Подснежники
Автор: Спектрофобия
Описание:
Забавно, что подснежники – как оказалось, его любимые цветы – символизируют нежность и надежду.
Надежду, которой у меня нет.
Посвящение:
Моей любимой сцене, в которой Уолтер садится Лэнсу на коленки. Ну и всем любителям Лолтера. И HiKu :///
Примечания:
Решила немного отойти от канона, так что Марси - коллега Лэнса. Также я не нашла в интернете ничего вразумительного по поводу возраста парней, так что я решила установить его сама. Уолтеру - 22. Лэнсу - 32.
Захотелось немного отдохнуть от флаффа, хотя я обожаю его писать. Надеюсь, получилось эмоционально.
К слову лолтера шипперила ещё до просмотра самого мультфильма :) Так сказать, влюбилась в пейринг с первого взгляда.
Поэтому разочаровалась, что фф по нему не так уж и много. Решила добавить свой в копилочку.
Статья на Амино - https://aminoapps.com/c/yaoi-and-me/page/blog/goluboiperepliot/2vjW_8pYiNuMq4e70Zx0VoeVJn2BxJb31rg
№ 14 в популярном по фэндомам Камуфляж и шпионаж»
Часть 1
Руки немилосердно трясет, и я устало прикрываю глаза. Если дело и дальше будет идти так «быстро», то я определенно не изобрету ничего стоящего до своего вынужденного ухода в отставку, хотя по планам собирался оставить после себя целый набор шпионской атрибутики и несколько чертежей для ребят из отдела. Чувство беспомощности накатывает с очередной силой, и мне хочется кричать.
Шёпотом на латинице считаю до десяти. Помогает не особо, но лёгкие саднит чуть меньше. Собрав крупицы самообладания в кулак, наконец соединяю необходимые провода. Незамедлительно начинаю давиться кашлем, молча благодаря вселенную за то, что сделал это уже с пустыми руками. Внутри все горит и разрывается, пока я громко откашливаю лепестки подснежника, заляпанные густой кровью. Горло печёт, а глаза щиплет.
Я не плакса, но хочется лечь на пол прямо посреди вороха бумаг и инструментов, свернуться калачиком и рыдать, как ребёнок, которому отказали в его глупой прихоти.
Убираю улики и мечусь глазами по всей лаборатории, пытаясь успокоиться. Как назло, взгляд цепляется за календарь, отчего по спине бегут противные мурашки. В очередной раз вспоминаю, что мне, в лучшем случае, остался месяц.
Лёгкие, избавившись от очередной порции инородных тел, временно прекращают мучать меня болями, однако в горле отвратительно першит, а кулер с водой находится недалеко от лифта. А это, на минуточку, противоположная часть крыла.
Со вздохом мученика поправляю на себе халат и пару раз на пробу улыбаюсь, подмечая, что даже изображать оптимизм становится непосильной задачей.
Выныриваю из кабинета тише мыши — попасться кому-либо на глаза абсолютно не хочется. Даже несмотря на то, что на нашем этаже всегда кипит работа и каждый с головой уходит в себя, меня дёргают очень часто. За последние два месяца я уже сотню раз пожалел, что однажды согласился взять весь отдел ученых под свою опеку.
Когда-то стать главой отдела было моей мечтой.
Сейчас же я мечтаю просто пожить подольше.
Крадусь под гул приглушенных разговоров до заветного кулера. Длинный коридор стал для меня дистанцией, подобной туристическому пути вдоль Китайской стены и обратно.
К моему счастью, добираюсь до пункта назначения незамеченным. Наливаю воду в бумажный стаканчик с логотипом H.T.U.V, делаю несколько глотков и …
— Уолтер! Как дела?
И пускаю воду изо рта фонтаном. Марси, потерявшись на несколько секунд, неловко прикрывает улыбку за миниатюрной ладошкой. Спасибо, что не смеётся в открытую.
— Всё в порядке. Ты по делу или просто так?
— Ты не ответил на сообщения Лэнса, и он отправил меня к тебе. — я немного нервно хлопаю по карманам, однако телефона не обнаруживается. — В общем, на Линкольн Роуд какой-то псих стреляет в прохожих из пушки какой-то липкой хренью, а Стерлингу нечем заняться, так что он решил взять это дело на себя. Он ждёт тебя в машине возле парадного.
Мнусь, перебирая в голове сразу с сотню отмазок, отсеивая те, что использовал последние несколько раз. Марси пытливо смотрит, а я начинаю нервничать всё сильнее.
— Уолтер, тебе плохо?
— Да, немного нехорошо. Думаю… думаю, мне лучше остаться. Ну, знаешь, чтобы не мельтешить под ногами. Да… Передашь Лэнсу?
— Конечно! Может, тебе домой пойти?
В зеленых глазах Кэппэл скользит волнение и подозрение.
Прошу, не смотри же ты так.
— Не думаю… Посижу пока в кабинете, само пройдёт. Не волнуйся, я в порядке.
