Небесные Души

Тишина раздражала, потому что от неё уже подташнивало. А, возможно, подташнивало от сладковатого волнения, что смешал свои драконьи головы с каверзным адреналином.

С окна Габриэля встречал знакомый хмурый рассвет зимы. И даже лёгкий свет лампы, подвешенной к потолку, не сбивал его. Он очерчивал силуэт Сэма и делал его ещё более громадным в этом маленьком чердаке. Но даже он волновался, то поднимаясь, то опускаясь на раскладушку, то потирая вспотевшие ладони о ткань синих джинсов.

Охотник снова поднял взгляд на трикстера и в который раз за этот день спросил банальное:

- Ты уверен?

Гейб резко поднял взгляд на лицо снова усевшегося на раскладушку Сэма и хмуро уставился на него.

- Ещё раз спросишь, – языка лишу. - пригрозил Габриэль.

- Не лишишь.  Я тебе ещё нужен. 

- Как зайцу - стоп-сигнал. 

Сэм медленно покачал головой и взглянул в окно, за которым таяли пасмурные тучи.

- Ты самый большой болван среди всех болванов, которых я когда-либо видел. А я живу с Дином с самого своего рождения.

- Ты ещё не жил с моими братьями с самого начала существования... первой звёзды. - хмыкнул Гейб.

- Но знаю-то я тебя. Болван. - добродушно молвил Сэм.

Габриэль позволил на лицо скользнуть старой-доброй наглости.

- Лось. Только рога бы добавить, да копыта.

У Сэма явно зачесался язык что-то вставить, а в мыслях отразилось чёткое: «Коротышка», – но Сэм промолчал, за что Габриэль, едва ли не давясь смешками, был благодарен.

Снежинки продолжали падать с неба вниз и покрывать мёрзлую землю белым пенопластом. Габриэль на миг позволил человеческому любопытству скользнуть в голову мыслью: о чём задумался сейчас Сэм?

Может, вспоминает проведённые два вечера в окружении Джоди и её семьи, которые сразу распускать всех отказались, или решил просто утонуть в тех воспоминаниях, что всегда горели перед его глазами либо радостью, либо болью. А, возможно, снова потерялся в старых мечтах, которые вряд-ли сумеют воплотиться в реальность. С их-то жизнью? Проще поверить в существование единорогов.

А сам Габриэль, склонившись над подсвечивающимся изумрудным белым коконом, который едва-ли смахивал на его старую оболочку с личиком кареглазого брюнета, - сейчас он был схож, скорее, на скуксившуюся гусеницу, - он вспоминал о том, как Сэм среагировал, узнав, что оболочка Гейба готова. 

Охотник едва не подпрыгнул и не приказал Дину отдать ему ключи от Импалы, чтобы они мгновенно двинулись в сторону бункера. Габриэль тогда силком заставил Сэма сесть и услышать его. Он сказал, что вессель может подождать, - в отличие от всей семьи Винчестера, с которой он так редко праздновал нечто настолько тёплое, как Новый год или Рождество. Или всё вместе. Сэм тогда, едва держа себя в руках, согласился с ним и, ничего никому не говоря, продолжил пить шампанское. И только Габриэлю удалось заметить, как треморно дрожат руки человека.

А после Джоди уговорила их всех задержаться ещё хотя бы на пару вечеров.

Они сидели перед камином, в окружении тепла и желтоватого огня, что трещащими потоками жара обдавал лицо Сэма, в руках которого была чашка с горячим шоколадом, приготовленным Донной. Они болтали, – вся их семья, – а Кас чуть позже, полностью расслабившись и даже с трудом удерживая свою голову в прямом положении, рассказал об одном своём спуске на Землю, с улыбкой вспомнив, что с ним был его наставник, выбранный небесами по воле случая. И когда поинтересовались, кто это был, Кас с какой-то гордостью выдохнул: «Габриэль».

