Глава 13
— Так что означает это твое «эМ»? — спросила Джулия, взяв Таню под руку и потянув к себе: она едва не свалилась в канаву, пролегающую вдоль замерзшей Невы.
— Благодарю, — кивнула Таня, но руку не отдала: положила свою ладонь сверху, сжала легонько сквозь теплую зимнюю перчатку. — Что означает «эМ»? Это ты мне скажи.
— эМ означает «милосердная»? — предложила Джулия, замедляя шаг. — Или, может быть, «мечтательная»?
Таня остановилась и повернулась к ней лицом, заглядывая в глаза и улыбаясь загадочной, до безумия загадочной улыбкой.
— Я буду для тебя такой, если ты этого хочешь.
Джулия больше не знала, чего хотела. Она знала одно: весь тщательно выстроенный план, вся схема, на которую она потратила несколько драгоценных дней в две тысячи четырнадцатом, дала сбой и перестала работать.
Она возвращалась в девятьсот четвертый, вооруженная свежими знаниями, почерпнутыми из дневников Николая и эМ. Она расписала поминутно, где и когда сможет переговорить с каждым из них, не вызвав серьезных изменений в будущем. Она даже составила схему разговора, отдельно выписав темы, которых ни в коем случае нельзя касаться.
Но она оказалась не готова к тому, что произошло в первые несколько часов после ее возвращения.
Стоило ей добраться от Адама до дома («Прощу прощения, мадемуазель, Невский засыпало снегом и придется дать небольшой круг»), как Агата выскочила на порог, одетая лишь в платье, и принялась делать лицом непонятные знаки.
— В чем дело? — недовольно спросила Джулия, приблизившись.
— Во мне.
Агата всплеснула руками и убежала, видимо, опасаясь хозяйского гнева. А Джулия застыла, приоткрыв рот: на пороге, чуть в отдалении, слегка скрытая тенью, стояла Таня.
Обольстительно улыбающаяся, поблескивающая глазами и абсолютно голая, если не считать накинутой на плечи накидки из чернобурки, Таня.
— Зайдешь? — спросила она, изобразив пальцами приглашающий жест. Джулия не ответила: она отчаянно пыталась пошевелиться и не могла. — Кажется, я напугала твою прислугу. Надеюсь, ты простишь меня за это?
Простить тебя?
Наверное, в глазах Джулии разом промелькнуло все то, чего она бы с удовольствием потребовала за прощение, — слишком уж радостно и горделиво блеснули Танины глаза, слишком грудным и острым был раздавшийся смех.
— Если ты и дальше будешь молчать, я умру от холода, — сказала она, поводя плечами и поднимая ладони к груди. — Посмотри, что ты натворила!
Джулия даже не подозревала, что умеет так злиться. Ей потребовалась всего секунда на то, чтобы немыслимым скачком оказаться рядом с Таней, еще секунда — на то, чтобы схватить ее за волосы, и еще три — чтобы рывками затолкать ее в спальню и оглушительно захлопнуть дверь.
— Ты охренела? — спросила она сквозь зубы, нависая над упавшей на кровать и немедленно принявшей соблазнительную позу Таней. — Ты что творишь?
— Охренела? — протянула Таня в ответ, изгибаясь так, чтобы Джулия смогла рассмотреть и грудь, и тонкую талию, и сильные бедра. — Что это за слово такое? Это по-французски?
— По-эстонски! — рявкнула Джулия, обеими руками дергая покрывало и вырывая его из-под Тани, заставив ее тем самым перекатиться на кровати. — Отвечай, какого дьявола ты делаешь здесь в таком виде?
Покрывало накрыло Таню с головой, но она выбралась из-под него и села, подтянув тяжелую ткань к подбородку и поглядывая с грацией нашкодившего ребенка.
— Плохая девчонка нарушила правила этикета, да? Что ж, я не стану возражать против справедливого наказания.
И снова в глазах Джулии мелькнули картинки этого самого наказания. Очень яркие картинки, очень сочные.
Она отошла к окну, присела на краешек кресла и достала портсигар.
— Неужели ты действительно способна курить в такую минуту? — спросила Таня, повернувшись к ней и опустив покрывало до пояса. Джулия отвела глаза. — Неужели?
