5. Ему...?
Недели тянулись медленно, словно время потеряло всякий здравый смысл. Я медленно приходила в себя, постепенно изучая свой небольшой временный "дом".
Моя камера была маленькой, тесной, словно каменный ящик, в котором время потеряло всякий смысл. Стены, окрашенные в тусклый серый цвет, казались ещё более унылыми при свете единственной лампочки, которая мерцала под потолком в длинном коридоре, как будто вот-вот погаснет. Краска на стенах облупилась, обнажая потрескавшуюся штукатурку, а в углах плесень расползалась тёмными пятнами, словно живой организм, медленно захватывающий пространство.
Пол был покрыт холодным кафелем, который даже через тонкую подошву моих тапочек отдавал ледяным холодом. На кровати лежал тонкий матрас, когда-то белый, но теперь серый от времени и грязи. На нём – скомканное одеяло, которое пахло пылью и чем-то ещё, что я не могла определить. Возможно, это был запах сплошного отчаяния.
В углу стояла металлическая раковина с краном, из которого звонко капала вода. Каждая капля отдавалась эхом в тишине, словно отсчитывая секунды, минуты, часы. Рядом с раковиной – унитаз без крышки, его поверхность покрыта налётом, который никто не удосужился отчистить. Каждый раз, справляя нужду, мне приходится переосиливать себя, сдерживая томный ком приближающейся рвоты.
Дверь камеры была массивной, металлической, с маленьким окошком на уровне глаз. Через него иногда заглядывали санитары, но чаще всего оно оставалось пустым. На двери – царапины, глубокие и неровные, словно кто-то пытался вырваться отсюда. Я часто думала, кто оставил эти следы. И что с ними стало. И меня пугало это. А вдруг, меня ожидает та же участь, что и их?
В углу, рядом с хрупкой железной кроватью, лежала книга, которую мне подсунули в одну из бессонных ночей. Её страницы были пожелтевшими, а обложка – потрёпанной. Я не знала, кто её оставил, но иногда читала, чтобы отвлечься. Это была какая-то детская книжка. Но чаще всего я просто держала её в руках, чувствуя её вес, как напоминание о том, что где-то там, за этими стенами, существует другой мир. Но... Как это было возможно, я старалась отгонять мысль о том, что в этом месте могли быть маленькие дети.
Воздух в камере был тяжёлым, словно его никто не менял годами. Он пах плесенью, сыростью и чем-то ещё, что я не могла определить. Возможно, это был запах страха. Или безнадёжности.
Всё это время меня никто не посещал и не врывался, чтобы вколоть мне что-то, только изредка они приносили еду. Молчаливый санитар, высокий и худой, с лицом, которое я никогда не могла разглядеть, оставлял поднос и просто уходил. Он никогда не смотрел на меня, не произносил ни слова. Иногда я пыталась заговорить, спрашивала, как долго я здесь, что происходит, но он просто игнорировал, оставляя меня в тишине. Было ощущение, будто я разговаривала сама с собой. Хотя... Наверное, так оно и есть.
Юнги был единственным, с кем я хоть как-то общалась, иногда наши голоса встречались через толстые стены. Он был где-то рядом, и это давало мне хоть каплю утешения. Его голос был низким, спокойным, но в нём всегда чувствовалась какая-то скрытая тревога. Мы говорили редко, чаще всего ночью, когда я просыпалась от кошмаров. Он помогал мне справиться с ними, занимая меня поисками скрытого смысла моих снов.
Кошмары приходили ко мне регулярно, как незваные гости, которых я очень хотела выгнать из своей жизни. И всегда они были разными, но внушающими глубокий страх. То я видела себя в тёмном коридоре, который никогда не заканчивался, то бежала, но стены сжимались вокруг, а иногда чьи-то тяжёлые руки хватали меня за плечи и доставляли огромную дозу боли. Я пыталась закричать, но звук застревал в горле. Иногда я падала в бездну, а вокруг была только тишина и пустота, такая густая, что я чувствовала её всем телом.