Гейб улыбался. Улыбался и Кас, который его не видел. А после серафим сонливо опустил голову на плечо своего человека, – Дина, который переговаривался о чём-то с Мэри. Кастиэлю не требовался сон, но атмосфера надавила на него, и Дин не отпрянул, позволив ангелу устроиться на его плече. Многие хмыкали, глядя на эту сцену, но никто так и не решился пошутить (Сэм тогда достаточно точно и слышно для Габриэля в голове отметил, что между этими двумя то любовь, то ненависть).

И в миг, когда Габриэль снова взглянул на Сэма, нить мыслей оборвалась. Он снова потерялся.

Человек выглядел в этом месте слишком неземным и большим, словно божеством, которое решилось спуститься на Землю в своём добром настрое, с медвежьей нерасторопностью, растрёпанной причёской как спросонья, и с великолепной натурой, которую так и хотелось разместить куда-то на полотно.

- Итак... - чересчур громко в этой тишине, слишком наигранно, но уверенно молвил Сэм. Он оторвал взгляд от окна и обернулся к Габриэлю. Вот как можно описать то, что Сэм назвал чувством, находящимся за гранью понимания человеческой любви и привязанности? Потому что Гейб сейчас его и испытывал, заглядывая в малахитовые глаза. - Я сейчас подхожу, касаюсь твоей оболочки, читаю эти завитушки...

- Это буквы, Сэм. Мои буквы, написанные твоей рукой.

- ...И дальше... Что?

Габриэль неловко провёл рукой по волосам, понимая, что скоро сможет коснуться своего реального тела, принадлежащего только и только ему. 

- Дальше ты отпрыгиваешь и пытаешься не смотреть на яркий свет. Пытаешься закрыть уши. На пару секунд я обрету свой истинный облик, ясно? Предупреждаю, после ты на десяток минут оглохнешь, но слух скоро вернётся. - словно процитировал Габриэль. 

- Понятно. Ничего нового, да? - Сэм хмыкнул, будто боялся, что Габриэль не оценит его сарказм. Но когда увидел ухмылку архангела, то расслабился. - Другим ты навредить не сможешь? Да, я понимаю, что это на пару секунд, но если что-то просто пойдёт не так, - я не говорю, что всё обязательно пойдёт не так, у нас, понятное дело, что всё выйдет, - то ты сможешь...

- Нет, Сэм. - перебил его немного рассеянную болтовню Габриэль. - Я никому не смогу навредить, потому что лучшее, что я умею после фокусов и магии, - так это контролировать свою сущность. Поверь мне.

- Верю. - сразу же сказал Сэм, разводя руки в разные стороны. - Просто с нами, Винчестерами, всегда всё идет не так. 

- В этой вселенной бывали сценарии и похуже.

Сэм весело фыркнул, словно Габриэль только что сказал самую весёлую шутку в мире.

- Хуже, чем те, кто разрушили весь план небес по одному щелчку пальцев? - вопросил Сэм и Габриэль недоуменно отвернулся от своей пока ещё толком не образовавшейся оболочки. - Хуже, чем те, благодаря которым ещё несколько раз наружу выбирался апокалипсис? Хуже, чем...

- Вы хуже Гитлера? Или хуже тех тварей, на которых охотитесь? Или семьи Стайнов, что в прошлом звали себя Франкенштейнами? - заметив изменившееся лицо Сэма, - так как Габриэль только что буквально напомнил ему о семье, из-за которой погибла Чарли Брэдбери из их мира, - Гейб мягко добавил: - Сэм, у нас всё выйдет. Кас на подхвате, твой братец тоже, если что. Так что у нас всё чисто технически пучком!

- Да. Ладно. - согласился Сэм. - Тогда поехали. Не думаю, что стоит томить.

Габриэль взглянул на этого великана, что выпрямился во весь рост только ради того, чтобы выглядеть полностью уверенным в своих намерениях. И впрямь, - божество.

- Поехали, Сэмшайн. 

Сэм шагнул к его весселю, который был подобен тому скуксившемуся в непонятную фигуру ребёнку в утробе матери, только гораздо, гораздо больше. Он опустился перед ним на колени, смотря с такой мягкостью, что все внутренности Габриэля сжались от рвущегося наружу желания прижаться к Сэму и ткнуться носом ему в грудь, заурчать как дикое животное, впервые познавшее ласку.

