Глава 11
Все ошеломленно молчали, пока неверующий Сашка не щелкнул пальцами, прося у Джулии еще одну сигарету.
— Что значит «прямо здесь»? — Джулия и Мэрилин отмерли одновременно. — Как это «прямо здесь»?
Адам улыбнулся. На его лицо вернулось привычное «то-ли-уверенность-то-ли-равнодушие».
— Я живу во всех вариантах реальности одновременно, — напомнил он. — Логично, что здесь есть нечто, позволяющее мне это делать.
По мнению Джулии, это вовсе не было логично, но спорить не хотелось. Похоже, Адам серьезно: он действительно хочет, чтобы она (ну а кто еще, верно?) отправилась в одну из своих прошлых жизней и посмотрела, верны ли ее предположения.
Ей представились последствия. Например, она в ярости убивает Николая к чертовой матери за то, что однажды он рассказал Тане о Темном герцоге, и династия Романовых прерывается. Или нет, не прерывается, конечно: на престол восходит Алексей, которого вскоре убивают дядюшки в ходе дворцового переворота, и Россия погружается в очередной мрак.
И это еще в лучшем случае!
— Ты представляешь, что сделает со мной отец, если я полезу менять прошлое? — поинтересовалась Джулия.
Адам качнул головой.
— Я не предлагаю тебе его менять. Я предлагаю тебе проверить, верны ли твои предположения, вот и все.
— А если верны? — вмешалась Мэрилин. — Что тогда?
Мальчик у стойки бара слез со стула и подошел к ним. Саша ухватил его за руку и усадил рядом с собой. Остальные молча смотрели.
— Я хочу спать, — сказал мальчик, зевая. — Пап, когда мы поедем домой?
Саша посмотрел на Мэрилин, будто спрашивая: когда? Мэрилин посмотрела на Джулию.
Секунда понадобилась на то, чтобы принять решение. Джулия вытащила из сумки ключи и бросила их на стол. Записала на салфетке адрес.
— Езжайте, — сказала, кивая Мэрилин. — Мы с Адамом договорим вдвоем. Соседям скажите, что вы — мои друзья, Слава покажет вам свободную комнату.
— Комнату? — переспросил Саша, напирая на единственное число.
Джулия выругалась сквозь зубы.
— Комнату, да. Там три спальных места, так что вы вполне поместитесь. Не забывайте: у нас фактически военное положение.
Саша явно хотел что-то сказать, но посмотрел на Мэрилин и не стал. Джулия записала себе в память: обязательно узнать, на каких условиях она уговорила его участвовать.
Они ушли, и в баре снова стало тихо. Джулия побарабанила пальцами по столешнице и кивнула Адаму:
— Неси шахматы.
Ей нужно было успокоиться. Успокоиться, разложить по полочкам все, что произошло, и решить, как быть дальше.
Адам послушно принес доску и расставил фигуры (белые достались Джулии). Присел за стол, вздохнул.
— Твой ход.
Джулия пошла пешкой.
— Итак, что мы имеем? Кто-то в девятьсот пятом году так повлиял на Николая, что это изменило историю России.
Адам тоже подвинул пешку.
— Не «кто-то», а Таня, Юль. Она — единственное непостоянное в этой схеме.
Верно. Таня. Потому что только ее судьбу Джулия кардинально изменила, развязав узел. Не чью-либо еще. Только ее.
Она пошла конем.
— Кем она была в те времена? — задал новый вопрос Адам. — Ты знаешь?
Джулия покачала головой. Та ее жизнь была очень короткой, и она не успела ее найти. Она могла быть кем угодно, хоть чертом лысым. Но похоже, что…
— Мне кажется, она и есть та самая М., о которой Николай писал в своем дневнике.
Адам передвинул еще одну пешку и засмеялся.
— По тому же принципу? Если что-то идет не так, ищите Темного герцога?
Джулия только глянула на него, и смех прекратился.
— Допустим, мы правы и причина в этом. Что дальше, Адам? Я падаю в нору, оказываюсь в девятьсот пятом, и?
Конь забрал пешку. Адам вздохнул, делая ход.
— И делаешь все для того, чтобы помешать Тане общаться с Николаем.
Джулия засмеялась.
— Отличный план, — признала она. — Просто замечательный. А пока я буду это осуществлять, параллельно изменю еще столько всего, что России еще в двадцатые годы придет конец. Так?
Адам сходил ладьей.
