Тени Стамбула: сердца в ловушке

Криминалистика — простейшая из всех существующих наук!
Дайте преступнику возможность говорить — и рано или поздно он вам все выложит.

©️ Агата Кристи «Свидание со смертью»

_____________

17.30 по местному времени
Где-то в пригороде Стамбула

- Черт тебя дери, Кывылджим! Ты только что чуть не сдала нас со всеми потрохами! Тебе нужно поучиться вести наблюдение у Джемаля, ты действуешь как слон в посудной лавке!

Кывылджим мысленно чертыхнулась, хотя в данную минуту ей хотелось бы бросить собственные проклятия прямо в лицо своему напарнику.

Одна из ее красных балеток только что провалилась в еще сырую землю, приправленную прелыми листьями. Ощущая на своей голой пятке комья налипшей холодной грязи, она ухватилась за протянутую руку мужчины, и встряхнула ногой в желании сбросить следы своей неуклюжести, слегка покраснев и чувствуя на себе пристальный изучающий взгляд.

- Гениальный психолог решился переквалифицироваться обратно в бравого оперативника?! – закатывая глаза в хмурое сегодняшнее небо, огрызнулась она. – Зачем нужна вся эта конспирация, если можно нажать на звонок и спросить все прямо?!

- Тебе никто не говорил, что ты слишком прямолинейна? – усмехнулся мужчина, поддерживая Кывылджим за талию, чувствуя прилив особого теплого чувства, глядя как забавно она сотрясает ногой в попытке сбросить липкую жижу со своей ноги.

– Не волнуйся, я куплю тебе новые вот эти самые штуки, которые сейчас на твоих ногах.

- Балетки, Омер, это балетки! – процедила она, ощущая теплые руки на своем теле.

Кывылджим спрятала улыбку и отвернулась в сторону забора из зеленого профнастила, кое где покрытого рыжими пятнами ржавчины. Вдоль забора поднимались большие зонтики ферулы, своими грязно-желтыми, почти коричневыми шапками соцветий напоминая замысловатых пухлых стражей на подступах к защитной зеленой крепости. Она качалась под ветром, обнажая стебли в красных прожилках, и женщина вспомнила, что на уроках краеведения этот кустарник считали ядовитым.

Начинающийся дождь простучал по бурым зонтикам растения, приковывая взгляд Кывылджим, старающейся отыскать хоть одну малейшую щель в зеленом листе. Ни единой дырки при ближайшем рассмотрении Кывылджим в заборе не обнаружила, поэтому подняла дугой брови и с досадой вытянула пухлые губы.

- Что делаем дальше, Шерлок? – с сарказмом обратилась она к Омеру, хотя больше всего ей хотелось, чтобы дрожь в ее голосе не дала ему повод думать о ней как о трусихе. – Устроим наблюдательный пункт взобравшись друг на друга? Мне все это не нравится. Я чувствую себя полной дурой! Почему бы просто не вызвать наряд и не прижать его к стенке?!

Мужчина повернулся в сторону прокурора и иронично скосил глаза, мельком высматривая малейшие детали пространства. Среди увядающей зелени кое-где редкой, а в остальных местах растущей словно заросли в диких джунглях, скрывая тонкий невысокий забор, он заметил несколько придавленных мест.  Приглаженная трава здесь, будто волосы, зализанные лаком, лежала особенно гладко, тронутая влагой, а потому уже заметно приобрела гнилостный вид, выбивающийся из яркой картины стареющей в этом году зелени.

- У тебя есть улики, Кывылджим? А? Или поступим как в первый раз? «Господин Картал, Вы обвиняетесь в убийстве первой степени», - передразнил ее профессор, в голосе которого слышалась добрая насмешка.

Женщина злобно фыркнула.

Очевидно, что этот мужчина будет глумиться над ней до конца ее собственного последнего вздоха из-за такого поспешного решения. Она сжала губы в тонкую нить, прищуривая огненные глаза, и раздраженно махнула в его сторону рукой, отгоняя его словно назойливую муху. В воздухе снова возникло едкое, почти обжигающее ее предчувствие чего-то странного, как будто в ее кровеносных сосудах вдруг пропустили кипящую жидкость.

Волоски на теле встали дыбом, и она снова придвинулась ближе к профессору, уже совершенно не стесняясь своих страхов. В конце концов, именно с ним она ощущала полную защищенность каким-то шестым чувством. Иначе бы никогда не согласилась на авантюру, которую он предложил ей утром.

Вокруг них сгущался холод, но уже сейчас уязвимость вышла на первый план, игнорируя любые рациональные доводы о профессионализме прокурора. Ей просто хотелось согласиться и закончить все, как можно скорее, а потом залезть в его серый вольво и включить ту самую музыку, которую они слушали в дне, который сдвинул между ними границы.

- Ладно, мистер Холмс, - вынужденно согласилась она. – Так и будем стоять здесь, в этой вонючей засаде, ожидая какой-то небесной манны? Здесь становится холодно и мокро.

Усиливая подтверждение своих слов, она задрала голову вверх, в низкое небо со сгустившимися облаками, ловя на своем лице мелкие капли пронизывающей противной мороси. Ветер швырнул ей в лицо колючие капли дождя, заставив вздрогнуть и втянуть голову в плечи.

Погода, обернувшись непрекращающимся дождем, в последнее время не баловала материковую Турцию, издеваясь над нервами людей, привыкших к лучам солнца вплоть до середины ноября. Небо ответило ей плотной завесой туманной дымки, ускоряя ход своих капель, словно насмехаясь над ней в полной мере. В особенности над ее легкой черной ветровкой, схваченной наспех утром из дома.

- В этот раз примешь мою куртку без борьбы? – хохотнул мужчина, одним движением снимая с себя коричневую кожу и накидывая ее на женщину. – Учти, если ты захочешь публичной драки, предварительно постучи в дверь, чтобы у тебя были свидетели. Ибо больше проигрывать я не планирую. Ты и так лишила меня ее на несколько недель.

- Черт тебя дери, Омер, - настало время выругаться Кывылджим.

– Не заговаривай мне зубы! Если у тебя был хоть какой-то план – самое время рассказать мне о нем, иначе я прямо сейчас вызову Джемаля вместе с его ребятами!

- Нет у меня никакого плана, Кывылджим, - спокойно ответил ей Омер, рассматривая ее полыхающие естественной злобой огоньки в глазах, и растворяясь в этом чувстве. – Нам нужна точка наблюдения за этим домом, считай это следственным экспериментом. Хэвес любезно согласилась нам помочь в этом.

«Ну конечно, Хэвес. Почему бы и нет», - снова закатила глаза в небо Кывылджим.

Она заметила, как изменился взгляд Омера, при упоминании этой женщины, и презрительно сжала губы, потупив глаза в пол.

Иногда у нее складывалось впечатление, что этот мужчина сознательно выбирает себе в друзья особей женского пола, пользуясь собственным обаянием. Она ощутила слабый укол ревности, в последнее время настигающий ее все чаще и чаще, когда ямочки на щеках этого мужчины вдруг открывались в сторону ее секретаря или любой другой женщины, на которых Омер Унал оказывал какое-то гипнотическое воздействие.

Кывылджим вновь обратилась к окружающему ее пространству и поежилась, чувствуя, как даже кожаное укрытие, еще отдающее теплом мужчины и его пряным мускусным запахом, с ноткой сандала, не спасает ее от знобливого мерзкого холода, проникающего под полы куртки. В воздухе пахло разлагающейся травой, тонущей в глубоких болотных лужах, едкой краской недавно покрашенного металла и еще немного дымом от сожжённых листьев, доносящегося со стороны лесного массива позади них.

Она еще крепче запахнула концы куртки, стараясь спрятаться в ней, как будто не только ее кожаные рукава, но и сами руки мужчины обнимали ее как можно бережнее, и глубоко вздохнула. Осень плотно вошла в свои права, и к этому времени в окрестностях Стамбула уже начинались первые сумерки, делая их вечерний визит и вовсе сомнительным в возможности наблюдения.

- Чего ты боишься, госпожа прокурор, а? – улыбнулся Омер.
Он вплотную приблизился к ней, увязая своими коричневыми туфлями в той же мерзопакостной жиже из гниющей травы вперемешку с комьями чернозема, и протянул руки, плотнее запахивая на ней куртку.

Он знал, что ей было холодно, но эта упертая женщина никогда бы в открытую не призналась в этом. Даже, если бы сейчас оказалась где-то в Артике, расследуя очередную загадку. Ее неуемная энергия и страсть приводить наказание справедливостью в исполнение грели ее ничуть не меньше, чем если бы сейчас он сидел с ней возле камина, смакуя каждый золотой отблеск в ее вьющихся от дождя волосах.

- Не всё же выстраивать теории под пронизывающим взглядом Мустафы Кемаля, да, Кывылджим? – иронично заметил он, касаясь кончиками пальцев ее лица и убирая с него тонкую налипшую от влажности прядь. – Пора иногда заняться сыскной работой. Это тебе не бегать с пистолетом по улицам, как в фильмах, здесь придется часами высиживать в засаде, а может и днями, ожидая чего-нибудь стоящего.

- Ты издеваешься, профессор?! – взвилась Кывылджим, резким движением руки убирая его руку от себя. – Я звоню Джемалю!

Она мгновенно подняла на него взгляд, полный злобы, ожидая увидеть по привычке насмешливые добрые глаза, но застыла в оцепенении. Зрачки Омера расширились до неузнаваемости, губы сжались в жестокую гримасу, скулы напряглись от чувства опасности.

С ужасом, моментально застывшем в темных глаза, она ощутила, как в ее спину сквозь плотную коричневую ткань уперлось что-то плотное и твердое, имеющее округлую форму. И тут же ощутила толчок под лопатки этим самым предметом, вынуждающий ее сделать рывок в сторону Омера, стоящего как истукан и сжимающего кулаки. Холодный воздух в ту же секунду прилип к коже, как османские фетвы, а настигающая тень отдала в крови катастрофическим всплеском адреналина. В животе скукожился комок, вторящий ритму бешеного бьющегося сердца.

- Не стоит никуда звонить, госпожа прокурор, - резанул стальной и ледяной голос сзади.

После чего, взрывной оглушительный точечный выстрел раздался посреди гробовой тишины тусклого туманного пространства, пугая черных ворон, сидящих в зарослях ферулы, взметнувшихся в приближающийся вечерний сумрак.

__________________

Несколько недель назад: сегодняшний день
Стамбул. 16.30 по местному времени
Часовая башня Долмабахче

Картинки за окном его серого вольво менялись с частотой кадра в динамическом трейлере, предшествующего серьезному выпуску триллера, не иначе.

Бульвар Пиялетпаша, по которому он двигался, был на удивление свободным в этот час. Когда большинство муниципальных учреждений уже кутались в дрему, готовясь выпроводить своих клерков на вечерние молитвы или к семейному ужину, заводя свои малолитражки, изъеденные коррозией морской соли, его рычащий от усердия, как раненый зверь, старый друг выжимал отметку в 100 километров в час, вместо разрешенных 60.

За окном серые низкие тучи, нависшие над городом, как черные паруса корабля-призрака, все утро навевающие самые унылые мысли, переросли в фиолетовые ватные комки, прибивая своим давлением и без того страдающих от перепадов баррелей горожан. В салоне было тихо, как в склепе, только периодически тахометр, когда стрелка достигала критических красных зон, разряжал гнетущую атмосферу претензионным рыком двигателя, который давно просил о пощаде в какой-нибудь ближайшем автомастерской.

Вишневый ситроен летел впереди, совершая рискованные перестроения на подобие шахматного маневра, среди остальных участников движения, полноценно доказывая одну простую истину. Вероятнее всего, Кывылджим проиграла. И пока Омер боролся с ее страхами и предубеждениями, подонок вновь вышел на охоту, забавляясь с ними как с детьми, проигрывающими в карточной игре жуликоватому пройдохе.

Он обдал кованный черный забор взбесившимися брызгами лужи из-под колес собственного автомобиля, сосредотачиваясь на удаляющейся красной точке впереди, как будто маяк, освещающий ему дорогу. Догнать эту женщину было практически нереально, даже с учетом навыков экстренного вождения, полученных в академии полиции.

Точка еще пару раз мигнула ему впереди своим светом, и, очевидно, решив снова испытать его на прочность, совсем скрылась из поля его зрения, оставляя один на один с широким восьмиполосным проспектом.

Омер мысленно выругался.

Он даже не знал, кого в эту минуту ненавидит, в прямом смысле этого слова, больше. Кывылджим, которая влезла в его мысли настолько, что он совсем растерял свою чуйку, Хэвес, которая, вероятно, убила его своим заявлением, как будто весы Фемиды вдруг на его глазах превратились из плоских чаш в подобие острого кинжала. Или себя. Психолога-криминалиста, который не мог выбраться из плотного кольца предрешенности, сжимающемся подобно удавке на его шее.

Сапожник – без сапог. Человек, который допустил, чтобы еще одна невинная девочка лишилась из-за него будущей счастливой жизни.

Омер усмехнулся сам себе, заглядывая в зеркало заднего вида и находя свое отражение, а потом перевел взгляд вперед, в поисках той самой красной точки, которая была причиной его остервенения в последнее время.

По стеклу потоком струились потоки воды, смывая с лобового стекла кроваво-красные брызги грязи, налипшие, когда он миновал очередные раскопки дорожников в городе. Город за стеклом расплывался в мареве, как акварельный рисунок, брошенный в воду, - прекрасный и бесполезный, как все, что он не сумел уберечь.

Он не мог с точностью сказать, как сложилась бы дальнейшая жизнь у сегодняшней жертвы, но с уверенностью мог утверждать - она могла бы продолжать жить.

Омер сомкнул пальцы вокруг кожаного руля настолько сильно, что хруст старой кожи, треснувшей под его зажимом, раздался в зияющей тишине салона слишком оглушительно.

Чертов придурок! Еще пару часов назад он видел эту черную плиту из оникса, с которой слезами стекали крупные капли прозрачного дождя, как напоминание собственной недальновидности, а сейчас – уже ехал на новое место преступления, с липким леденящим ужасом представляя себя на месте родителей, которым они скоро будут вынуждены принести самую горестную их всех возможных новостей.

И опять перед ним возник образ бушующей госпожи прокурора, окруженной взбудораженной толпой, покачивающейся на своих шпильках с победоносным выражением лица.

Если бы он не увлекся этой спесивой женщиной, он бы мог что-то предпринять, успеть, обезвредить это часовой механизм, который навис на великим Стамбулом страшной рваной тенью, творя беззаконие.
Самое страшное заключалось в том, что он не мог сдержаться. Стоило ему увидеть перед собой госпожу прокурора, тело без спросу хозяина само решало, что ему делать, а подсознание толкало на безумные поступки, которые он был готов совершить ради нее.

Черный ворот снова сдавил ему шею, и он рывком потянулся к трикотажу, рукой оттягивая отворот, чувствуя, как хрустят швы ткани под его напором. Чувство вины сдавило горло, будто чья-то рука, затягивающая шарф из колючей проволоки.
Может ему и правда стоило посадить его чувства в тюрьму, за решетку? Наконец сосредотачиваясь на деле, которое принимало совсем другой оборот. Один из подозреваемый, в столь четко выстроенной обвинительной линии Кывылджим, оказался...его сыном.

Причин не доверять Хэвес у него не было.

Въедливый протяжный клаксон другого автомобиля раздался совсем рядом с его вольво, заставляя Омера вздрогнуть и едва крутануть руль влево, колесами наезжая на бетонное ограждение широкого шоссе. Мысли в голове перемешались одновременно с промелькнувшим чувством страха, и Омер сильнее спился руками в руль, придвигаясь ближе к нему всем корпусом.

Фатих Картал был его сыном.

Слова, произнесенные коллегой, до сих пор отдавали в ушах гулким эхом, создавая звенящий вакуум, сквозь который не просачивались даже вихревые потоки холодной воды, обрушивающиеся на капот и крышу его машины. Как будто дождь желал смыть следы никчемной, очевидно, жизни, несущейся под откос на крыльях Икара, вместе с обрушившимися новостями.
У него был еще один ребенок. И это был сформировавшийся привлекательный мужчина, который вполне мог оказаться убийцей.

Омера бросило в жар, а затем холодный пот прочертил липкую дорожку по его виску.

Кажется, его знобило. Так, что он прибавил климат контроль до 25 градусов, надеясь, что это заставит его дрожащие зубы перестать стучать, словно они вместо динамиков отстукивали ритм заунывного песнопения, видимо решив, что в музыки в автомобиле действительно не хватает трагических ноток.

Оторвав одну руку от несчастного руля, который каждый раз впитывал разнообразные чувства своего хозяина, Омер усиленно растер себе виски. Будто это могло помочь ему сосредоточить свои мысли хотя бы на одной задаче, которая маячила впереди него под названием Башни Долмабахче.
Именно туда он сейчас и направлялся, минуя парк Таксим Гези, и отмечая, как мало посетителей желало гулять под проливным дождем, зарядившим, видимо, специально - стирая все возможные следы появления ублюдка, завершившего свою задачу, пока Омер наслаждался горящими словно плавящийся янтарь глазами своей начальницы.

Омер снова вдавил педаль газа в пол, позволяя своему серому коню взреветь подобно кингконгу, завышая обороты до четырех с половиной тысяч. Впереди на шоссе, явно нуждающемся в ремонте, замаячила лужа, очевидно, пытающая поспорить с Эгейским морем в своем грязном величии. Ее появление, казалось, не настораживало и не пугало никого в полосах несущегося транспорта, иначе автомобили, запертые между скользким мокрым асфальтом и в точности таким же небом, испуганно тормозили бы перед ней.

Но этого не происходило. Напротив, все прибавляли скорость, стремясь проскочить лужу, поднимая грязные фонтаны в воздух и окатывая других участников движения целым цунами нечистой воды.

Справа от Омера внезапно возник тяжеловесный грузовик, сплошь увешанный опознавательными знаками, оказавшись в один момент на перепутье с ним в приближающемся грязном море.

В один момент на лобовое стекло вольво с громоподобным звуком обрушился мощный поток серой воды, полностью погружая профессора в темноту салона, параллельно заставив его зажмурить глаза от неожиданности.
На интуитивном уровне рука потянулась к индикатору аварийной остановки, находя в спешке треугольный выпуклый значок и нажимая его со всей силы. Нога уперла тормоз в пол, чувствуя, как плывут, скользя как на коньках, колеса его автомобиля по асфальту, выписывая тройные, а то и четвертные тулупы. Вспоминая все возможные проклятия, Омер продолжал ступенчато выжимать тормоз, заставляя рулем колесную базу выравниваться в более-менее прямую линию, после чего автомобиль окончательно остановился посреди оживленной улицы, собирая гул из разной высоты сигналов окружающих автомобилей.

Профессор откинулся на кресло, испуская глубокий вздох и прикрыл глаза. По лбу прокатилась испарина, как та самая капля, что стекала с бокового зеркала прямо на асфальт, по которому неслись почти селевые потоки воды.

Дорога, как и он сам нуждалась в ремонте. Права была госпожа Азра.

Пока у него были одни вопросы, и так мало ответов.

Омер открыл глаза, всматриваясь в лобовое стекло перед собой. Грязь оставила разводы, которые образовали перед ним почти лабиринт с разнообразными выходами. Какой из них принадлежит ему – он не знал.

Но пока он собирался сосредоточиться на том, что полчаса назад разорвало его истинное предназначение. Может, он и был отцом и любящим мужчиной, но прежде всего, он мог помочь этому миру от окружающей его черноты. Остальное – могло подождать.

Как ждала Хэвес все эти 24 года.

Он снова посмотрел на стекло перед ним и потер шею под черным воротником, чувствуя, как собственная щетина уколола его пальцы, даря ему реальность ощущений. Воротник, как ни странно, не давил.

Один из ходов лабиринта указывал в точности прямо. Сейчас это был его путь.

Он аккуратно надавил на педаль газа, позволяя колесам слегка прокрутиться в глубине воды и яме, что была под его колесами, и плавно продолжил свое движение, убирая желтые мигающие огни со своих габаритов.




***
Кывылджим захлопнула водительскую дверь с такой силой, что старый дуб, нависающий своей темной и заметно поредевшей кроной, сотряс своей листвой. И вовсе не от врасплох заставшего его порыва межконтинентального пронизывающего ветра. А потом с силой сжала кулаки, чувствуя, как ногти оставляют глубокие впадины на ее бледных ладонях. 

В груди до сих пор штормило.

Обхватив себя руками, она повернулась в сторону темно-зеленой мутной воды Босфора, волны которого безуспешно пытались покорить ограничительные столбики парковочной зоны, и нервно закусила губу, в попытке совладать со своим пылающим спектром эмоций.

Босфор, как и она, бушевал, обдавая своим соленым дыханием.
Возможно, она оказалась не права.

Вероятнее всего, она оказалась не права.

Она оказалась не-пра-ва.

Сырой отголосок прошлого настиг ее пульсацией в голове не хуже, давящего беспросветного неба, напоминая Кывылджим, что куда бы она не направлялась, как бы ни пыталась убежать от собственной натуры – слов из собственной песни не выкинуть.
Силой придавив виски согнутыми указательными пальцами, она несколько раз нажала на них, упираясь в кость, и прикрыла глаза. Ветер обдал ее разгоряченное лицо волной соленого воздуха с примесью тины, позволяя мыслям внутри головы выстроиться в подобие четкой налаженной линии.

