку, и оплачиваю наш десерт. Мы прокладываем путь через переполненный ресторан в поисках свободного столика, но так и не находим его. Фэллон направляется прямиком к двери, так что я следую за ней на выход и дальше по дорожке до тех пор, пока она не находит свободную лавочку. Она садится, скрестив ноги, и ставит на колени стаканчик с мороженым. Я только сейчас обращаю внимание на ее стаканчик, и вижу, что она не заказала ни одной начинки. Потом я смотрю на свой стакан – ничего, кроме начинки.
– Я знаю, – говорит она, смеясь. – Джек Спрэт не ест жирного…
– А его жена - постного, – заканчиваю я.
Фэллон улыбается, и отправляет себе в рот ложку мороженого. Потом вынимает ее и слизывает с нижней губы замерзший йогурт.
Никогда не думал, что этот день наступит сегодня. Что я буду сидеть напротив девушки, наблюдать за тем, как она слизывает с губ мороженное и заставлять себя глотать воздух для того, чтобы просто дышать.
– Итак, значит ты писатель?
Ее вопрос помогает мне отвлечься от водоворота своих мыслей. Я киваю.
– Надеюсь им стать. Я никогда не писал профессионально, поэтому даже не знаю, имею ли право называть себя писателем.
Фэллон меняет свое положение и садиться лицом ко мне, поместив локоть на спинке скамейки.
– Не обязательно получать гонорар, чтобы задействительствовать то, что ты писатель.
– Задействительствовать, такого даже слова нет.
– Вот видишь? Я даже не знала этого, поэтому ты однозначно писатель. С гонораром или без, я буду звать тебя писателем. Писатель Бен. Именно так я буду обращаться к тебе с этого момента.
Я смеюсь.
– А мне как следует к тебе обращаться?
Несколько секунд Фэллон грызет кончик своей ложки, и задумавшись щурит глаза.
– Хороший вопрос, – хвалит она. – У меня сейчас как бы переломный период.
– Фэллон-Переломщица, - предлагаю я.
Она улыбается.
– Сойдет.
Фэллон облокачивается на спинку лавочки, вытягивает ноги, и смотрит перед собой.
– Итак, что именно ты хочешь писать? Романы? Киносценарии?
– Надеюсь разное. На самом деле, я пока не хочу ограничивать себя в жанрах. Мне только восемнадцать. Вообще, я хочу попробовать все, но моя страсть – определенно романы. И поэзия.
С ее губ срывается тихий вздох, прежде чем она съедает еще одну ложку. Не знаю, почему, но мне показалось, что мой ответ навеял на нее грусть.
– А что насчет тебя, Фэллон-Переломщица? Какая у тебя цель в жизни?
Фэллон бросает на меня косой взгляд.
– Мы говорим о жизненных целях или о страстных увлечениях?
– Небольшая разница.
Фэллон издает полусмешок.
– Разница огромная. Мое страстное увлечение – актерство, но в действительности это не цель моей жизни.
– Почему нет?
Она снова щурит глаза и смотрит на меня, а потом переводит взгляд на свой стакан с мороженым и начинает помешивать его ложкой. На этот раз она тяжело вздыхает всем телом.
– Знаешь, Бен. Я ценю то, каким ты был милым со мной с тех пор, как мы стали «парой», но ты можешь больше не играть. Здесь нет моего отца, чтобы оценить твои таланты.
Я собирался попробовать свою начинку, но моя рука замирает до того, как ложка достигает рта.
– Что ты имеешь в виду? – Спрашиваю я, озадаченный резкой сменой направления нашего разговора.
Фэллон вонзает в стакан ложку и выбрасывает его в ближайшую урну. Затем подтягивает ногу и, обхватив ее руками, снова поворачивается ко мне лицом.
– Ты и в самом деле не знаешь моей истории или просто притворяешься?
Я не совсем уверен, какую именно историю она имеет в виду, поэтому слегка дергаю головой.
- Ты меня сейчас поставила в тупик.
Фэллон вздыхает. Опять. Не думаю, что когда-либо заставлял девушку вздыхать так часто за столь короткий промежуток времени. И это не те вздохи, которые заставляют парня гордиться своим мастерством. Это те вздохи, услышав которые, парень желать знать, что же, черт побери, он делает не так.
Фэллон отламывает от скамейки щепку, и пристально смотрит на кусочек дерева, словно разговаривает с ним, а не со мной.
