3.
Этой ночью Филипп плохо спал. Переполняющие разум мысли чередовались ночными кошмарами. Всё его существо тянулось к этому тёмному шумящему массиву за окном. Его дыхание улавливало запах хвои, а подушечки пальцев ощущали шершавую кору многолетних деревьев. Босые ступни погружались во влажную землю. Тело заволакивала высокая дикая трава, и Стэддинг утопал влекомый ею.
Филипп был бы и рад больше не закрывать глаза, но его уставший разум требовал обратного. И тяжёлое тело, снова погрузившееся в рыхлый торф, на этот раз затянуло окончательно…
Вокруг расползлась безграничная пустота. Руки не в состоянии нащупать недавно растущие рядом деревья полагались на глаза, которые в свою очередь упирались в кромешную тьму. Окружающее было подобно просторам молодой Вселенной, состоящей из неизученной тёмной материи, без каких-либо физических тел внутри, за исключением него самого.
И именно в этом месте впервые за долгое время он не испытывал тревоги. Страхи отступили куда-то настолько далеко, что совсем не ощущались. Разум прояснился, наполнившись лёгкость, одолевающих его радостных чувств. Его сенсоры не улавливали совершенно ничего. Но сердце билось сильнее с каждым новым вздохом, сопровождая ритм разрастающегося в груди успокаивающего, и в тоже время захватывающего чувства, до боли знакомого с детства. «Ведь именно так ощущается счастье?»
Поддаваясь ощущениям, его тело следовало за внутренними порывами и казалось стремится слиться с окружающей его пустотой. Ему было мало места внутри своего разума, он хотел стать частью этого пространства, чтобы остаться здесь навсегда. В месте, окутывающем теплом, успокаивающем мысли и подавляющем страхи. В месте, где чувствуешь себя в безопасности. В пустом пространстве, заполненном не тёмной материей, а всеобъемлющей душой...
Наполнившее его радостное волнение прервал скрип открывающейся двери, на который тело рефлекторно отозвалось поворотом головы. В густой темноте вырисовывался прямоугольник яркого света. От него веяло знойным воздухом и прохладной свежестью одновременно. Манящее тепло касалось остывшей кожи, вновь зарождая, вытесненное вместе с тревогами, любопытство. Оно боролось с диким желанием никогда не покидать новообретённый покой. Но врождённое стремление к неизведанному взяло верх.
Неспешно направляясь к проходу из пустоты, лучи палящего летнего солнца всё отчётливее ощущались на светлой коже, а глаза яснее видели вырисовывающуюся широкую улицу, разделяющую простенькие постройки города, окружённого лесом, на опушке которого он оказался, выйдя из манящего проёма. Грудь наполнилась запахами свежей травы, хвои и сырой земли, принесёнными потоками ветра, гуляющими между деревьев.
Он не слышал, как за ним закрылась дверь. Но нахлынувшие удушающие чувства и гудящие мысли отчётливо говорили о том, что спокойствие и счастье остались где-то далеко позади, возможно в глубине густо растущих сосен, расстилающихся за его спиной тёмной стеной леса.
Впереди распростёрся безлюдный город, освещённый ярким заходящим за горизонт солнцем. Приземистые домики в вечерних лучах казались уже родными. Ноги сами повели его по знакомой улочке вдоль церкви, где из-за дверей паба с обветшалой вывеской доносились громкие мужские голоса, некоторые из которых он даже узнал.
Отворив массивную деревянную дверь, с порога его встретили приветственные оклики. С яркой улыбкой и неожиданно щемящей теплотой в сердце он направился к уже привычному месту у барной стойки, по краям от которого виднелись спины мистера Клинта в выцветшем твидовом пиджаке и Стэнфорда в поношенном синем комбинезоне.
Он приземлился на стул и сразу уловил добродушный размеренный голос мэра:
– Здравствуйте, Филипп, вы сегодня в удивительно приподнятом настроении.
– Здра… – но конец фразы так и остался не завершённым. Не в силах произнести хоть слово он смотрел на голову оленя с огромными рогами, шея которой выходила из твидового пиджака, а чёрные глаза бусины пытались повторить лукавый прищур старого джентльмена.
– Да не робейте вы так, мы же уже почти свои, – обернувшись на голос с другой стороны, перед глазами оказалась мохнатая морда медведя, чей взгляд был опущен к стоящему перед ним стакану…
Филиппа разбудил резкий грохот. Яркая вспышка света озарила пространство комнаты, оттеняя жуткие силуэты, покачивающихся от ветра деревьев за окном. Через щели в ставнях доносился шум струящихся потоков ливня. А вместе с ними вода капала где-то ещё. Внимание журналиста привлекли влажные дорожки на обоях, скользившие с потолка.