— Нет, не так. Ты упускаешь маленькую деталь: у тебя нет сил в этом варианте вселенной, но в том времени силы у тебя есть.
— И что? — Джулия подвинула пешку.
— А то, что ты сможешь использовать Хаос для того, чтобы не изменить ничего лишнего.
А в этом и правда был смысл! За эти дни Джулия настолько привыкла к кастрированному состоянию, что даже не подумала о том, что во времена Николая с силами у нее и впрямь проблем не было.
— Пожалуй, стоит попробовать, — решилась она и кивнула Адаму: — Твой ход.
Адам улыбнулся ей, и стены вокруг начали таять.
Через мгновение все изменилось. Они по-прежнему сидели за столом, перед ними по-прежнему стояла шахматная доска, но стол был металлическим, с узорными ножками, а шахматы — из белого и черного мрамора.
Джулия вдруг поняла, что ей нечем дышать. Дернулась, поднесла руку к груди и нащупала тесно переплетенные нити.
Корсет. Корсет, во имя всего святого!
Под смех Адама она попыталась ослабить натяжение нитей и не смогла. Завязки были сзади, под платьем, и дотянуться до них самостоятельно не представлялось возможным.
— Выдохни, — посоветовал Адам, продолжая смеяться. — Уверен, ты скоро привыкнешь.
От хаотических движений рук фигуры с доски разлетелись в стороны. Джулия старательно втягивала в себя воздух, но стиснутые легкие не могли принять в себя столько, сколько ей было необходимо.
— Сволочь, — просипела она, пытаясь успокоиться и дышать ровнее.
— Прости, Юль. Я не виноват, что в декабре девятьсот четвертого ты одевалась именно так.
Наконец дыхание более-менее пришло в норму, и Джулия смогла оглядеться. Первый взгляд она кинула на Адама: черт возьми, он выглядел как лондонский денди! Двубортный удлиненный пиджак делал его плечи еще шире, чем они были в действительности, высокий воротник придавал строгости, а борода оказалась подстрижена «клинышком».
— Отлично, — оценила Джулия. — И что все это значит?
Впрочем, она могла и не спрашивать. И без того ясно: ее слова «стоит попробовать» он посчитал сигналом к действию, и…
Джулия прикрыла веки и чуть не закричала от радости. В глазах сгустился полузабытый уже туман, сила Хаоса потоком потекла в уставшее от человеческой жизни тело.
Аллилуйя. Аллилуйя!
Вобрав в себя столько силы, сколько смогла, она поднялась на ноги, поправила пышные складки платья и кончиками пальцев подвинула на голове шляпку.
— Мадемуазель Друцкая, — Адам вскочил и отвесил насмешливый поклон. — Разрешите приветствовать вас в столице Российской империи!
— Смешно, — кивнула Джулия, едва не сделав реверанс, но вовремя остановившись. — Ты не мог предупредить, что собираешься это сделать?
В глазах Адама заплясали искры.
— Зачем? У нас не так много времени, верно?
Он вдруг сделался серьезным, и Джулия тоже.
— Бар тоже существует во всех реальностях? — спросила она. — И в каждом из времен?
— Здесь это скорее кафе, — Адам повел рукой, показывая на обтянутые полосатой тканью кресла, на старинный буфет, блюда с засахаренными фруктами и огромными плитками шоколада. — Алкоголь не подаем, мадемуазель, простите покорно.
А жаль. Она не отказалась бы сейчас от бокала хорошего бордо.
— Посади меня на извозчика, — попросила Джулия, подумав. — Раз уж мы торопимся, то я хочу сразу приступить к делу.
Адам улыбнулся, и стало ясно: он прекрасно понимает, что не к делу она хочет поскорее приступить, вернее, не только к нему. Она хотела увидеть Таню.
Мужчина или женщина она в этой реальности? Если М. — она, значит, женщина.
Джулия прикрыла глаза и сложила пальцы в знак познания. И понеслись картинки — яркие, сочные, полные запахов и вкуса.
Яркие огни, тихая музыка, укутывающая сцену и смешивающаяся с клубами дыма. Белое и черное — очень много белого и черного: кружится, переливается, играет яркостью и хрупкой изящностью.
Женский смех, полный добродушной мягкости и одновременно с тем — детского задора.
Мужчины, целующие руки. Букет лилий, доставленный в гримерку: «Ах, прошу вас, оставьте, не нужно этого, сударь».