Если очередная жертва сейчас лежала в одной из самых посещаемых достопримечательностей Стамбула, то это могло означать почти полное ее поражение в версии предполагаемого убийцы. Она почти нутром чувствовала, что у молодого Картала окажется алиби, способное бросить большую тень на всю ее профессиональную деятельность.

Кывылджим окинула привычным пытливым взглядом всю парковку, отмечая яростно трепещущие красные флаги с символикой турецкого государства. Азарт, с которым муссон, запускаемый своими хозяевами – грозными тучами, забавлялся с тканью впечатлял даже ее, волосы которой нещадно бились о собственные щеки, хлеща ее, будто наказывая жесткой плеткой, за поспешные выводы.

На парковке уже разместились около десятка полицейских машин, возле которых стояло несколько сержантов в своей строгой синей форме. Машина судмедбюро тоже была здесь, и Кывылджим втайне надеялась, что Мустафа после учиненного благодаря ей скандала, не лишит её своей поддержки, посылая какого-нибудь недотепу, не способного отличить цианоз от аргирии.

Зеленый с белым фургон Криминалистической лаборатории тоже стоял по диагонали на парковке, выделяясь своим видом среди проблесковых синих и красных маячков, как степенное, посмертное подтверждение, что в спешке нужды больше было. Вековое безмятежье уже наступило – теперь оставалось лишь понуро ходить вокруг хладного трупа, въедливо собирая возможные улики, в надежде, что вернувшийся Цветочник, в чем теперь Кывылджим почти не сомневалась, проколется и оставит хоть какой-то мимолетный след-подсказку.

Сквозь отрытую дверь женщина различила целую систему мониторов, некоторые из которых мигали, и даже передвижную лабораторию, организованную на выдвижном пластиковом столе.
«Надо же, дело приняло серьезный оборот, раз начальник лаборатории выделил своей передовой элемент», - усмехнулась Кывылджим, в безуспешной попытке сражаясь с непокорными локонами, настойчиво лезущими ей в глаза, понукаемые суровым ветром.

Дуб, тоже качнув своими редеющими волосами, окатил ее неприятными холодными каплями воды, которая тут же попала ей за шиворот, отчего Кывылджим передернула плечами в раздражении и недовольно стиснула зубы.

Ее чертова самонадеянность опять сыграла с ней злую глупую шутку.

Она занесла руку над своим преданным другом, едва ощутимо похлопывая его по красному покрашенному металлу, кое-где тронутому рыжими пятнами времени, словно хотела извиниться за свое только что злостное поведение, когда, пребывая в глубочайшей ярости, позволила себе выместить гнев на том, кто никогда ее не подводил.

Бить от злости ей нужно было не вишневый ситроен, а заносчивого профессора, возомнившего себя почти богом!

В глубине души ей было стыдно за свою поспешность. И сейчас очень хотелось, чтобы серый вольво Омера, который с глупым видом остался далеко позади на одном из проспектов, и вовсе потерялся на улицах Стамбула. Иначе ей придется признать его правоту. Прямо перед ним.

И хотя она ни капли не сомневалась, что профессор сделает вид, что ничего между ними не случилось и она только что не нападала на него перед университетской публикой, ей было не по себе. Только сидя в машине она осознала, что несколько минут назад перед тем, как Джемаль изрек свое неоднозначное «Королева, наш жених снова объявился», стояла в окружении несколько десятков людей абсолютно спокойная и уверенная в своих силах. Тогда как могла и не стоять вовсе, а трястись с отрешенным видом, впадая в состояние паники.

Если в зале заседаний, присутствующие на процессе люди всегда находились за несколько метров от нее, разделенные видимой границей столов, стульев и даже свидетельской трибуной, то с толпой все было иначе. Когда безликая серая масса сосредотачивалась вокруг нее, превращаясь в черное пятно подобное вращающемуся гипнотическому черно-белому диску, Кывылджим испытывала первобытный страх. На первый план сразу выходила она - маленькая девочка, окруженная высокими людьми, с большими бездонными, наполненными страхом, глазами. Стоящая посреди широкой площадки возле колеса обозрения, совершено одна. В динамиках еще тогда играла до боли жуткая, противная мелодия детской песенки «Yağmur Yağıyor», как насмешка над моросящим дождем, как нельзя лучше подходящим к ее слезам. Она стояла, а толпа надвигалась, давила, шумела. И тогда она начала кричать.

Кывылджим глубоко вздохнула, наполняя легкие влажностью мрачного дня.

Психолог снова прочитал ее лучше, чем она сама себя знала. И кажется, только что провел ей сеанс терапии без ее же ведома. Причем, успешный. Воспользовавшись собственным видимым для Кывылджим и неоднозначным для него проигрышем в обосновании явных прямых доказательств вины господина Картала.

Щеки Кывылджим предательски вспыхнули, став кажется цветом ничуть не слабее, чем ее верный дружок, и она прислонила к ним прохладные ладони, в надежде скрыть собственное смущение. Или же совершенно другое чувство, которое вот уже почти месяц росло в ней с каждым днем.

Новый сильный порыв холодного ветра налетел на Кывылджим, распахивая полы ее коричневого пиджака, пробираясь почти до самого нутра, и женщина вгляделась в туманную даль водного буйства волн. Видимость в дымке была почти минимальной сегодня, и она внезапно подумала, что в этот раз преступник выбрал не лодку. Она повернула голову в разные стороны, отмечая количество камер наблюдения на этой площадке, работающих круглосуточно, и даже удовлетворенно хмыкнула.

Работа Умуту предстояла большая, но она надеялась, что эффективная.

Не мог же этот ублюдок проскользнуть незамеченным в столь тщательно охраняемый объект богатого культурного наследия Османской империи!

Слишком вызывающе этот подонок, иначе наречь его Кывылджим не могла, выбирал места своих преступлений. Как будто-то бы ему совершенно не доставляло труда среди бела дня или ночи принести тело, минуя камеры наблюдения. Это могло означать только одно – он точно знал их расположение или был способен вторгнуться в систему уличного патрулирования, и так же охранную систему самого исторического объекта.

С этой точки зрения, Фатих Картал  - был идеальным вариантом.

Для талантливого программиста не составило бы труда отключить камеры, или запустить вирус в систему видеонаблюдения. Однако, в ее голове до сих пор звучали слова Омера: все его знаки, включая перстень и татуировку, можно было трактовать иначе, как и косвенные улики. И мотив наказать девушек за излишнюю алчность казался теперь притянутым за уши.

Ее непререкаемая система выстраивания обвинений в этот раз дала сбой. А может ей просто пора было пересмотреть свой подход к ведению дела? Может прежде, чем страстно желать наказать очередного убийцу, ей стоило унять поднимающееся в ней чувство отчаянной справедливости и принудить его следовать собственному холодному рассудку?

Кывылджим презрительно цокнула, поднимая вверх подбородок. Если бы не этот мужчина с его чудесными ямочками, который действовал на нее слишком неподобающе, она бы уже давно собрала себя в кучу, сосредотачиваясь на деле, а не ощущая себя полной профаншей с какими-то романтическими глупыми бабочками в собственном теле.

Но она ничего не могла с собой поделать. Как только, Омер оказывался в поле ее зрения вместо рассудительной Кывылджим из нее вырывался монстр, одновременно желающий спорить и провоцировать, наравне с желанием покориться глупому, по ее мнению, чувству полной защищенности от всего окружающего ее мира.

Она проследовала к багажнику своего ситроена, на ходу отмечая желтую оградительную ленту, которая создавала знатную вибрацию словно гул, сотрясаясь под воздействием мощного ветра. Команда Джемаля уже успела увести толпу от места обнаружения новой жертвы, работая четко и слажено. И сейчас оголтелая возбужденная публика, с расширенными от бурных впечатлений глазами толпилась за оцеплением, выстроенным несколькими полицейскими, возле арочного заезда на парковку.

Багажник отрылся с привычным скрипом, отрывая все немногочисленные внутренности своего убежища, скрытые от посторонних глаз. Здесь была пара мелких подушек, расшитых лоскутными кусочками, мягкий темного, почти шоколадного цвета, плед и медицинская аптечка, заполненная чуть больше, чем необходимо для простого прохождения технического осмотра автомобиля, диктуемого правилами дорожного движения.
Кывылджим подцепила неизменную красную обувь, усаживаясь на самый край своего автомобиля, и растерла уже изрядно истерзанные брусчаткой возле университета Бильги щиколотки, пытаясь вернуть им естественное кровообращение. А после – одну за одной водрузила на ноги те самые балетки, что говорили о ее приближение раньше, чем она сама оказывалась в поле зрения полицейских, работающих на месте преступления.

Эти балетки были подарены Сонмез ханым. На ее первое дело в Стамбуле. И теперь стали частью ее профессиональной личности наравне с высокими каблуками. В этом был ее четкий грамотный расчет. Высокомерие, подкрепленное высотой собственного тела, там, где она должна была бить аргументами с высоты птичьего полета. Против плоского хода, чтобы стать в доску своей и позволить криминалистам и полицейским чувствовать себя комфортно под ее въедливым взором.

Неподалеку послышалось мерное шуршание шин по мокрому асфальту, и Кывылджим повернулась в сторону звука. В тридцати метрах от нее серый вольво степенно двигался в сторону ее припаркованной машины, весь покрытый сероватыми, цвета бетона, разводами, едва размахивая щетками на лобовом стекле.
Ну хоть в чем-то этот профессор со своим чутьем смог ей проиграть. Прошло уже пятнадцать минут, как она прибыла на место, а Омер только сейчас поравнялся с ее ситроеном, заглушая двигатель.

«Надо будет преподать ему парочку уроков экстремального вождения», - усмехнулась Кывылджим, глядя, как из водительской двери появляется обаятельный мужчина в твидовом костюме, который сидел на нем особенно безупречно.

Взгляд у него был сосредоточенный.

Омер сканировал пространство не хуже, чем до этого делала Кывылджим, не обращая внимания на полицейский кордон и даже камеры, расставленные возле белой кованной калитки, и подвешенные к зеркальному квадратному сооружению стойки информации.

Мужчина вгляделся в подернутую пеленой взвеси даль пролива, пробежав глазами от старого дуба до высокого минарета помпезной мечети Долмабахче, как будто измеряя какое-то невидимое для всех расстояние, и кивнул Кывылджим, отмечая ее присутствие в своем поле. Звуки гудящих автомобилей, в этот час спешивших в сторону дома, застрявших на проспекте в очередном скоплении утонули в протяжном надрывном стоне коронерской машины скорой помощи, въезжающей на территорию исторического комплекса, помешав Кывылджим окликнуть профессора.

Профессор изучал место подобно рентгеновским лучам, прищуривая карие глаза в хищном пытливом взгляде. Тело, которое им еще предстояло увидеть, находилось в самой Башне с часами, окруженной целой бригадой криминалистов и представителей полиции, однако взор Омера был направлен на подъездные пути к мечети и гостевой парковке, соизмеряя возможность транспортировки тела при таком количестве вечно движущегося проспекта и туристического потока. Вне зависимости от времени суток это место было полно кем-то из людей – охранниками, дворниками, мусорщиками, нищими, которые частенько сновали между туристами в поисках подаяния.
Подъехать со стороны Босфора на лодке незамеченным, у преступника тоже не было возможности. А значит, оставался лишь один приемлемый вариант того, как новая жертва оказалась на этой территории.

Оставляя свои доводы пока при себе, еще минуту Омер окидывал взглядом парковку внимательным взглядом, после чего направился к Кывылджим, до сих пор сидевшей на крае багажника своей машины.

- Те самые туфли? – усмехнулся он, вплотную подойдя к ней и кивая в сторону обутых на ней балеток.

Кывылджим перевела взгляд на пресловутые балетки, слегка сводя брови от неожиданности вопроса, за секунду разрушившего между ними противоборство, возникшее на площади в университете, и тут же кивнула в согласии.

И как этому мужчине удается единственной фразой вновь сделать отношения между ними такими, будто полчаса назад они не орали друг на друга, фальмиярничая перед большим скоплением людей?

- Вы отстали, господин Омер, - указывая на его Вольво, ответила она, ничуть не стесняясь сидеть вот так просто, на собственном багажнике.

- Не хотел мешать проветриться, - саркастически заметил мужчина.

Кывылджим закатила глаза в фиолетовое небо, слышно усмехаясь, и тут же словила на свой нос очередную прохладную каплю, которая быстро покатилась вниз, оставляя влажную дорожку.

- Что я слышу, господин профессор тоже не желает признавать своего поражения?

- Тоже? – брови Омера подскочили вверх и несколько раз дугообразно подернулись, одновременно с ехидной улыбкой. – Неужели в голове госпожи прокурора вдруг появились сомнения относительно человека, который сейчас находится в полицейском участке?

Вместе с иронично произнесенными словами, Омер тут же поморщился, сцепляя зубы. Вновь зазвучавший голос Хэвес в голове с таким ясным признанием возник в его ушах. Отстранённые, сказанные беспристрастным голосом слова о подозреваемом, даже его самого убедили бы сейчас в том, что он не имеет никакого личного отношения к молодому мужчине.

- Еще ничего не ясно, господин Омер, - огрызнулась прокурор. – Мы не знаем времени убийства, не проверяли алиби Фатиха Картала, и тем более не осматривали место преступления, чтобы делать какие-либо выводы. Я бы не спешила обвинять меня в неправомерности предъявления обвинений.

- Это не входит в список моих обязанностей, госпожа Кывылджим, - заметил Омер. – Никто еще не предоставил Вам отчет по тому, что там произошло?

Он повернул голову в сторону архитектурного ансамбля, где в туманной завесе из липкой мороси в нескольких сот метрах от них высилось четырехэтажное и четырёхстороннее строение, построенное в стиле неокласссицизма с примесью османской архитектуры. Принимающая сигналы антенна наверху башни шаталась под напором стихии, создавая иллюзию мистического места среди нависших над городом туч.

Часы показывали 16.30, черными стрелками методично следуя по сумеречному от намокшего дождя циферблату словно отсчитывая жизненный цикл каждого, кто в эту минуту находился возле этой башни. Выложенная серым тротуарным камнем площадка была также ограничена желтой полу-прозрачной лентой, зацепленной на черные пластиковые столбики, принесенные оперативниками в форме. Резные сухарики и ионики, вместе с роскошным фризом, сделанные из камня казались непривычно дымчатыми под зарядившим дождем.

Омер много раз посещал это место вместе с сыном в погожие дни, рассказывая ему все, что знал об архитектурных стилях необарокко, не без помощи всемирной паутины. А теперь одно из любимых мест в городе в одно мгновение стало для него олицетворением наглости одного человека, ярким пятном перечеркивая любые приятные воспоминания.

Таково свойство человеческой памяти – самые трагические события привлекают внимание, откладываются в уголках мозга, чтобы в самую неподходящую минуту предстать перед тобой во всей красе, вытесняя радостные чувства. Плохое всегда впечатляет больше. Зло притягивает внимание, тогда, как добро вряд ли ценится за свою однообразность.

Мужчина вновь обратил свое внимание на сидящую перед ним женщину, которая завороженно смотрела за его взглядом, и тепло улыбнулся ее заинтересованности.
Как ей удается одновременно быть стервозной дамочкой и наивным, нуждающимся в защите ребенком? Это поражало его до глубины души.
Прозрачная капля, за которой он только что внимательно следил, остановилась на кончике ее носа, и Омеру внезапно захотелось дотронуться до ее кожи, смахивая ее подушечкой своего пальца.

- Нет, господин Омер, - отчеканила Кывылджим. – Джемаля я пока не видела, наверное он работает на месте. Что думаете, как убийца мог принести тело в такое людное место? Это не лодка, я даже сомневаюсь, что это мог быть автомобиль. Любая камера, которых здесь предостаточно, наверняка засекла бы его. Такое ощущение, что он нес ее по воздуху, да еще и в неприметном пакете. Иначе я просто не представляю, как ему удалось незаметно пронести девушку сюда.

- Если только девушка не пришла сюда сама, - обреченно усмехнулся Омер, не отводя взгляда от женщины.

Кывылджим в удивлении приподняла брови. Такой вариант она не просчитала.

- Иначе это невозможно, Кывылджим ханым, - подтвердил свои слова Омер. – Даже, если мы предположим, что вывести из строя уличное наблюдение можно, так же, как и систему безопасности самого комплекса, то избежать неожиданной встречи с любым из муниципальных работников? Никто не будет так рисковать. Тем более, что речь идет не о массовом убийстве, а о сакральном почти жертвоприношении. Очевидно, что нам нужно проверить камеры, я практически уверен, что девушка пришла сюда своими ногами. Вероятнее всего, одна. Вопрос в том, когда Мустафа установит время смерти, чтобы сделать какой-либо вывод – сколько убийце потребовалось, чтобы уложить тело, и привести его в надлежащее для него состояние.

Невольная дрожь пробежала по телу Кывылджим, поднимая волоски на ее коже. Насколько расчетлив должен быть этот человек, если решился убить девушку прямо в историческом месте, делая из нее свою розу? И главное, почему он так демонстративно делает это?

Она поплотнее запахнула свой пиджак, одновременно с этим жестом подскакивая с багажника. Машина чуть просела и тут же отпрыгнула обратно, сообщая о мягкости своей подвески, а скорее, о ее старости. Омер даже различил небольшой скрип, раздавшийся от колесной базы, когда машина отпустила свою хозяйку на свободу.

Бросая исподволь взгляд в глубину темного коврика, профессор едва приподнял уголок губ, двусмысленно сверкая глазами.
Плед и подушки в машине прокурора? Он ожидал увидеть что угодно, кобуру от пистолета, кучу папок и формуляров, даже мужские проявления – домкрат, запасную тубу с машинным маслом, но предметы домашнего быта?

Так, как будто эта женщина в любой момент могла заночевать где-либо, словно опасаясь, как пятнадцатилетний подросток гнева своей матери.

Что еще он узнает о Кывылджим за время их столько тесного общения?

В самом дальнем углу его глаза зацепили черные плотные перчатки. Такие, что носят байкеры либо, по меньшей мере, надевают велосипедисты. И Омеру вдруг пришло в голову, что он видит все ее фобии, профессионализм, но ничего не знает о ее увлечениях. А самое главное, до сих пор отчего-то не пытался этого даже узнать.

Она любила молочный шоколад с орешками и ненавидела зеленый чай. Вот, в сущности, и все, что он знал о ней как о женщине, которой хотелось преподносить подарки и делать сюрпризы.

Кывылджим перехватила его взгляд в сторону перчаток и деловито ухмыльнулась. Если у него были яхты и регаты, то у нее – гонки, которые с лихвой давали ей выплеск адреналина. Но этого Омеру знать было не обязательно. По крайней мере, пока.

Она захлопнула крышку багажника прямо перед носом мужчины, заставляя его отпрянуть назад, и кивком головы указала на приближающегося к ним старшего комиссара полиции.
Тот шел своей обычной вальяжной походкой, со стороны казавшейся любому человеку абсолютно невозмутимой и отрешенной, будто бы его ничуть не волновали происходящие вокруг него события. Да и вообще, напрягали. Но Кывылджим была уверена, что за пренебрежительной гримасой на лице Джемаля Исламоглу скрывается цепкая хватка и внимание к любым мельчайшим деталям. Именно поэтому она была рада, что теперь он занимает ведущее место в оперативной группе открытого дела.

Его остроносые туфли рассекали достаточно глубокие лужи, образовавшиеся на асфальте, будто вскрывали язвы на теле города, и Кывылджим подумала, что ливневки даже в таком историческом месте работали не бог весть как хорошо, впрочем, как и многое в этом городе, скрывая за красивым фасадом в виде дворцов и мечетей, глобальные проблемы коррупции местной власти.

- Королева, профессор, - поздоровался Джемаль, подойдя к ним вплотную, и протягивая Омеру руку для приветствия. – А вы оперативно оказались на месте. Не собрали ни одной пробки по дороге? Удивительно. Будто сама судьба вас поторопила на встречу к нашей невесте.

- Невесте? – Кывылджим переглянулась с Омером, хмуря брови.

- Ну да, королева. Все в лучших традициях – идеальное тело, колечко на безымянном пальце. Только на этот раз не фата, а белые туфли. Заботливый какой, - хохотнул Джемаль. – Наверное, чтобы не замерзла, надел. Говорят же – ноги держи в тепле. Кажется, наш жених понял эту фразу слишком буквально.

- Джемаль, - укорила его Кывылджим, протягивая слово, словно юмор был в эту минуту чуть менее уместен. – Мустафа на месте?

- Ну конечно, Королева. Куда без этого чудаковатого эксперта. Иногда мне кажется, что все судмедэксперты - маньяки, и наш не исключение. Только сумасшедшие люди могут подхихикивать над прозекторским столом, изучая мутную жидкость в желудке, который вот-вот разорвется от гниения.

Настал черед рассмеяться Омеру. Он по-дружески хлопнул мужчину по плечу, разделяя его попытки иронизировать в сложных вопросах, и заботливо кинул взгляд в сторону Кывылджим, углядывая в ее глазах промелькнувший страх и нотку отвращения. Очевидно, она сейчас в красках представила белую стерильную обитель Мустафы, где он стоял с карманной пилой в руках, на лице его сияла все та же маниакальная улыбка Джокера, а где-то в глубине раздавался зловещий хохот, когда рука с инструментом приближалась к бездыханному телу.