Кашель начинает душить с тройной силой, будто бы в наказание за враньё. Девушка неуверенно улыбается и кивает на прощание. Я уже готов с облегчением выдохнуть и развернуться на путь к родной лаборатории, как она хватает меня за халат с обеспокоенным лицом. Перевожу взгляд туда, куда уставилась Марси.
— Уолтер… У тебя кровь…
Блять.
Приехали.
— А… да, у меня пошла кровь носом… Это всё… Погода! Да, сегодня весь день скачет давление. Ох уж этот осенний Вашингтон.
Хрипло посмеиваюсь, но тут же затыкаюсь. Кашель уже не просто скребет лёгкие, а обхватывает горло лёгкими спазмами.
Марси неуверенно кивает, и по её глазам я понимаю, что она мне не поверила. Агент разворачивается и исчезает за закрытыми дверьми лифта.
На языке оседает горький привкус разочарования и крови.
***
Четыре месяца назад у меня начало першить в горле, а в груди поселилась неприятная давящая тяжесть. Я кряхтел, как столетний дед, пытаясь откашляться, а все гнали меня к врачу. Я о своём здоровье забочусь не очень сильно. А если по правде — вообще не забочусь. Поэтому до терапевта я дошел только тогда, когда мой кашель стал напоминать бронхит, а тяжесть в груди становилась почти невыносимой. Затруднилось дыхание.
Как сейчас помню сочувственный взгляд врача, который рассматривал снимок моих лёгких.
У меня выявили ханахаки.
Я видел несколько дорам, в которых главный герой, не взаимно влюбленный всем сердцем, красиво страдает, поёт грустные песни о любви, льёт крокодильи слёзы, откашливает красивые цветы, а в конце его чувства оказываются взаимны, благодаря чему происходит чудо исцеления. Хэппи энд, все поют, танцуют, все счастливы.
Наверное, это был первый раз, когда я настолько сильно расстроился, что жизнь и дорама мало чем схожи.
Конечно, новость, что я до безумия влюблён в лучшего спецагента в мире, всеобщего любимчика, моего напарника и по совместительству друга — Лэнса Стерлинга, не была для меня сюрпризом. Мы работаем в паре уже больше двух лет и столько же являемся для окружающих прекрасным примером броманса. По крайней мере, со стороны это выглядит именно так. Но я и в худшем кошмаре не мог представить, что на почве моих тщательно скрываемых чувств внутри меня, помимо ревности и чувства неполноценности, расцветут бутоны цветов.
Признаться честно, каким бы умным и рассудительным парнем я ни был, первую неделю, после вынесения диагноза, я в него не верил. Пичкал себя таблетками, пил сиропы и продолжал спокойно работать, упорно игнорируя тревожные мысли.
Впервые помимо хриплого кашля из моего рта выпал окровавленный лепесток подснежника три месяца назад. Я три дня не выходил из дома и рыдал. Ненавидел себя, ненавидел весь мир, но так и не смог заставить себя возненавидеть его. Любить Лэнса было невыносимо, но не любить его — невозможно.
Забавно, что подснежники — как оказалось, его любимые цветы — символизируют нежность и надежду.
Надежду, которой у меня нет.
Как оказалось, болезнь редкая и почти неизлечимая.
Первый способ спастись от гибели — разлюбить объект обожания. Второй — получить от него же искреннее признание в любви. Оба антидота были мне недоступны.
Всё свободное от работы время я проводил за изучением всей доступной информации, заучил симптоматику, неволей запомнил наизусть статистику, старался меньше ревновать или любоваться агентом, в надежде выиграть побольше времени, пытался создать лекарство.
Я делал всё, что мог.
Изученная мной информация позволила мне сделать весьма неутешительные прогнозы. В лучшем случае мне оставалось три месяца до того, как цветы разорвут мои лёгкие, как Тузик грелку. Но, с учетом того, что Лэнс по натуре человек кокетливый и невольно флиртует со всеми и сразу, от этих трёх месяцев без сожалений можно было отнять недели две так точно. А если Стерлинг с Марси ещё хоть раз сходят вдвоём в ресторан — пускай и по-дружески — так сразу месяц.
Меня обжигала обида. Обида за то, что именно меня угораздило заболеть, за то, что судьба поставила меня перед фактом, не оставив и шанса на излечение, за то, что я полюбил именно Лэнса. Полюбил больше всего и всех на свете.
Разве я достоин смерти лишь из-за того, что люблю того, кто меня любить не может?
Вариант рассказать всё Стерлингу отпал сразу. Я хоть и далеко не из робкого десятка, но дело было гиблое. Лэнс производил впечатление стопроцентного натурала, хотя и с женщинами любовных романов не заводил.
Мы разговаривали о личной жизни редко, но я на всю жизнь, наверное, запомнил тот день, когда месяц назад мы были в кафе, и он в шутку сказал, что единственная женщина, которую он может любить, — работа.
В тот день я впервые откашлял целый бутон и меня ещё долго колотило, пока Лави заботливо тёрлась о мою ногу головой.