— Я вызову жандармов, — горький дым вошел в легкие и немного разбавил бьющее изнутри возбуждение. — Если ты немедленно отсюда не уйдешь.
Таня засмеялась.
— Представляю, какой выйдет конфуз. Великая русская балерина найдена голой в постели мадемуазель Юлии Друцкой. Или, если точнее, княжны Друцкой, верно? Доблестные жандармы сопроводили приму к экипажу.
Она была права, и это злило еще больше. Что ей нужно? Зачем явилась? Не затем же, чтобы очаровать, верно? Так не очаровывают. Так вызывают гнев.
— Хорошо, — сказала Джулия, признавая свое поражение и стараясь не смотреть туда, где больше не было никакого покрывала. — Что тебе нужно?
Она отвернулась к окну и принялась смотреть на бьющие в стекло хлопья снега: большие, воздушные, они скрывали вид из окна и делали полумрак в комнате еще более мрачным и загадочным.
— Мне нужна твоя помощь.
Танин голос больше не был насмешливым и томным. Теперь он звучал просяще и ласково.
— В чем тебе нужна моя помощь? — спросила Джулия не оборачиваясь.
— В том, чтобы убедить Николая изменить курс развития России. А если это не сработает — тогда в организации дворцового переворота.
Джулия подавилась дымом и закашлялась, судорожно пытаясь сделать вдох.
Что за черт? Какая-то новая идиотская игра? Дворцовый переворот? Да она, должно быть, шутит!
Стоило ей откашляться, как Таня немедленно оказалась рядом и, более того, забралась к ней на колени. Ее обнаженные бедра обвили Джулию поверх парчового платья, а грудь прижалась к груди.
— Николай ведет Россию к краху, — горячий шепот обжег ухо. Джулия едва понимала, что ей говорят: настолько тесно Таня прижалась к ней, настолько знакомо пахло и ощущалось ее тело. — Война с японцами близится к закономерному финалу, недовольство среди народа растет, империя в упадке. А Ники во всем слушается своей германской Аликс. Не за горами большие беды, и я хочу предотвратить их.
Голова шла кругом. Вот, значит, чего она хочет? Да?
— Почему я? — прохрипела Джулия, пытаясь сбросить Таню со своих колен. — Ты видела меня лишь дважды, я случайный человек в твоей жизни. Почему я?
Она засмеялась, случайно (а случайно ли?) коснувшись губами мочки уха Джулии.
— Милая, ты не случайный человек, — горячо зашептала. — Ты — одна из Друцких, влияние которых при дворе мало кто видел, но много кто успел почувствовать на себе. Не тешь себя иллюзиями: я все о тебе знаю. Знаю, что ты обучалась в лучших школах Европы, что твой ум остр, а память тверда. К тебе сватаются самые богатые и знатные люди Петербурга, но ты до сих пор не замужем. Ты знаешь, что стоишь больше, а теперь и я это знаю.
— Допустим. С чего ты решила, что я стану тебе помогать?
Таня снова засмеялась, еще крепче прижавшись к Джулии.
— Я читала твой трактат «О судьбе Российской Империи». Ты знаешь, что Ники ведет нас к краху. Вот почему ты должна мне помочь.
Она чуть подвинулась, и Джулия вдруг перестала ощущать ее вес на себе. Ушла тяжелая одурь сводящей с ума обнаженной кожи, ушел умопомрачительный запах гортензий, остался только легкий шум стучащего в окно снега.
Джулия повернулась. Таня стояла перед ней, нисколько не стесняясь собственного обнаженного тела, и смотрела исподлобья:
— Если бы ты знала, что мир погибнет, неужели не вмешалась бы? Неужели не захотела бы изменить это?
— Возможно. Но как ты можешь быть уверена в том, что твои действия приведут в итоге к лучшему результату? Неужели ты не боишься сделать еще хуже?
— Боюсь, — призналась Таня, и легкая улыбка тронула ее губы. — Но собираюсь попробовать.
Это тогда все и решило. Джулия поняла, что она не отступится: с ней ли, без нее ли, — она все равно будет делать то, что задумала. И у нее, у Джулии, не осталось выбора.
И вот теперь, спустя несколько дней, они шли вдвоем вдоль набережной, втягивая в себя свежий морозный воздух и поглядывая на детишек, катающихся на коньках по замерзшей глади Невы.