- Что там на месте, Джемаль? – спросил у него Омер, вновь сосредотачиваясь взглядом и отводя его от женщины.

- Все чисто, профессор. Никаких следов, на теле – ни одного следа насилия, предположительно, отравление, как и в прошлый раз. Ребята криминалисты работают, но уже сейчас ясно, что ничего они не найдут. Гениальная работа, не находишь?

Он полез в карман своей темно-синей куртки, с небольшим отложным меховым воротничком, доставая оттуда пачку жвачки со вкусом лимона, и демонстративным движением опустил ее в рот, все еще посмеиваясь своей же шутке. Капли дождя усилились, проливая на троицу, стоящую на парковке, казалось, весь свой потенциал, а, заодно, и смывая возможный след преступника.

Хотя Омер был больше чем уверен, что следов не было.

Профессор оглянулся по сторонам, теперь уже игнорируя архитектурные постройки и оживленные дороги, и уставился в толпу, еле сдерживаемую полицейскими. Они уже выставили металлические ограждения, но люди не спешили уходить, надеясь первыми узнать подробности вычурного преступления. Он петлял глазами по множеству людей, вылавливая акценты, которые непроизвольно отмечали его глаза, вглядываясь в желающих окунуться в неприглядную историю. Красная куртка, рабочие джинсы, затертые и покрытые пятнами краски, черные волосы, забранные в высокий конский хвост, яркая алая помада, тучный живот. Хищный взгляд, любопытный взгляд, заинтересованный, испуганный, надменный. И еще около других десятков разнообразных глаз.

- Ты ищешь знакомого? – усмехнулся Джемаль, прослеживая за Омером и вновь включая его в диалог. – Вон, уже и стервятники понаехали. Будет жарко, Королева. Тебе опять отдуваться.

Он указал рукой на приближающиеся белые невзрачные фургоны, из которых вылезали, словно крадучись, несколько репортеров с камерами в руках и переносными микрофонами. Вопиющее убийство в таком общественном месте быстро произвело резонанс в Стамбульском мире, и пресса с готовностью подхватила сенсационные новости, сейчас выискивая возможность взять интервью хотя бы у высокопоставленного чиновника.

Кывылджим фыркнула, выражая свое красноречивое отношение. Ненавидеть журналистов было у нее в крови. Она повернулась к мужчинам, сузив глаза в ненавистном взгляде, и провела рукой по волосам, приглаживая пряди, которые так и норовили превратиться в кудряшки.
Эти мелкие кудряшки прожгли Омеру глаза, вызывая в нем прилив кипящих эмоций. Отчетливый запах лака для волос, которым Леман укладывала непослушные волосы, возник в одночасье, и тут же испарился. Он слегка качнулся в сторону от Кывылджим, увеличивая между ними дистанцию, и поспешно улыбнулся Джемалю, в надежде быть правильно понятым.

- Тогда пошли отсюда скорее, - заявила она Джемалю, - пока все эти зеваки не прорвали оцепление. Позвони господину Эртугрулу, Джемаль. Пусть возьмет удар на себя с этими журналюгами.

- Ну ты сказанула, Королева. Шеф и журналисты? Ты хочешь запороть все дело, или тебе давно не хватало вызовов на ковер главного прокурора?..Вернее, министра юстиции...

Его слова достигли ушей Кывылджим раньше, чем Джемаль успел поправиться. Взгляд Кывылджим потемнел за секунду, превращаясь в зловещий как у Медузы Горгоны, которым она и одарила исподлобья старшего комиссара, превращая его буквально в камень.

Она стиснула зубы, слушая в ушах, как они издали скрипучий неприятный звук, и на пару секунд задержала дыхание, собирая в единый комок все свое тело. А потом...кинула взор на Омера.
Но тот так старательно отводил от нее глаза, что Кывылджим даже укорила себя за излишнюю проявленность.

- Может, ты все же проводишь нас к месту, Джемаль? – поторопила она мужчин, начиная движение по мокрому тротуару в сторону башни.

- Нет проблем, Королева.

Джемаль пропустил Кывылджим вперед, и пристроился за ней, возле профессора, ускоряя шаг, чтобы догнать уверенно рассекающую лужи женщину в своих красных тапочках.

- Давно я не видел таких красивых трупов, скажу я тебе, Омер, - прикольнулся Джемаль, шествуя рядом с мужчиной. – Как обычно, блондинка. Но в этот раз, кажется, лучше предыдущей. Ставки жениха растут.

- Думаешь будут еще жертвы? - спросил его Омер, не сводя глаз с мелкого завитка волос впереди идущей женщины.

- Это вы там предполагайте, - хмыкнул Джемаль. – Моя работа собрать улики, найти свидетелей, устроить допрос каждому. А прогнозы – дело неблагодарное. Но вот, что я тебе скажу, профессор. Этому ублюдку нелегко будет найти таких хорошеньких девушек в нашем городе. Каждая – как на подбор, и вовсе не в чертах нашей женской нации.

- Свидетели? – спросил его Омер, выравнивая шаг с ним в единую линию. – Кто обнаружил тело? Вы проверили камеры?

- Камерами занимается Чинар. Нашла местная работница, когда поднималась внутрь, чтобы проверить отрытый витраж на площадке второго уровня. С ней сейчас наш выездной специалист по психологической поддержке, так как самочувствие у женщины так себе. Остальные работники собраны в информационном бюро – из тех, кто сегодня работал и пока не ушел домой. Все в один голос утверждают, что ничего не видели и не слышали. Туристов была масса, но мы всех вывели, оповестив о возможности сообщить полиции, если они что-то вспомнят. Сам понимаешь, Омер, опросить всех – не реально, учитывая нашу мощь и возможности. Будем надеяться, что на камерах что-то засветилось.

Профессор кивнул в ответ, соглашаясь с доводами Джемаля и на несколько минут замолчал. Они двигались по неровным тротуарным плиткам, сквозь которые проступал песок. Он смешивался с дождевой водой, превращая лужи в грязно-желтые, в которых плавали увядшие листья с бурыми пятнами старения. Сегодня это место мало напоминало оживлённый радостный туристический центр, где повсюду слышались задорные крики детей и щелчки камер телефона. Вековые платаны, растущие слева в пределах архитектурного комплекса, уже порядком сбросили большую часть листвы, размахивая голыми ветками как сухими тощими руками, напоминая великанов-смотрителей, укоряющих идущих профессионалов за такую допущенную ошибку. Белые фонари на входных распахнутых кованных воротах тускло освещали территорию возле себя, что ощущения всей троицы мгновенно усилились – мрачные, будто продирающиеся через слабый свет к жестокой разгадке.

Попутно здороваясь с полицейскими, Кывылджим внезапно оступилась о выпуклости плитки и провалилась ногой в глубокую, образовавшуюся прямо перед ограничительной лентой лужу. Ступня мгновенно погрузилась в песочную жижу, хлябая с характерными звуками, и госпожа прокурор запрыгала на одной ноге, стараясь вытряхнуть мерзкое содержимое из балетки. Красные пятна на шее выдали ее замешательство.
Она так и не научилась скрывать свое смущение перед количеством мужчин в мире своей профессии за железной выдержкой. Вероятно, многие из стоящих сейчас здесь людей с полицейскими жетонами на форме, только и ждали любой ее осечки, чтобы в очередной раз напомнить этой стране, что такое исконные традиции.

Теплая сильная ладонь вдруг подхватила ее за локоть, и Кывылджим тотчас ощутила знакомый запах – чуть больше, чем просто мужской. Запах невидимой заботы, к которому она уже успела привыкнуть несмотря на все их перепалки. Широкая мощная грудь оказалась позади нее, не прикасаясь, но даже на расстоянии обдавая ее своей силой и зарядом, который разлился по телу горячей вспышкой, заставляя сердце ухнуть куда-то слишком вниз. Кывылджим от неожиданности глубоко вздохнула, задерживая дыхание.

- Все в порядке, Кывылджим ханым? – раздался позади голос Омера, который на каком-то интуитивном уровне, сам того не желая, моментально отозвался на ее очередную неуклюжесть, поддержкой собственного тела.

-Д..да, Омер бей, - поспешила заверить его она.

Несколько взглядов со стороны метнулись в их сторону, и Джемаль, заметив это, едва уловимо одернул полицейских движением головы, прищуривая взгляд. Каждый должен был знать свое место. Они собрались здесь не для того, чтобы обсуждать госпожу прокурора, как бы кому этого ни хотелось. А что происходит между этой парочкой, он замечал и сам. Замечал, но старался не придавать этому значения. По крайней мере, пока это не стало мешать работе над делом.

Кывылджим тоже увидела эти взгляды, сопровождающие каждое ее движение и спешно вырвала свою руку из ладони Омера, вновь возвращая пятку в промокшую левую балетку, морщась от противных ощущений.

Они вплотную подошли к башне и остановились возле желтого, трепыхающегося на ветру ограждения. Кто-то изнутри выкрикнул о помощи, чтобы ему принесли контейнер для сбора улик, и один из криминалистов тут же отправился ко входу в башню, наклоняясь своим ростом, чтобы пройти в украшенный лепниной входной портал, держа в руках пластиковый небольшой ящик.

- Что Вы знаете обо этом месте, Кывылджим ханым? – спросил ее Омер, оказываясь по правую руку от нее.

Он задумчиво смотрел прямо на архитектурное сооружение, однако глаза его совершенно ничего не выражали, будто проваливаясь взглядом внутрь себя.

- На самом деле, ничего из того, что известно каждому жителю Стамбула, - отозвалась Кывылджим, теперь более пристально рассматривая каждую деталь необарокко на фасаде здания из камня и мрамора. – Построена в конце 19 века, по приказу Абдул-Хамида II по прямому ее назначению. Отражала свою прямую надобность – определение времени и символ его реформ – «идти в ногу со временем». Не представляю, каким образом можно связать это место как ритуальный, так как о ней нет ни одной легенды, связанной с любовной историей.

- Все верно, - ответил Омер, слегка улыбаясь. – Но мне пришла в голову другая мысль.  Когда я ехал сюда, я внимательно прочитал историю ее создания, а также биографию нашего султана.

Кывылджим с вниманием повернула голову в сторону мужчины, излучая любопытство в горящих глазах. Его профиль, выдающий прямой нос, был обращен в сторону Босфора, запах шторма которого прочно въелся в их ноздри, делая его похожим на настоящего профессора, которых часто увековечивают на фресках. Почему-то ей именно сейчас захотелось, чтобы он сотворил какое-нибудь чудо, рассказал ей то, что было недоступно в силу меньших знаний или эмпатии. Несмотря на всю их разницу в кадровых ступенях. Даже несмотря на его разгромные слова о ее собственных выводах насчет Фатиха Картала.

Ей просто хотелось ему доверять.

Прежде не слишком ей знакомое чувство, но такое вкусное в своем произношении, отозвалось на ее лице сверкающими глазами и полуулыбке, которую она подарила Омеру, совершенно не скрывая. Налетевший весомый порыв мороси, заставил ее переступить влажными ногами с места на место, пряча руки в пиджак, отчего весь ее вид стал слишком умильным – хрупким, как утонченная статуэтка, которую стоило бы уберечь от непогоды.

Омер лукаво вздернул бровями и открыл белые зубы в хитрой улыбке, глядя, как женщина внимает его словам, и пояснил:

- Мне кажется, в этом случае для нашего Цветочника, не место носит священный характер, - начал он, проводя взглядом по изящным пилястрам из мрамора. – Все дело в самом султане Абдул-Хамиде. Он вступил на престол после того, как его брата признали сумасшедшим и свергли, заточая в крепость. Вся его политика строилась на обещаниях, охотно даваемых, но никогда не исполняемых. При нем страна вернулась к прежнему деспотичному строю, а сам Абдул-Хамид окружил себя бесчисленной стражей и наводнил всю страну шпионами и тайной полицией, опасаясь переворота. Ему повсюду мерещились заговоры и измены, а торговля и промышленность пришли в упадок, и в 1882 году Турция объявила себя банкротом. При нем расцвело взяточничество, управление страны находилось в руках невежественных чиновников. Безграничный произвол и продажность – отличительные черты такого правления. Поступавшие в казну деньги расходовались без всякого контроля, по большей части, на содержание двора и полиции.

- Хотите сказать, что Цветочник решил вместо несчастной любви намекнуть на коррупционные схемы? – удивилась Кывылджим.

Она нахмурила брови, отчего ее лицо приобрело строгое выражение, и полностью развернулась корпусом к Омеру, как будто укрываясь в его большом теле от порывов хлеставшего ее промозглого ветра.

- Хочу сказать, что он намекает нам, что преследует девушек, которыми руководит алчность. Ваша теория насчет Фатиха, - здесь Омер немного запнулся, создавая неловкую паузу, которая не ускользнула от внимания Кывылджим, - имеет место быть. Очевидно, что его миссия – наказать девушек, стремящихся к мужчинам, которым принадлежит власть. И не просто власть, а власть, которая использует свою силу ради собственной наживы. Это именно то, что я пытался сказать Гираю в свое время. Искать убийцу нужно либо в самом окружении статусных людей, либо среди тех, кому такие люди могли досадить, госпожа Кывылджим.

- Что это за историк у нас образовался? – хохотнул подошедший к ним Джемаль, нисколько не заботясь о том, что как обычно испугал Кывылджим своим неожиданным появлением со спины. – Жених, да еще и окультуренный.

- Ты прав, Джемаль. Этот человек, - Омер покосился на Кывылджим, которая уже собиралась одернуть его за неприменимое к убийце определение, но пока молчала, рассматривая башню перед ней, - с высшим образованием, и явно имеющий неплохие познания в истории страны. Он рассказывает нам свою историю как боль, акцентируя на самых главных аспектах. Он навеки останавливает идеал молодости в тех, не кого любит, а кого ненавидит. В точности, как и мы все, - хмыкнул Омер. – Мы бунтуем против системы, порождающей глупость и алчность. Он просто делает ее осязаемой.

- Что страшнее - убийца романтик или система, производящая их, так что ли, Омер бей?

Ее слова остались без ответа. Кывылджим горько усмехнулась, не отрывая взгляда от туманной дали, в которой сегодня были не различимы даже близко проходящие паромы. Лишь только слышалось их непрерывное гудение, перекрывающее гул человеческих голосов вокруг башни. Низкая температура воздуха обожгла легкие Кывылджим при глубоком вздохе как будто она только что вошла в криокамеру. Одновременно с проникающим тонким запахом смерти, царившим вокруг постройки.

Она снова вернула свой взгляд на Омера, разглядывая как его лицо мгновенно под произнесенными словами приобрело землистый оттенок, обнажая глубокие морщины, очевидно, оставленные долгими глубокими размышлениями собственной личности.

Отчего-то ей первый раз в жизни захотелось узнать о внутреннем мире этого человека. Что жило внутри мужчины, разрываемого чувством вины?

Омер весь обратился в колючий напряженный комок нервов. Очевидно, что женщина затронула его внутренние порывы. Его, не способного хоть на долю секунды сбросить с себя глубочайшее чувство ответственности.

- Каждый в этой жизни делает выбор сам, Кывылджим ханым, - сурово ответил Омер, ледяным взглядом пронизывая ее насквозь. – У нас всегда есть выбор – сторона добра или сторона зла. Есть те, кто борется с системой законными методами. Есть те, кто выбирают иной путь – смерти и издевательств, избирая дорогу Миссии и мнимого милосердия. Но упрекать, что система порождает ту или иную силу? Человек порождает сам себя, лишь прикрывая свой жизненный выбор нелогичностью системы. Вина лежит на конкретном человеке, а не на внешних обстоятельствах. Она может лежать на родителях, вовремя не заметивших проблемы у своего ребенка, на социальных работниках, призванных следить за моральным состоянием детей и подростков, на нас, служащих в полиции – если мы некорректно реагируем на поступающие сигналы о насилии. Но, в любом случае, люди – создают системы, а не система – людей.

- Однако, люди создали систему, внутри которых образовались законы, - пылко ответила Кывылджим. – И теперь уже нормативы стали влиять на поведение людей. Если вина всегда на конкретных людях, то как быть с системными ошибками, которые никто не мог предвидеть? Например, непреднамеренные последствия законов. Социальные условия, неравенство, насилие со стороны власти могут сужать возможности для «правильного» выбора. Голодный человек ворует не из «зла», а из необходимости, господин Омер.

- Мы говорим о разной степени преступлений, - жестко бросил Омер, теперь уже полностью обращенный к Кывылджим, сцепляясь с ней в привычном противостоянии.

- Вот видите, Вы сами доказываете то, что система создала эти рамки – определение степени преступлений!..

- Эй,эй, ребята!

Жесткий голос Джемаля вернул их, распаленных и вновь столкнувшихся уже в диалектик собственных противоречий, буквально с небес на землю, оставляя их спор без ответа. Вокруг снова послышались голоса криминалистов и полицейских, зычное ржание, отражающееся от зеркальных стен очередного дома-куба с информацией по комплексу Долмабахче, шлепки туфель по лужам.

Усиливающийся дождь, заставил всех троих одновременно поморщиться, переглядываясь друг с другом в тишине, которая как вакуум образовалась вокруг них, прислушиваясь, как стучат капли по остаткам листьев на деревьях, сбивая многие из них на землю. Многозначительная пауза, наступившая между всеми, заполнилась привычными звуками выполняющих свою работу полицейских, отголосками зевак со стороны входа в комплекс, гудением лопастей вертолета, патрулирующего местность с высоты.

Джемаль удивленно переводил пытливый взгляд между мужчиной и женщиной, даже вставив между ними руку для пущей убедительности.

- По-моему, каждый из вас забыл, что там труп стынет, - укорил он их. – Ваши философские споры чудесны, ребята. Но у нас тут проза жизни, - он махнул рукой в сторону башни, – убитая девушка, наряд криминалистов и моих ребят. А еще - дерьмовая погода и уставший судмедэксперт, который уже просит вторую чашку кофе. Я, конечно, понимаю, Вы верхушка власти, все дела, но мои подопечные хотят сегодня очутиться дома, сменив промокшую форму на нормальные трусы-семейники. Будьте так добры, пройдите-ка к нашей невесте, а все ваши высокие разговоры – оставьте перед камином в обнимку друг с другом, разжигая огоньки страсти там, и все дела, - расхохотался он, выпуская почти скабрезную шутку.

- ДЖЕМАЛЬ!

Кывылджим сказала это настолько громко, что снова приковала внимание почти всех в эту минуту находившихся на улице людей. Ей ничего больше не оставалось, кроме как прислонить руку к пылающему лбу с надписью «несдержанная идиотка», в попытке скрыться от накрывавших ее эмоций и желания вечно находиться в неведомой ей борьбе с профессором.

Омер лишь сдержанно улыбнулся, не собираясь отвечать на любимые подколы старшего комиссара, в конечном счете, имеющего под собой весьма правдивые обоснования.

Кывылджим кивнула Джемалю, и подобрав натянутую ленту, высоко натянула ее перед собой, проникая внутрь оцепленного участка, а затем направилась прямо к невысокому входу, в котором пару минут назад исчез один из криминалистов.
Каждый раз она будто бы была не готова столкнуться с тем, что ей предстояло увидеть. У нее было уже 20 лет практики, а она до сих пор не могла сдержать дрожь своего тела, за минуту до того, как столкнется с суровой реальностью.

Набрав в грудь больше воздуха, она несколько раз сжала и разжала кулаки, чувствуя, как до этого колотившееся сердце приобретает более правильный ритм, словно кардиограмма на мониторе вдруг перестала сигнализировать о неполадках.

- Все хорошо, Кывылджим ханым? – заботливо и уже в который раз, поинтересовался Омер, подходя к ней и протягивая бахилы и перчатки.

Все-то этот мужчина видел в ее состоянии. Можно было даже не пытаться надевать свою маску мнимой уверенности перед ним.

- Нормально, Омер бей, - ответила Кывылджим со вздохом.

Она натянула на длинные пальцы латекс, расправляя его по руке, и погрузила балетки в шуршащие синие футляры, до сих пор с влажной подошвой, которая теперь еще и превратилась в мелкие песчинки, которые доставляли ей массу неудобств. Омер тоже проделал подобную процедуру и теперь стоял рядом, глядя, как короткие ритмичные вдохи и выдохи Кывылджим пытаются вернуть ей прежнее самообладание.

Мужчина загадочно хмыкнул. Как бы эта женщина ни храбрилась, внутри нее жили множество страхов. И еще один он сейчас наблюдал перед собой, когда ее грудная клетка вздымалась с бешенной скоростью, а пульсация натянутых от напряжения вен на шее, с лихвой выдавало все ее замешательство.
Решение снова возникло почти внезапно. Когда инстинкт психолога с обостренным чувством защиты госпожи прокурора подхватил его тело, заставляя подойти близко к ее прямой собранной спине.

К концу этого дела он точно станет гуру психологических приемов, отработанных на практике, подумал Омер. 

- Если дыхательная техника не помогает, - напомнил он, обращаясь к Кывылджим, когда коснулся ее плеча своей грудью, - давайте попробуем по-другому.

Омер протянул ей отрытую ладонь, предоставляя возможность ухватиться за нее. И снова сделал это на глазах у всех сотрудников Центрального отделения полиции. Так и стоял – с протянутой рукой, точно мальчишка, ожидая, когда его прокурорша соблаговолит ответить на столь интимный жест.