Я не хотел умирать.
Мне всего двадцать два, я так многого не увидел, так много не изобрел.
У меня была девушка, но я не знал искренней взаимной любви, хотя, благодаря Лэнсу, прочувствовал на себе крепкую дружбу. Правда, расплатой за это станет моя жизнь.
Мне было безумно страшно.
Каждый раз, проводя за разработкой лекарства кучу времени, я не добивался ничего. В связи с этим пару недель назад я отчаялся и прекратил попытки.
Теперь всё свободное время я трачу на разработку новых атрибутов для Лэнса и агентства в целом.
Не могу сказать, что я окончательно смирился с неминуемой кончиной. Я часто просыпаюсь от кошмаров, в которых меня разрывает изнутри, а затем я превращаюсь в кучу подснежников, которые улетают вместе с порывистым потоком ветра. Пару раз мне снилось, как Лэнс говорил, что ненавидит меня. Что я слабак, трус, грязный педик и многие другие красочные эпитеты. Был сон, когда я умер у него на руках, а он рыдал, сжимая дрожащими руками окровавленные цветы.
Я почти перестал спать и есть.
От кошмаров меня выворачивает куда сильнее, чем от отсутствия сна в принципе, а есть с каждым днём всё больнее, да и чувство голода я уже давно позабыл.
Когда пусто в душе, пустота в желудке не имеет значения.
К счастью, выглядел я достаточно сносно, чтобы не вызывать слишком сильного беспокойства со стороны коллег. Я, и без того худой и хлипкий, сбросил приличную часть своего веса; круги под глазами, пускай я их и скрывал косметикой, стали темнее, но в остальном внешне я несильно изменился.
Только Марси вечно смотрит на меня своими умными зелёными глазами так, будто всё знает. Её взгляд напоминает мне детство, когда мама смотрела на маленького меня с пониманием и некоторым снисхождением. Мне противно чувствовать, что меня жалеют, но в то же время от мысли, что хоть кто-то меня, кажется, понимает, становится на йоту легче.
Естественно, Лэнс, как образцовый друг, каждый день допытывал меня с пристрастием. Пару раз даже вваливался без предупреждения ко мне домой, аки безумный ФБРовец, но я стойко изображал себя прошлого и списывал любые недомогания на сильную загруженность. Стерлинг всегда с интересом слушал мои безумные идеи, потому не особо зацикливался на моём сиплом голосе или на том, что каждые несколько минут я пытаюсь незаметно прокашляться.
Последние недели я выпроваживаю его как можно скорее, потому что после каждой нашей встречи я испытываю наисильнейшие приступы кашля. Будто болезнь наказывает меня за бездействие.
Я осознаю, что последний месяц будет самым сложным как морально, так и физически. Пару раз даже проскакивали мысли о самоубийстве, но не в моих правилах сдаваться. Мама всегда учила меня быть сильным, чтобы справляться с любыми недугами или неудачами. Даже когда выхода, кажется, нет.
Даже когда чувствую дыхание смерти на затылке.
***
— Уолтер, ты точно уверен в своём решении?
Джой Дженкинс смотрела на меня как на, минимум, полоумного. Если бы я был на её месте, то отреагировал бы так же, да ещё и у виска бы покрутил, ничего не стесняясь.
— Да, я долго обдумывал это решение и точно хочу уйти в отставку… На ближайшее время так точно.
Последняя фраза резанула меня без ножа, но лицо я сдержал серьезное и беспристрастное. Джой не должна была заподозрить неладное, иначе мой уход повлек бы за собой последствия, которые мне даже страшно представить.
Дженкинс часто захлопала глазами, однако попыталась держать внешнюю невозмутимость.
— Послушай, Беккет, ты работаешь здесь не очень долго, но за это время я довольно-таки прикипела к тебе. Ты крайне талантливый изобретатель и ценный сотрудник. И, буду честна, за всю свою долгую жизнь я редко встречала людей, так живо отдающихся любимому делу. Я не имею никакого права лезть к тебе в душу, да и отговаривать, если честно, тоже, но давай ты не будешь действовать так кардинально. Может, для начала возьмёшь отпуск? Проветришься, отдохнешь.
Желание закрыть уши, стиснув зубы, вело в моей голове борьбу с не менее сильным желанием записать такую душещипательную похвалу от скупого на эмоции директора на диктофон и слушать по вечерам перед сном. Внутри всё кипело и горело.
Джой всё смотрела на меня в упор, расщепляя на атомы мои первоначальные планы.
Слегка поразмыслив, я пришёл к выходу из ситуации, который устроит нас обоих.
— В принципе, если вы сможете дать мне двухмесячный отпуск, то я не буду делать таких резких поступков. Возможно, вы правы, и мне просто нужно взять перерыв…
Директор, самодовольно ухмыльнувшись, стала что-то прикидывать в голове. Я заранее знал ответ, но решил подыграть, делая выжидающее выражение лица. Не стоило показывать, что ситуация целиком и полностью находится в моих слабых, но пока еще рабочих руках.