— Что ты собираешься делать? — спросила Джулия, ежась от проникающего под шубу холода. — И в чем будет заключаться моя роль?
Она чувствовала сквозь плотную ткань перчаток, как Таня пальцами поглаживает ладонь, лежащую на сгибе ее локтя. И даже через такую плотную преграду ее кожа покрывалась мурашками.
— Гапон готовит воззвание к царю от имени рабочих. Но Ники не станет их слушать. Мы должны заставить его переменить решение.
Джулия усмехнулась.
— Гапон?
— Да, — Танин голос звучал серьезно, но тон его все равно переливался, похожий на звон колокольчика. — Он поп, представляешь? Поп-революционер, разве не забавно?
По мнению Джулии, ничего забавного в этом не было. Она помнила, чем все кончилось в настоящем девятьсот пятом: Гапон повел пятьдесят тысяч рабочих к Зимнему Дворцу, и по ним открыли стрельбу. С этого и началось восстание, закончившееся в итоге падением Романовых. И это теперь нужно было повторить вновь.
— Почему ты считаешь, что Николай не станет слушать рабочих?
Таня издала странный звук, что-то среднее между «потому что идиот» и «потому что знаю».
— Они станут требовать восьмичасовой рабочий день. Промышленники напели Ники, что удовлетворение этого требования приведет к падению российской промышленности. К примеру, Путиловский завод не сможет выполнить заказ Манчжурии, и…
— Подожди, — Джулия остановилась и, вытащив руку из-под Таниного локтя, положила ее ей на плечо. — Откуда ты-то все это знаешь?
Таня придвинулась к ней, тесно прижалась, обжигая подбородок паром морозного дыхания.
— Мне было дано пророчество, — сказала она тихо, без обычного ерничества. — Явилась ко мне женщина-старица и сказала так: «Убрав четверых, получат десятки тысяч. Человек божий поведет их на смерть, и примут они смерть с улыбкой. Разразится гроза, и кровь зальет Петербург как водица. Царь-батюшка сгинет в огне, Россия-матушка захлебнется кровью».
«Прекрасно, — мысленно оценила Джулия. — Лучше бы старая кошелка так же конкретно предсказывала в настоящей реальности. Многих проблем можно было бы избежать».
А вслух спросила:
— Почему ты не расскажешь об этом Николаю? Если я верно понимаю, у вас до сих пор прекрасные отношения и ты можешь убедить его в чем угодно.
Танино лицо покрылось тенью, помрачнело.
«Вот это да. Все же не все ладно в Датском королевстве?»
— Ники меня не послушает, — неохотно сказала Таня. — К сожалению, сейчас он куда больше прислушивается к Аликс, чем ко мне.
— И ты полагаешь, что он послушает меня? — удивилась Джулия. — С чего бы вдруг?
Она лихорадочно соображала. Из дневника Николая ясно, что последняя встреча с Распутиным и М. состоялась седьмого января девятьсот пятого. Видимо, это и была та судьбоносная встреча, после которой Николай изменил решение и спешно выехал в Петербург, чтобы принять воззвание рабочих. Но почему Таня молчит о Распутине? Неужели он не сыграл никакой роли?
Нет, невозможно. Из дневника следует, что они именно вдвоем переубедили Николая, уговорили его удовлетворить требования рабочих и тем самым изменили историю.
— Ты не поняла, — сказала Таня, прижавшись к Джулии грудью и заглядывая ей в глаза. — Мне не нужно, чтобы ты его убедила. Мне нужно, чтобы ты заставила его снова мне верить.
Джулия отшатнулась.
— Заставила верить? Каким образом? — прищурилась она.
Таня подняла брови:
— А ты не понимаешь?
И, сделав шаг вперед, обвила шею Джулии руками и прижалась губами к губам.
Нужно было отстраниться. Нужно было вырваться из цепких объятий, и дать пощечину, и покраснеть, и много чего еще должна была сделать Джулия в этой двусмысленной ситуации.
И — не смогла.
Вкус этих губ, запах этого дыхания, касания носа, пальцы, замком сцепившиеся за шеей, — все это было так упоительно знакомо, так восхитительно сладко и чувственно. Словно время остановилось, да его и не было в этот момент, никакого времени.
Как будто они — вечные они! — вдруг снова оказались вместе.