“Чердак!”
Стэддинг подскочил с кровати и наспех набросил на себя попавшуюся под руку одежду. Он не заметил, что она тоже была влажной. Его волновало только спасение хранящихся на чердаке вещей.
Крыша наверху и правда подтекала. Назойливые капли норовили проникнуть сквозь каждую щель. Большая часть коробок уже напиталась влагой. Филипп скользил босыми ступнями по мокрому полу через проходы, которые сам протоптал днём, к тем вещам, что ещё остались не разобраны. Он быстро выбрасывал содержимое коробок и, не утруждаясь собирать всё обратно, принимался за следующие. Неожиданная сырость совершенно не была в радость. К огромному сожалению всё, что удавалось найти, уже было повреждено каплями стекающей с крыши воды. Чернила перед глазами Стэддинга расплывались в тёмные лужи, пока взгляд метался от газет к блокнотам, от записей к рисункам.
Филипп не мог унять волнение. Его переполняла горькая утрата ценного материала. Но сожалению не было места в этой отчаянной борьбе со стихией, необходимо было позаботиться о дневниках, найденных им ранее.
Сидя на полу сырой комнаты опёршись спиной о кровать, которую из-за подтёков на потолке пришлось пододвинуть ближе к окну, хотя после ночных кошмаров Филиппу хотелось быть гораздо дальше от ненадёжных деревянных створок, обрамляющих стекла, журналист бегал глазами по выцветшим страницам. Сменялись блокноты, чернила, пляшущие во все стороны наклоны букв, неумелые рисунки и истории. Но неизменным оставались всегда присутствующие кошмары, связанные с самыми потаёнными тайнами, каждого из авторов дневников. А ещё животная тяга к Лесу, желанием заглянуть в глубины которого сквозила каждая строка. Однако в тёмные уголки проникали только видения, бередившие сознания сторонних путников и искателей тайн.
Сами пересказы снов не производили на Стэддинга никакого эффекта, они казались ему чем-то фантастическим и бессвязным. Однако от толкований тех, для кого они имели значение, бесстрашного журналиста бросало в дрожь.
Сны были разные, но их объединяло место действия – Лес. Какая-то неведомая энергия, исходившая от этого тёмного реликта, вытягивала наружу пережитые ранее травмы, которые отчаянно пытались спрятать в самых дальних уголках сознания, но теперь вселяли в сердца несчастных панический страх.
Филипп вновь вспомнил свой недавний сон и маму. Она была его единственной слабостью. Воспоминания, не поддающиеся контролю эмоций, от которых он старательно абстрагировался, пытаясь забыть лучшие дни своего детства, да и жизни в целом, только бы не вспоминать тот роковой день.
Со смертью мамы он потерял весь свет и тепло, которые согревали его душу. Одиночество в отсутствие привычной обволакивающей любви набегало ледяными волнами, в которых Филипп безвозвратно тонул.
Стараясь найти утерянные крупинки счастья, он отчаянно жаждал внимания и признания, которые, как ему казалось, сопровождались всеобщей любовью. Одинокий мальчик из богатой семьи, до которого никому не было дела, кроме его покойной матери, или успешный мужчина, умеющий снискать чьё угодно расположение, не способен был избавиться от снедающего его одиночества. Отчасти из-за неуёмной энергии, но в большей степени из-за поиска недостающих душе чувств, он выбрал журналистику.
Филипп Стэддинг достиг тех высот, к которым стремился, он добился славы и уважения. Он нравился всем, с кем когда-либо обмолвился хоть парой фраз, или кто знал его по его стремлению и упорству. Люди любили его работы и тот самый образ “хищника”. Но любил ли кто-нибудь по-настоящему его?
Фальшивая улыбка, наигранная учтивость, вынужденное почтение и заразительная весёлость. Душа компании любых светских встреч. Мужчина, чьё имя не сходило с уст днём, но забывалось дома у семейного очага. Фантом, покоривший сердца, но не осевший ни в чьей душе. Тот, чья истинная глубоко несчастная, стираемая одиночеством, личность, скрывалась за маской всеобщего любимчика. Тот, кто так и не смог обрести счастье…
И сейчас вся эта боль переполняла его существо. Он осознал то, в чём боялся признаться себе все эти годы. А пара дней, проведённых в загадочном городке, заставили переосмыслить его все когда-то важные, но теперь бесполезные стремления и идеалы.