— Это она, — Джулия улыбнулась и поцеловала удивленного Адама в щеку. — До вечера, Адам. Я собираюсь ее найти.
— Постой.
Он поймал ее за руку и дернул, притягивая к себе. Заглянул в глаза.
— Когда ты проживала эту жизнь в первый раз... Ты не сумела ее разглядеть, верно?
Джулия кивнула. Верно.
— Почему сейчас смогла?
Она вырвала руку и, подхватив лежащую на спинке кресла шубу, пошла к двери. Отвечать было незачем, все было ясно и так.
Сейчас она смогла увидеть Таню только по одной причине.
Узел действительно был развязан. И Темный герцог превратился во что-то другое.
***
— Мадемуазель Друцкая.
— Мсье Кнефф.
Она с трудом стерпела слюнявое прикосновение пухлых губ к запястью, но вида не подала. Весь день держала в голове: минимальные изменения. Там, где можно не менять, — лучше не трогать. Это стало ее новым девизом, новой мантрой, которую она повторяла про себя ежеминутно.
Дореволюционный Петербург был до дрожи холодным, знакомым и памятным. Очень хотелось взять извозчика и посвятить день бессмысленному катанию, но и этого она не могла себе позволить. Туман на изнанках век услужливо напоминал, чем она занималась в этот день больше века назад, и Джулия повторила все до малейшей детали.
Она нанесла визит графине Оболенской, исполнила для нее несколько французских сонетов, расцеловалась со встреченной в Летнем саду княжной. После отправилась на примерку в салон мадам Квотенбаевой и решительно обругала девушку, уколовшую ее булавкой.
Затем настал обеденный час, который она провела в ресторане «ПилигримЪ» с давним поклонником, а после — и это было единственным изменением — нашла в ворохе приглашений, лежащих на туалетном столике в ее квартире, картонку с изящным «Мариинский Театръ приглашает», переоделась при помощи служанки в изысканное платье (корсет попросила сильно не затягивать), облачилась в соболиные меха и на собственном экипаже отправилась на Театральную площадь.
Шел мокрый снег. Декабрь девятьсот четвертого года укутывал Петербург странным ощущением грядущих перемен. Было чувство, словно все кругом затаились в ожидании и, пряча лица в высокие воротники пальто, испуганно поблескивают глазами: наступило ли? Нет ли?
Экипаж пронесся по Невскому, мимо Казанского собора и дома Зингера напротив. С него только осенью сняли строительные леса, и выглядел он дорого и монументально на фоне угрюмых Петербургских зданий.
Эх, взять бы сани да отправиться в Царское Село — кататься до одури, укутавшись в меха, пить горячее вино да любоваться на верховых, собирающихся на охоту. Заехать в гости к Великому князю Константину Константиновичу, музицировать с ним, играя в четыре руки на фортепьяно, и…
Экипаж остановился у парадного входа. Услужливый лакей открыл дверцу и подал Джулии руку, помогая сойти по ступенькам вниз. А навстречу уже бежал низкорослый, едва достающий ей до плеча, вечно покрытый какими-то наростами Мартин Кнефф — старый знакомый и немного навязчивый ухажер.
Поцеловав руку, он почтительно предложил Джулии собственный локоть и проводил ее в ложу, где помог снять и передать лакею пышную шубу.
— Вы не представляете, как я счастлив… — бормотал он, помогая Джулии устроиться в мягком кресле, с которого было прекрасно видно и сцену, и занимающих свои места в общем зале театралов.
«Почему не представляю? Вполне представляю. Особенно если учесть, что меня вообще не должно было сегодня здесь быть».
Легко кивая на бормотания Кнеффа, Джулия окидывала взглядом зал и думала о том, как много изменится в будущем из-за ее сегодняшнего посещения театра.
Очень хотелось позвонить Адаму и посоветоваться, но (она усмехнулась, подумав об этом) для того, чтобы сделать звонок, пришлось бы спускаться в кабинет дирекции, да и был ли у Адама в баре (нет, кафе!) телефон — еще бабушка надвое сказала.
Свет вокруг начал таять, приглушаться, и, глядя на занавес, укутывающий сцену, Джулия поняла, что волнуется. Она знала, что увидит, была готова к этому, но…
Но ладони почему-то покрылись холодным потом, и в груди дрогнуло, и тело покрылось мурашками.
Занавес раздвинулся — словно огромная красная птица взмахнула крыльями, и полилась восхитительная музыка Джиля Аржини, и по залу пронесся то ли стон, то ли вздох.