– Мне очень повезло, когда мне было четырнадцать лет. Получила роль в модной подростковой интерпретации под названием «Сыщик», где Шерлок Холмс встречает Нэнси Дрю. Я играла в этой инсценировке полтора года, и все начиналось действительно очень хорошо. Но потом произошло это. – Она указывает на свое лицо. – Мой контракт был разорван. Меня заменили другой актрисой и с тех пор я больше не играла. Вот что я имела в виду, когда говорила, что цель и увлечение - две разные вещи. Актерство – моя страсть, но, как сказал мой отец, у меня больше нет средств, необходимых для достижения цели своей жизни. Так что, очень скоро я начну искать новую, если в Нью-Йорке не произойдет чудо.
Я даже не знаю, что на это ответить. Теперь она смотрит на меня, ожидая ответа, но я не могу дать его сразу. Фэллон кладет подбородок на руку, и смотрит в пространство позади меня.
– Я не очень хорош в спонтанных мотивационных речах, – говорю я. – Иногда по вечерам я переписываю свои разговоры, которые вел в течение дня, и полностью переделываю их так, как хотел бы сказать в момент разговора. Поэтому я просто хочу, чтобы ты знала, что сегодня, когда я буду записывать этот разговор на бумагу, я напишу что-нибудь по-настоящему эпическое, что заставит тебя гордиться своей жизнью.
Фэллон опускает лоб на руку, и начинает смеяться. Я смотрю на нее, и тоже невольно улыбаюсь.
– Это, вне всяких сомнений, самый лучший ответ, который я когда-либо получала после рассказа своей истории.
Я поддаюсь вперед, чтобы выбросить свой стакан в урну, который стоит позади нее. И это самое близкое расстояние, на которое я приблизился к ней с тех пор, как мы сидели вместе за столиком в ресторане. Все ее тело мгновенно застывает. Вместо того чтобы сразу же отпрянуть назад, я сначала смотрю ей прямо в глаза, а потом сосредотачиваюсь на ее губах.
– Вот для чего нужны парни, – говорю я, медленно отстраняясь.
Обычно, я не думаю дважды, прежде чем намеренно флиртовать с девушками. Я делаю это постоянно. Но Фэллон смотрит на меня так, словно я только что совершил смертный грех, и я начинаю сомневаться, правильно ли я истолковал наше влечение.
Я полностью отстраняюсь от нее, не уклоняясь от ее беспокойного взгляда.
Фэллон указывает на меня пальцем.
– Вот, – восклицает она. – Именно это. Та самая фигня, о которой я говорила.
Не уверен, что знаю, о какой именно фигне она говорит, поэтому с осторожностью продолжаю.
– Думаешь, я притворяюсь и флиртую с тобой, чтобы заставить тебя почувствовать себя лучше?
– А разве не так?
Неужели она действительно так думает? Неужели парни не флиртуют с ней? Это из-за ее шрамов или из-за неуверенности, которую она чувствует из-за своих шрамов? Конечно же, парни не могут быть такими поверхностными, как она считает. Если это так, то мне стыдно за всех мужчин. Потому что эта девушка должна отбиваться от флиртующих с ней парней, а не сомневаться в их мотивах.
Я пытаюсь расслабить сжатые челюсти, и прикрываю свой рот рукой, раздумывая над тем как ей лучше ответить. Естественно, вечером, когда я буду вспоминать этот момент, я придумаю самые разнообразные великолепные ответы. Но прямо сейчас… Я не могу придумать идеальный ответ, чтобы спасти свою жизнь.
Полагаю, что просто буду честным. Скажу не все, но честно во всяком случае. По-моему, это самый лучший вариант, так как эта девушка видит насквозь любое вранье.
Теперь я выпускаю тяжелый вздох.
– Хочешь узнать, что я подумал, когда впервые увидел тебя?
Фэллон склоняет голову.
– Когда ты увидел меня впервые? Ты имеешь в виду аж целый час назад?
Я игнорирую ее сарказм, и продолжаю.
– Первый раз, когда ты прошла мимо меня, до того, как я прервал твою встречу с отцом. Я пялился на твою задницу все время, пока ты не исчезла из виду. И мне было очень интересно, какие сегодня на тебе трусики. Это все, о чем я думал все время, пока ты была в туалете. Все гадал, носишь ли ты стринги? Или ходишь без трусов? Потому что я не увидел контуров на твоих джинсах, которые намекали бы, что ты носишь обычные трусы.