Наверное, этот жест увидела не только госпожа прокурор. Потому что в то же мгновение, несколько мужчин с ехидными улыбочками на загорелых лицах обратили свое внимание в их сторону. Двое из них, те, что были чуть старше, состроили каверзные гримасы, едва ли пряча прорывающийся смех, отпуская в сторону друг друга тихие замечания.

Очередное падение сильной женщины перед лицом полицейского отделения господина Эртугрула. Если так пойдет и дальше, Кывылджим в пору будет менять работу. Но в данную минуту, как и в университете, когда позади разрасталась толпа, доверие к действиям стоящего возле нее мужчины пересилило. А может, всему виной те самые ямочки, которые сейчас расцветали на его лице, отзываясь благоговейным трепетом внутри ее тела.
Женщина прикрыла глаза с большим усилием, и кивнув головой мужчине, вложила свою руку в его большую ладонь, мгновенно обретая уверенность. И наплевать, что около десяти, а то и больше человек, в том числе и Джемаль, стали свидетелем этого жеста.

В конце концов, иногда она была просто женщина.

- Не обязательно всегда быть сильной, Кывылджим, - тихо сказал Омер, крепко сжимая ее руку, так, чтобы только она услышала его.  – Иногда слабости гораздо привлекательнее, чем демонстрация независимости.

Он толкнул деревянные створки, украшенные резными элементами, которые отворились с характерным скрипом, и прошел вперед, увлекая за собой Кывылджим.

***

Толпа множилась с каждой минутой.

Близ выставленных пластиковых ограждений, позади которых стоял целый полицейский кордон из шести, а может и больше, человек, оказались самые расторопные. Те, кого в спешном порядке вывели с территории архитектурного достояния, как только раздались первые сигналы сирен, и режущий глаз свет проблесковых маячков покрыл все пространство улицы Долмабахче.

Патрульные машины перегородили подъезды, начиная от мечети и заканчивая отелем Swissotel The Bosphorus Istanbul ,обеспечивая что ни на есть самое привлекающее сенсационное внимание, достойное его работы. И бесконечные пробки и возмущение местных идиотов водил, неспособных оценить масштабов творящейся истории, - все приятно растягивалось по его телу кипящей волной возбуждения.

Противный дождь не прекращался с самого утра, то и дело переходя из раздражающей измороси в стеновые струи, однако это не мешало его настроению. Лишь только усиливало, глядя, как натягивая желтые дождевики, раскидывая цветные шапки зонтиков, глупые стамбульцы или залетные туристы, наступая друг другу на пятки, толпились по ту сторону ограждения, стремясь узреть самые пикантные подробности очередной гениальной работы.

Дурацкая, большая зеленая тумба, на которой в хаотичном порядке были налеплены новые афиши с мало кому интересными сейчас актерами, закрывала обзор на площадке. Там, где сейчас образовался коллапс из прибывающих и прибывающих к выбранному им месту. А ему нужны были яркие впечатления от плодов своих рук, говорящие теперь сами за себя.

Он стоял в тени одного из платанов, что простирались за белой кованной решеткой, с жадностью наблюдая, как растягивали желтую ленту несколько людей в форме. Лента дрожала в их руках от порывов ветра, а еще недавно те девушки тоже дрожали так при его виде.

Он рыкнул от удовольствия. Тень сухой выцветшей листвы падала ему на лицо, скрывая ото всех его окружавших дураков, надменную улыбку, не сходящую с его лица. Место было удачное. Никто его не замечал и это, несомненно, был плюс. Слиться с пестрой толпой зевак.

К запыленному бордюру, покрытому дерьмом чаек, снующих здесь направо и налево, подкатился белый фургон журналистов. А затем еще один. И снова. Металлические двери с грохотом откатились, и выкрики репортеров и операторов смешались с гулом взбудораженной серой массы людишек, не имеющих даже понятия о части истории, связанной с этим местом. Кто строил богатые экстерьеры и внутренне убранство, что прошли архитекторы, надрываясь в исполнении приказа турецкого реформатора, прозванного «Великим убийцей». Ни малейшего понятия о османском наследии, пришедшие сюда лишь поглазеть под тупорылые вопли своей жены, или воя мелких отпрысков.

А он, тем временем, творил историю. Свою собственную и чужую, увековечивая свое имя в мрачных Стамбульских легендах. Да еще как? С помощью любви. Той, которая ему не досталась.

Он до хруста сжал зубы, издавая клокочущий звук из груди. Она должна была выбрать его, а выбрала деньги и влияние. Этого он не прощал. Никому. Никогда.

Звериный оскал превратился в хищный прищур, глядя как остолоп профессор, удерживая ту самую прокуроршу за локоть, поддержал ее от идиотического падения в глубокую лужу. Зрелище придурков, не иначе. Бог, мнящий из себя гениального гроссмейстера, и вполне себе сексуальная баба, которая пала жертвой его пламенных речей.

Он поправил свой воротник, придавая ему особое четкое расположение, и снова устремил полный похоти взгляд на грудившихся в кучу журналистов, щелкающих затворами камер, и бросающих первые наброски для своих репортажей. В этой стране сплетни разлетались с особым вкусом – жареного перца, приправленного ядом змеиной верхушки.

То, что ему нужно. Все вечерние выпуски новостей будут пестрить вопиющем убийством, приковывая внимание всей страны на ближайшие дни. Теперь этим идиотам не избежать пристального внимания со всех сторон, вплоть до самого министерства.

Все складывалось отлично. Он даже не рассчитывал, что белобрысая стерва тоже окажется под ударом, но его приятно грела эта мысль. Он ненавидел ее. Олицетворение самых гнилостных черт всей этой гребаной системы власти. Все, к чертям, в этой стране дышало испражнениями эго и амбиций.

В груди приятно заклокотало от того, что он перед собой видел, а потом он ощутил прилив мощнейшей энергии в причинное место, попутно рыская в поиске места для уединения. Но, ничего, он потерпит. В конце концов, впереди самое интересное – придурок с признаками мании умственного величия, идущий по его стопам, должен обнаружить послание.

И он надеялся, что профессор будет прозорливее. И не повторит его ошибок.

***

Внутри пахло сыростью и затхлостью, а еще сладковатым признаком разложения. Прямо перед ними, остановившимся у входа на небольшом пяточке каменной площадки, открылась винтовая лестница со ступенями из темного камня. Слабое освещение пространства погружало его в мистический сон, как будто сверху с минуты на минуту могла спуститься черная тень смотрителя, с масляной лампадой в руках.

Одновременно подняв головы вверх по лестнице, они увидели площадку второго этажа, на каменном основании которого лежали квадратные светлые пятна от естественного света, проникающего из небольшого окна в деревянной раме. Места вокруг было ровно столько, чтобы двигаться гуськом. Каменные стены хранили прохладу, усиливая и без того гнетущее ощущения, и Кывылджим поежилась, отчего Омер еще плотнее обхватил ее пальцы своими, хотя и не повернул головы в ее сторону.

В этой башне точно редко кто-либо находился. Пространство было узким, без особых архитектурных изысков, представляющих историческую ценность. Вероятнее всего, она служила лишь как самая обыкновенная часовая башня, проверяемая лишь в редкие моменты, когда механизму на ее вершине требовалась починка. Камень внутри был покрыт каким-то странным белесым налетом, и Омер, проведя по нему рукой, нахмурился, ощущая на шероховатых стенах влажные светлые разводы.

- Известняк среди кладочного материала, - пояснил Омер. – Даже во времена султана уже имела место экономия на средствах. Кажется, этому зданию нужна хорошая вентиляция помещения. Идем выше, Кывылджим?

Женщина кивнула, сосредотачиваясь на своих мыслях и на том, что собиралась увидеть. Где-то сверху послышался голос Мустафы, и Кывылджим облегченно выдохнула, чувствуя себя в компании приятных людей, которые с иронией и теплом принимали ее неприязнь к холодному телу, чаще всего обезображенному убийцей.

Они миновали еще один лестничный пролет, двигаясь друг за другом. Руку Кывылджим Омер не отпускал, пропуская ее пальцы сквозь свои, однако все его внимание было устремлено на изучение самого пространства. Глаза его внимательно проходились по стенам и ступеням в поисках вероятных следов, которые мог оставить преступник, но в видимой плоскости ни Кывылджим, ни Омер не различили ничего похожего на отпечатки подошв или грязи, которая обычно имело свойство выпадать из рисунка протектора. Бахилы шуршали громко, так, что в узком, наполненным эхом пространстве, это было подобно работе маховика, чтобы раскалить угли для жаровни каштанов.

Женщина остановилась на треугольной площадке между этажами, слегка одергивая Омера, переводя дыхание. Она даже не удивилась сейчас тому, что он приостановился, хотя мог бы с легкостью продолжать идти дальше, вырвав свою руку. Но профессор, застыл на ступеньке, как вкопанный, непроизвольно проводя подушечкой своего большого пальца по тыльной стороне ее ладони, окунувшись в свои размышления.

Он окинул взглядом стены, выискивая возможные потертости, где мог быть снять белый известковый налет, свидетельствующий, что тело тащили по лестнице, и убийца мог оставить на каменной кладке материи своей одежды. Но ничего подобного он не обнаруживал.

Зато вместо этого, он вдруг осознал, что совершает массажные движения по руке женщины, щеки которой покрывал заметный почти невинный румянец юной барышни. Этот жест всегда сопровождал его размышления, когда он шел за руку с Леман или даже Метеханом, внезапно погружаясь в разгадку очередного задания посреди воскресной семейной прогулки.

- Как обычно, Омер,  - подала голос Кывылджим, - никаких следов, будто этот подонок летает по воздуху. У меня складывается ощущение, что он – мистический персонаж.

- Всего лишь аккуратность человека, который обладает педантичностью характера, - буркнул Омер, одергивая себя за свои излишне интимные жесты. – А еще, абсолютная стабильность в совершении последних своих действий. Все его эмоции от совершения акта возмездия, выходят еще до того, как он размещает тело. А после – он лишь любуется своей картиной с хладнокровием скульптора. Ну и осведомленность, каким образом, работает система правоохранительных органов.

- Еще не легче. Мы ищем историка – профессора, со знанием фармацевтики и, очевидно, недовольного работой местных властей. Мне кажется, что это описание вполне соответствует...

- Мне, - рассмеялся Омер, оглядываясь на Кывылджим через плечо, так как в эту минуту разглядывал каменный выступ этажом выше, расположенной на уровне его роста, под которой он различил небольшие осыпавшиеся крошки известняковых отложений. – Так и скажи, что я зануда и зазнайка.

Кывылджим коронно закатила глаза в потолок, стремящийся в каменную бесконечность, и старательно попыталась скрыть накрывающий ее смешок. Однако, не удержалась. Ее веселый смех прорезал затаившуюся внутри башни мрачность, отскочив от стен звучным эхом неформальности.

- Не припомню, профессор, чтобы мы переходили на ты, - продолжая смеяться, сказала она. – Но если это необходимо, чтобы всемогущий Дамблдор признал, что он тот еще зануда, что ж. Я согласна обращаться к тебе - Омер.

Взгляд профессора потеплел, сам того не желая. Только что сосредоточенный, уверенный в себе мужчина, вдруг просиял как ребенок нашедший долгожданный подарок от Санта-Клауса под рождественской елкой. Глаза открылись в наивной радости, и все это буквально за считанные доли секунды, тут же возвращая привычное ироничное выражение на его лице.

- Вот это новости, Кывылджим, - в ответ рассмеялся он. – Кажется, мне сегодня нужно будет отметить это событие. Мало того, что госпожа прокурор снизошла на фамильярное «ты», поднимая меня на уровень прокурорского общества, так еще и нарекла мудрым волшебником. Не знаю, что льстит мне больше.

- Офф, профессор, - фыркнула женщина, хихикая, и выпуская в прохладное помещение небольшой пар изо рта, - я также быстро меняю свои решения, как принимаю их. Поэтому, на Вашем...твоем месте, я бы сейчас не иронизировала в мою сторону, а смотрела по сторонам. Ты ничего не заметил?

- Чуть выше, смотри.

Омер указал свободной рукой на небольшую выпирающую консоль, расположенную возле окна, на которой Кывылджим, изрядно прищуриваясь, усмотрела как будто бы небольшой снятый участок текстуры, а ровно под ним мелкие белые крошки.
Взгляд женщины мгновенно стал суровым. Это было уже хоть что-то, если только сами криминалисты, работающие здесь уже пару часов, обычно аккуратные, не оставили прорехи в своих действиях. Но потертость выглядела так, как будто человек пробирался спиной, да еще и с усердием.

- Нужно будет сказать экспертам, чтобы они сняли образцы на анализ, - ответила Кывылджим, - и отослали его Нурсеме. Если это оставил Цветочник, у нас будет ощутимая зацепка.

Омер лаконично кивнул в ответ.

- Я бы пока не делал поспешных выводов, но будем надеяться, что так и есть, – он посмотрел вверх винтовой лестницы, соизмеряя возможности архитектурного сооружения. - Представить не могу, как мы сейчас там разместимся, здесь достаточно узко даже для двух человек, не говоря о том, как работает Мустафа. Идем?

Профессор вопросительно посмотрел на Кывылджим, удостоверяясь в ее состоянии, и, получив согласие, вновь потянул ее за руку, которая до сих пор так и покоилась в его большой ладони, направляясь вверх.

Последний пролет лестницы оно продолжили в гробовом молчании, слушая, как наверху передвигаются тяжелой поступью чьи-то массивные ботинки, раздает покряхтывание, покашливание и вообще вполне присущие звуки живым людям.

Если только не знать, к чему они приближались.

Пальцы Кывылджим в руке Омера буквально покрылись инеем.

Она прикрыла глаза, ведомая запахом и ощущением сильной спины впереди, и на минуту, но настолько ощутимую и яркую минуту, внезапно увидела Доа. В ее голове прекрасный маленький цветочек, который радостно бежал к ней, удерживая в руках рисунок с мамой супер-героем, вдруг трансформировался в прекрасную девушку, с холодными безжизненными глазами цвета штормливого моря. Она смотрела на мать с застывшим укором и, кажется, больше ничего уже не могло изменить этого выражения.

Ее девочка могла несколько дней назад на месте сегодняшней жертвы, и никакие разумные доводы, которые Доа так ревностно кинула в сторону матери вчерашним вечером, не смогли бы спасти ее от возможного ужаса.

Видение было настолько пугающим, что Кывылджим оступилась и, едва ли, смогла бы удержаться на ногах, если бы не рывок руки вверх профессора, который сейчас вопросительно смотрел на нее со ступенек выше, будто увидел нечто из ряда вон выходящее.
Кывылджим слышно выдохнула. Из ряда вон было все ее поведение в последнее время. Она глупела даже в собственных глазах, зато первый раз в жизни чувствовала себя в уютном коконе безопасности, справляясь со своими страхами вместе...а не в одиночку.

«Надо будет выразить ему благодарность», - усмехнулась Кывылджим, кивком делая знак профессору, что все в порядке, и продолжая движение.

Будто отвечая на слова Омера, навстречу им по закругленным ступеням спускался один из криминалистов, облаченный в защитную одежду по форме, с бахилами, шапочкой и те ми же латексными перчатками, что были надеты на прокуроре. В руках у него была ультрафиолетовая лампа и камера, в объектив которой он смотрел, не обращая внимания на поднимающихся людей.

Лампа была выключена, очевидно, за ненадобностью, болтаясь на ремешке, обмотанном на руке смуглого мужчины, как бессмысленный элемент криминалистики, над которой явно потешался зверь, совершающий убийства.

- Уфук? – обратилась к нему Кывылджим. – Есть что-нибудь?

Мужчина встрепенулся, отвечая ей сдержанной улыбкой и, приветствуя мужчину, и монотонно отрапортовал:

- Почти ничего, госпожа Кывылджим. Думаю, господин Ахметоглу расскажет Вам чуть больше. По моему профилю – все слишком чисто. Как будто он за собой не только подмел и помыл, но еще и обеззаразил.

-Мне нужно, чтобы ты взял соскоб с той стены, - Кывылджим рукой указала на участок с обрушившимися крошками. – Возьми необходимый контейнер, мне нужны волокна материи, которая может содержаться на этом куске стены.

Мужчина нахмурил брови, смотря в указанном направлении, а после – слегка кивнул головой, разворачиваясь спиной к стене и пропуская парочку вперед, словно отдавая дань должному их статусу.

Преодолев пару ступеней, который Кывылджим показались восхождением в царство Аида, они оба, наконец, расцепляя руки, оказались на плохо освещенной площадке третьего этажа, представляющей собой небольшой квадрат, где с одной стороны располагалось окно с затонированными зеркалами, а с другой открывался вид на внутренние механизмы часов, которые видели туристы и местные жители, не вникая в суть их работы.

Двигающиеся тени устройства следовали по полу, создавая своеобразную темную светомузыку из знаков бесконечности, образованных кругами шестеренок.

Площадка, несмотря на включенные круглые светильники на стенах, почти сливающиеся с цветом сероватого-коричневого камня, была настолько погружена в сумрак, что Кывылджим не сразу обнаружила взглядом то, что вызвало ее сегодня в это место. Широкие спины двух криминалистов в темно-синей форме, наравне с кожаной черной курткой Мустафы, который склонился в несколько неестественной позе, стоя на коленях заслонили тело девушки. Полумрак площадки, куда не сегодня даже не заглядывало солнце, позволил свету из окна пасмурного дня выхватить лишь фрагменты сцены: поначалу, прокурор увидела только лишь бледные ноги, облаченные в белые туфли.

- Госпожа Кывылджим! – оборачиваясь на звуки подошедших людей, радостно и открыто улыбнулся Мустафа, оборачиваясь прямо к ней и открывая взгляду Кывылджим не слишком лицеприятное зрелище.

Совершенная бледная белокурая девушка, полностью обнаженная, не считая находившихся на ней туфель, с открытыми матовыми уже глазами, словно покрытыми тонкой дымкой, почти сидела, прислонившись к стене. Как будто то бы она вдруг немного устала от подъема и присела отдохнуть на каменной площадке, облокачиваясь на холодный камень. Взгляд Кывылджим прицельным рентгеном просканировал тело от макушки до пят, пытаясь различить следы какого-либо насилия. Но с виду, кожа девушки была лишь привычно наступившей кончине тусклой, лишь близ ягодиц уже были заметны первые признаки синюшных пятен, образованных в результате стекания крови под действием силы тяжести. Высыхание кожи уже стало заметно на выступающих участках – на носу, щеках, кончиках пальцев, где она приобрела серовато-желтый оттенок, а в уголках глаз образовались первые корочки. На безымянном пальце левой руки, уже затвердевших, судя по их скрюченному положению блестело, вызывая своим контрастом, золотое обручальное кольцо. В точности такое же, что и было на Гюнай. Руки девушки были аккуратно уложены в районе живота, пальцами удерживая друг друга, пока еще было не сильно трупное окоченение. Фаты в этот раз не было, однако прямые светлые волосы были аккуратно уложены, будто у фарфоровой куколки.

Девушка была словно с детских картинок – с какой-то диснеевской красотой принцессы, как будто бы кто-то просто посадил сюда восковую фигурку Рапунцель или Прицессы Одетт, забыв отправить ее в музей.

- Красивая, правда?  - в обычной своей манере заржал Мустафа, перехватывая взбудораженный взгляд Кывылджим. – Мне будет даже жалко проводить вскрытие принцессы,  - с долей жалости в голосе, добавил он.

Судмедэксперт, одетый в белые бахиллы и перчатки с такой же шапочкой на голове, приподнялся с колен, протягивая руку Омеру и тепло приветствуя его. Как будто ничего такого особенно в их доме пару недель назад и не случилось вовсе. И Кывылджим облегченно выдохнула, осознавая профессионализм всех, кто собрался в эту минуту здесь, способный удерживать возможные недопонимания в рамках профессионального поля.

- Что скажешь, Мустафа? - поглядывая на застывшую Кывылджим, исследующую тело лишь одними глазами, спросил Омер.

Мустафа усмехнулся, немного встряхивая руками, и смачно чихнул в собственный локоть. Покрасневшие глаза и кончик носа, явно затертый, явно выдали в нем болеющего человека, которого оторвали от чашки крепкого чая с лимоном.

Об этом говорили и несколько бумажных коричневых стаканчиков, примостившихся на каменном облезшем подоконнике под окном, как и платок, торчавший из кармана черных джинс судмедэксперта, который сразу же заметил Омер, как только поднялся на площадку.

- Смерть наступила около 15-18 часов назад, не меньше, - начал Мустафа, похрюкивая от обилия влажности в своем носу. - Точнее, я скажу при вскрытии. Следов насилия я не обнаружил, что касается внутренних травм – точнее только в судмедбюро. Субконъюнктивальных кровоизлияний нет, могу сделать вывод, что никакой асфиксии или разрыве внутренних органов не идет речи, вероятнее всего смерть от остановки сердца. Впрочем, как и в прошлом случае. Из-за того, что здесь температура, благодаря камню, остается низкой, процесс естественного разложения еще не вступил в полную силу. Хотя, это удивительно, учитывая влажность. Вон, тут даже стены с налетом известняка, - Мустафа кивнул в сторону белесых разводов. – Как вы заметили, на пальце кольцо. Ну и...

Тут он снова опустился на колени перед девушкой, аккуратно откидывая с левой стороны волосы, почти задеревенелые от обработки, и приоткрыл область височной кости за ухом.

- Фирменная черная метка нашего пирата, - хохотнул он, указывая на маленькое вытатуированное изображение змеи, размером не более 5 см.

