В час перед рассветом
Дождь слабо бил моросью по крыше пятиэтажного дома на окраине города. Небо затянулось серыми облаками и невесомо рассеивало лунный отблеск, в котором едва различались два женских силуэта: они замерли, лишь дрожь дыханий напоминала, что их сердца пока бьются.
— Тише, — шептала одна из девушек, — мое солнце, завтра я вернусь.
Ей не отвечали. Вместо тысячи слов, что они хотели сказать, было молчание — красноречивое и оглушительно громкое, заставлявшее закрыть голову и вырвать все волосы, чтобы болью заглушить пустоту, разраставшуюся в теле. Но Юлия, словно не замечая этого, продолжала гладить чужие рыжие волосы, иногда прерывая тишину обрывистыми фразами о будущем и о том, что они еще снова встретятся. Ангелина слушала ее, замерзая под белой простыней от рук самого дорогого человека. Бессилие рвало на части.
За окном несколько раз прокричали вóроны — в такой час птиц нет, а их голоса являются вестниками скорых бед. Ангелина хотела задушить каждого, кто звал несчастья в их дом, но больше всего она желала остановить стрелки часов, навсегда застыть в предрассветном часе в объятьях могильно-холодных ладоней.
На постель прыгнула молодая рыжая кошечка — Стеклышко. Так назвала ее Юлия три года назад, и Ангелина до сих пор не узнала почему. Ей уже не расскажут: единственный человек, который мог бы, унесет эту тайну с собой. Время прощаться. Юля последний раз нежно посмотрела на Стеклышко и Лину светлыми, чистейшими глазами, точно, как фотокамера сохраняла их момент в памяти. Она улыбалась, и даже, когда отвернулась, в ее взгляде по-прежнему отражались они — все, чего хотела Юля до возвращения в больницу — коснуться рыжих волос, молочно-белых влажных щек, успокоить и убедить, что встретятся вновь — непременно сделают это даже в следующей жизни. Ангелина пыталась верить, но наедине с собой и Стеклышком не могла сдержать тревожно-дрожащие всхлипы.
В рассветный час Юлия умерла на операционном столе.