Юнги всегда спрашивал, что мне снилось. Его голос звучал из-за стены, словно он был совсем рядом. Я рассказывала ему всё, каждую деталь, стараясь не забыть ничего важного, хотя это доставляло мне только тяготу. Он слушал внимательно, не перебивая, но никогда не говорил о своих снах. Ни слова. Ни намёка. Иногда мне казалось, что он сам боялся своих кошмаров, что они настолько страшны, что даже произнести их вслух – значит выпустить их наружу.
Но однажды всё изменилось. Я проснулась от очередного кошмара, весь мой лоб был покрыт холодным потом, а сердце бешено колотилось. Я позвала его:
— Юнги? Ты здесь?— тихонько произнесла я. Но в ответ – только тишина. Густая, давящая, как будто этого парня никогда и не было, словно он был плодом моего богатого воображения.
Я прижалась к двери и прошептала: — Юнги? Ты слышишь меня?
Ответа не последовало. Ничего. Только эхо моего голоса, отражающееся от холодных стен. Я почувствовала, как страх начал подкрадываться ко мне со спины, как тень, которая медленно обволакивает всё вокруг.
И тут я услышала звук. Не шаги, а что-то другое. Глухой незнакомый стон, доносящийся из его камеры. Он был едва слышным, но в нём чувствовалась боль. Я прижалась к двери ещё сильнее, стараясь уловить каждый шорох, разобрать, что происходит.
—Юнги? Что случилось? — Прошептала я, но в ответ снова услышала только эти странные звуки. Как будто кто-то боролся сам с собой. Потом раздался крик. Низкий, хриплый, полный отчаяния. Это был его голос, но он звучал... иначе. Как будто это был не он, а кто-то другой.
Тишина длилась несколько секунд, которые показались вечностью. Я стояла, прижавшись к стене, не в силах пошевелиться. Сердце бешено колотилось от волнения, а в ушах звенело от напряжения. И вдруг я услышала шаги. Медленные, тяжёлые, словно кто-то едва мог передвигаться. Они приближались к двери его камеры. Только с другой стороны. Каждый шаг отдавался эхом в моей голове, будто пульсируя. Мне стало страшно от мысли, что ему плохо, что что-то случилось.
— Юнги? — прошептала сквозь нахлынувшие слезы я, хотя уже знала, что что-то не так. Это не он... По крайней мере, не тот Юнги, которого я знала. Тот, который слушал мои кошмары, который иногда шутил, чтобы разрядить обстановку, который казался таким... человечным.
Парень остановился возле двери. Я услышала, как скрипит металл, будто кто-то схватился за решётку. Потом раздался голос. Низкий, хриплый, полный ненависти.
— Ты думала, я не знаю, что ты замышляешь? — прошипел он. Его слова были словно лезвие, режущее воздух. Я замерла, не в силах ответить. Это был его голос, но в нём не было ничего знакомого. Только тьма, только зло. Я почувствовала, как по спине пробежал знакомый холодок, а руки начали дрожать от неизвестности. — Ты думала, что можешь спасти меня? — продолжил он, и его смех, ледяной и безжалостный, эхом разнёсся по коридору. — Ты ничтожество. Ты даже себя спасти не можешь.
Я почувствовала, как слёзы накатывают на глаза, но я не могла отвести взгляд от его двери. Высокая тень мелькала за решёткой, искажённая, почти нечеловеческая. Я видела, как его пальцы сжимают прутья, как будто он пытается вырваться. Его руки были бледными, почти синими, с выступающими венами, которые пульсировали от напряжения.
— Я... Но ты ведь...
— Ты не знаешь, кто я на самом деле, — прошипел он. — Ты не знаешь, что я могу сделать. Я мог бы разорвать тебя на части, даже не прикоснувшись к тебе! Ты даже не представляешь, какую тьму я ношу в себе, и... Как хочу наконец прикоснуться к твоей плоти...
Его слова были как яд, проникающий в самое сердце. Я хотела убежать, спрятаться, но мои ноги словно приросли к полу. Я чувствовала, как холодный пот стекает по спине, а дыхание становится прерывистым.
— Юнги, пожалуйста... — прошептала я, едва слышно. — Ты не думаешь так...