Это было дьявольски прекрасно и дьявольски же безумно. И стало еще более сказочным, когда на сцене появилась она.
На этот раз сердце Джулии словно сошло с ума. Оно забилось так яростно, будто движения, исполняемые на сцене, стали его продолжением, а оно стало продолжением их. Словно каждый пируэт острием проникал в грудь и разрывал грудную клетку. Словно на ложу театра легкой паутиной опустилось самое настоящее волшебство.
— Le enchantement, — прошептал рядом Кнефф, и Джулия в кои-то веки была совершенно с ним согласна.
Черт возьми, почему они не встретились в этой жизни? Почему она не смогла ее найти?
Ведь вот же она: волшебная, едва осязаемая, удивительная. Летит в руках партнера, волосы — темные кудри — рассыпаются по плечам, кажется, что ей совершенно не нужна опора, она словно птица, словно ласточка, взмывающая вверх.
— Мсье Кнефф, — еле слышно сказала Джулия. — Я хочу, чтобы вы нашли того, кто сможет представить меня ей.
Овации, устроенные публикой, длились не менее получаса. Джулия дрожала от нетерпения: Кнефф заявил, что проведет ее за кулисы, как только зрители начнут расходиться. Но они не хотели уходить.
— Великая, — слышалось из толпы аплодирующих внизу. — Великолепная!
Наконец шум начал стихать, и Кнефф сопроводил Джулию в гримерные Мариинского театра. Остановившись перед деревянной дверью, она вдруг сделала жест, означающий «не нужно».
— Простите?
— Я сама, — против всех правил этикета заявила Джулия и, постучав, вошла внутрь.
Она сидела у зеркала и развязывала ленты на пуантах. Изгиб спины, острые лопатки, худые плечи и точеный профиль — все это словно кричало и плакало: «Совершенство». Странное дело: она совсем не была похожа на Таню, но в то же время совершенно точно была ею.
— Фуэте в тридцать два оборота, — сказала она вдруг, и Джулия вздрогнула от того, насколько ее голос был… Таниным. — После него пуанты смело можно выбрасывать.
Очень хотелось ответить достойно, но сил хватило только на то, чтобы промычать что-то вроде «да-да, конечно» и застонать сквозь зубы, увидев, как Танины губы кривятся в насмешливой улыбке.
Эта насмешка помогла взять себя в руки. Джулия расправила плечи, перестала скользить взглядом по обнаженной спине и сказала холодно:
— Первой в России это фуэте исполнила Пьерина Леньяни в балете «Золушка», не так ли?
— Так, — согласилась Таня, закончив наконец с лентами и вытянув босые ноги. — А первой из русских балерин его исполнила я.
Она взмахнула руками, поднялась, словно всем телом продолжив движения рук, сделала изящный пируэт и оказалась лицом к лицу с Джулией. В ноздри ударила адская смесь французских духов и балетного пота, смешанного с тальком.
— Кто вы? — спросила Таня, внимательно разглядывая ее лицо. — Немногие осмеливаются входить сюда без приглашения.
Джулия усмехнулась и изобразила реверанс.
— Юлия Друцкая, к вашим услугам.
Она ждала ответного приветствия, но его не последовало. Таня поджала губы, отчего выражение ее лица стало мальчишески-шкодным, и прищурилась.
— Ты можешь звать меня эМ, — сказала она, протянув это «эм» по нескольким октавам, отчего у Джулии снова перехватило дыхание. — И не вздумай рассказывать, как ты здесь оказалась. Я люблю обо всем догадываться сама.
«Какая прелесть, — остатками разума подумала Джулия. — На самом деле, это прекрасно, что ты любишь догадываться сама. Иначе мне пришлось бы поведать тебе такие вещи, в которые ты вряд ли поверила бы».
— Скоро начнется прием в честь бенефиса Ширяева, — продолжила Таня. Джулии показалось, что она ждала от нее каких-то слов после этого заявления, но слова как назло не шли.
— Потрясающе, — оценила Таня после паузы. — Если бы ты секунду назад не представилась, я бы решила, что говорить ты не обучена вовсе.
— Обучена, — к Джулии снова вернулся дар речи. — Позвольте пожелать вам приятного вечера на приеме и добавить, что я восхищена вашим талантом.
Она снова изобразила реверанс и вышла из гримерной, даже не пытаясь стереть с лица злорадную улыбку.
В коридоре ее дожидался смущенный Кнефф.