— Что ж, Беккет, думаю, мы договорились. Можешь идти.
— Знаете, а Том Блэк очень сносный изобретатель. Я бы даже сказал, самый лучший в отделе… Я это так, вдруг решите подменить меня кем-то, пока я буду… отдыхать.
Дженкинс окинула меня недоверчивым взглядом, однако уже через несколько секунд кивнула, давая понять, что услышала меня. Я тут же направился к лифту.
Что ж, теперь, зная, что отдел попадет в надежные руки, я мог уйти со спокойной душой.
— Уолтер! Что значит ты уходишь в двухмесячный отпуск, даже не предупредив меня!
Ну, или почти со спокойной душой.
Лэнс Стерлинг, как обычно идеальный, но почему-то в крайней степени разозленный, нависал надо мной, только что показавшимся из-за дверей лифта. Я совершенно не понял, как он так быстро узнал о моем разговоре с Джой, да и подумать на такую щепетильную тему мне не дали.
Не успел я хоть как-либо отреагировать, как меня прижали к стенке горячие крепкие руки, а смуглое лицо оказалось на неприлично близком расстоянии от моего. В янтарных глазах разгоралось самое настоящее пламя.
Иначе как объяснить то, что мне стало так чертовски душно, а все внутренности скрутились в узел.
Из нас двоих обычно я выступал в роли тактильного маньяка, и, пускай Лэнс никогда не возражал, но таких бесстыжих налетов на моё личное пространство никогда не совершал.
Закружилась голова.
Собрав крупицы ускользающего от меня самообладания, я сипло выдохнул абсолютно идиотское:
— А?
Такой ответ Лэнса, кажется, совсем не устроил, поэтому он продолжил варварское покушение на мой и так взвинченный до предела рассудок. Сжав двумя пальцами мой подбородок, он поднял моё лицо, заглядывая прямо в глаза и душу. Я совсем не кстати заметил, что почти не чувствую ног.
— Уолтер Беккет, соизволь объяснить мне какого черта твоя умная, но тупая башка сгенерировала идею подать в отставку. Даже не удосужившись обсудить это со мной!
Не дождавшись от меня ничего, кроме сбитого дыхания, Стерлинг отодвинулся, лишаясь озлобленного вида. В глазах напротив осталась лишь ничем неприкрытая обида. Захотелось разбить свою умную-тупую башку об угол.
— Знаешь, Уолт, я думал, что мы с тобой действительно лучшие друзья и доверяем друг другу. Да я доверял тебе, как самому себе… Хотя, знаешь, забудь. Не буду тебя задерживать. Удачно провести отпуск.
— Лэнс, стой!
Но высокая фигура быстрым шагом удалилась из моего поля зрения, оставляя меня одного с разбитым сердцем.
Я вытер несколько невольно пущенных слезинок, пытаясь удержаться на ногах. Нервная система уже просто напросто сдаёт, и я больше не могу держать себя в руках. Всё же, не сдержавшись, падаю на колени, заходясь болезненным кашлем. На голубом платке белеют окровавленные цветы, а я мысленно отнимаю дня три от оставшихся трёх недель.
Весь вечер смотрю дорамы, пытаясь отвлечься, но вижу перед собой лишь горький взгляд любимых глаз.
***
Дни тянулись подобно сладкой жевательной резинке, которую я на дух не переношу. За две недели я даже смог изобрести несколько довольно-таки любопытных, как их любит называть Лэнс, штучек-дрючек, отправив разработки в агентство. Пару раз даже вновь брался за выведение формулы панацеи, но быстро оставил эти попытки.
Вдали от Стерлинга было и сладко, и горько. С момента нашей ссоры он больше не приходил и даже не звонил, но я пытался блокировать любые мысли о нём — было слишком больно.
Но от того, что я уже некоторое время не лицезрел сцены кокетства Лэнса со всеми, кто попадается ему на пути, кашель стал более редким. Правда, я теперь откашливал не лепестки, а сразу по несколько бутонов, что не давало мне забыть о времени, которого оставалось катастрофически мало.
Я смотрел дорамы, пил успокоительное и снотворное, время от времени чем-нибудь перекусывал и все по новой. С недовольством замечал, что последние дни жизни я прожигаю впустую, но заставить себя хотя бы выйти за дверь своего дома не мог.
Всю вчерашнюю ночь меня било в ознобе. Запястье и левое плечо жутко болели, и никакое обезболивающее с этим не справлялось. Я метался в постели до самого утра, сбив в один большой комок простынь и покрывало.
Подойдя с утра к зеркалу, я смог издать лишь жалобный скулёж. В местах, которые всю ночь немилосердно болели, красовались белесые подснежники, будто бы разглядывая меня своими жёлтыми глазенками. Хорошо, что любимые цветы Стерлинга не розы и, спасибо-тебе-Господи, не кактусы. Но радости от этого я всё равно не испытывал.