Джулия не знала, с кем целовалась сейчас. Кто жарко терзал ее губы, кто прижимался к ней сильнее и сильнее. Периандр ли — великий правитель, Александр — не менее великий исследователь, Евдокия — простая деревенская баба, или — возможно же, правда? — Татьяна Ларина, светлая ведьма из далекого теперь две тысячи четырнадцатого, ведьма, готовая отдать во имя любви все, что имела, ведьма, ради которой не жаль было пожертвовать целой жизнью.
Дьявол, как же она скучала по ней. Именно сейчас, сливаясь губами с эМ, Джулия так остро ощутила эту нехватку, это сосущее чувство в груди, будто говорящее: да, эта женщина похожа на нее. Да, наверное, это она и есть, но все же в ней чего-то не хватает, верно? Чего-то, возможно, самого главного.
— Ты как будто не со мной сейчас, — шепнула Таня, на мгновение разорвав поцелуй и открыв глаза. — О ком ты грезишь?
— О тебе, — ответила Джулия, на этот раз сама целуя ее и зная, что слова эти — правда, но, одновременно с тем, они же — самая ужасная, самая изощренная в мире ложь.
Она вжималась губами в холодные, узкие губы и думала о других губах — жарких, влажных, неопытных. Думала о прикосновениях пальцев к щеке и волосам, думала о том, самом первом разе, когда Таня нависала над ней в салоне автомобиля, и глаза ее были темнее темного, а со лба падали на лицо Джулии мелкие и соленые капли пота.
— Идеально, — сказала Таня, отстранившись, но продолжая обнимать ее за шею. — Ты идеально целуешься.
— Знаю. Но я все равно не понимаю — каким образом я должна заставить Николая снова тебе поверить?
На Танином лице отразилось разочарование. Она явно ждала каких-то других слов, но Джулия сказала ровно то, что хотела сказать.
— Ты поедешь вместе со мной и заставишь его ревновать. Только и всего.
Прекрасно. Просто прекрасно.
— И благодаря ревности Николай снова станет тебе верить? — Джулия выпуталась из кольца Таниных рук и отступила назад. — Что за глупость?
Таня торжествующе улыбнулась.
— Поверь, в этом есть смысл. Я знаю Ники куда лучше, чем ты, и я уверена, что это сработает.
Джулия пожала плечами. Думаешь, что знаешь его лучше, чем я? Что ж, милая, тебя ждет несколько сюрпризов.
***
— Интересно, сколько времени понадобится твоему мужу на то, чтобы догадаться, где ты?
— Надеюсь, что немало.
Они лежали рядом на разложенном диване: Таня у стены, подложив под загипсованную ногу подушку, а Наташа — с краю, с дымящейся сигаретой между пальцами.
Когда Таня приехала к ней с двумя сумками и заплаканным лицом, на котором все еще были заметны следы избиения, Наташа не сказала ни слова. Расстелила постель, помогла Тане улечься и всю ночь просидела рядом, гладя по волосам и помогая пережить приступы рыданий.
К утру Таня успокоилась, и усталая Наташа прилегла рядом с ней.
— Если хочешь, чтобы я ушла, — скажи, — попросила Таня, провожая взглядом улетающий к потолку дым Наташиной сигареты. — Я понимаю, что укрывательство беглой жены — подсудное дело.
Наташа зевнула, и Таня поняла, каким будет ответ.
— Обожаю подсудные дела. Они гораздо интереснее, чем дела обычные. Но… — она сделала еще одну затяжку. — Я все же хотела бы знать — что произошло?
Таня не знала, что ответить. Она сама не понимала, что такого произошло, из-за чего она больше не могла находиться в том доме ни минуты, ни часа. Побои? Какая глупость: Юлий наказывал ее и раньше, и сильнее. Нет. Что-то еще… Было что-то еще…
— Ты когда-нибудь гуляла ночью по Петрограду? — спросила Таня. Наташа села на диване и удивленно посмотрела на нее сверху вниз. — Я бы хотела, очень. Просто идти по темной улице к Неве и ни о чем не думать.
Наташа долго молчала, после чего нагнулась и затушила сигарету прямо о деревянный пол. Выпрямилась, одернула на животе топорщащуюся черную майку без рукавов, и рубанула:
— Тань, а ведь ты, похоже, влюбилась.