- Она ведь не свежая, эта тату? – спросил Омер, подходя ближе к телу и тоже наклоняясь, чтобы рассмотреть деталь.

- Я вам скажу больше, профессор. В этот раз – татуировка нанесена хной.

Мустафа провел латексным пальцем по кости, слегка натягивая сухую уже кожу, словно пытаясь продемонстрировать особенности нанесения чернил на кожу, и продолжил:

- Эта девушка была умнее, не хотела навечно протоколировать изображение нашего жениха на своем теле.

- Ты думаешь, что он просит их сделать тату добровольно в каком-то сакральном смысле?

- Я не могу сказать точно. Гюнай пропала за несколько дней до обнаружения тела, татуировка, даже если бы преступник нанес ее за время похищения, не успела бы зажить. А значит, она сделала это еще до того, как оказалась у него в заточении.

- Если вообще там была по принуждению, - мрачно добавил Омер. – Но татуировка хной отличается. Она не оставляет повреждений на коже, и высыхает за 15-30 минут.

- Все теперь зависит от того, кто эта девушка и как давно она пропала, заявляли ли родственники. Но, думаю, господин Омер, это никак не повлияет на общую картину. Следов насилия нет, кольцо могло быть надето посмертно, так как, если бы она носила его при жизни, остался бы хоть какой-то видимый след. Размер кольца достаточно плотно прилегает к коже, возможно мне удастся обнаружить следы смазки, а это будет значить, что он надел его уже после убийства. Думаю, что тату он мог сделать до того, как ее сердце остановилось, а вот кольцо и туфли надел уже позже. Кстати, на туфлях есть любопытная вещь, смотрите...госпожа Кывылджим?

Оба мужчины, выпрямляясь, как и присутствующие криминалисты, которые стояли почти у окна, переговариваясь друг с другом, обратили наконец свое внимание на госпожу прокурора, стоявшей с бледным лицом у ног девушки, изо всех сил пытающейся всмотреться в обсуждаемый знак за ее ухом. И все же, землистость ее лица ни шла ни в какое сравнение с синюшным оттенком кожи платиновой блондинки, уставившейся в сводчатый потолок, поддерживаемый деревянными балками.

- Может мне ее прикрыть чем-нибудь? – шепнул Мустафа на ухо Омеру, имея в виду мертвую девушку. – Я всегда переживаю за госпожу Кывылджим, она так щепетильно относится к виду моих подопечных.

Омер отрицательно мотнул головой. Он подошел вплотную к Кывылджим, снова удивляясь ее абсолютно незащищенной за столь весомое время профессиональной деятельности реакции, слегка дотрагиваясь до ее ледяных туго сжатых пальцев, и женщина тотчас встрепенусь, выдавливая из себя кривую улыбку. Легкое тепло от кончиков пальцев Омера оказало благотворное влияние, и Кывылджим мгновенно почувствовала себя куда более уверенно.

Как будто даже температура в этом затемненном помещении вдруг стала нормальной, а краски вновь приобрели оттенок реальной жизни, а не фильма ужасов.

Кывылджим благодарно улыбнулась Омеру, и аккуратно присела возле Мустафы, попутно оглядывая пол вокруг жертвы на предмет возможных улик, но, как и прежде, ничего не отмечая.

- Что за деталь? – спросила она, обретая голос.

Мустафа аккуратно протиснулся между Кывылджим и Омером, вставая в маленьком пространстве возле ног жертвы и опять согнулся на корточках, указывая пальцем на каблук белых туфель.

- На каблуках есть следы засохшей грязи, - ликуя и шмыгая носом, сказал он. – Радуйтесь, госпожа Кывылджим. В этот раз Ваш идеальный убийца немного наследил.

- Мустафа! – одернула его женщина и тут же обратилась к стоящим выше нее криминалистам. – Вы уже взяли соскобы, Теврат? Необходимо отправить это так можно скорее к Нурсеме Шахин, чтобы она запустила методику определения почвы по местности.

- Конечно, госпожа прокурор, - ответил один из них, тот, что был ниже ростом и более крепко слажен. – Передадим госпоже Шахин для анализа, пока господин Ахметоглу будет проводить вскрытие, чтобы было быстрее.

- Да, я распорядился, - пояснил Мустафа. – Так будет действительно быстрее, чем отправлять туфли из бюро на анализ в лабораторию. Мы тут все знаем, как быстро приходится работать, если за дело берется госпожа Кывылджим, - усмехнулся он, кидая пристальный взгляд на Омера.

- Странные следы, - задумчиво вставил Омер, располагаясь рядом с Кывылджим и присматриваясь к следам на каблуках.  – Судя по подошве этих туфель – они явно новые. Если он одевал их посмертно, как могла на них оказаться почва? Не находишь это подозрительным, Кывылджим?

Мустафа, до этого момента сидящий в позе почти кузнечика, вдруг отшатнулся назад, ловя равновесие выставленными руками. А после – направил в сторону мужчины совершенно недвусмысленный удивленный взгляд расширенных в ужасе глаз. До того его поразил абсолютный переход на «ты» в сторону госпожи прокурора.

Профессор со смехом покачал головой, отзываясь на демонстративный ужас судмедэксперта, который чувствовал себя комфортно, дотрагиваясь до обледенелой кожи жертв, но явно предпочитал держаться от Кывылджим подальше.

- Пока не знаю, Омер, - размышляя над словами профессора, отозвалась Кывылджим. – Если ты говоришь, что она пришла сама...то какой смысл в этих следах на каблуках? Что этот подонок хочет сказать этим? Мне нужны записи с камер, Омер. Где запропастился Чинар?!  -возмущенно добавила она.

В подтверждение своих слов, обретая прежний уверенный вид, Кывылджим оглянулась по квадратному помещению, будто бы здесь мог спрятаться еще один нужный ей в эту минуту человек. Но словила только недоуменные взгляды криминалистов и остальных мужчин, почувствовавших прежние властные нотки в ее голосе.

Все же терапия профессором давала свои плоды.

Госпожа прокурор выпрямила спину, и, слегка опираясь на плечо Омера, как будто бы это было само собой разумеющимся, выпрямилась в вертикальное положение, теперь уже взирая на сидящую девушку совершенно другими глазами. Каменная холодность места, где она сейчас находилась, нашла свое отражение в пытливом взгляде женщины, возвращая прежнее самообладание.

- Что значит пришла сама, госпожа Кывылджим? – нахмурил брови Мустафа, всматриваясь в женщину так, будто она была ничем иным, как его новым экспонатом.

- А как еще, Мустафа? Не мог же он принести в такое изобилующее туристами место тело, даже если это было ночью? – хмыкнул Омер, предупреждая ответ Кывылджим. – И без камер ясно, что она должна была прийти сюда своими ногами. А вот, что случилось позже – остается пока загадкой.

- Резонно, господин Омер, - согласился с ним Мустафа, почесывая переносицу и двигая бровями подобно волнам, что сейчас бушевали за окном. – Но что насчет остановки сердца? Если мы предполагаем, что и эта девушка была отравлена, то все то время, что действовал яд, она должна была находиться здесь? Или же она уже приехала сюда с дозой препарата в организме?

- Хороший вопрос, Мустафа. Для этого нам нужно установить в каком часу она прибыла сюда, а после – сопоставить время ее смерти. И попытаться восстановить события.

Теперь и Омер провел взглядом по каменным темным стенам пытаясь различить среди них малейшие признаки зацепок. Его интуиция редко его подводила, а посему сейчас он особенно петлял глазами по мрачному прохладному помещению, в надежде зацепиться хоть за какую-то не очевидную деталь, чтобы попробовать спроецировать на себе образ убийцы.

Он должен был почувствовать то же самое, что мог испытать тот, кто говорил с ними на доступном ему языке.

Кывылджим, отойдя теперь в сторону часового механизма, наблюдала, как выпрямился Омер, совершенно беспристрастно смотря на нагую девушку, и сейчас осматривался по сторонам с туманным взглядом, почти не реагируя ни на перешептывания коллег по профессии, ни на хлюпанье носом Мустафы, который сегодня так невовремя решил разболеться. Иных звуков на площадке не было – толстые стены и двухкамерные окна не пропускали ни единого звука, настойчиво обостряя звуки внутри.

- Что насчет еще чего-нибудь стоящего, Арда? – обратилась женщина ко второму, более тучному и высокому темноволосому мужчине, который сейчас поправлял желтый треугольный маячок с номером возле жертвы.

Профессор бросил беглый взгляд в сторону женщины, отмечая, что несмотря на нелепые насмешки, очевидно из собственной несостоятельности или уязвленного самолюбия мужчин, которые были ее в подчинении, Кывылджим знала многих по имени.
«Отличный способ заставить мужчину почувствовать свою вину», подумал он, ухмыляясь. – «Бороться вежливостью против глупых предрассудков». Даже он попадался на эту удочку красивой женщины.

- Ничего, госпожа прокурор, - откликнулся криминалист, делая кивок в сторону лежащего неподалеку дактилоскопа.  – Просмотрели здесь все на предмет следов. Никакой крови, никаких отпечатков подошв или пальчиков. Здесь особо ни к чему притрагиваться, госпожа Арслан. Перила проверили – чисто, тоже самое с окнами, с механизмом часов - стерильность.

Для большей убедительности, Арда указал в сторону развернутого пластикового чемодана, на котором желтым пятном лежали цифровые маркеры, необходимые для обозначения обнаруженных следов преступления, но сейчас совершенно безучастно лежащих, так и не найдя своего предназначения. Вынутые из предназначенных мест порошок для определения отпечатков и пустые пластиковые контейнеры уныло располагались на черной крышке, скучая без работы и выглядящие как пустой укор в сторону проигравшей и в этот раз правовой стороне против зла, скрывающегося под маской добродетели.

Профессор посмотрел на раскрытый чемодан одновременно с Кывылджим, и внезапно, в его голову пришла одна мысль. Ему не давало покоя разница новых туфель с явным прицелом обратить на себя внимание остатком засохшего куска почвы на каблуке. Что-то здесь было не так, будто бы убийца хотел указать на что-то специально. Поверить, что человек, почти виртуозно обводящий их вокруг пальца, мог оставить улику так явно просто - не укладывалось в его голове.

- Мы нашли потертость на элементе стен, - начал Омер, обращаясь к Арде. – Не возражаете, если я осмотрюсь здесь сам еще раз?

Мужчина кивнул с самым простым видом, показывая, что его ничуть не смутил вопрос приглашенного эксперта, прозвучавший, как если бы Омер не доверял криминалистам лаборатории господина Памука. Судя по виду мужчины – уставшего и практически равнодушного ко всему происходящему, - ему и самому хотелось поскорее уйти с этого места, хоть раз вернувшись домой вовремя, под теплое крыло пышногрудой жены, включая батареи, и хоть, раз не переживая за новые повышенные тарифы на газоснабжение. Поэтому передать свою работу в эту минуту, он был бы не прочь.

Именно это и считал профессор, глядя как небрежно Арда облокачивается на каменный выступ площадки, как перекидывает ногу на ногу и как сдавленно зевает, частенько поглядывая на часы. Возможно, он его понимал.

Особенно после обвинительных слов его сына, которые кажется, навечно застыли в его голове клеймом, выкованным каленым железом. Из-за него погибла Леман. Пока он часами просиживал в своей лаборатории, одержимо преследуя того, кто играл с ними, убийца выслеживал его бывшую жену, цинично насмехаясь.
В голове профессора застучало. Монотонно и противно. Так, что он на секунду прикрыл глаза от этой дьявольской дроби, чувствуя неотрывный взгляд Кывылджим, который в эту минуту особенно сильно его напрягал. Без ведома его разума, тело и душа мгновенно отзывались на любые ее проявления. А этого он допустить не мог. Не мог в равной степени, как не мог и отказаться от влекущего притяжения.

Омер открыл глаза и снова внимательно посмотрел на тело девушки. Неестественно затянутые поволокой глаза, уже не были призрачно-стеклянными, а в тусклом свете и вовсе казались лишь кукольным нечетким взором. Еще один цветок в его коллекцию...

Цветок.

Мгновенно запуская нейронную цепочку связей, профессор сузил глаза, превращая их в почти сканирующее устройство, и обвел глазами помещение. Он должен был думать, как убийца. А тот – оставлял знаки. Башня, грязь на чистых туфлях, сложенные руки...

- Омер? – позвала его Кывылджим, всерьез опасаясь стеклянного хищного взгляда, которым в эту минуту смотрел мужчина, сквозь всех, кто находился в помещении.

- Здесь не хватает цветов, - вместо ответа, холодно буркнул он, своим голосом опаляя не хуже дыхания ледника.

- Цветов? – переспросила Кывылджим в непонимании, но ее вопрос остался без ответа.

Не удостаивая взглядом женщину, он обошел Мустафу, наблюдающего за ним с веселым огоньком в глазах, который громко сморкался в белый платок, вызывая сдавленный хохот у Арды и Теврата. Рука в белой перчатке прислонилась к шероховатой стене, проводя волнообразную линию вслед за телом, которое двигалось, будто не принадлежа своему хозяину вдоль холодных каменных стен. Даже через гладкий латекс, под которым образовалась прослойка из липкого влажного пота, Омер чувствовал сырость камня, когда его рука как завороженная следовала по выпуклостям стены.

В голове было глухо, как будто образовался вакуум, отключающий его от всего живого и оставляя какое-то третье измерение. Сырость, царящая внутри, несмотря на достаток солнечного света в погожие дни, заставляла его принюхиваться к возможным запахам, идущими вразрез с затхлым ароматом камня и проявившейся черной плесени в деревянных откосах окна.
Рука по-прежнему ощупывала грубую каменную структуру, выискивая возможные ответы. В глазах кружилось, от размазанных пятен человеческих тел, концентрируясь только на великолепие женского обнаженного со сверкающими светлыми волосами. Тонкие черты лица, невинность, которую растрачивали попусту...Тревожный холодок пробежал по его затылку.

Омер достиг часового механизма, нарушающего воцарившуюся в его голове тишину, несмотря на переговоры двух криминалистов на фоне и даже чихание Мустафы.

Тик-так. Тик-так.

Шестеренки, переставляющие лопасти приковали его внимание. Их зубчики въезжали один в другой, равномерно и грубо, создавая особый четкий ритм, как будто отстукивая ритм каждой находящейся в нем жизни. Он вгляделся плотнее в движение железных зубов, затылком угадывая, что новая жертва лежит прямо напротив, а носки ее туфель направлены четко в эту сторону.

Он хотел, чтобы его заметили. Он гордился своей уникальностью. Эти девушки ничего для него не значили. Значила только беседа. Беседа и боль раненого зверя, который желал поделиться, а заодно указать всем, насколько глупа и порочна была окружающая действительность.

Железный механизм продолжал свой ход, переставляя кое-где уже изъеденные коррозией коричневатые зазубрины.

И тут он заметил. Желтый, как те самые цифровые маячки для улик, небольшой цветок, поначалу показавшийся ему продолжением одного из зубчиков, настолько неприметным он был. Цветок был слишком мал, чтобы при движении часового агрегата, его вряд ли кто-то бы заметил, по ошибке приняв за естественный природный факт, занесенный в окно лихим ветром. Но цветок, представляющий собой зонтичное соцветие, прочно держался на одном из выступов шестеренки, привязанный джутовой веревкой, так, что Омер сразу отмел его случайное здесь появление.

В висках заныло и застучало будто кто-то усиленно трогал музыкальный треугольник металлическим стержнем со всей дури. Дыхание мужчины участилось, а в глазах проявились огоньки ярости.

Профессор узнал цветок. Будто спусковой крючок спустился в его памяти, высекая черную плиту из оникса перед университетом Бильги с серебряными надписями.

БОМ.

Удар часов, пробивших полный час взорвал черную дыру в его голове, рассекая погруженное в полутьму пространство. Одновременно с Омером вздрогнули и все остальные, резко разворачиваясь в сторону указателя времени.

Ферула.

Вновь обретая почву под ногами и теперь уже различая чужеродные, но такие жизненные звуки, как речь и даже хлюпанье носом, Омер резко развернулся в сторону Кывылджим и Мустафы, распахивая глаза.

- Анализ почвы не нужен, Кывылджим, - ледяным голосом внезапно сказал Омер. – Я знаю, откуда эта земля.

Женщина, до этой минуты, почти с ужасом наблюдающая за перевоплощением профессора из сдержанного мужчины в странную хищную особь с маниакальным взглядом, мгновенно вся превратилась в слух, даже движением тела подаваясь в его сторону.

Она впервые увидела, как Омер работает на месте преступления, и теперь в ней боролись новые порожденные его поведением чувства – страха и восхищения. Его взгляд, с которым он обыскивал пространство почти ничем не отличался от тех, кого она иногда видела на скамье подсудимых, когда процесс был закрытым, а на корешке папки числилось «особо опасен».

- Знаешь? – сдавленно переспросила Кывылджим, покашливая, чтобы восстановить голос.

- Силиври, - однозначно заявил Омер.

Он перехватил недоуменный и полный страха взгляд женщины, и, желая смягчить, свое странное поведение, которое для нее, очевидно, было пугающим, тут же слабо улыбнулся, придавая улыбке максимально возможное радушие.

- Силиври? – теперь уже переспросил Мустафа.

- Именно, - ответил профессор, пытаясь вернуть себе прежний добродушный голос. – Арда, - обратился он к криминалисту, - здесь на шестеренке привязан цветок, нужно сделать его фото и забрать его для анализа.

Почти бегом Кывылджим в сопровождении Мустафы сгрудились в указанное Омером место, рассматривая его необычную находку. Цветок уже совершил полный оборот вокруг оси совместно с удерживающим стрелки механизмом, и теперь заходил на новый круг, слегка в пожеванном виде.

Госпожа прокурор приоткрыло рот от удивления и с почти благоговейным вниманием, повернулась в сторону профессора, выискивая в нем черты то ли гениального убийцы, то ли гениального криминалиста, настолько ее впечатлила его работа.

Молчать она больше была не в состоянии.

- Но почему именно Силиври? И что это за цветок? Как ты вообще его нашел?! – вопросы Кывылджим сыпались один за другим, не в силах скрыть ее восхищения.

Омер слегка усмехнулся, глядя какими невероятными сверкающими в каменной застывшей серости помещения, особенно в самой затемненной его части, одаривала его эта женщина. Она стояла рядом с ним, плечо к плечу, повернувшись к нему всем телом настолько трогательная в своем любопытстве и эмоциях, что профессор на минуту растерялся, представив те же глаза и ее руку, лежащую в его ладони, в совершенно другой обстановке. Там, где он не был экспертом, а она – начальственной фурией.

- Цветок называется ферула, - пояснил он, не отрывая от ее глубинных глаз взгляда, будто черпая в нем нормальность собственного тела, до сих пор погруженного в мрачную психологию убийцы. – Это неприметный кустарник, случайно выведенный в этом районе. Знаю я его, - на этих словах Омер глубоко выдохнул, чувствуя, как в груди ощутимо сжало, сдавливая легкие, - потому, что именно в зарослях этого кустарника нашли Мелек – третью жертву Цветочника. Это было на выставке Silivri Flower Festival , в районе Силиври, возле служебного выхода из помещения. Она была третьей жертвой, дочерью одного из профессоров факультета, где я преподавал.

Его слова произвели на Кывылджим оглушительное воздействие. Распахивая глаза до неимоверных пределов, она еще раз посмотрела на вращающийся цветок, а потом снова перевела взгляд, полный ужаса, на Омера.

- Ты хочешь сказать, что Цветочник сейчас дал тебе знак? – тихо спросила она.

- Так и есть, Кывылджим. Посмотри на ее руки, - профессор обратился в сторону лежащей девушки. – Им снова не хватает букета. А положение ее туфель? Они указывают в одну сторону – сюда, к часам. Когда была убита Мелек, я прочитал много информации про символизм цветов в нашей культуре. Это было своего рода признание от Цветочника. Цветок – символ кратковременной красоты. А здесь – башня с часами. Если мы совместим историю ее владельца и недолговечность красоты – то получим именно то, о чем кричит наш убийца. Алчность губит нежные цветы, а внешняя красота – лишь кратковременный миг. Гораздо важнее – красота внутреннего мира. Он сам подал мне знак. Он знает, что я занимаюсь этим делом, - излишне обреченно сказал Омер, ловя на себе горестный взгляд Кывылджим.

Женщина застыла, бегая расширившимися зрачками по лицу Омера, чувствуя, как волна ледяного ужаса прокатывается по ее трахее, сжимая ее будто в тиски.

Ей даже в голову не могло прийти, чем обернется вызов Омера Унала из Германии. И был ли вообще этот вызов случайным или убийца четко рассчитал, что Кывылджим сделает именно этот шаг?

Женщина резко обернулась вокруг себя, как будто ощущая в образовавшемся тупике своих вопросов в этой затуманенной запахами пота, разложения и мускуса Омера, площадке, невидимый взор кого-то еще. Человека, который предопределял каждое их движение.

- Ну ничего себе, - подал голос Мустафа, желая разбавить возникшее напряжение. – Какой у нас романтичный преступник.

- А еще он снова собирает наряд невесты. Смотрите-ка, недоодел девочку в прошлый раз, теперь вот туфли этой напялил.