Их появление означало лишь то, что мне осталась ровно неделя.
***
Я сидел на кухне в майке без рукавов и безразмерных штанах в клетку, тупо пялясь в экран зомбоящика. Спина болела, солнце яростно било в глаза, просачиваясь через щели не до конца закрытого жалюзи, а я лишь обессиленно клевал носом, засыпая в сидячем положении и с открытыми глазами. Последние два дня цветы лезли по всей спине, не давая ни секунды оправиться от боли. Я закинулся крайней дозой обезболивающего и находился в состоянии полудрёмы. Таблетки действительно помогли справиться с приступами режущей боли, но из-за них же я потерял любую способность здраво мыслить или хотя бы фокусировать взгляд.
На часах был полдень, когда я все же проиграл в схватке с Морфеем, отдаваясь его власти.
Проснулся я от стука в дверь. На улице уже были лёгкие сумерки. Действие препаратов уже рассеялось, но, на моё счастье, кровожадные растения решили приостановить операцию по захвату каждого нетронутого места на моей коже.
Я решил притвориться, что меня нет дома, однако вечерний гость был крайне настырным. Через пару налётов на мою дверь я всё же не выдержал и, накинув халат, решил посмотреть, кого принесла нелегкая.
Марси в гражданском осмотрела меня с ног до головы, будто экспонат на какой-нибудь помпезной выставке, и затолкала в дом, закрывая за собой дверь. Видимо, решила убить меня без свидетелей.
— Уолтер, какого чёрта ты не отвечаешь на звонки! — скорее не вопрос, а крайне недовольное утверждение. — Ты выглядишь, как ходячий труп. Что происходит?
В голове противно грохотала мысль, что формально я и есть ходячий труп. На глаза накатили непрошенные слёзы, а я смотрел куда угодно, только не на Кэппэл.
Совсем не вовремя меня пробило на кашель, поэтому я убежал в ванную комнату, тут же откашливая горсть окровавленных подснежников в раковину. Запоздало понял, что не закрыл за собой дверь, натыкаясь на пару испуганных изумрудных глаз напротив.
Убрав за собой, привел себя в относительный порядок, выпил воды и, собрав все силы в кулак, сел на диван рядом с Марси. Я смотрел на её лицо и видел, как дрожит острый подбородок и блестят влажные глаза. И почему-то чувствовал себя мудаком.
Мы сидели в тишине некоторое время. Резко подруга бросилась ко мне в объятия, сдавленно всхлипывая. Я гладил ее по вздрагивающим плечам и сам пустил несколько крупных слезинок. В последнее время я совсем расклеился и плачу с поводом и без, но это, пожалуй, меньшая из моих проблем.
Когда Марси более-менее успокоилась, мы сели друг напротив друга, а я с замиранием сердца ждал допроса.
— Почему ты никому не сказал?
— Зачем? Чтобы всех расстраивать? Или чтобы меня пожалели? Марси, мне это не нужно. Не нужно сочувственных взглядов, чужих слёз или обнадеживающих фраз. Я взрослый парень и полностью даю отчёт своим действиям, полностью осознаю, что меня ждёт.
— Ты ведь не сказал ему…
Дёргаюсь, будто от удара хлыстом и чувствую, как болит грудина.
Она всегда всё знала и всё видела.
Вот, что значил твой взгляд, Марси.
— Так будет лучше.
Умоляю, не говори о нем. Не спрашивай. Не напоминай. Не ломай меня.
Кажется, меня сейчас вырвет, но я всё сижу и смотрю с замирающим сердцем. Сгорбившись, будто жду удара.
— Для кого лучше, Уолт? Для тебя, увядающего каждый день? Для него, когда на него свалится твоя смерть, как гром с ясного неба? Знаешь… мы никогда с ним не обсуждали нашу личную жизнь. Но я точно знаю, что ты значишь для него куда больше, чем ты об этом думаешь. Ты ведь смелый и решительный, Беккет! Так почему не попробовать?
Я лишь молчал, вперившись стеклянным взглядом куда-то в пустоту. Слова ворошили что-то закопанное глубоко внутри и обжигали-душили-грызли.
Я почувствовал прикосновение к руке и все же обратил на неё внимание.
— Возможно, мне не стоит это рассказывать, но… Пять лет назад… у Лэнса была секретарша. Анджелина. Я с ней неплохо дружила, да и с Лэнсом они были в довольно-таки тёплых отношениях. И вот однажды… она пришла во время обеда к нам с Лэнсом и сказала, что у неё ханахаки и что она… любит его.
По моей щеке лениво поползла слеза, а я ощутил щемящую тоскливую эмпатию. Эта девушка будто сразу стала моей коллегой по несчастью и мне стало её безмерно и всепоглощающе жалко.