— Мартин, — Джулия легонько коснулась лацкана его пиджака. — Проводите меня к экипажу. Я хочу продолжить вечер в одном из Петербургских кафе.
***
Дни, которые прежде тянулись, словно резина, теперь стали еще более пустыми и скучными. Таня никак не могла выбросить из головы злополучный банкет, и фиаско Джулии, и все последовавшее за этим.
Права ли она была, отказавшись сбежать с ней? Права, конечно права — ведь следовать сиюминутным желаниям означало бы предать ключевые основы нравственности. Но почему тогда так щемило в груди, и слезы то и дело подступали к глазам, и не хотелось ни с кем говорить, и никого видеть…
— Она ушла, а вечером муж наказал меня за то, что я дала ей повод думать о себе в таком ключе, — рассказала Таня Наташе, когда мрачный Юлик отправился на работу и у нее появилась возможность позвонить.
— В каком «таком»? — удивилась Наташа.
— В ветреном.
Да, к этому и сводилась суть его обвинений.
«Разве может жена советского рабочего позволить разговаривать с собой так?»
«Ты должна была на корню пресечь все эти буржуазные глупости или сообщить о них мне, в конце концов!»
«Представляешь, в какое положение ты меня поставила? Кем выставила перед семьей и гостями?»
И так далее, и так далее, и еще, и еще…
— Побил? — деловито осведомилась Наташа, и Таня потрогала пальцами синеватую, до сих пор еще опухшую скулу.
— Наказал.
«Если за пятнадцать лет я не смог научить тебя элементарным правилам поведения, то сделаю это прямо сейчас».
— Ну, а она-то что?
Вздохнула, потерла снова заслезившиеся вдруг глаза.
— Когда мы вернулись домой, ее уже не было. Я надеялась, что она оставит записку, но…
— А номер? — перебила Наташа, волнуясь. — Она оставила номер?
Номер у Тани был. Правда, ей никто его не оставлял, но тем не менее в один из дней, когда все еще было хорошо, она задумалась о будущем и потихоньку переписала его из утки Джулии в свою.
Номер был, но…
— Что я ей скажу, Наташ? «Прости, что я трус»? Но ведь это действительно так, и я совсем не уверена, что за это стоит извиняться.
Наташа подумала, щелкая языком. Каждый щелчок болью отдавался в Таниной голове.
— Ты не трус, — сказала она наконец. — Ты просто слишком… как бы это сказать… Слишком зависима от своего положения в обществе.
Удивлению Тани не было предела. Слишком зависима? Глупость какая!
— Тебе всегда есть дело до того, кто и что о тебе подумает, — продолжила Наташа. — Ты хочешь быть для всех идеальной и стараешься следовать представлению других о себе. Стараешься настолько сильно, что когда дело доходит до принятия самостоятельного решения — теряешься и не знаешь, как быть.
— Ерунда, — возмутилась Таня. — Это не так!
В утке послышался смех.
— Тогда почему ты не ушла с ней? Она всего лишь позвала тебя гулять, так? Почему было не пойти?
— Потому что это плевок в лицо моей семьи!
— Не твоей, а твоего мужа.
— Это одно и то же!
Наташа вдруг стала очень серьезной.
— Вот об этом я тебе и говорю, Тань. Ты слишком зависима от него. Ты опираешься на него во всех своих решениях. И проблема именно в этом, а вовсе не в том, что ты трус.
Таня очень хотела возразить, но получалось, что возражать нечего. Вот только странно выходило: то, что она всегда считала добродетелью, Наташа называла недостатком. Как так?
— Кстати, — сказала вдруг Наташа, прерывая повисшее молчание. — Я тут зашла на страницу нашей Лилит и прочла кое-что новое.
— Что? — Таня обрадовалась возможности сменить тему.
— Слушай, зачитываю: «Помни: дьявол всегда приходит в обличии ангела. Ты слишком хороша для него, подумай об этом».
Таня ждала продолжения, но Наташа замолчала: похоже, это было все. Странно. Какой-то непонятный текст, непонятно к чему относящийся. Может, это не ей?
— Еще одно появилось, — сказала Наташа быстро. — «Это тебе, тебе, милая. Даже не сомневайся».
— Ерунда какая-то, — Таня сползла с дивана и подошла к окну. Посмотрела на Николаевский проспект, зачем-то подышала на стекло. — То Дух, то дьявол. Бред.
Наташа посопела в утку.