Таня вспыхнула и дернулась, но из-за боли в ноге тут же упала обратно на диван.
Влюбилась? Что за чушь? В кого?
— Ты прекрасно знаешь, в кого, — усмехнулась Наташа, внимательно разглядывая ее лицо. — В эту странную женщину из Москвы.
Таня почувствовала, что щеки ее начинают гореть огнем.
— Что ты такое говоришь, Наташ? Это же аморально и жутко! Как ты можешь?
Наташа демонстративно зевнула и закурила новую сигарету, стараясь выдыхать дым в сторону от Тани. Потом встала, подошла к захламленному столу и, порывшись в нем, достала какую-то книгу и перелистнула.
— Слушай, — велела, отыскав нужное место. — «Те, кто соединяют любовь и порок, не имеют представления ни о том, ни о другом. Истинная любовь безразлична к расе, возрасту и полу, и попытки заключить ее в оковы нравственных ограничений обречены на провал».
— Что это? — спросила Таня, не дав Наташе продолжить. — Что за книга?
— Неважно. Слушай дальше: «Истинный порок — это отказываться от божественного благословения, именуемого в нашем мире любовью. Только лишь это порочно, и только лишь это — безнравственно».
Господи, да о чем она вообще? Какая любовь? Да, Тане понравилась Джулия, понравилась ее сила, и свобода, и — что греха таить — красота. Но называть это влюбленностью — глупо и отвратительно!
— Ну, не знаю, — протянула Наташа, когда Таня озвучила ей эти свои аргументы. — По мне, так ты ведешь себя как влюбленная девчонка. Сколько раз за эту ночь ты упомянула ее имя? Раз десять, не меньше. И когда ты вспоминаешь о ней, твое лицо... меняется.
— Нет, — Таня отвернулась. Ей почему-то не хотелось, чтобы Наташа и дальше видела ее лицо. — Ты говоришь ерунду.
— Потому что ты на самом деле не влюблена или потому что тебе, как и мне, с детства внушили, что это отвратительно и аморально? Только не отвечай сразу. Подумай об этом, пока я приготовлю нам чай.
Таня услышала, как стукнула глухим звуком упавшая книжка, как скрипнули полы под тяжелыми Наташиными шагами, как щелкнула кнопка электрического чайника.
Влюбленность в женщину? Господи, это то же самое, что влюбиться в Луну: бессмысленно, порочно и глупо. У этой болезни даже есть название — какое-то длинное, трудно запоминаемое. Это же лечат! Лечат в специальных трудовых лагерях, возвращая в ряды советских граждан. Как может Наташа предполагать такое о ней? Как?
— Тань, — услышала она насмешливое. — Прежде чем дойдешь в своих выводах до идеи «Наташа специально меня провоцирует, чтобы сдать органам», — учти, что я совершенно нормально отношусь к любым видам любви. Мальчик с девочкой, мальчик с мальчиком, девочка с девочкой — по мне, так в этом нет никакой разницы.
Таня ойкнула и закрыла глаза руками. И что делать? Бежать? Хватать вещи и ковылять обратно к Юлику? Или куда-нибудь в гостиницу, рискуя при этом быть обнаруженной милицией, в которую муж, конечно, уже позвонил?
— Странное дело, — диван скрипнул, придавливаясь под Наташиным весом. — Ты спокойно приняла, что я курю, пью и ругаюсь матом. Но то, что я легко говорю о любви между людьми одного пола, напугало тебя до безумия. Почему?
И правда: почему? За нарушение алкогольного режима наказывали гораздо строже, нежели за однополые отношения: считалось, что первое — разнузданность, а второе — все же болезнь, которую нужно лечить. Выходит, дело не в наказании? А в чем же тогда?
— Как ты можешь говорить, что нет разницы? — спросила Таня, открывая глаза и глядя на необычно серьезную Наташу. — Мужчина и женщина — это естественно, это свадьба, это рождение детей, — она сказала это и помрачнела. — А две женщины... Это даже технически невозможно!
— Да? — серьезность будто ветром сдуло с Наташиного лица. Она засмеялась. — Правда, Тань? То есть все дело в том, чтобы у одного из партнеров обязательно был...
Она не договорила, но Таня все равно покраснела.