— Он тогда был сам не свой. Взял отпуск, проводил с ней всё свободное время. Сказал мне, что сделает всё, что сможет, чтобы спасти её. Помню, как однажды он пьяный ввалился вечером ко мне домой, плакал мне в плечо о том, что у него не получается её полюбить, как выдал мне, что девушки вообще его не привлекают… Когда ей оставалось меньше недели, он признался ей в любви. В этот же день она умерла. Лэнс почти полгода не появлялся в США. А вернулся… другим. При нём мы эту тему ни разу не поднимали, но я знаю, что он всё ещё винит себя.
Кэппэл поджала тонкие губы, сдерживая слёзы. Я же уже совсем не пытался остановить их, градом катящихся по моим щекам.
Чувство, что иду по уже протоптанной дорожке в никуда, обезоруживало меня. От осознания, что Лэнс, оказывается, любит парней, легче почему-то не стало.
Марси сжала мою руку в своей и заглянула в глаза.
— Ты должен попробовать, Уолтер. Я прошу тебя…
В ответ я лишь неопределённо качнул головой.
— Сколько у тебя осталось времени?
— Пообещай, что ничего ему не расскажешь.
— Я… Обещаю.
Марси всегда держала слово, поэтому я, хоть я нехотя, стянул халат, бросая его на пол бесформенной тряпкой.
Третья часть поверхности моей спины и рук была усыпана нежными цветами, почти сливающимися по цвету с моей кожей.
Марси зажала рот рукой, а я лишь обнял её, чувствуя, как моё плечо становится мокрым от её слёз. От каждого её всхлипа я дёргался, как от удара электрошокера. Чувство, что я всё-таки мудак, крепчало с каждой секундой.
Марси ушла за полночь, забрав с собой Лави, за что я был ей безмерно благодарен.
Я остался совсем один.
***
Я сидел на диване в окружении салфеток с корзиной в руках. Бегать в ванную каждые полчаса, заходясь кашлем, мне предельно надоело, поэтому я нашел такую незамысловатую альтернативу, как кашлять в корзину.
Последние пару дней мне в голову приходили бредовые желание, которым я безоговорочно говорил «да». Осознание, что та или иная прихоть может стать моей последней, заставляло делать всё, чего душе угодно. Таким образом я вырастил огурцу ручки и ножки, станцевал под дождём, сделал морковный пирог (неописуемая гадость), разыграл ни в чём невиновного мужчину по телефону, за что получил кучу оскорблений и проклятий в свой адрес, и прямо сейчас посреди ночи ждал, пока доставщик принесет мне пиццу с ананасами, которую я раньше по неведомым мне причинам никогда не пробовал.
Дом без Лави совсем опустел, поэтому уныние не просто накатило на меня волной, а накрыло самым настоящим цунами. В пылу меланхолии я написал два прощальных письма, одно из которых было целиком и полностью для Лэнса. Признаний в отнюдь не дружеской любви в нём не было, но было очень много личного и важного для меня, что касалось моего любимого друга.
Моя привязанность к нему никуда не делась.
Мне он всё ещё снился, только теперь не в кошмарах, а в ярких приятных снах, которые я записывал в блокнот сразу после пробуждения, чтобы прокручивать их события в голове раз за разом. Прогулки по лавандовому полю, свидания в ресторанах, отдых на пляже, танцы под луной. Царство Морфея стало воплощением моей идеальной жизни, которой мне, увы, судьбою не предначертано. Идеальной жизни с Лэнсом.
Я полностью понимал, что мне осталось недолго, и смерть придёт за мной в любой момент, но никак не мог с этим смириться. Страшно больше не было, но желание жить не ослабевало ни на секунду.
Услышав долгожданный звонок в дверь, я неспешно поплелся к ней. Накидывать халат было лень, да и не для доставщика же прикрываться. Конечно, я знал, что сейчас я больше похож на садовую клумбу, чем на молодого парня, но, буду предельно честным хотя бы с собой, мне было уже просто насрать.
Открываю дверь и… тут же захлопываю её обратно. Сердце ухает в пятки, а я пытаюсь вспомнить, были ли среди симптомов ханахаки галлюцинации.
По привычке считаю до десяти и снова открываю дверь.
Перед ней по-прежнему стоит Лэнс-мать его-Стерлинг.
Я издаю непонятный звук, похожий на мышиный писк.
— Какого черта…
Смотрю на его руки и невольно подмечаю, что они трясутся так, будто у Лэнса за период, что мы не виделись, развилась болезнь Паркинсона.
Этой же сильной трясущейся рукой он хватает меня за локоть, задевая пальцами несколько бутонов, заводит в гостиную, захлопывая за нами дверь.
Я с неприсущей мне жадностью любуюсь таким красивым-идеальным-родным-любимым, но чертовски напуганным лицом. Вожу плывущим взглядом с головы до пят и захлёбываюсь в своём же слепом обожании. Хочу прижаться к нему и вдохнуть любимый запах.
Боже, я просто ужасно сильно скучал.
Бессознательной куклой плюхаюсь на диван. Лэнс садится передо мной, кладя руки мне на колени, и заглядывает мне в глаза. Да что в глаза, прямо в душу.