Будучи и без того совершенно потерянным, он потерялся ещё больше в новых осознаниях. Но доля здравого смысла, а может всё та же отчаянная тяга к фальшивой любви, заставляли его вспомнить о том, почему он оказался именно здесь. Ведь он тот самый “хищник”, который без страха и сомнений идёт к своей цели и, в конце концов, достигает её.
Сейчас его “добычей” была загадка Сильва-Хэдж. И для ви́дения полной картины ему не хватало только сведений и наблюдений тех, кому удалось не попасть в лапы проклятого леса и сбежать из этого города целым и невредимым.
Основываясь на полученных от редактора данных таких людей не было, но Стэддинг не забыл, по чьей именно инициативе газета взялась за это дело. Питер Хэйл всё же смог вернуться домой. И ему во что бы то ни стало нужно было с ним поговорить.
Пытаясь унять дрожь во всём теле и заставить онемевшие ноги подняться с холодного пола, превозмогая охватившее его волнение, Филипп побрёл к так и не разобранной сумке за сухими вещами.
Через десять минут перед стойкой регистрации стоял бесстрастный журналист и с живым огоньком в глазах пытался выпытать у консьержа, как отсюда можно связаться с внешним миром, потому что его сотовый не ловил.
– Нет у нас здесь телефонов, – парень лениво переворачивал страницы газеты.
Молодой человек за стойкой проигнорировал его вопрос.
– Нет, – нетерпеливо отрезал консьерж.
– Как же вы с внешним миром связывайтесь? – вопрос не был ни к кому направлен, Филипп просто рассуждал вслух. Его поражала изолированность этих людей от всего, что происходило за пределами их городка.
Про бумажные письма журналист решил даже не интересоваться. Ему хотелось как можно скорее расспросить Питера.
Стэддинг быстро сбегал за всеми своими вещами, сгрёб в охапку дневники, после ночного инцидента с дождём он просто не мог оставить их здесь, и отнёс на заднее сиденье машины, резко контрастирующей своей дороговизной с местным пейзажем, однако совершенно не привлекающей внимание местной неискушённой публики.
Филипп решил выехать на время из города и найти точку, где связь бы ловила. Однако он не учёл, что батареи на телефоне ему не хватит, что к величайшему изумлению было связано с отсутствием в маленькой гостинице хоть какого-то намёка на розетки.
После ночного ливня песчаная дорога была размыта. Кое-где проложенный асфальт утопал в огромных лужах, которые журналисту приходилось старательно объезжать, но на которые ему совершенно не хотелось тратить время.
Лелея надежду о какой-нибудь забегаловке, где можно было бы воспользоваться телефоном, спустя полтора часа безрезультатной езды он всё же наткнулся на придорожное кафе.
Внутри оказалось совершенно безлюдно, за исключением громко спорящих официантки и повара, чей разговор резко прекратился, стоило Стэддигну хлопнуть дверью.
– Здравствуйте, – Филипп приветливо улыбнулся сотрудникам и направился прямо к ним, – скажите, пожалуйста, можно ли воспользоваться у вас телефоном, а то на мой сотовый совершенно нельзя положиться. И свободная розетка пришлась бы тоже кстати.
В кафе повисло молчание. Две пары глаз уставились на молодого мужчину, черты лица которого выдавали природную манящую привлекательность, а дорогой костюм – состоятельность. Но недосып и обилие мыслей последних дней плохо сказались на нём. Залёгшие под глазами синяки, не сбритая утром щетина, и не выглаженная одежда резко контрастировали с тем образом, который обычно видели люди, глядя на Филиппа Стэддинга.
Однако невозможно было точно сказать, что именно повергло в молчаливое изумление этих людей. И журналист с широкой улыбкой выложил на стойку пачку зелёных банкнот.
Первым пришёл в себя повар, чьи глаза загорелись от невиданной щедрости посетителя. Он любезно провёл его к телефону, висевшему у двери в кухню, и тут же предложил зарядить мобильный.
Официантка завозилась у стойки и принялась предлагать Стэддингу кофе, но тот уже не слышал ничего кроме гудков, раздающихся из трубки, и своих молитв, взываемых не понятно к какому божеству, о том, чтобы редактор был на месте.
– Отто Бинз слушает, – “хищника” охватил резкий прилив радостной благодарности, услышав голос, являющийся частью его обыденной жизнь. Но это чувство моментально прошло, заменившись привычной встревоженностью.
– Это Филипп Стэддинг, – мужчина старался ровно дышать, чтобы не начать свой нетерпеливый расспрос с первой же секунды.