Циничный голос Джемаля, шаги которого не услышали все, прервал мрачное красноречивое молчание троицы, до сих пор стоящей перед механизмом. Вслед за ним на площадку вошел Чинар, слегка пригибаясь перед тем, как миновать арочный прямоугольный проем, в силу своего высокого роста. Помещение мгновенно уменьшилось до размеров пяточка, когда крупные тела находящихся мужчин среди одной хрупкой женщины заполонили все видимое узкое пространство.

Увидев угрюмые взгляды собеседников, Джемаль вгляделся в них еще пристальнее, сводя брови к переносице, и только сейчас разглядел, как Арда что-то аккуратно снимает с одной из вращающихся шестеренок, стараясь не повредить что-либо явно хрупкое, то отрывая, то возвращая руки обратно к механизму. В очередной раз, убрав руки подальше, мужчина провел предплечьем по лбу, утирая капельки пота, и комиссар успел разглядеть что-то миниатюрное и желтое, вращающееся вместе с зубчиками.

- Что это у вас там за находка? – кивнул он в сторону криминалиста.

- Подсказка от ублюдка, - процедила Кывылджим, и тут же обратилась к Чинару. – Есть что-нибудь по камерам? Успели опросить человека, который ее нашел, или найти хоть каких-нибудь свидетелей?

В помещении внезапно стало жарко.

Несмотря на весьма внушительную высоту потолка на последней площадке башни, Кывылджим вдруг почувствовала, как ей стало труднее дышать. Квадратное пространство пола, учитывая, что никто из присутствующих, пожалуй, кроме Мустафы, не желал стоять рядом с красивой, но бездыханной девушкой, сузилось до нескольких квадратных метров.

Женщина даже немного помахала рукой, закусывая губу, стараясь пробудить колебательным движением немного свежей струи воздуха. В точности, как в баре, когда господин Осман позвал ее отметить свой профессиональный юбилей. Обилие запахов, влажность и сырость помещения делали его слишком узким для размещения одновременно стольких людей. Окна, поделенные на квадраты, оказавшиеся по правую сторону от Кывылджим, были наглухо закрыты, образуя почти решетку из деревянных штапиков, и она с мольбой взглянула в сторону выхода, маячившего за Чинаром.

- Я просмотрел записи с камер, - начал Чинар, не замечая учащенного дыхания госпожи прокурора. – Судя по первому беглому осмотру, убитая вчера пришла сюда сама.

Желание Кывылджим переглянуться с профессором после озвученного Чинаром было нарушено новым помутнением в голове, переходящем в звездочки перед глазами. Ей отчаянно не хватало воздуха, но прервать отчет сотрудника она не могла.
Спертый воздух заставил ее откинуть взмокшие волосы назад, чувствуя, как прохладная капелька пробежала вдоль позвоночника, останавливаясь где-то между лопатками. Госпожа прокурор еще раз сделала взмах рукой, пытаясь запустить в свое лицо струю воздуха, пока ее легкие отказывались делать глубокий вздох, сдавленные будто когтями стервятника. И вдруг она почувствовала за своей напряженной спиной волевое прикосновение широкой мужской груди, и обхватывающую ее талию мощную руку, придавая ей дополнительную устойчивость.

Профессор.

Мужчина, который, кажется, наблюдал за каждым ее движением.

И так вовремя приходил на помощь, как никто прежде.

- Смотри в окно, - тихо сказал Омер ей так, чтобы услышала только она, наклоняясь к самому уху. Теплое прикосновение воздуха тронуло кожу Кывылджим возле самого уха, отзываясь в теле сбившимся дыханием. – Выбери одну точку и смотри на нее.

Кывылджим согласно кивнула и устремила взгляд в одно из квадратных отделений стекла перед собой. По изъеденному временем бугристому полупрозрачному полотну скатывались мелкие капли дождя, натыкаясь на выщербленные ямки и сколы. А за окном – открывался безупречный вид на часть утопающего в промозглости дня пустого парка перед величественным дворцом Долмабахче и исполинские волны, гуляющие сегодня по проливу и ниспадающие на часть пустынной набережной. Глаза Кывылджим нащупали красный флаг, чья материя трепалась под ветром как напоминание присяги, которую она давала в начале своей карьеры, и остановились на нем, наблюдая за волнами ткани. Легкие ощутили приток воздуха, позволяя ей сделать глубокий вздох, и Кывылджим тут же услышала:

- Девушка пришла сюда в 20.00, почти под закрытие комплекса, - продолжал Чинар. -На камере видно, что ее походка была несколько...странной, как будто она была пьяной, госпожа прокурор. Она несколько раз прошла до дворца и обратно, словно кого-то выискивая, ни с кем, не разговаривая и не останавливаясь. А после – завернула за часовую башню там, где камеры не берут один из углов. Я просмотрел записи дальше – но больше ее на изображении нет. После – стали выходить туристы, комплекс закрылся, но девушку до утра я так и не обнаружил, госпожа прокурор.

- Получается, - обретая красноречивость голоса, откликнулась Кывылджим, - она пропала у башни...и никто ничего не видел? Ни одного свидетеля?

- Охранники на сутках припомнили ее, из-за небольшой странности походки, но особо не заострили на ней свое внимание. Мы разместим новостную сводку, госпожа прокурор, где попросим свидетелей из местных жителей или туристов, по возможности, откликнуться с показаниями. Пока это все, что можно сказать по камерам, на первый взгляд.

- Отдайте записи Умуту, - сухо ответила Кывылджим. – Пусть он проверит все видео, за несколько дней до. Запросите у администрации личные дела с фотографиями каждого работника этого комплекса, пусть сопоставит их внешность с теми, кто попал в объективы камер. Будем искать любого, кто одет в форму муниципального работника или служащего этого места, не соответствующего штатному персоналу. И еще, придется поискать среди тех, у кого не было дежурства, возможного алиби или подозрительного прошлого. Это на тебе, Джемаль, - обратилась она к комиссару.

- Как скажешь, Королева, - согласился мужчина, театрально удрученно кивая. – Надо так надо, слово женщины – закон, так ведь, профессор?

Он кинул ироничный взгляд в сторону стоящего позади мужчины, рука которого все так же покоилась на талии прокурора, поведя для убедительности своего сарказма бровями. Но Омер лишь дружелюбно усмехаясь, ответил ему кивком головы, ничуть не смущаясь оказанной Кывылджим поддержке, наслаждаясь ее изящным изгибом талии, и с упоением, возвращающим его к дурным, совершенно не относящимся к делу, мыслям, вдыхал ее тонкий запах. Он в привычной ему манере размышлений, выводил на спине женщины большим пальцем замысловатые знаки бесконечности, вовсе не замечая такого обыденного жеста, однако внезапно ощутил, как на словах Джемаля Кывылджим вздрогнула, и тут же попыталась сделать полушаг в сторону от профессора, покрываясь смущенным розовым румянцем, уже так хорошо знакомому Омеру.

Возражать он не стал, видя, как последовав его совету, женщина вновь обрела способность дышать в тесном пространстве.

- Нам нужно установить личность убитой, - напомнил всем Мустафа, откуда-то из-за угла, и оставшиеся внутри люди повернулись в сторону его голоса. – Может ее разыскивали родители или друзья?

Судмедэксперт уже открывал большой черный пакет, предварительно его встряхивая, и проверяя пластиковую молнию на его передней части, ожидая носилки, за которыми двинулись Теврат и Арда. Его белые перчатки, словно руки фокусника, скользили по гладкому полотну, раскладывая его на полу и расширяя углубление, куда нужно было положить тело бездыханной девушки, о присутствии котором Кывылджим забыла на какое-то мгновение, чувствуя себя под незримой обволакивающей все ее существо, защитой притягательного мужчины. А миловидная принцесса продолжала сидеть, с прямым стеклянным взглядом, застывшая в ледяном безмолвии. 

Идеальные формы юного тела, неземная красота, от которой веяло ангельской чистотой, ввергли всех в омут мрачной, тягучей паузы, напоминая о разверзшемся вокруг аде злодеяний.

- Я думаю, это будет легко сделать, - подал голос Омер, нарушая образовавшуюся пустоту звуков, в которой слышались только размеренное дыхание мужчин, трепетное женщины и редкие всхлипы носом Мустафы.

Несколько каштановых волосков пробежали по его колкой щетине, когда Кывылджим резко повернула голову в его сторону, перегибаясь через плечо. Брови ее сошлись, образуя нахмуренный изгиб, а темные глаза искали ответы на вопросы.

- Нужно заглянуть в группу «невинные, но не глупые», Кывылджим, - пояснил Омер, вспоминая то, к чему он пришел сегодня утром, наблюдая за белокурой студенткой возле юридического факультета.  – Я почти полностью уверен, что профиль этой девушки будет в группе.

Молчание, гораздо более плотное и обвинительное, повисло снова. Они не успели. Он не успел. К черту все его заслуги, если еще одна девочка пала жертвой ублюдка, которого он не может остановить.

Если бы сейчас его дипломы и грамоты были перед ним, а не в берлинской квартире, спрятанные в книжном шкафу, за глухими закрытыми дверцами, он бы с удовольствием разорвал их к дьяволу, и исключил себя из членов ассоциации психологов-криминалистов восточной Европы.
Кывылджим как будто почувствовала его настроение. Нежно улыбнувшись, и на себе ощущая виновность в смерти, витающей в этом помещении, она указала Омеру в сторону выхода, намереваясь не стать свидетельницей, как заканчивается последний путь девочки, так напоминающей собственную дочь.

- Джемаль, дальше вы сами, - тихо сказала она комиссару, и тот утвердительно кивнул в ответ.

- Конечно, Королева. Все как обычно – высшие эшелоны едут разгадывать тайны, а низы подчищают остатки, - заржал мужчина, похлопывая помощника по плечу.  – Пойдем Чинар, поторопим этих криминалистов, машина коронеров уже заждалась красавицу, как и наш Мустафа. Признайся, эксперт, не терпится покопаться в очередной красотке? Иногда я начинаю тебе завидовать.

- Господин Исламоглу, бросьте, - в той же манере ответил ему Мустафа. – чем завидовать, лучше присоединяйтесь. Путешествие по тайнам тела, что может быть увлекательнее? – почти с маниакальным благоговением к своей профессии добавил он, собирая лицо в множество смеющихся складок и наполняя гнетущее сырое пространство своей слишком положительной и невозмутимой энергией.

«Наверное, именно такие люди и должны были работать в бюро судебно-мединской экспертизы», - думала Кывылджим, покидая вслед за спиной профессора полное давящего смрада от столкнувшихся запахов пространство.

***
Воздух заметно наполнился зябкой прохладой. Такой, что Кывылджим поплотнее укуталась в свой пиджак, выбивая мелкую дрожь зубами, пока молча шла позади Омера, размышляя о приближающемся холодном сезоне, стараясь отвлечь себя от знобливых мучительных мыслей.

Ветер заметно поутих, оставив после себя кучу разбросанной жухлой листвы, и мелкого мусора, а дождь перешел в мелкую изморось, проникая ей за поднятый воротник и оставляя неприятную прохладу на открытом участке шеи.

Профессор, опустив плечи и голову, смотря себе под ноги, шагал по вектору траектории своего движения к парковке, поднимая носками своих лоферов немногочисленные брызги мелких грязноватых луж. Коричневая замша уже заметно намокла, оставляя белесую полосу в виде неумелого детского рисунка волнистой линии. С тех пор, как они вышли из башни, он ни разу не оглянулся в сторону госпожи прокурора, очевидно, переваривая внутри себя все увиденное.

Кывылджим не мешала. Еще внутри увидев его усталый, наполненный горечью, взгляд, она, наверное, первый раз в своей жизни оставила попытки прямо сейчас разузнать у него все возможные выводы и обсудить дальнейшую стратегию расследования.

Может, сказалось ее подавленное чувство собственной ошибки, а может, ей просто хотелось быть благодарной за многочисленную поддержку, которую ей сегодня оказал этот мужчина.
Кывылджим вздернула плечами, поправляя стойку поднятого воротника, и закутала руки в рукава, сражаясь с проникающим холодом, который забегал в мысли, не оставляя никакого шанса поразмыслить, переводя все силы на заранее проигранную борьбу с ним. 

Сегодня она была не одна.

Госпожа прокурор вдруг нежно улыбнулась, поднимая глаза на спину в коричневом твидовом пиджаке, которая даже сейчас закрывала ее своей мощью от единичных всплесков говора ветра.
Сегодня многое для нее было впервые. За целый день этот мужчина сумел воспользоваться ее желанием блистать на арене правосудия, обращая его в целительную терапию против панических атак настигающей толпы. Наплевав на все вероятные пересуды, он, не колеблясь, в буквальном смысле протянул ей руку помощи, став щитом в битве со страхом, вызванным холодом смерти, исходящим от остывшего тела. И даже продемонстрировал способ борьбы с удушающим накатывающим чувством, так напоминающим клаустрофобию, возвращая ей кристальную ясность мысли.

Она не понимала, чему сейчас улыбается больше – внезапному теплу, которое разлилось по телу, останавливаясь где-то в районе живота трепыханием, или ощущению собственной значимости в своих же глазах. Или же вовсе, красивой темно-зеленой форме темноволосой женщины, стоящей возле ворот и переговаривающейся с одним их охранников. А может, она улыбалась одному из цветков петуньи, высаженной с внутренне стороны белых кованных ворот, своим темно-лиловым видом неоднозначно ей подмигивающим?

Неловкая мысль трепетных ощущений промелькнула в ней на долю секунды и тут же растворилась, отсекаемая невозможностью даже своего существования. Ей ведь было недоступно это чувство? По крайней мере, она запретила его себе с детства. Или нет?

Продолжая глуповато улыбаться, Кывылджим не заметила, как оказалась на парковке, и только сейчас отметила, что большая часть толпы уже разошлась, а полицейские были заняты переговорами с журналистами, до сих пор несущими вахту в поисках сенсации.

Женщина обреченно вздохнула, возвращаясь к суровым и неприятным реальностям жизни. Прессе нужно было дать пищу, иначе они вывернут все наизнанку.

Поравнявшись с машиной, Кывылджим увидела, что дуб оставил ей свое послание в виде нескольких сухих неприглядных желтых листьев, один из которых застрял возле стеклоочистителя. Могучее дерево погружалось в преддверие будущей зимы некрасиво, вместо бурых или оранжевых красок, скидывая с себя спиралевидные светлые засохшие листья.

Омер остановился возле своего вольво и только сейчас поднял голову в ее сторону, приподнимая уголок губ в добром искреннем чувстве. Он как будто собирался что-то сказать, но сомневался в правильности своего предложения.

- Ты в прокуратуру, Кывылджим? - наконец нарушил молчание он.

- Да, - кивнула она ему. – Рабочий день сегодня слишком долгий. Но теперь мне нужно разобраться с Фатихом Карталом, - усмехаясь самой себе, добавила Кывылджим, пожимая плечами. – Кажется, придется столкнуться с его матерью. Ее воинственный настрой возле университета меня насторожил. И я все еще не уверена, что он – не тот, кого мы ищем.

Кывылджим сощурила глаза, внимательно вглядываясь в Омера. От нее не ускользнула его рьяная защита красивой и статной госпожи Озгюр возле университетского корпуса, с которой он накинулся на Кывылджим, пытаясь остановить ее в предпринятых действиях.

Но мужчина, внезапно остановивший проявляющиеся ямочки сквозь небритость, принял беспристрастное выражение лица, едва лишь вскинув одной бровью.

- Я поеду в полицейский участок, Кывылджим, - излишне холодно произнес он. – Хочу удостовериться, что к этому молодому человеку применены все нормы презумпции невиновности.
И вновь, госпожа прокурор нахмурила брови, пронизывающим взглядом окидывая его с ног до головы, словно соизмеряя то, что сейчас собиралась ему предложить.

Краем глаза, она заметила припаркованный на стоянке черный мерседес, и невольно раскрыла глаза от удивления при виде правительственной машины, которой здесь не должно было оказаться. Сквозь тонированное окно ее буквально прожег немигающий взгляд глубоких темных глаз, неотрывно следящих за каждым ее движением.

Ощущая, как вспыхивают багрянцем ее собственные щеки, она цепко ухватилась за ручку своего ситроена, будто бы предотвращая собственное колебание тела. Несмотря на опустившуюся температуру, Кывылджим бросило в жар, отчего в груди сердце забилось так быстро словно она только что пробежала не меньше, чем километровый марафон.

Шум развевающих на ветру красных малых флагов с символикой турецкого государства захватил возникшую паузу, в которой Кывылджим, переводя взгляд на спокойную темно-зеленую водную гладь, пыталась лихорадочно принять, как ей казалось, откладываемое, но уже назревающее решение.

Бунтарство против рассудительности, мятеж против здравого смысла.

- Я поеду с тобой, Омер, - слегка смущаясь, тихо сказала Кывылджим, отрываясь от спасительной ручки своего старого друга.

На глазах двух изумленных мужчин, наблюдающих за ней в равной степени ожидания, госпожа прокурор обогнула серое вольво в своих красных балетках, приковывающих взгляд, открыв пассажирскую дверь. В нос ей сразу же ударил терпкий насыщенный запах мужского кожаного салона, отчего Кывылджим сделала еще более глубокий вздох, как будто этот его аромат стал олицетворением ее лихой смелости и всеобъемлющей поддержки.

Выдержав под двумя изумленными взглядами ей в спину небольшую паузу, она демонстративно нырнула внутрь машины Омера, захлопывая дверь, отчего два небольших сизых голубя взметнулись вверх в листья дуба, возмущаясь от излишней эмоциональности.

Профессор медленно и без ожиданий от того, что мог увидеть, повернул голову в сторону черного автомобиля.

Плавно кивнув в приветствии, он прошел к своему автомобилю, заводя двигатель, и с визгом дрифтующих шин, резво тронулся с места, выпуская клубок дыма, в котором утонуло озадаченное и яростное лицо Аяза Шахина.

________________

20.30 по местному времени
Стамбульское отделение полиции, бульвар Аднан Мендерес Ватан

Только когда Кывылджим скрылась в зияющей черноте своего подъезда пятиэтажного дома, Омер позволил себе расслабиться.
Его серый Вольво, безукоризненно вписавшийся в просвет между двумя соседскими автомобилями достаточно представительских марок, был скрыт от порядком надоевших неутихающих хрустальных слез, отдающих небесным холодом, массивно раскинувшейся шапкой все еще зеленого каштана, отчего крупные частые капли попадали на лобовое стекло через определенные промежутки, которые профессор уже успел высчитать.

Ровно один раз через две секунды.

Толстая капля, смешанная со слезливой подругой, скопившейся на ребристом, взятым желтизной осени, листе, громко ухала вниз, шлепком опускаясь на грязную стеклянную поверхность, спадая вниз крупной волнообразной серой дорожкой. Этот след раз за разом провожали затянутые размышлениями глаза Омера, создавая в его голове вакуумное пространство для осознания собственных чувств.

Мужчина устало прикрыл глаза и погрузился в калейдоскоп сложившихся за вихревой день новостей и ощущений, грозивших запечатать сегодня в вечной памяти как самый несуразный отрывок всей его жизни.

Суровых впечатлений было хоть отбавляй.

И если в тяжелой голове, в которую он только что запустил руки, хаотично взъерошив волосы, уложилась в каменные кирпичики хотя бы дорога с расследованием, которую ему обозначил ублюдок, оставивший до боли узнаваемые знаки, то вот с личным все обстояло куда как сложнее и запутаннее.

Спустя двадцать четыре года, судя по указанной дате в разделе «общие сведения» дела, заведенном на Фатиха Картала, профессор вдруг должен был стать, по всей очевидности, счастливым отцом, радостно сжимающим своего новоиспеченного сына в объятиях.

Совсем как в тех мелодрамах, что каждый вечер сплочали турецкие семьи у экранов, проявляя чудеса сценаристкой изобретательности, и имеющие вполне амбициозные цели, помимо денежной выгоды. Благодаря современному кинематографу семьи разных конфессий и мировоззрений могли вдоволь насладиться чарующими воплощениями на экране, бурно обсуждая те или иные повороты и хитросплетения судеб особо полюбившихся персонажей, в конечном итоге, провозглашая истинные ценности – величие османского народа в современных реалиях, всепобеждающую силу любви и возможности ассимиляции раскола, наметившегося в новомодных тенденциях турецкого общества.

Омер пристальнее вгляделся в боковое окно, прямо в тени, которые уже легли плотной массой на мокрый понурый асфальт, и надел на свое лицо легкую добрую полуулыбку, рассматривая простые формы малоэтажного дома, покрытого бежевой мелкокомпозитной штукатуркой. В одном из окон третьего этажа внезапно загорелся приглушенный свет, и профессор был готов поклясться, что различил за плотным тюлем нежный силуэт женщины, шлейф духов которой теперь плотно осел в его черном кожаном салоне, будто бы негласно претендуя на главенство в этом его исконно личном пространстве.

Геркем, наполненная какими-то излишне поверхностными взглядами, которые Омер с удивлением отмечал день ото дня, в его Вольво садиться отказалась наотрез. Более того, с высокомерной усмешкой на идеально скроенном природном лице, так характерной для девушек ее поколения и достатка, сознательно, но будто бы прикрывая свои слова приятной заботой, заметила, что профессору стоило бы отогнать своего железного друга в ремонтную мастерскую для уточнения диагноза, а она любезно согласиться предоставить любой из многочисленных автомобилей, которые семья Эрдем регулярно выставляла открытыми дверьми многоместного гаража на обозрение всем соседям.