Я весь дрожу и ёжусь от противных мурашек, атакующих моё тело.
Мне его взгляд, наполненный страхом и слезами, приносит буквально физическую боль.
— Уолтер… ты… Почему не сказал? Почему скрыл? А я… я не понял сам. Идиот… Почему? Почему ты не сказал мне ничего?! Молча ушел, забился в свою нору умирать!
Лэнс едва ли не плача срывается на крик. А я всё смотрю и не могу ничего сказать, безмолвно глотая слёзы.
— Кто она? Ты ей сказал? Уолт, прошу, не молчи! Умоляю не молчи!
Всё внутри сжимается в узел, и я отвожу глаза. Меня ломает, размазывает по стенам, а я всё молчу.
Я впервые в жизни вижу Лэнса таким… беспомощным.
Чувствую сильное давление в лёгких. Дышать становится сложнее.
Я моментально «трезвею» и меня пробивает пот только от одной мысли о том, что я могу умереть прямо на глазах у Лэнса.
Пытаюсь что-то сказать, но изо рта выходит только сдавленный хрип.
Лэнс выглядит таким испуганным, что мне хочется его как-нибудь успокоить. Закрыть его глаза, чтобы он не видел. Не видел, как я буду умирать.
Кладу руку на его щёку, замечая, что она вся мокрая от слёз. Хочу попросить его не плакать, попросить быть сильным, попросить быть счастливым. Попросить забыть меня. Попросить жить дальше. Но я лишь могу сдавленно сипеть, пытаясь глотнуть хотя бы немного воздуха.
Лёгкие жжёт адским пламенем. Хватаюсь руками за горло, будто это спасёт меня от неминуемого удушья. Перед глазами темнеет. Он прижимает меня к себе. Мне больше не страшно.
Слышу его срывающийся голос отрывками, будто из-под воды:
— Прошу… держись… тер, не умира… умоляю!.. Тебя… только тебя… люблю… не оставляй…
Вдыхаю полной грудью до звёздочек перед глазами. Лёгкие жжёт невыносимо.
Последнее, что вижу перед тем, как нырнуть во тьму, янтарные глаза, которые люблю больше всего на свете.
Даже больше жизни.
***
Моё пробуждение сопровождали терпкий запах лекарств, спирта, яркий солнечный свет и тихий разговор, доносящийся из-за двери. Всё тело немного ныло. Опустив взгляд, я понял, что весь забинтован, будто собрался на хэллоуинскую вечеринку в костюме мумии.
Я сразу понял, что нахожусь в больнице. Рядом с моей кушеткой стояла небольшая тумба с вазой, в которой тихо грелись на солнце голубые незабудки*. Хорошо, что не подснежники*.
Обстановка была современная и приятная настолько, насколько вообще приятным может быть такое место как больница. Это означало, что я попал в госпиталь, «привязанный» к H.T.U.V.
Я всё никак не мог вспомнить, что такого произошло, что я здесь очутился. Напряжение и дискомфорт давили на меня. Я всё лежал, боясь лишний раз пошевелиться, пытаясь разобрать чей-то тихий разговор. Определённо разговаривали два мужчины, голос одного из которых казался мне сильно знакомым. Я, кажется, был под транквилизаторами, поэтому всё не мог ни на чём сосредоточиться. Немного клонило в сон.
Когда я уже почти задремал, в палату вошёл хмурый, как туча, Лэнс. Я мгновенно проснулся, порываясь встать с места. Стерлинг положил свою руку на мою, скрытую под ладным слоем бинтов, призывая оставаться на месте. Я тут же почувствовал, как мои уши пунцовеют, и мысленно дал себе ладонью по лбу.
Я абсолютно не понимал какого черта я здесь делаю. Ещё более интимным вопросом было: почему я ещё жив? Вслух я ни один из них, естественно, не озвучил.
Лэнс тяжело вздохнул, потирая глаза свободной рукой, после чего заговорил:
— Раз уж ты молчишь, то начну я. Во-первых, если бы ты умер, Уолтер, то я бы воскресил тебя и убил ещё раз. Во-вторых, из-за тебя я стану седым в тридцать два года за что я тебе, естественно, попозже отомщу. В-третьих… какого чёрта ты, Уолтер Беккет, всё это время молчал, как партизан на допросе?! Я думал, что у тебя кто-то появился, а ты мне решил об этом не говорить. Я ревновал и злился на ровном месте, но ради тебя же, тупая ты башка, до последнего старался не лезть к тебе, дать тебе, блять, время, пока ты сам будешь готов мне всё рассказать! А ты решил опробовать себя в роли самоубийцы! Отлично получилось, к слову! Ставлю тебе десять сердечных приступов Лэнса Стерлинга из десяти!
— Лэнс…
Моя попытка что-то сказать звучала предельно жалко. Я сипел, как старый дед. Умирающий старый дед. Только в этот момент я заметил, как сильно болит горло.
