Разбей свой нимб

4

Когда ко мне начали запускать посетителей, вернее, когда я начал помнить их присутствие и контролировать себя, меня удивили их одинаковые лица. У всех одинаково озабоченные взгляды, у всех одинаково красные глаза, у всех одинаковые банальные слова утешения, и у всех одни и те же фразочки, что, несмотря ни на что, они меня всегда будут поддерживать. То есть они меня уже воспринимали как инвалида, как обузу, как кого-то, кто ушёл в крайности, из которой есть только одна дорога – вниз. Меня это взволновало, наверное, я неадекватно себя воспринимаю, и я действительно теперь был психом с множеством отклонений – тысячи мёртвых клеток в мозгу будут решать за меня, как мне жить! Это очень частая проблема – человек не осознаёт своего психического заболевания, и от этого его состояние не подлежит исцелению. Этого мне хотелось меньше всего. Но после разговоров с врачами, я начал уже различать, кто меня жалел, умалчивая информацию или искажая факты, а кто говорил в лоб. Да, у врачей есть опасения, что у меня есть отклонения, только те пока ещё себя не проявили, но на данный момент они скорее склонялись к тому, что моя мозговая деятельность была более или менее стабильной. А насчёт психики, тут был только один вариант – человек, который лишает себя жизни, по умолчанию имеет проблемы с психикой. Я понимал, мне не избежать длительных сеансов с психиатрами. И это я ещё был в России, где не так строго ставят на учёт неудавшихся самоубийц. Но всё равно пощады я не ждал, осознавая с горечью, что так легко не отделаюсь после выписки.

Хотя перелопатив разнообразную информацию на тему самоубийств (в том числе медицинскую), я понял, что лишь относительно небольшой процент самоубийств совершают лица, страдающие психическими отклонениями. Суицид – осознанный шаг, и нередко совершается в полностью трезвом и адекватном состоянии. И я попадал под этот случай. Правда, без сформулированных чётких причин, я не мог до конца разобраться, как мне дальше жить с этим психологическим грузом.

Когда я начал отчётливо различать эмоции своих визитёров – родителей, коллег, друзей, девушки, знакомых, я снова объединил их в один общий модуль поведения. Все они передо мной чувствовали вину, и я понять не мог, почему? Родители корили себя, что так мало мне дали, и я вырос несчастным. Девушка устраивала истерики, что занималась лишь собой, не замечая, как мне на самом деле плохо. Близкие друзья извинялись прямым текстом, что игнорировали все мои тревожные звоночки, потому что боялись ответственности, хотя могли не допустить этой трагедии. Коллеги вежливо оставляли пакеты с апельсинами и шоколадками, и на лицах их была такая провинность, что мне казалось, что они так и ждут, чтобы я их наказал. Начальство просило скорее возвращаться назад в наш дружный коллектив (тот ещё серпентарий), позволив работать удалённо, пока я восстанавливаюсь. Да, этим шансом я с удовольствием воспользуюсь! Даже знакомые, чьи имена я не всегда мог вспомнить, приходили с теми же самыми повинными лицами, мол, не уберегли тебя, прости нас, слабых и грешных. И заваливали тонной цветов (которые теоретически нельзя было оставлять в больнице из-за риска аллергии у пациентов) и сладостей, которые обычно доставалась медсёстрам, так как первое время я мог потреблять исключительно жидкую пищу. Каждый из них хотел взять вину на себя за то, что я покончил с собой. Чёрт, что за мир это был, откуда взялась эта жертвенность, это чувство вины, это желание наказать себя? Почему в окружении, когда кто-то добровольно уходит из жизни, все вдруг начинают себя корить, что это именно из-за них случилась трагедия? Это был такой бред, что я даже сначала не мог поверить в это массовое желание быть виноватым в том, что я сделал, хотя ни один из этих людей и близко не стоял рядом с моим желанием покинуть этот мир. Только доказывать им это было бессмысленно, они хотели страдать вместе со мной. И мне даже казалось, что некоторые из них страдают куда больше меня.