– Филипп дорогой, куда ты пропал? Я никак не мог до тебя дозвониться. Уж было подумал, что потерял тебя с концами, – в трубке послышался дребезжащий смех. – Ну, рассказывай, что там у тебя?
– Вообще, прежде всего я хотел бы поговорить с Питером, – голос Стэддинга был серьёзнее, чем тот, к которому привык редактор.
– Так он, как приехал из этого чёртова места, никак придти в себя не может. Даже на работе не появляется паршивец, – Филипп подумал о том, что, несмотря на “чёртово место”, его всё равно туда отправили. – А ты что собственно от него хотел то?
– Расспросить о том, что он видел, – Стэддинг был слегка разочарован.
– Ой, так я тебе это и без него расскажу, – весёлость редактора вселила крупицу надежды в журналиста. – Приехал он значит в это странное местечко, когда уже стемнело, решил прикорнуть в машине, дождаться до рассвета и тогда уже что-то искать. Но тут, по его словам, к машине начали подступать “чудовища”, – последнее слово Бинз нарочито скептически выделил. – А он давай по глазам и помчался прочь.
– Чудовища? – Филипп знал другую историю, услышанную от мистера Клинта.
– Да какие чудовища? У парня, небось, воображение разыгралось. Какой-то дикий зверь в машину врезался, может волк в лесу завыл. А он впечатлительный малый, вот монстров и разглядел.
– Постой, я думал его местные напугали, – Стэддингу вспомнились крики Питера, когда тот ошеломлённый влетел в редакцию.
– Люди? – неуверенно проронил Филипп.
– Как никто не живёт? – журналист не верил своим ушам.
– А кому там жить? Никто по своей воле туда не переедет. Кстати…
Филипп был поражён. В его мозгу не укладывались, услышанные им слова и то, что он видел своими глазами. Но кто из них ошибался в данный момент, нельзя было доподлинно узнать. Журналист жалел, что не сделал ни одной фотографии, за время пребывания в Сильва-Хэдж, тогда он смог бы возразить Бинзу, показав ему фото лукаво улыбающегося мистера Клинта, всегда уставшего Стэнфорда, сжимающего огромной ладонью стакан хозяина паба Джека и ещё десятка местных жителей.
– … алло, ты меня слышишь? Филипп, ты здесь?
– Да, – сквозь мысли ответил Стэддинг.
– Куда ты там пропадаешь? Я говорю, что тебе понравится то, что я нарыл. Будешь мне потом должен, – журналист чувствовал сквозь трубку, как доволен собой редактор. – Это фотография.
– Фотография? – снимков в оставленных ему от Питера Хейла и в найденных им самим дневниках не было, поэтому слова Бинза его заинтриговали.
Филипп открыл входящие сообщения на ожившем телефоне. Качество у фотографии было скверное, и разобрать, что там запечатлено было практически невозможно. Журналист видел далёкую фигуру, разрывающую на себе одежду. Но этот кто-то не был человеком. И кем-то из известных ему животных тоже не был.
– История, к слову, престранная. Это я в архивах одной психбольницы нашёл, пока шёл по следам одного из журналистов, побывавших в тех местах. Он в этой больничке лет 20 назад лежал, после вот этой вот поездки. Был он там в городе не один, а с напарником, который решил рискнуть и пойти в лес, до конца не разобравшись что к чему. А этот душевнобольной остался его дожидаться на дороге. Слушаешь? – ехидный голос проверял заинтересованность “хищника”.
– Да, продолжай.
– Так вот, не прошло и пяти минут как наш журналист слышит дикий рёв неизвестного происхождения и, напрягшись, пытается разглядеть, что там из леса выбирается. Камеру держал наготове, поэтому машинально и нажал на кнопку как раз в тот момент, когда это нечто выбегая из леса, оставляло у себя на морде когтями глубокие раны и рвало на себе одежду, которая до этого была на его напарнике, ушедшем в лес, – голос в трубке издал недоверчивый смешок. – К счастью, камера висела на шнурке на шее и не выпала из рук шокированного парня. Но самому ему повезло гораздо меньше. Сбежать оттуда сбежал, но до самой смерти пролежал в психушке, потому что никак не мог отпустить образ истекающего кровью чудовища, в одежде его товарища.
Повисло молчание. В то время как довольный собой редактор, ждал солидарности от Стэддинга в том, что всё это плоды больного воображения, сам Филипп с изумлением смотрел на фотографию, изображённую на экране смартфона, которая вперемешку с услышанной историей запустила непрерывный механизм мыслей, в которых зарождалось понимание тайны, скрываемой среди многолетних хвойных деревьев.
– Я увольняюсь, – журналист резко повесил трубку.