В сущности, Омеру было наплевать, что там имела в виду Геркем. Все, что имела она, показно и нарочно демонстрируя, казалось ему, наследнику огромной строительной империи несуразным и глупым, ибо в его голове и сердце всегда лежали иные цели.

Иначе бы конфликта с отцом и братом и вовсе не существовало.
Две новых толстых дорожки скатились по стеклу перед ним, оставляя гусеничный след, заставив профессора вздрогнуть и обратить внимание на пассажирское сиденье, как будто бы еще хранившее тепло женщины, которую он только что со всей максимально приложенной долей разума, буквально силой отправил домой, вместо ярого желания оказаться вместе с ним в полицейском участке Эртугрула.

Странно, но оставленный ею ароматный след не ощущался чем-то чужеродным, словно эти мандариновые нотки существовали с ним повсюду. Как и прежний запах корицы, которой Леман щедро награждала любимые всем кланом Унал печенья, после готовки которого на кухне еще долго витал пряный сладковатый аккорд, собирая разрозненных в своих стремлениях мужчин за чашкой горячего, почти непрозрачного чая, в те редкие минуты, когда бывшая жена вдруг хотела заполнить огромную брешь, возникшую между братьями.

Черный чай остался на кухне фамильного особняка отголоском прошлого, в равной степени, как и небольшой, но яркий эпизод в его жизни, связанный с божественного, кажется, похорошевшей Хэвес Озгюр, теперь имеющей солидный университетский статус и вполне сложившуюся жизнь.

Кулаки Омера сжались на многострадальном руле, а после - одна рука рывком опустилась к ключу в замке зажигания, поворачивая его, едва ли не без злости, ровно на полоборота. Он и забыл, что рычаг стеклоочистителей был приведен в полную боевую готовность, когда они внезапно замелькали в почти непрерывном движении, откидывая один из дряхлых пожелтевших, больше похожих на огромную пятерню пальцев, листьев в сторону, однако задерживая его в стороне пассажирского обзора.

Увядший лист и двадцать четыре года упущенного времени.

Которые по такому емкому и простому заявлению Хэвес вдруг должны были обрасти целой историей, чтобы разуверить госпожу прокурора от вполне обоснованных подозрений, и при этом не сболтнуть лишнего, выгораживая теперь не просто подругу, но и внезапно обретенного сына.

Омер смачно чертыхнулся, со всей дури ударив отрытыми ладонями по туго натянутой коже, и дернув рычаг передачи в положение R, вывернул руль на полные 360 градусов, взвизгивая и без того стертой резиной. Машину дернуло назад, развернуло, откидывая в сторону портфель, лежащий позади на сиденье, и обдавая выхлопным газом охранника, только что вышедшего на пронизанный влажностью воздух с малым огоньком сигареты во рту, вольво вылетело с места одной из очередных сегодня остановок Омера Унала.

День был просто бесконечным.

И заканчиваться он не желал.

Серый автомобиль, рассекая фарами пространство, в котором утонули погасшие от обрыва проводов на близлежащей улице, разноцветные разномастные малоэтажные дома, нырнул горячим капотом в глубокую яму на выезде, и тут же подпрыгнул от собственного стремления продолжать движение под ретивым напором профессора, вдавившего педаль газа почти до упора.

Фары ближнего света выхватили в накрывшей Стамбул дремотной темноте мелкие косые полоски влажной стихии, пролепетавшей что-то наподобие молитвы от злых помыслов, и направился по узкоколейной дороге, требующей неотлагательного внимания дорожников.

Стамбул накрывало сумраком наступающей ночи. Плеск природной воды, которая за сегодня достигала уже середины дверей, нарастал одновременно с шебуршанием шин несшегося в сторону бульвара Аднан Мендерес Ватан Вольво, несмотря на гневные рыки, издающих сигналами остальных участников движения.

Красный сигнал бросил Омера вперед, настолько резким было его торможение, поднимая веер брызг, и профессор наконец оторвал красные глаза от отражающих впереди отбойников, прочертивших ему путь не хуже любого навигатора. Впереди разноцветным акварельным пятном размытое изображение разодетой в фартук девушки на билборде издевательски насмехалось над ним, отображая полную аппетитной выпечки тарелку, которую модель держала в руках.

Вот, что ему сейчас было необходимо. А не все эти чертовы злоключения, которые подобно лавине рисковали закатать его в белоснежную ледяную тюрьму без права на помилование.
Зачем он вообще вернулся в этот сумасшедший город?! Надо было дать деру, еще когда его рука коснулась плеча госпожи прокурора, налетевшей на эту громадину человека в аэропорту, и запретить Метехану даже думать о том, что существует в природе родина с взрывным османским колоритом, ежедневно с момента его приезда, испытывающая его на прочность.

Прочности больше было. Терпение заканчивалось, а жизненные уроки лишь прибавлялись.

Женщины решили свести его с ума.

Он чуть было не вставил приставку «его», однако вовремя осекся. Кто из них была ЕГО – он и правда сейчас не знал. Чувство вины, чередовалось с чувством нежности и элементарной заботы, но не сходились в одном – разнонаправленности.

Омер усмехнулся, позволяя гневу на самого себя разрастись удушающим комком диафрагму, и вместе с тем остро ощутил, как цитрусовый аромат въедливо, но аккуратно колышет волоски в его носу, за него отвечая на все вопросы.

Светофор моргнул ресницами хромового хамелеона. Красный сменился зеленым, а моросящий дождь - крикливым ливнем, потоком, хлынувшим на стекло с трещиной в углу, спеша спрятаться от собственной прозрачности. Где-то на приборной панели замигал датчик масла в двигателе, а это уже было посерьезнее любой любовной поломки. Как будто если прекратится дыхание двигателя – сломается что-то внутри.

В зеркале заднего вида мелькнули размазанные красочные штрихи остающихся позади спальных районов, сменяясь погруженными в разноцветие витрин района Фатих домами, пока ветер отбрасывал серую груду металла из стороны в сторону по проторенной от частой езды колеи. Фонарные столбы участились, возвещая о приближении к исторической части города, где прямо сейчас отходили ко сну, устав от мрачности дня, высокие стройные мечети Мурат-Паша, тускло горящей своими решетчатыми остроконечными окнами на фоне приглушенного кирпича-сырца, кое-где освещенного всполохами напольных направленных светильников.

Омер снизил скорость, притормаживая у семиэтажного здания Центрального полицейского отделения Стамбула, паркуя автомобиль на развороченной дорожными работами площадке. Не задумываясь о том, что ему придется в десятый раз промокнуть под почти ставшим тропическим ливнем, он выпрыгнул из машины с четкой целью – он должен был снова увидеть Фатиха Картала. Но уже совершенно другими глазами.

***

-Омер?

Эртугрул Осман оторвался свой взор от милого сообщения супруги, мерцающего на экране, и с подозрением взглянул на просочившегося в щель деревяной двери со стеклом профессора. Экран располагался прямо напротив большого портрета Ататюрка за спиной мужчины за отливающим, до блеска начищенным стеклом, и Омер со смешливой улыбкой разглядел, как в отражении голубой прямоугольник подсвечивает фотографию кулинарного изыска, которая только что теплилась в добрых карих глазах шефа полиции.

Хоть у кого-то в этой жизни было все стабильно – любимая жена, дети и внуки, а не куча не разрешенных вопросов и броуновское движение всех дорогих и вновь обретенных людей в его вдруг покосившейся жизни.

Профессор полностью отворил дверь, выдавливая из себя максимально дружелюбное выражение лица, несмотря на бунтовавшие в нем вулканы вот-вот готовые прорваться и снести с лица земли своей горячей пламенной дорожкой все живое, и поравнялся со столом, присаживаясь напротив своего бывшего начальника. И на какое-то время замолк, позволяя своему телу окунуться в давно забытые ощущения абсолютного принятия в этом кабинете.

За прошедшие пять лет господин Осман прилично набрал вес, да и голова уже сплошь покрылась сединой. Его темно-синяя форма уже по-особенному сидела на нем, порядком обтягивая не от сформировавшихся под сушкой мышц, крупные части тела, а жетоны поубавили блеска, как будто бы выдавая легкое разочарование, а может усталость, шефа в деле, которое он всегда считал своей жизнью.

Но, несмотря на все проявления наступающего пенсионного возраста, в его глазах до сих пор светилась искра живости и неподдельной заботы о тех, кого он по-отечески принимал под свое крыло, давая наставления, а порой не избегая и подзатыльников-наказаний.

Кабинет, напротив, совсем не изменился. Все те же портреты паши Ататюрка и господина Эрдогана, на тех же бравых почетных местах позади величественной спины начальника, все тот же деревянный стол, больше напоминающий стол полицейского в ковбойских вестернах, все те же разноцветные папки в узком шкафу возле окна, и самое главное – кофемашина. Она была порядком потрепана с большими коричневыми пятнами крошек, зато до сих пор цвета темного шоколада, почти ставшие эфирными, зерна, рассыпанные на тумбочке словно корм-затравка для работоспособности полицейских, наполняли простой незамысловатый кабинет безумством исконно мужского аромата.

Кофе оставлял в этом заведении желать лучшего, припомнил Омер, ощутив на языке прогорклый вкус, но в доброй компании шефа можно было стерпеть и это.

- Я так понимаю, тебе нужен кофе, Омер. Неужели надоела твоя противная зеленая жижа?

Зажегшиеся огоньки в глазах Шефа, до самых костей просканировали мужчину перед ним, и он, ничуть не пытаясь скрыть свою домашнюю переписку, с небольшой отдышкой встал с офисного кресла и направился в сторону кофемашины, нажимая кнопку включения.

От взгляда человека, знающего профессора уже двадцать пять лет и видя самые разные его состояния, вряд ли смогли сейчас ускользнуть глубокая морщина, залёгшая между бровями, пространственный потухший взгляд, с которым тот смотрел перед собой и испачканные на коленках брюки прямо-таки английского денди. Все это не вязалось с видом всегда безупречного Омера Унала и уже тем более не соответствовало званию уверенного в себе мужчины.

Господин Осман уже успел погрузиться в подробности случившегося в башне Долмабахче от отчитавшегося Джемаля и Чинара, а потому с особым вниманием разглядывал своего любимчика, позволяя ему самому начать тему разговора, в котором, он был уверен, Омер нуждался.

Гудение машинки раздалось почти сразу, наполняя кабинет привычным и особенно дорогим гулом, и Омер откинулся на спинку серого простого кресла, забирая ногу на ногу, позволяя себе несколько минут перед тем, как его отцовские чувства смогут разделиться хотя бы на несколько процентов при виде сформировавшегося молодого мужчины, сидящего, по очевидности, сейчас в затхлом помещении за несколькими металлическими стержнями.

- Не откажусь, шеф, - хмыкнул Омер, обхватывая свои колени сцепленными руками. – День сегодня слишком суров на события, господин Эртугрул. Кстати, зеленый чай, который Вы именуете противной жижей – содержит максимальное количество кофеина, зато снижает выработку токсинов и предотвращает холестериновые бляшки, - с легкой усмешкой добавил мужчина, потешаясь скорее сам над собой.

- Ну, во-первых, ты – единственный, кому я сейчас не снесу голову за намеки насчет моего веса, негодник. А, во-вторых, кончай умничать при мне и, наконец, прекрати мне выкать. Было время, когда в наших диалогах не существовало долженствования и возрастных рамок, разве не помнишь?

Оба мужчины разом повернулись в сторону металлического невысокого стеллажа, как раз позади начальственного стола шефа полиции, и в одновременном порыве ухватились взглядами за несколько живописных красочных фотографий. На одной из них широко улыбающийся господин Осман держал на плечах двух озорных, изляпанных в грязи, сорванцов, ничуть не прогибаясь под тяжестью своих внуков. На другой – открыв рот до предела в дичайшем хохоте, вместе с очаровательной супругой, запускал дротики в разноцветные шары, размещенные в деревянных квадратах. На третьей, где каждый входящий в почти отеческий кабинет мог бы узнать интерьер бара "Oguz", Эртугрул Осман был запечатлен в компании Омера Унала, высоко поднимающих небольшие стопки, наполненные белесой жидкостью, значительно счастливее, чем сейчас был один из них, и значительнее темнее в густых волосах, чем был второй.

- Договорились, шеф, - впервые за день искренне рассмеялся Омер. – Я не откажусь от твоего противного варева, Эртугрул. Хоть что-то в этой жизни остается незыблемым – например, отсутствие нюха на нормальные турецкие зерна кофе у вашего снабженца, и, между прочим, твоя скупость, шеф.

- Какая еще скупость, негодник! Попробовал бы ты балансировать между МТЦ обеспечения закупок и вашими бесконечными запросами на патроны, реагенты и, хуже того, на новомодные эти..., как их, драйвера для недотепы Умута и его Эйнштейна.

Пришло время Омеру расхохотаться почти в голос. Его наставник ни капли не изменился. Все так же полон любви к своим подопечным и все так же отрицает новейшие технические достижения.

- Ты не меняешься, Эртугрул, - проговорил он, сквозь поток накрывавшего его смеха. – Есть ли кто-то, кого ты наградил титулом умник?

- Не дождетесь, негодники. Пока каждый из вас не будет выполнять свою работу выше, чем на отлично, этого звания от меня можно не ждать. А ты, - господин Осман указательным пальцем отмерил в сторону Омера, - не дождешься от меня, чтобы я взял в рот эту противную мутно-желтую гадость, у которой вкус как у земноводных, которых так обожают эти лягушатники в своем Париже!

Эртугрул засмеялся в ответ своему воспитаннику. Его добродушное умение подтрунивать над самим собой было всегда лучшей поддержкой для всех, кто работал под его началом. И сейчас как нельзя кстати приходилось на разрушенные почти до конца нервы Омера. Тот сидел, расцепив, под конец пересмешек, пальцы, ощупывая тонкую уже порядком замызганную ткань подлокотника от беспрерывных отчетов подопечных перед шефом, и вдыхал запах полного спокойствия и умиротворения.

Пожалуй, помимо кабинета Альпа, где все насквозь было проникнуто аурой тихой печали и скрытыми намеками о непозволительности иных, кроме как профессиональных отношений, кабинета господина Османа – был первым, а, может, единственным местом, где Омер мог быть самим собой – не умным и начитанным профессором, не великолепной ищейкой или знатоком человеческих душ. Не боясь показаться сентиментальным, когда его голова безвольно свисала после нескольких ночей, проведенных у больничной койки Метехана, или, в противовес, грубым, когда возвращался с дежурства, где они разоружали пристанище распространителей метамфетамина среди молодежи. Здесь он мог искать опору, а не быть вечным столпом для всех тех, кого так отчаянно любил. Ни дать ни взять – оазис посреди пустыни пронизанных ядом стен прокуратуры и холодных стен лаборатории.

Лишь одно место до сих пор оставалось для него чужим и как будто наполненным укоризненным повелеванием – фамильный особняк семейства Унал. В этом заключалась вся ироничная насмешка трех сестер мойр (*богини судьбы): там, где начала нить его мирской жизни Клото, где сплела сложный и запутанный узор характера Лахессис – не было ни доли защиты и понимания. Напротив, люди, казавшиеся ему абсолютно чужими по крови, проявляли к нему больше человечности, чем отец или брат, не принимающие выбор его жизненного пути.

Дождавшись, когда кофемашина издаст противный пискливый сигнал о своем завершении, Эртугрул вытащил черную керамическую кружку из-под металлического стержня, и со всем достоинством, на которое только был способен, протянул ее Омеру.

- Держи, негодник. И только попробуй сказать, что это варево – не твое самое любимое. Твоя начальница, каждый раз морщит свой очаровательный носик, как будто я заставляю пить ее коктейль из горючих слез очередного убийцы. Как, кстати, она? Давно не видел ее цокающие туфли в своем кабинете и даже успел соскучиться.

Мужчина каким-то особенным образом, хитро прищурившись посмотрел на подопечного, который в этот момент скрылся от его проницательного взгляда, пристраивая кружку прямо перед самым носом, в надежде спрятать невольную улыбку.

Ничего-то от Эртугрула было не утаить.

Просто невозможно было не пасть жертвой его противного кофе, который он предлагал ему на протяжении вот уже 25 лет, каждый понедельник до начала собрания, и каждую пятницу после рабочей недели.

Человек, который знал его лучше, чем он сам знал себя.
Знал и неизменно поддерживал. Даже тогда, когда он завалил дело, позволив себе промахнуться, а один из виновных пустил себе пулю в лоб, уничтожая содержащиеся в его голове улики. Даже тогда, когда в одной из засад попал под перекрестный огонь, отчего получил перелом позвоночника, упав на острые камни, и на долгие шесть месяцев оказался прикованным к больничным коридорам, заново переставляя непослушные ноги. Даже тогда, когда нес Метехана до отделения экстренной помощи.

И ни сказал ни слова, когда табельное оружие оказалось в его руках, направляя свое холодное, но такое манящее дуло в сторону осоловелых от безысходности, налитых алкоголем глаз.

Короткий, но глубокий вздох заполонил его легкие тем самым памятным ароматом, на пару секунд, но не более, возвращая его в те времена, когда все было проще и понятнее. Когда его новым заданием становилось прикрытие нелегального казино или стычка между сошедшим с ума мужем и его запуганным соперником.

- Я как раз пришел по этому поводу, шеф. К тебе в участок сегодня днем доставили Фатиха Картала, обвиняемого в убийстве Гюнай Орхан.

- Изумительно обаятельный юноша, Омер, - усмехнулся начальник полиции. Голос его был добродушным, но Омер уже мог ощутимо различить стальные и укоризненные нотки в почти отеческом тембре. – И мать его, которая тут почти разнесла мое отделение на щепки, не менее прекрасна. Какого черта, госпожа Хэвес до сих пор не свирепствует так, как могла бы, на арене во Дворце правосудия? До того приятный парень, что никогда бы не поверил, что он может оказаться серийным убийцей.

- Это не он, Эртугрул, - отрезал Омер, снова скрывая улыбку под ободком кружки при словах, которыми шеф полиции наградил госпожу профессора. – Госпожа прокурор поторопилась с ордером на арест. И новое убийство на территории дворца Долмабахче доказало это.

- У вас его алиби на предыдущий день и вечер? – поднял брови седовласый мужчина.

- Пока нет, шеф, но...

- Тогда не гони коней, недотепа, - Эртугрул снова покосился на профессора, собранно сидящего в кресле, как будто бы вместо доверительных отношений он сейчас пытался обвести шефа вокруг пальца. – Не я ли тебя всегда учил – сначала факты, а потом заключения. – Он несколько раз простучал по поверхности стола пальцем, для придания весомости своих слов. - Даже, если ты уверен на 99%, куда денешь ту самую вероятность последнего одного? Помнишь то дело, с негодяем, который убил жену в собственной ванной? Алиби было идеально выверенным, соседи – в один голос твердили, что он – лучший семьянин, а жена - беспробудная пьяница. И что же? Самое страшное зло, Омер, скрывается там, где меньше всего ожидаешь. Или у тебя тут личный интерес, а?

Глаза мужчины сузились, превращаясь в узкие лукавые щелочки, а седая густая бровь изобразила дугу, в ожидании честного ответа.

Его любимый криминалист что-то скрывал и делал это настолько психологически неграмотно, что впору было рассмеяться и, с треском по красивому затылку, который до сих пор получали многие из его команды, отобрать у него все кричащие от знаний дипломы.

Ну уж его-то, повидавшего этого бунтаря перед ним в разных состояниях, Омеру было не провести, как бы он ни старался.
И уж он как никто другой, знал, когда его любимчик находился в состоянии мучительного выбора. Однажды он даже сорвал ему весь тонкий расчет своим заявлением, что уходит из оперативной работы, когда шеф полиции всерьез подумывал о собственном увольнении, поспособствовав протекции Омера с назначением на свою должность.

Пальцы господина Османа соединились подушечками, отбивая машинальный ритм его наблюдений, словно гипнотизируя собеседника монотонным ритмом игры на воображаемой флейте.
Опять тот же плутающий взгляд, опять те же бесноватые повадки. Того и гляди этот талантливый прохиндей взорвется к чертовой бабушке и начнет творить безумие, называемое Эртугрулом «эффектом Омера Унала». Терпению этому криминалисту, или психологу, или оперативнику, кто уж он был, шеф мог перечислять бесконечно, - было не занимать. Но когда оно заканчивалось – заканчивалась и спокойная жизнь у всех окружающих его людей. Ибо жажда расправы была в этом льве настолько сильна, что видела жертву в каждом негласном косом взгляде в свою сторону. Для оперативной работы – это было огромным плюсом. Но вряд ли имело хорошее начало для карьеры в психологии криминалистики.

Именно поэтому, он так долго старался разубедить его оставить свою должность, хотя и видел несомненный талант мужчины в передовой области будущего.

Профессор с глухим стуком поставил чашку на деревянную поверхность, прямо в тот самый круглый отпечаток, который уже давно грозил этому столу путем к мебельной мусорке, но никогда туда не добираясь. Ибо единственное, что держало от увольнения почти все Центральное отделение полиции с их маленькими зарплатами, несоизмеримыми рисками не только краха личных отношений, но и собственной жизни – было то самое пятно, диаметром ровно с черную кружку, которую Омер удерживал в руках.

- Ты слишком хорошо меня знаешь, шеф, - согласно кивнул он.