— Уолт, я, конечно, ценю твою альтруистичную натуру, но ради чего ты в этот раз пожертвовал? Ради меня? Так, чтобы ты знал, если бы ты всё же умер, я бы сразу же ушёл за тобой. Без раздумий.
Я подавился воздухом и всё хлопал глазами, как дурак, пытаясь осознать происходящее. Я всё никак не мог поверить, что это не очередной сон. Да даже если это и был он, то я был просто не готов просыпаться.
— Я пришёл говорить, помириться. Не мог больше сидеть на месте. Долго отговаривал себя: мало ли ты в это время уже спишь, мало ли не дома или вообще… с кем-то другим сейчас, а я помешаю. Отговорки действовали несколько недель, но вчера я всё же не вытерпел и пришёл. А там ты… такой…
Лэнс всхлипнул, тут же закрывая лицо руками. Я, забыв обо всём, бросился обнимать его, прижимаясь как можно ближе. Стерлинг выглядел подавленным, и это разбивало моё сердце на тысячи осколков. Я и сам в порыве чувств начал плакать, не замечая того.
Руки Лэнса, большие и теплые, обвили меня вокруг талии, прижимая ближе. Он уткнулся мне в плечо, не скрывая своей слабости, и я был действительно благодарен ему за искренность.
— Я так испугался… А когда ты начал задыхаться, так вообще чуть с ума не сошёл. Боялся, что потеряю тебя… Потом, когда ты смог дышать, вызвал неотложку. Тебя госпитализировали, удалили все цветы. Я всё это время сидел за дверью и боялся, что не проснешься, хотя врачи уверяли меня, что всё уже позади. Ты, кстати, единственный такой придурок, излечившийся на последней стадии болезни, поздравляю.
На последнюю фразу я лишь хрипло усмехнулся, уткнувшись в родное плечо. Чувство облегчения и счастья распирали меня, от чего я трепетал всем телом, лишь ближе прижимаясь к крепкой груди Лэнса. Я впервые за такое долгое время почувствовал себя свободным и живым. И даже любимым.
— Я теперь тебя даже на час одного оставлять не буду, понял? Будешь как маленький ребёнок сидеть в кенгурушке*.
И я искренне засмеялся. Я так давно этого не делал, что уже даже забыл каково это.
Я нехотя вызволился из тёплых объятий, тут же перемещая руки на скулы Лэнса, поглаживая их большими пальцами. Он всё еще держал меня за талию, смотря на меня с таким теплом и нежностью, что внутри всё приятно сжалось.
— Прости меня. Я действительно был не прав. Просто я… я думал, что у меня нет шансов и… ладно мне лучше заткнуться.
Я смотрел на него и никак не мог поверить, что это всё правда. Что я не проснусь сейчас один в пустом доме с дырой в груди. Что всё закончилось, и я наконец свободен. Что впереди еще множество лет жизни. Жизни с любимым человеком.
— Я люблю тебя.
Для Стерлинга мои слова сработали, как спусковой механизм. Он сразу же прижал меня к себе, затыкая рот сладким долгожданным поцелуем с привкусом кофе и таблеток. Мои шершавые искусанные губы играли с его мягкими и такими властными. Мы как изголодавшиеся звери трогали друг друга везде, до куда дотягивались руки. Шея, талия, волосы — нигде мои ладони надолго не задерживались, продолжая исследовать, ощупывать. В момент, когда я подумал, что в любую секунду нас может прервать врач или какая-нибудь случайная медсестра, Лэнс сжал мою ягодицу в своей руке, выбивая любые мысли из моей головы и стон из моих губ. Я незамедлительно перебрался к нему на колени, ластясь, будто кошка. Меня всего уже просто колотило от чувства возбуждения и правильности происходящего.
Агент, хоть и нехотя, через несколько минут прекратил свои ласки. Мы оба были неприлично растрёпаны, губы и глаза горели, а руки образовывали замок. Некоторое время тишину разрезало лишь наше тяжелое дыхание.
— Продолжим, когда ты перестанешь быть похожим на мумию.
От этих слов я вспыхнул так, будто это не я только что бесстыдно лапал Лэнса прямо на больничной койке.
— Я тоже тебя люблю. Только тебя. Больше всего на свете. И есть ещё одна вещь.
Я, улыбаясь как придурок, взглядом спросил о чём он говорит.
— Я теперь ненавижу подснежники.
И я тут же залился смехом, глядя на брезгливую физиономию, исказившую любимое лицо. Лэнс тоже подхватил мой беззаботный смех, но ненадолго, ведь я тут же втянул его в новый умопомрачительный поцелуй.
Примечания:
*Незабудка — воспоминания, искренняя, истинная любовь, постоянство, верность.
*Подснежник — надежда, нежность, молодость. «Мне нравится твоя наивность».
*кенгурушка - https://sumki.guru/wp-content/uploads/2019/02/Kak-vybrat-kenguru-dlya-rebenka.jpg
В будущем планирую эпилог. Если вам понравилось, то, пожалуйста, оставьте небольшой(а лучше большой:)) отзыв.