На другом конце провода ещё долго в недоумении кричал Отто Бинз и пытался дозвониться по обратному номеру до своего лучшего журналиста. Он разрывал автоответчик мобильного уговорами, а входящие сообщения просьбами одуматься и перестать глупить. Редактор был в недоумении от неожиданной выходки, но был более чем уверен, что всё это не из-за страха “хищника” перед загадкой Сильва-Хэдж. Он точно знал, что, чего бы ему это не стоило, Филипп Стэддинг найдет ответ. Тогда почему же он решил уйти?
Возвращаясь в лесной городок, Филипп не знал, что в этот раз там найдёт – дикий лес или аккуратные домики, чудовищ или приветливых местных жителей. Но он явно осознавал, что каждый, кто приезжает туда, находит в Сильва-Хэдж именно то, что ищет. Жадные до выгоды журналисты находят там искомые сенсации, только не в том виде, в котором ожидали. Лес, чем бы он ни был, защищает себя от тех, кто представляет для него угрозу, показывая истинный облик их ненасытных душ.
Стэддинг вспомнил слова проповедника и мистера Клинта, которые теперь и для него имели смысл. Приезжие журналисты хотели раскрыть тайны Леса и обнажить перед всем миром его душу.
Те же, кто входил в него с добрыми намерениями, находили пристанище и безоговорочную защиту. Здесь они чувствовали себя нужными и важными, они были в безопасности, они обретали семью и дом.
Но если Лес становился частью их жизни, то кем они становились для него?
Дорога обратно пронеслась незаметно. Погружённый в свои мысли Филипп не заметил, как оказался на месте. Сердце бешено колотилось, отказываясь верить представшей перед его глазами картине.
Прежде чем закрыть дверь машины журналист вытащил из сумки старенький фотоаппарат, сопровождавший его во всех его приключениях и наглядно подтверждающий каждый вид, увиденный его глазами, и каждое слово, написанное его рукой. Ему снова нужен был его старый товарищ, но на этот раз не для того, чтобы запечатлеть материал для статьи, а чтобы доказать самому себе, что зрение его не обманывает.
Но всё было правдой. Перед Филиппом распростёрся заброшенный город с полуразрушенными домами. Выцветшие вывески валялись на земле, а старые дверные петли скрипели от каждого порыва ветра. Сложно было поверить, что какие-то четыре часа назад он видел на этом месте маленький ухоженный городок с диковатыми, но добродушными местными жителями. Что же тогда всё это было – галлюцинация или долгий сон?
Филипп просто отказывался верить в логику. Его могло обмануть его зрение, но не чувство родства с окружающими его людьми в старом пабе. Для того, чтобы такое почувствовать, это нужно пережить. Но он давно не испытывал ничего подобного, потому что его жизнь была наполнена лишь чередой упрёков к самому себе и стремлений найти забытое ощущение близости.
Со смертью мамы он потерял не только её саму. Он потерял дом. Дом, которым было не место, а те чувства, которыми она его окружила и зародила в сердце. Искав это ощущение много лет, он, наконец, нашёл нечто подобное. Нечто, что выражалось иначе, но что вселяло уверенность в том, что здесь он никогда не будет одинок.
Филипп бесстрашно направлялся к тёмному массиву, распростёршемуся вокруг города. Он не боялся его, он благоговел перед ним, его тайной и неведомой силой. Лес манил его. Он внушал мужчине ощущение умиротворения, единения с окружающим миром и душевного тепла, такого, как разливалось по всему телу в детстве в объятиях мамы.
Ступая на опушку у края Леса, окружённую высокими стволами сосен, Филипп улавливал шорохи, доносившиеся из разных уголков живого тёмного пространства. Сквозь гущу веток сложно было что-либо разглядеть, но с каждым новым шагом лесной мир открывался ему всё больше. С левой стороны около одного из стволов деревьев он заметил, безразлично смотрящего перед собой, медведя с испачканной во что-то шерстью. А справа, уловив размеренное дыхание, его взгляд встретился с понимающими чёрными глазами величественного старого оленя, в блеске которых читалась проницательность, окрашенная безграничным радушием.
Запах свежести разливался от вздымающейся дыханием груди к каждой клеточке тела, наполняя их частицей этого завораживающего места. Ноги шли всё дальше вперёд, а пальцы слабели с каждым новым движением, выпуская из ладони старый фотоаппарат.
С тихим щелчком “товарищ по путешествиям” приземлился на землю, оставшись далеко за удаляющейся спиной Филиппа Стэддинга. А на поцарапанном временем экране высветилась случайно сделанная фотография белого волка, возвращающегося домой.