До того, как ты вернулась из уборной, в моем животе начало зарождаться чувство паники, потому что я засомневался, что хочу увидеть твое лицо. Я слышал твой разговор с отцом, и уже знал, что меня притягивает твоя личность. Но что насчет лица? Люди говорят, нельзя судить о книге по ее обложке, но что если ты каким-то образом уже прочел ее содержимое, не взглянув на обложку? И что если тебе действительно понравилось то, что было внутри этой книги? Конечно же, когда ты собираешься закрыть эту книгу и вот-вот увидеть обложку впервые, ты надеешься, что это будет нечто, что ты найдешь привлекательным. Ну кому захочется положить на свою полку невероятно интересную книгу, если придется каждый раз смотреть на дерьмовую обложку?
Фэллон быстро опускает взгляд на свои колени, но я продолжаю.
– Когда ты вышла из туалета, первое, что я заметил, были твои волосы. Они мне напомнили девушку, которую я в первый раз поцеловал. Ее зовут Абита. У нее были восхитительные волосы, которые всегда пахли кокосом, поэтому я пожелал узнать, пахнут ли твои волосы так же. Потом мне стало интересно, целуешься ли ты так же как Абита, потому что, несмотря на то, что она была первой девушкой, которую я поцеловал, тот поцелуй все еще остается единственным, который я помню до самых мелких деталей. Так или иначе, после того, как я закончил любоваться волосами, я сразу же обратил внимание на твои глаза. Ты была все еще в нескольких метрах от моего столика, но смотрела прямо на меня, словно не могла понять, почему я уставился на тебя.
И тогда мне действительно стало неловко, отчего я заерзал на месте, потому что, как ты уже указала, я не видел себя в зеркале с утра. Я не знал, что ты видела в тот момент, когда смотрела на меня, и даже не имел понятия, нравилось ли тебе то, что ты видишь. Мои ладони вспотели, потому что это первое впечатление, которое у тебя сложиться обо мне, и я не знал, будет ли оно достаточно хорошим.
Ты была почти у моего столика, когда мой взгляд упал на твою щеку. Твою шею. Я увидел шрамы в первый раз и как только я заметил их, ты опустила взгляд и позволила своим волосам прикрыть бόльшую часть своего лица. И знаешь, о чем я подумал в тот момент, Фэллон?
Фэллон смотрит мне в глаза, и я понимаю, что она не хочет, чтобы я продолжал. Она думает, что точно знает, о чем я подумал в тот момент, но она не имеет и малейшего понятия.
– Я почувствовал такое облегчение, – говорю я ей. – Потому что по одному этому простому жесту, сразу ясно как на самом деле ты сомневаешься в себе. И тогда я осознал, что раз уж ты и понятия не имеешь о том, насколько ты чертовски красива, то значит, у меня может быть шанс с тобой. А потом я улыбнулся. Потому что понадеялся, что если использую правильную тактику, то точно смогу узнать какие трусики под этими джинсами.
В этот момент мир словно замирает в тишине. Ни одна машина не проезжает мимо. Ни одна птичка не чирикает. Дорожка вокруг нас абсолютно безлюдна. Эти десять секунд в ожидании ее ответа самые длинные в моей жизни. Настолько длинные, что этих десяти секунд оказывается достаточным количеством времени, чтобы захотеть забрать свои слова обратно. Достаточным количеством времени для того, чтобы я пожалел о том, что не удержал свой язык за зубами, а выложил все начистоту.
Фэллон прочищает горло, и отводит взгляд в сторону, а затем поднимается со скамейки.
Я не двигаюсь. Просто наблюдаю за ней, гадая, не выбрала ли она этот момент чтобы, наконец, понарошку «бросить» меня.
Она глубоко вдыхает, и выдыхает как раз в тот момент, когда смотрит прямо мне в глаза.
– Мне все еще нужно упаковать кучу вещей сегодня, – говорит она. – И знаешь ли, предложить свою помощь будет очень вежливо с твоей стороны, будучи моим «парнем».
– Тебе помочь упаковать вещи? – выпаливаю я.
Фэллон беспечно дергает плечом.
– Ну ладно.
🪴
Фэллон
Моя мама - мой герой. Мой образец для подражания. Женщина, какой я мечтаю стать. Она терпела моего отца семь лет. А любой, кто смог осилить такой длинный срок заслуживает почетную медаль.
Когда в четырнадцать лет мне предложили главную роль в сериале "Сыщик", мама встала перед выбором, разрешать мне сниматься или нет. Она презирала профессию моего отца за то, что он стал таким популярным. Точнее, ненавидела человека, в которого превратился папа. По её рассказам, до того, как он стал известным человеком, отец был чудесным и очаровательным мужчиной, но как только он осознал свою славу, мама не смогла находиться рядом. Она говорила, что тысяча девятьсот девяносто третий, был годом развала их брака, роста популярности отца и годом рождения их первого и единственного ребенка. Меня.