- Всё будет хорошо. - негромко произнёс охотник и коснулся рукой спрятанного за копной сливающихся перед глазами волос лба.

Его губы, чуть подрагивающие, тонкие, медленно проговорили первое заковыристое слово, которого требовал енохианский. Сэм даже не воспользовался той маленькой бумажкой в его руке, потому что уже заучил каждое слово за эти два дня, когда их вручил ему Габриэль (то есть надиктовывал, а Сэм записал, – и почерк вышел косым, не принадлежащим ему, скорее был относящимся к Габриэлю). Второе слово выросло на губах уже более уверенным ростком.

Сэм говорил, касаясь чужого лба, что явно сейчас не был приятным на ощупь или хотя бы привычно напряжённым, со сведёнными бровями. И Габриэль ощутил, что больше не может двигаться. Словно железные обручи сковали его, запретив ощущать любую конечность, будь то мизинец на руке или большой палец на ноге. Шея онемела, язык прилип к нёбу, зубы прикусили поверхность десен изнутри.

Последние слова из Сэма выскочили привычной ему латиницей.

- G'abriel, q'ui habet alas, in vas tuum retorquere val'ebit! - возопил знакомый Гейбу голос, который уже доносился как сквозь слой одеяла.

И в миг его ноги оторвались от земли, благодать тяжёлой вспышкой резанула глаза Габриэля, – та благодать, что соизволила остаться в его теле и что поэтапно возрастала со временем, которое он сливал с душой Сэма, – и Габриэль почувствовал, как растягиваются в разные стороны его бессознательные, чудные крылья, которые каждый, кто глянул бы на них, признал бы неописуемыми.

Его тело, его истинное тело выпорхнуло изнутри небесного измерения и направилось прямиком к его оболочке. Яркий свет, который выжег глаза бы любому человеку, отразился от стен и врезался во всё окружающее их пространство маленького чердака. Теперь тот выглядел ещё меньше, когда Габриэль сжался и едва протиснулся со своей льющейся благодатью в такое крохотное для него пространство.

И он мельком повернул свою нечеловеческую голову в сторону Сэма. Он ожидал увидеть того зажмурившимся и закрывшим уши руками, свернувшимся калачиком на полу, лишь бы уйти от того ультразвука, недоступного человеческим ушам.

Но Сэм вместо этого стоял на коленях. Его глаза были широко распахнуты, а из губ струилось рваное, шокированное дыхание. Габриэль почувствовал, как один из его собственных хвостов взметнулся и разрезал воздух позади него нетерпеливо, но он проигнорировал это. Он замер, загипнотизированно уставившись на Сэма и возвышаясь над ним. Он не мог поверить, что Сэм сейчас спокойно смотрит на него, стоящий на коленях, словно перед чем-то прекрасным. Он не мог оторвать собственных глаз от зелени внутри радужек Сэма, что так описывали его.

И в следующий миг оцепление спало, когда Габриэль почувствовал, как его сущность рванула в сторону своей оболочки. Она медленно перекатилась по полу сиянием и влилась в тело, старое тело Габриэля, сливаясь с его биением сердца, руками, ногами, шеей и держащейся на ней головой. И как только он ощутил, как на его шее вздрогнула голубая венка, то понял, что у них всё вышло.

***

Габриэль закашлялся. Первым, что он почувствовал, так это было то, как в нос ему ударил стократный аромат витающей вокруг пыли. Раньше, находясь в небесном измерении, он плохо разбирал запахи. После ему в глаза ударил свет подвешенной под потолком лампы, чьи очертания зарябили перед ним. А спустя секунду ощутил на своих плечах тёплую хватку чужих рук, что потянули его на себя и, накрыв, оказывается, оголённые плечи чем-то тёплым, прижали к себе.

Ноздри раздвинулись, в этот раз вбирая в лёгкие лёгкий солоноватый аромат, напоминающий море, и мужской дезодорант. Габриэль зажмурился и толкнулся в сторону тепла, прекрасно зная, что сейчас его прижимает к себе Сэм, – такой знакомый, такой приятный и великолепный Сэм Винчестер, главной целью которого в своей жизни было спасти как можно больше... всех.