По правде говоря, я бы не сказал, что я страдал даже в этот период. Конечно, физические боли, дискомфорт и беспомощность били по самооценке и продуктивности, вызывая кое-какие сожаления и воспоминания из прошлого. Но также они мне дали время для размышлений, когда ничто мне не мешало анализировать свой поступок. Потому что я уже тогда принял решение не шутить с судьбой, раз какая-то Дунечка решила спасти меня, кто я такой, чтобы оспаривать сие судьбоносное решение? Надо же, если сейчас философски размышлять на эту тему, именно Дуня стала для меня божественным светом, что спас меня от тьмы. Да уж, даже для чёрного юмора слишком нелепо. Но я ничего не мог изменить, это уже произошло, и мне теперь придётся жить с мыслями о своей спасительнице, решая, как воспользоваться своей новой жизнью. Не то чтобы желание жить стало сильным, но оно было, и это было хорошо.

Но были во всём этом свои странности, я до сих пор не догонял, каким образом меня удалось спасти без видимого вреда здоровью. Я выбрал в качестве смерти странгуляционную механическую асфиксию, сдавив свою шею петлёй, которая спровоцировала удушение. Смерть должна была наступить через 4-5 минут от кислородного голодания дыхательных путей, при этом сердечная и мозговая деятельность с парализованным дыханием могла ещё какое-то время функционировать. Сонная артерия, значит, не была пережата до такой степени, чтобы вызвать смерть. Из переломов я получил два шейных позвонка, которые со временем благополучно зажили, лишь изредка вызывая ощущение паралича и болевые спазмы при резких поворотах. Возможно, мой ремень был недостаточно длинным, чтобы вызвать в течение пяти минут неминуемую смерть, предполагали врачи, но даже у них не было точных ответов, почему я выжил. Да и мой мозг голодал слишком долго, но это был не единичный случай, порой подобные чудеса случались, и наука даже их объясняла. Я также не попал с симптомом острого расстройства центральной нервной системы, и кровообращение в организме восстановили очень быстро. Скорее всего, я висел в петле пять минут. Вряд ли меньше, иначе бы все жизненно важные функции всё ещё работали. Потом стоит учесть время, пока меня передавали медикам и их реанимационные работы. Всё вместе это заняло двенадцать минут, что угодно могло произойти за это время в моём организме, но в итоге ничего не произошло. Во всяком случае, ничего такого, что изменило его привычные функции. Сплошные странности.

Я провёл в больнице две недели. Первые дни я совсем не помню, потом ещё шло несколько промежуточных, когда хотелось поскорее получить крепкие колёса, дабы забыться многочасовым сном. А потом я медленно переваривал случившееся – размышлял над своим провалом, искал ответы на вопросы, на которые никогда не было верных ответов, и интегрировался в свою новую жизнь. Я понимал, что я стал другим, и если даже жизнь будет течь в том же направлении что и раньше, и меня будут окружать все те же люди и обязанности, я уже изменился, моё восприятие теперь иное, и всё привычное будет казаться непривычным. И валяясь в своей потной больничной постели, я понял, что воспринимаю всё острее, ярче, чётче, и это никак не было связано с тем, что моё зрение и слух пришли в норму после временного помутнения, а потому что всё уже не казалось таким пустым, таким бесполезным, таким предсказуемым. Жизнь была куда многослойнее, чем я думал, каждая вещь хранила свои тайны, каждый человек имел в себе божественный потенциал. И эти откровения раскрыли мне глаза, и тогда я понял, вот теперь я хочу жить, вот теперь мой интерес исследовать этот мир не поверхностный!

Но и этот яркий энтузиазм длился недолго, больничная рутина и перспективы стать частым посетителем подобных мест поубавили мой интерес к жизни. Но куда-то испарилось моё тотальное безразличие, взамен предложив испытывать реальные эмоции. Я попал в статистику тех, кто после неудавшейся попытки самоубийства начал ценить жизнь, посчитав своё спасение божественным вмешательством. Не совсем всё так пафосно, конечно, но решение я своё принял – жить, нельзя умирать, где я осознанно поставил запятую после слова «жить». И хотя первое время я думал о повторной попытке (что по статистике бы меня перенесло во вторую группу тех, кто после первой неудачи будет повторять их, пока не добьётся цели), все аргументы были против этого решения. Если бы я ощущал подобные эмоции и размышлял так глубоко в день самоубийства, я бы остановил процесс. К сожалению, некоторые вещи проясняются лишь тогда, когда ты переходишь некую грань, и назад ты уже возвращаешься с грузом ответственности, мешком ошибок, но и с надеждой всё исправить. Да, раз уж я выбрал жить, стоило делать это по-настоящему, а не влечь жалкое существование. Я понимал, что смотрю теперь на жизнь каким-то очищенным взглядом, но я тогда понятия не имел, какие глобальные перемены меня ожидают.