Конечно, именно поэтому, когда я начала сниматься, мама сделала все, что было в её силах, дабы я избежала такой же участи. Представьте себе восходящую актрису Лос-Анджелеса в переходном возрасте. В этот период очень легко потерять голову, и я видела, как это произошло со многими моими друзьями.
Но мама меня уберегла от этого. Как только режиссёр заканчивал съемку, я возвращалась домой к списку повседневных дел и неизменных правил. Не скажу, что мама была слишком строгой, просто, для неё я была обычной дочерью, в независимости от роста моей популярности.
Кроме того, мама запрещала мне с кем-либо встречаться до шестнадцати лет. Поэтому, в первые несколько месяцев после моего шестнадцатилетия, я встречалась одновременно с тремя парнями. И этот было весело. Двое парней были моими коллегами, с которыми я успела пару раз поцеловаться в гримерке на съемочной площадке. Один из них был братом моей подруги. Но независимо от того, с кем я ходила на свидания, и были ли они веселыми или нет, каждый раз, когда я возвращалась домой, мама заводила со мной разговор о важности не влюбляться, пока я не дорасту до того возраста, когда смогу по-настоящему понимать, чего я хочу от жизни на самом деле. Она до сих пор мне это повторяет, хотя сейчас я ни с кем не встречаюсь.
После развода с отцом, мама обратилась за помощью к книгам, чтобы бросить пить. Она прочла все книги о правильном воспитании, браке и о том, как найти себя как женщину. Прочитав все это, она пришла к выводу, что основные изменения с девушками происходят чаще всего в возрасте от шестнадцати до двадцати трёх лет. И для неё очень важно чтобы я прожила эти годы без влюбленности в парня, потому что иначе я никогда не узнаю, что такое полюбить себя.
Мама познакомилась с папой, когда ей было шестнадцать и ушла от него в двадцать три, так что думаю, диапазон её возрастного ограничения в некоторой степени связан с ее личным опытом. Но учитывая, что мне всего лишь восемнадцать, и в ближайшем будущем я не планирую заводить серьёзные отношения, мне проще следовать её совету и считать мой статус - её заслугой. Это меньшее, что я могла сделать.
Меня веселит, что мама действительно верит в то, что существует какой-то волшебный возраст, когда женщина, наконец, может разобраться со всем своим дерьмом. Но признаюсь, одна из моих любимых цитат была сказана именно мамой:
"Ты не сможешь найти себя, если будешь в ком-то потеряна".
Моя мама не знаменитость. Она не построила невероятную карьеру. Она даже не вышла замуж за любовь всей её жизни. Но у неё есть одна особенность - она всегда оказывается...
Права.
И именно поэтому пока не произойдет обратного, я буду слушать каждое ее наставление, каким бы абсурдным оно не казалось. Не помню, чтобы мама дала мне хотя бы один плохой совет, и несмотря на то, что Бентон Джеймс Кесслер будто сошел со страниц многочисленных любовных романов, которые я продолжала хранить на полках в своей спальне - у парня нет никаких шансов со мной, по меньшей мере, на ближайшие пять лет.
Но это не значит, что я не хотела залезть к нему на колени, оседлать прямо на той самой скамейке в парке, и засунуть язык ему в рот. Было действительно очень тяжело сдерживать себя, особенно когда он признался, что считает меня красивой.
Нет, подождите.
Охрененно красивой, вот как он сказал.
И хоть Бен и кажется невероятным парнем и у него наверняка полно недостатков и маленьких раздражающих привычек, я по-прежнему жажду провести с ним остаток дня. Ну а кто знает? Несмотря на мой переезд в Нью-Йорк, у меня все еще есть шанс оседлать его и засунуть свой язык ему в горло.
Проснувшись утром, я подумала, что сегодняшний день будет самым тяжелым за два года. Кто знал, что самый худший день моей жизни может закончиться на хорошей ноте?
- Двенадцать, тридцать пять, решетка, - диктую я Бену код от ворот, для въезда на территорию нашего жилого дома. Он опускает окно и вводит код. На встречу к папе я ехала на такси, поэтому Бен предложил подвезти меня до дома.
Я указываю на пустое место на стоянке, Бен подъезжает к месту и паркуется рядом с машиной моей соседки по комнате. Мы оба выходим из машины и встречаемся у капота.
- Думаю, стоит предостеречь тебя, прежде чем мы войдём внутрь, - говорю я.
Бен оглядывает наш многоквартирный дом, и с тревогой возвращает взгляд на меня.