Он засмеялся. Этот смех был хуже любого крика.
— Ты себя слышишь? — его голос стал ещё громче, почти оглушительным. — Я и есть эта тьма. И ты тоже. Ты просто боишься признать это.
И тут я увидела его глаза. Они светились в темноте, как угли, полные ненависти и безумия. Он смотрел на меня, и я чувствовала, как его взгляд проникает в самую глубину моей наивной души, вытаскивая наружу все мои страхи, все мои слабости. Его лицо было искажено гримасой, которую я никогда раньше не видела. Щёки впалые, губы растянуты в зловещей улыбке, а на лбу выступили капли пота.
— Ты думаешь, что ты особенная? — прошипел он, явно довольный тем, что ему удалось причинить мне боль. — Ты просто ещё одна жертва. И скоро ты поймёшь, что нет выхода. Ни для тебя, ни для меня.
Его слова повисли в воздухе, как проклятие. Я почувствовала, как земля уходит из-под ног. Это был не просто приступ. Это было что-то большее. Что-то, что он скрывал все эти дни, недели, месяцы. И теперь это вырвалось наружу.
Я услышала, как он начал биться о дверь руками, создавая непрерывный гул по всему коридору. Глухие удары, словно он пытался вырваться. Его дыхание стало тяжёлым, прерывистым, как будто он задыхался. Потом раздался нечеловеческий, полный боли и ярости крик. Это он начал кричать. Так ужасно и болезненно.
— Ты никогда не выберешься отсюда, Ханна! — закричал он. — Никто не выберется!
И тут свет в коридоре погас. Я осталась в полной темноте, слыша только его тяжёлое дыхание и своё собственные сердцебиение. Я почувствовала, как страх охватывает меня всё сильнее, как будто тьма вокруг стала осязаемой. Я испуганно закрыла уши ладонями, стараясь заглушить его голос, его слова, которые врезались в мою голову, как нож. Но даже сквозь пальцы я слышала всё. Его хриплый шёпот, полный ненависти, проникал в меня, как будто так и должно быть.
— Ты не сможешь убежать, — доносилось сквозь мои ладони. — Ты никогда не убежишь от меня.
Я прижалась к стене, стараясь стать меньше, незаметнее, как будто это могло меня спасти. Моё дыхание стало частым и поверхностным, сердце колотилось так сильно, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Я чувствовала, как слёзы текут по моим щекам, но я даже не пыталась их смахнуть. Всё моё рассеянное внимание было сосредоточено на одном: не слышать его, не видеть его, не чувствовать.
Но он продолжал. Его голос стал тише, но от этого мне стало только тревожнее.
— Ты знаешь, почему ты здесь? — прошептал он. — Потому что ты такая же, как я. Ты просто боишься это признать. Ты боишься своей собственной тьмы. И мы связаны, ты этого ещё не поняла?
Я сжала глаза, стараясь представить что-то другое. Что-то светлое. Мамино лицо. Её голос, который всегда успокаивал меня. Но даже её образ не мог заглушить его речь. Он проникали в мой разум, как червь, вытаскивая наружу всё, что я так тщательно скрывала. Все эмоции, страхи...
— Ты думаешь, что ты сильная? Ты слабая. Ты всегда была слабой. И ты знаешь это.
Я почувствовала, как мои руки начинают дрожать. Я больше не могла держать их на ушах. Они медленно опустились, и я снова услышала его. Его дыхание, тяжёлое и прерывистое, его смех, тихий и зловещий.
— Вот и всё, — прошептал он. — Ты сдаёшься. Ты всегда сдаёшься. И мне надоело слушать твои кошмары! Перестань терзать ему разум!
Ему...?
Я почувствовала, как что-то внутри меня ломается. Как будто последняя нить, которая держала меня, оборвалась. Я опустилась на пол, обхватив себя руками. Холодный кафель подо мной казался таким же безжизненным, как и всё вокруг.
И тут я услышала шаги. Не его. Другие. Быстрые, чёткие. Шаги санитаров. Их голоса, резкие и отрывистые.
— Он снова начал, — сказал один из них. — Надо успокоить его.