— Тогда выходит, что двое мужчин — это прекраснее даже, чем мужчина и женщина, верно? — не отставала Наташа. — Ведь у них «главное» есть у каждого.
— Ты говоришь ужасные вещи, — Таня против воли улыбнулась. — Просто отвратительные.
— Отвратительно здесь только то, что в великой стране диктуют, кого любить и как, — Наташа мечтательно улыбнулась. — Если мы правы и это — ненастоящая реальность, надеюсь, что в настоящей все иначе.
— Как «иначе»?
— Не знаю. Возможно, там никому нет дела до того, кого ты любишь. Возможно, там мужчина может жениться на мужчине, а женщина — на женщине. Разве это не прекрасно, Тань?
Что ж, по мнению Тани, ничего прекрасного в этом не было. Она вспомнила их с Юлием свадьбу: хорошую, красивую свадьбу. Разве можно представить на месте мужа женщину?
«А если представить не абстрактную женщину, а очень конкретную? Ту самую — с белоснежной кожей и огромными зелеными глазами?»
— Кстати, насчет другой реальности, — это было совсем не кстати, но Таня больше не хотела продолжать пугающий разговор. — Я все же собираюсь еще раз встретиться с Лилит и хочу, чтобы ты пошла со мной.
— Что ты хочешь у нее спросить? — Наташа снова встала с дивана, подошла к свистящему вовсю чайнику и разлила воду по кружкам.
— Хочу, чтобы она побольше рассказала о той, другой реальности, — Таня поднялась на диване повыше, облокотилась спиной о подушку и приняла из Наташиных рук одну из кружек. Запах у чая был просто восхитительный: похоже, она сама не понимала до сих пор, как сильно хочет пить. — И еще хочу спросить про Духа, о котором она говорила.
— Спросить что? — усмехнулась Наташа, усаживаясь рядом. — Мне казалось, ты уверена, что Джулия и есть тот самый Дух.
— Да, но меня волнует другое. Эти ее слова о том, что Дух захочет остаться здесь, в нашем мире. Я просто не понимаю...
Она сделала глоток чая и замолчала, перекатывая на языке вкус заварки. Вчерашней ночью, когда она на несколько минут сумела заснуть, ей приснилось нечто странное — нечто, отличающееся от предыдущих снов.
— Мне снилось, что у меня есть дом, — сказала она вслух. — Мой собственный дом, где-то в Петроградской области. Он был маленький, деревянный, и...
Господи, во сне это было так реально: Таня слышала потрескивание поленьев в печи, ощущала запах ветра, бьющегося в окно. И даже шерсть пса под ее руками была такой... настоящей.
А еще (Таня вздрогнула, вспомнив об этом) рядом с ней был кто-то. Кто-то с длинными белыми волосами, одетый в брюки из плотной синей мешковины и в свитер с большим горлом. Кто-то, от кого упоительно пахло яблоками и медом. Кто-то?!
— Думаешь, другая реальность таким образом лезет в твою голову? — спросила Наташа.
— Возможно. И я хочу узнать, так ли это, и...
И она вдруг вспомнила еще кое-что из этого короткого сна. Вспомнила поцелуй: господи, что это был за поцелуй! Пухлые нежные губы так осторожно ласкали ее собственные, и язык пробирался между ними, заставляя ноги подгибаться от ударов тока, проходящего по телу. И руки, вцепившиеся в ткань рубашки на ее спине, и бедра, прижатые друг к другу, и грудь — пышная, упругая грудь под свитером, и... Грудь?!
— Ой, мамочки, — вырвалось у Тани. — Ой-ей-ей...
— Что? — спросила Наташа быстро. — Что ты вспомнила?
— Я... — она в несколько глотков допила чай и, опираясь руками, попыталась встать. Нога немедленно откликнулась болью. — Наташ, напиши Лилит. Попроси ее о встрече, ладно? Только где-нибудь не слишком далеко, потому что...
Наташа хмыкнула понимающе: далеко Таня просто не дойдет. Это ясно.
— Я могу позвать ее сюда, если хочешь, — предложила она. — В конце концов, мы уже поняли, что стучать в ОО она не собирается, так?
— Да, — согласилась Таня. — И... Пусть она приедет поскорее, ладно?
Но прежде, чем Лилит успела доехать до них, в Наташину квартиру явился Юлий.