— Может, и не бред, — задумчиво сказала она. — Когда ты наконец рассказала мне о разговоре с Лилит, я записала основные вехи. Погоди, найду.
Таня терпеливо слушала через утку постукивание, шуршание бумаг и сдавленные ругательства, пока голос Наташи вновь не зазвучал совсем близко:
— Вот, слушай. Дух Хаоса попросит что-то, что тебе очень сложно будет ему дать. Ему не нужна эта реальность, он захочет ее уничтожить. Но тебе скажет обратное.
— И что? — пожала плечами Таня. — Какая связь?
— Связь есть, — Наташа снова зашелестела бумажками. — Джулия предложила тебе то, что тебе было очень тяжело сделать.
Что ж, возможно, и так. Но поверить в это значило бы принять и остальное. Про дьявола, про Духа, про уничтожение мира…
— Может, мне поговорить с ней еще раз? — предложила Таня.
— С Джулией?
Екнуло в груди, задрожало. Таня вздохнула. Все же ей гораздо сильнее не хватало Джулии, чем она готова была это признать.
— Нет, с Лилит.
Наташа идею не одобрила.
— Давай так, — сказала она. — Вначале ты вырвешься ко мне на пару часов, чтобы мы смогли еще раз все обсудить. А потом уже решим, стоит ли вообще с ней разговаривать.
На том и порешили. Связь давно отключилась, а Таня все стояла у окна, крутила в руках утку и напряженно думала.
Написать? А что она может ей написать? «Прости, что так вышло»? Но ведь она уже решила, что ей не за что извиняться. «Я скучаю»? Это будет слишком личное. Что же еще?
Получалось, что ничего. И Таня убрала утку, дав себе слово не прикасаться к ней до завтрашнего дня.
Ее хватило на пятнадцать минут.
— Прости меня, — набрала она торопливо, боясь передумать. — Я не хотела, чтобы так вышло.
Нажала «Отправить» и замерла в ожидании ответа.
— Все в порядке. Это твоя жизнь, и тебе решать, как ее провести.
Ответила! Она ответила!
Таня готова была плясать от радости. Сердце билось как сумасшедшее, и кровь бежала по телу в десять раз быстрее обычного.
— Я скучаю, — набрала она. — Мне не хватает разговоров с тобой.
На этот раз подождать пришлось чуть дольше. За несколько минут, в которые утка молчала, Таня успела во всей красе представить себе, что Джулия сочла ее слова слишком навязчивыми, и добавила ее номер в черный список, и никогда больше не напишет, и…
— Приезжай в Москву. Приглашаю тебя в гости.
В Москву? О боже, нет. Нет. Она не может этого предлагать, она не должна!
Она же прекрасно знает, что это невозможно. Почему тогда предлагает? Потому что считает, что ничего невозможного нет?
— Я не могу, ты же знаешь. Я бы очень хотела, но не могу.
Таня подумала и исправила сообщение. Теперь вместо второго предложения было: «Юлий недоволен мною, и мне нужно как-то заглаживать свою вину». Она подумала еще немного и дописала: «теперь».
Секунды складывались в минуты, а минуты образовали собой час. Ответа не было.
«А что тут ответишь? — успокаивала себя Таня, бродя туда-сюда по квартире и ежеминутно поглядывая на экран утки. — Конечно, будь она другим человеком, могла бы ответить, что все понимает и что ее предложение было неуместным, но…»
Неуместным. Ну да.
Для нее не было ничего неуместного. Захотела сходить на музыкальный концерт — пошла. Захотела гулять по Петрограду — гуляла. Захотела нахамить Нине Павловне (Таню передернуло от этой мысли) — нахамила.
Окончательно измучившись ожиданием, Таня снова взялась писать:
— Спасибо тебе, что была в моей жизни. Спасибо за то, что показала мне, как можно иначе.
Было ли это честно? Да. Но этого было недостаточно для того, чтобы получить ответ: Таня чувствовала это совершенно отчетливо.
— Я не могу пока так и, возможно, не смогу никогда, — дописала она.
И снова задумалась. «Никогда» — очень большое слово. Оно пахнет печалью и, совсем немного, отчаянием.
— Но я рада, что знаю теперь: по-другому бывает. И это удивительно ценно. И важно.
Дописать «целую»? Нет. Нет, ни в коем случае.
Она зажмурилась и нажала «Отправить». А через мгновение принялась ждать ответ.
Вот только ответа так и не последовало.