Он чувствовал чужое биение сердца, чувствовал тепло и хрупкое спокойствие. Словно снова оказался в своём доме и сидел перед окном, наблюдая за закатом.

Он сквозь пелену, заложившую уши, услышал голос Сэма, что-то говорящий, неразборчиво лепечущий, что у них всё вышло, вышло, Габриэль, слышишь? У нас всё вышло, ты теперь передо мной, такой живой и тёплый, я могу прикасаться к тебе, понимать, что ты всегда рядом, осознавать твоё присутствие, Гейб, – это прекрасно, ты знал? Знал, конечно, знал...

Слова Сэма смешивались с его собственными мыслями, и Габриэль поднял руки, оборачивая ими тело Сэма, снова выросшего перед ним. Снова возвышающегося над ним. Руки крепко ухватились за тёплый свитер, подаренный Джоди, на спине, а голова оторвалась от родной груди. Плед, который прикрывал всё ещё немного подрагивающее от холода тело, – его тело, у него снова было тело, и теперь ему не хотелось умереть, у него было своё тело и он был счастлив, принят своей родственной душой, он был счастлив счастлив счастлив счастлив! – неряшливо скатился вниз, удерживаемый только животом Сэма. Штаны сдавливали ноги, ремень крепился на поясе. Оголённой была только поясница, плечи и спина.

А Габриэль смотрел на Сэма со счастливой улыбкой. У них и впрямь всё вышло. Он смотрел, как губы Сэма шевелятся. Смотрел, как они говорят что-то ещё, что-то слишком многое и большое, что сейчас Габриэль просто не в состоянии разобрать, чувствуя, как блестят собственные и чужие глаза.

И Сэм словно всё понял. Его губы перестали шевелиться, лицо расслабилось, но хватка рук на плечах только усилилась. Они оба стояли на коленях, наслаждаясь видом друг друга. Всё было слишком правильно.

Они вряд-ли знали, кто первым сделал рывок вперёд, – Сэм или Габриэль. Да и какая была-то разница, когда они вдвоём ощутили привкус губ на своих собственных? Возможно, пальцы Сэма запутались в волосах Габриэля, а, возможно, это Габриэль зарылся руками в волосы, – Гейб уже не знал.

Так было прекрасно, прекрасно почувствовать пропитанный реальностью поцелуй, ощущения от которого не перекрывает небесное измерение, – это было прекрасно, прекрасно, прекрасно-прекрасно! Прекрасно чувствовать себя живым! Прекрасно прижиматься к тёплому телу! Прекрасно ощущать свою нужность! Прекрасно!

Архангела почувствовал, как язык человека врывается в его рот и скользит по знакомому языку, как они начинают сплетаться в одно целое, словно борясь за право первенства. За право равенства. И оба понимали, что уже давно как равны.

Сбитое дыхание рвалось с их носов и ртов, но Габриэлю не хотелось отстраняться в особенности сейчас, в такой прекрасный момент, когда его собственное божество пало на колени перед ним и отдало частичку себя самого ему. И Сэм отстранился первым, прижимаясь к Габриэлю, – затылок к затылку. Дыхание рвалось со ртов, растерянное и жадно поглощающееся ртами, – и пускай Габриэль не нуждался в нём, он понимал, что чувствовать его было прекрасно.

Их тела прикасались друг к другу, а одеяло ненужным было отброшено на пол. Жар растелился по всей коже Габриэля и холод ушёл. Тусклый свет лампы светил из-за спины Сэма, словно рисуя его собственные крылья и миражный нимб золотистого окраса.

Губы Сэма нашли лоб Габриэля и оставили там поцелуй, словно обещая, что всё, чего они когда-либо желали, будет их. И Габриэль верил. Верил, верил и ещё раз верил, потому что это был его человек, его божество, его родственная душа, которая была для него всем и которая в своих очередных словах пустила толпу мурашек от тёплого воздуха изо рта, очертившего лоб Гейба.

- Ты и я, Гейб. Сколько угодно.