- Еще бы, Омер, - едва сдерживаясь от смеха, Эртугрул покрутил между пальцев один из множества разноцветных карандашей, сваленных в кучу перед ним. – Особенно легко предположить это, когда госпожа Озгюр прямым текстом заявила мне, что именно ты ответственен за то, что ее сына обвинили в предумышленном убийстве.

- Хэвес? Заявила тебе?

Пальцы профессора сами собой сжались вокруг черного ореола, рискуя напрочь сдавить горло магической кружке, заставляющей вещать всех, кто когда-либо брал ее в свои руки. Кружка не издала ни звука, но отчего-то выскользнула из влажных ладоней, немного закружилась по лакированной поверхности и, создав закономерный для гравитации танец, переместилась в дрожащих па прямо под руки начальника отделения.

Эртугрул одним ловким движением, с виду не и вовсе не сочетающимся с его грузным образом, перехватил керамическое изделие, и с иронией воззрился на только что отправившего ее в путешествие Омера, добродушно посмеиваясь над физическими реакциями.

Танец правды, не иначе, как только что окрестил его шеф полиции, так любивший давать метафорические определения интересным окружавшим его событиям.

- Вот ты и попался, недотепа, - усмехнулся Эртугрул, поворачивая кружку вокруг своей оси и делая вид, что рассматривает свое отражение в ней. Хотя на самом деле, еле сдерживался, чтобы не засмеяться от вытянутого изображения Омера в заляпанной пальцами гладкой поверхности. – Решил обмануть старого Эртугрула? А теперь, я жду твоих признательных показаний, что это за Фатих Картал. И каким образом госпожа профессор, которая не раз выручала нас в особо сложных заданиях, оказалась в таком щекотливом положении, что вынуждена была умолять меня создать благоприятные условия для содержания своего единственного ребенка?

Шеф откинулся на спинку своего кресла, которая тут же прогнулась под весом мужчины практически до стены. И вместе с двумя запротоколированными, казалось, навечно, мужчинами в рамках, висевших чуть выше, сложив руки на порядком выступающем животе, приготовился к занимательному рассказу своего протеже.

Когда сегодня днем в его отделении, взрывая гром и молнии, показалась Хэвес Озгюр, вонзая красные каблуки в свеже постеленный линолеум, он весомо удивился. Только что в сопровождении Чинара по приказу госпожи прокурора в камеру предварительного задержания был доставлен весьма приятный и обескураженный молодой человек по фамилии Картал, обвиненный в умышленном убийстве девушки, дело которой с особым пристрастием вела Кывылджим. Едва успев отдать приказ о его распределении, в кабинет, насквозь пропахший совершенно не женскими запахами – табака, пота и кофе, ворвалась опешившая и разъяренная профессор Озгюр, в одно время тесно сотрудничающая с Центральной полицией не только по делу Цветочника, но и одновременно по нескольким сложным уголовным делам, находящихся в юрисдикции отделения.

Не запомнить Хэвес, Эртугрул не мог, так как именно Омер часто настаивал на ее консультациях, ссылаясь на недюжий профессионализм и ум статной и острой на язык женщины. А позже был посвящен профессором в теплую дружбу двух именитых профессоров, чьи имена часто звучали на европейских конференциях, приводя в пример их диссертации и научные изыскания.

- Давай, же, Омер. Ты лопаешься от впечатлений, - деловито, с видом явного знатока побольше мнящего из себя психолога, начал Эртугрул. – С чего начнем? С твоей начальницы, или с той, что сегодня, будь она неладна, перепугала меня до смерти, отстаивая своего сына как львица. И ведь еще и не хотела уходить, представляешь? Пришлось ей пообещать, что серийным маньякам в нашем королевстве закона выдают чашку горячего кофе и почти итальянскую пиццу, размороженную из ближайшего супермаркета. Ну же, я жду. Поведай своему наставнику, если я все еще таким для тебя являюсь, как давно ты потерялся в своих женщинах, одна из которых называется чуйка?

Уж если и кто должен был учить Омера развивать способности психолога, так это точно был Шеф полиции.

В этом сейчас чересчур явно убедился Омер, прикладывая руку ко лбу и уже второй раз за этот нескончаемый в своих ужасающих, как развязка в фильме ужасов, событиях день громогласно рассмеявшись. Хохот мужчины эхом отскочил от белых отштукатуренных стен, разносясь по пустующим затемненным коридорам полицейского участка.

Рабочий день был окончен и на дежурстве оставались лишь несколько сержантов на первом этаже, тогда как второй этаж, где располагались кабинеты офисных крыс, как сам себя давно уже нарек господин Осман, уже опустели, создавая приятную гудящую тишину после насыщенного трудового дня.

- Прости, шеф. Возвращение в Стамбул было моим худшим решением. А теперь еще и Метехан добавил мне проблем, заявив, что настолько взрослый, и собирается остаться здесь. И даже прийти ко мне на курс, видимо, доказав, что его глупый отец ничего не смыслит в психологии ни жертвы, ни преступника, да вообще – никого.

- Метехан вернулся? – нахмурил брови Эртугрул, совершенно не ожидая такого поворота событий. – Он знает, над каким делом ты сейчас работаешь?

Омер мотнул головой, хватаясь за пуговицу своего пиджака и пытаясь распахнуть его. В кабинете вдруг стало мучительно жарко. И вырезы в подмышках белой рубашки окончательно прилипли к коже, заставляя профессора сосредоточиться на таком простом действии. Пуговица не поддавалась, потому что руки к концу дня превратились не в его законное продолжение, а в отдельную графичную часть организма, существовавшую по своим законом притяжения.

Вперед-назад, но пуговица сидела в петле, как замурованная, в точности как мужчина в своих мыслях.

- Я не могу ему сказать. Рано, Эртугрул. Как показали его последние обвинения, кинутые в мой адрес, сын еще не готов к тому, чтобы меня услышать.

- Давай догадаюсь, недотепа, он обвинил тебя в смерти своей матери? – грустно сжав уголки губ, Эртугрул исподлобья вонзил пронизывающий взгляд в собеседника.

Омер усмехнулся, меланхолично качая головой и, в конечном итоге, опуская ее на порядком уставшую грудь. Ту, на которую сегодня несколько раз облокотилась Кывылджим, в поисках защиты. Но мог ли до сих пор быть уверенным, что ее предоставит?

Разрыв между чувствами, раздирающими его изнутри, стоило ему только взглянуть на трогательную неуклюжесть или тончайшую уязвимость госпожи прокурора, и разумом, опускающим меч в ножны по мере приближения к ней, пока еще оставался танцем на лезвии бритвы.

Рация, до этого молчаливо лежащая на беспроводной клавиатуре, сливаясь цветом, внезапно пришла в сознание, разряжаясь треском и призывными звуковыми сигналами. Но господин Осман одним пальцем заставил ее замолчать, как будто перекрывая кордоном их важный для профессора разговор между строк.

Прямые объяснения этим мужчинам были ни к чему.

- Может, мне стоит просто молчать, шеф? – отозвался Омер, складывая губы в горькой ухмылке. – Ты и так все знаешь.

- Эти его слова, Омер, я слышал еще когда он бредил в вашей квартире, - почти холодным тоном отрезал Эртугрул. – Если ты хочешь знать мое мнение, это просто роковая случайность – и не иначе. А Метехан – любимый сын своих родителей. Я не скажу, что пять лет – малый срок, чтобы раны затянулись. Но, очевидно, твой сын – идентичная твоя копия. Я бы, на твоем месте, им отчаянно гордился. Попробуй обучи его основам психологической криминалистики. Уверен, через пару лет, он переплюнет отца по части составления психологических портретов. Дай ему время, Омер, - мужчина изрек это завершающим аккордом своей речи тихо-тихо.

- Как раз этого у меня мало, шеф. Еще одно хладнокровное убийство. Джемаль рассказал о находках?

Профессор склонил голову набок, выражая полнейший скепсис к тому, что обнаружил в сегодня в башне. Начинался рубеж. Жестокий, расчетливый, неумолимый.

Седьмая жертва, с которой ублюдок начал вступать в диалог с конкретным человеком из мира правосудия. И этим человеком оказался именно тот, на кого больше всего он мог, по идиотской иронии судьбы, оказать давление.

- Уже доложил, а как иначе. И знаешь, что я тебе скажу, прохиндей? Что тот, кого мы ищем, слишком расслабился. Все эти сентиментальные шуточки с цветочками и носками туфель – выглядят как женские выходки. Я ожидал сильного противника, а теперь сомневаюсь в адекватности этого персонажа. Завтра я собираюсь просить у губернатора Центрального ила подкрепления. Хочу, чтобы он выделил еще нескольких ребят, пусть прошерстят камеры, и опросят всех возможных свидетелей. Мои возможности не безграничны. Но мне нужны более весомые улики, чем эти его цветочки.

- Это ничего не даст, шеф. Каждому из опрошенных после такого громкого убийства даже собственный спутник покажется подозрительным. Такие действия посеят лишь ненужный хаос в общих выводах. Будет слишком много подозреваемых, и ни один не окажется тем самым.

- Что предлагаешь ты?

- Поставь своих ребят на дежурство у могилы Гюнай Орхан, Эртугрул. Преступники такого сакрального плана часто возвращаются к памятным точкам для усиления своих ощущений – а это либо место захоронения жертв, либо место их убийства. Нужны дополнительные люди для наблюдения за Девичьей башней и комплексом Долмабахче. И на всякий случай, я бы лично попросил тебя выделить пару людей для охраны госпожи прокурора и ее дочери.

Как будто бы она и ее продолжение были первыми, о ком он подумал. Как только увидел этот цветок в башне. Как только понял, кто на самом деле главная, загнанная в угол, жертва.

- Думаешь, один ты не справишься? – хмыкнул господин Осман. – Я все устрою, Омер. В любом случае, ваша с госпожой Кывылджим команда, я уверен, найдет его быстрее, чем ожидается. Как, кстати, эта несносная женщина? Кажется, в прошлый раз мы с ребятами немного переборщили в ее присутствии?

Господин Осман огорченно цокнул в пространство, выражая свою озабоченность второй любимицой после Омера Унала в змеином логове прокуратуры. Он и сам был не любитель туда захаживать, но уж если выдавалась такая возможность – единственным кабинетом, где мог оказаться этот великодушный, обладающий качествами настоящего лидера и защитника всех, кто находился под его крылом, человек был неизменный кабинет на четвертом этаже, с большим окном.

Но сейчас он ловко увел тему разговора от мистических подробностей убийцы в другое русло, так как видел неимоверную усталость своего собеседника, и это совсем не касалось того, кто вершил свое собственное правосудие.

Ответа от профессора не последовало. Вместо этого – пустой размышляющий взгляд, застывший на кофемашине, как на якоре, способным удержать судно среди бушующих волн. Как будто эта железная махина могла удержать стихию от разрушающего воздействия.

- Можешь не отвечать, Омер, - расхохотался господин Осман, ловя на себе недоуменный взгляд напротив. – Твое лицо в красках говорит само за себя. Позовешь меня на мевлют. Я давно говорю, что нашу рабочую лошадку способен остановить только детский плач. Дедушка Эртугрул готов предложить Вам свои услуги, Омер. С удовольствием выйду на пенсию, только если ты обещаешь подогнать мне еще парочку сорванцов Уналов. Разговор у меня будет короткий – научу уму разуму.

- ШЕФ!

Казалось, на некоторое мгновение обретенное спокойствие в кабинете шефа полиции вдруг обратилось в зажжённый фитиль, мчащийся к рассыпанному пороху, что кофейными зернами залег в глазах профессора. Тело мгновенно натянулось как струна, готовое дать отпор даже в устах Эртугрула слишком откровенными словами.

Впервые в жизни Омер ощутил, как кровь прилила к лицу, окрашивая его в багровый цвет рака, спелой свеклы или алого мака, что весной расцветает на изумрудных полях Алании. И после живо, словно наяву, он увидел последствия своих снов: они неслись к нему навстречу с копной каштановых волос и звонким переливом колокольчиков в детских голосах.

Омер встряхнул головой, словно только что вышел из ледяного душа, кожей ощущая, как колкие капли пронзают его насквозь, пробираясь под безупречно отутюженный ворот рубашки. И замолчал на какое-то мгновение.

- Ты перебарщиваешь, Эртугрул, - наконец, выдал он. – У нас с госпожой прокурором сугубо деловые отношения.

- Как скажешь, негодник,  - театрально кивая и вытягивая губу вперед, согласился с ним бывший начальник.

Он поднял руки вверх, обозначая свое комичное поражение и внезапно сменил добродушный растроганный взгляд, глядя на своего воспитанника, на пытливый и без эмоционального окраса. Такой, каким становился истинный османец, приносящий присягу на верность великому паше и Турецкой республике.

– Тогда давай о главном. Что там с Фатихом Карталом и госпожой Озгюр. Сегодня я первый раз за все время узнал, что у нее есть сын. Да еще и подозреваемый в убийстве.

- Это недоразумение, шеф. Просто парень оказался не в том месте, не в то время. И спешка Кывылджим ни привела ни к чему хорошему. Поэтому, я здесь. Мне нужно, чтобы ты дал разрешение его увидеть. Я хочу кое-что прояснить. К тому же я обещал Хэвес.

- Даже не посвятишь меня в детали? Обещание госпоже профессору, это, конечно, отличный повод нарушить должностные инструкции, за которые твоя начальница завтра призовет меня к ответу. Но я вижу тебя насквозь, Омер. Поэтому придумай отговорки для кого-то другого, а меня посвяти во все подробности. Мне кажется, твой бывший шеф заслужил больше, чем просто откровенность.

Мужчина медлил. Вдумчиво втягивая знакомые запахи дежурного мира взрывного хохота, ледяной сосредоточенности, адреналинового куража, перцового дыма, ворочая в руке небольшой зеленый листок бумаги-маркера.

Участок долгое время был его вторым домом. А Эртугрул – вновь обретенным отцом.

Таким же, каким он мог стать для парня, который этажом ниже наверняка находился в подвешенном состоянии.

- Сегодня я стал отцом во второй раз, - сквозь какой-то дикий смешок, признался Омер.

Рука его крепко сжала квадратный листочек, ощущая как колючие углы толстой бумаги зелеными иглами вонзились прямо в тонкую кожу.

- Чего? Что это за мелодраму ты сейчас мне здесь рассказываешь?

- Парень, которого твои ребята, шеф, держат сейчас внизу, оказался никем иным, как моим сыном, о котором ты мне сегодня намекал. Так что, можешь со спокойной душой писать заявление о заслуженной пенсии, шеф. Я свою программу уже выполнил.

Профессор хмыкнул так, что бумаги, разложенные перед его носом, с множеством разнообразных каракулей, подняли на несколько секунд в воздух, и опустились в растрепанном виде, будто из одной белой стопки теперь появилось целых две – обе одинаково по размеру, но одна из них была, несомненно, толще. В возникшей паузе, Омер различил чье-то тихое покашливание в пропахшем мужским потом коридоре, неторопливые шаги и скрежет отрывшихся металлических дверей лифта.

- Однако..., - пробормотал, наконец, Эртугрул, нарушая неловкое молчание.

Он аккуратно повернул головой из стороны в сторону. Потом посмаковал собственные пухлые губы, будто бы убеждая себя в адекватности собеседника напротив. А после – похлопал себя по карманам, отыскивая картонную пачку с изображением отравленных никотиновым ядом легких, на бледно-голубом фоне. Словно художник не особо-то и стремился привлечь внимание к проблеме, штрафы за которую ужесточались в Турецкой республике с каждым годом. Дымящие бары, затуманенные от сизых паров проулки, зоны на пристани – все строго охранялось множеством камер, призывая к ответу нарушителей.

В левом верхнем кармане, за золотой пуговицей, Эртугрул нашел, что искал – смятая пачка, видавшая лучшие года, пострадавшая от множественных перекладываний с места на место в попытке ослабить привычное влияние.

Он развернул бумажный козырек и издал щелчок языком, когда увидел наполнение.

- Всего одна, прохиндей, - совершенно обыденным тоном, сказал шеф полиции.

Он развернул к Омеру пачку сигарет, в которой горчичным фильтром торчала, обращая на себя внимание, единственная белая скрученная трубочка.

- Как в старые добрые времена? – уточнил бывший начальник, имея под своими словами огромный, двадцатипятилетний стаж выработанной привычки.

Профессор кивнул, до сих пор разминая лоб пальцами правой руки. Как раз в тот момент, когда на экране подсвеченного монитора начальника полиции высветилась новая присланная заботливой госпожой Осман фотография с тарелкой, полной желтоватого пилава. Наверное, даже на расстоянии оба мужчины почувствовали этот запах, граничащий с циничным убийством той самой белоснежной красотки, что сейчас заманчиво лежала в картонной мятой пачке, приглашая сделать секундный выбор: верность здоровым семейным традициям против вредной системы шефства.

- Как в старые добрые, шеф.

Омер резво подскочил на стол господина Османа, чувствуя, как подошвы лоферов заставили старого деревянного ковбоя скрипнуть в претензии, и, ловко словив полетевший в него малярный скотч, в два отрывка, заклеил датчик дыма, расположенный на монолитном полотке.

Эртугрул чиркнул спичкой, после чего оба принюхались к небольшой гари, наблюдая, как малое пламя изысканно плавает в смеси кислорода, азота и углекислого газа. Оба присели на стол, плечом к плечу, с совершенно заговорщицким видом, как если бы их сейчас могла застукать та самая училка, только что приславшая вдогонку фотографию двух беззубых сорванцов, с лицами, измазанными в вареном булгуре.

Эртугрул молча затянулся первым, глядя как потряхивают руки Омера, которому он только что вручил зажжённую спичку.

- Теперь ты, - по-отцовски сказал Омеру Эртугрул, протягивая в руки сигарету и выпуская в кабинетное пространство струю едкого, но умиротворяющего дыма.

Наблюдая, как дымится, обугливая кончик пляшущими оранжевыми искрами, последняя сигарета, они, словно священный дар, с трепетной нежностью передавали ее друг другу, растворяясь в этом мимолетном ритуале, слушая как ворчливо гудит старая кофемашина, сцепляя запахи кофе и табака в единую мелодию.

________________

Стамбул. 21:40 по местному времени.
Маслак

Оказавшись в очередном эмоциональном провале, так неожиданно настигнувшем ее в номере шикарного Cevahir Atrium Hotel, молодая брюнетка ехала в такси и смотрела прямо перед собой отсутствующим взглядом. Кожаный подголовник пассажирского сиденья перед ней, вероятно, в скором времени рисковал кануть в лету под грустным взглядом глубоких миндалевидных глаз. За все время поездки из отеля в район Маслак, которая заняла тридцать минут в вечернее время, Нурсема Шахин, казалось, и вовсе не заметила ни сменяющих друг друга деловых небоскребов Левента, ни Zorly Center с торговыми галереями, ни многоуровневых развязок, регулирующих плотные потоки транспорта престижных кварталов.

Не заметила она и замедляющего ход движения автомобиля класса Business, плавно подъехавшего к нужной ей закрытой территории высотного дома.

Мысли клубились.

Вероятно, не стоило уже больше удивляться. Не стоило строить иллюзий относительно того, что когда-нибудь ей удастся найти ключ к материнскому пониманию. Или надеяться, что хоть раз встреча может принести что-то, кроме противостояния, которое неизменно заканчивалось взаимным обменом громких обличительных слов. И, должно быть, стоило уже привыкнуть к этому чувству разочарования, которое, словно следующая за ней тень, проявлялось особенно ярко, стоило только ей заявить свою жизненную позицию.

Мать никогда ее не принимала. С самого детства. С самых малых лет, когда она помнила себя еще совсем малышкой, проводящей дни за уроками с репетиторами и нянями, которые, словно у них стояла четкая указка, дрессировали ее, как зверька в клетке, ради демонстрации госпоже Пембе результата отработки своих гонораров. Когда она, как и подобает каждому ребенку, отчаянно нуждалась в другом.

До сих пор были живы в памяти воспоминания, когда маленькая девочка старалась не спать, лишь бы дождаться прихода матери с дежурства.

Самой первой ее неудачей на этом поприще было то, что она засыпала. Всегда засыпала раньше. Поначалу это даже вызывало у нее слезы, когда она вставала под утро в досаде, что снова не дождалась.

А как-то раз она решила завести будильник. План состоял в том, чтобы, после того, как он прозвенит, проверять, пришла мама домой или нет. И если нет - заводить снова. Этот азарт от пришедшей ей тогда в голову идеи так захватил маленькое существо, что она помнила себя той до сих пор - подпрыгивающей от предвкушения. От ожидания чувства, которое испытает, увидев маму удивленной и обрадованной. От осознания того, что это она, Нурсема, этому причина.

Только вот, как оказалось, это была совсем плохая идея. По крайней мере, такой вывод в то время сделала маленькая девочка, услышав однажды в свой адрес строгий приказной тон матери "немедленно отправляться в постель" вместо нежных объятий от умиления собственным ребенком. Тогда Нурсема подчинилась беспрекословно, дав волю слезам от разбившегося сердечка только лишь в подушку. Дабы не лишать себя хотя бы тех редких прогулок с соседскими детьми, которые она умудрилась для себя выпросить у госпожи Пембе при помощи доброй няни Сибель.

Однако няня Сибель покинула их, как только они переехали с одной локации на другую. А вместе с ней исчезли и прогулки, на которых Нурсема обрела своего первого друга. Синдбад и Шехерезада - так они с мальчиком называли друг друга, играя в героев из сказки, однако их союз, как и придуманные образы, остался лишь горьким воспоминанием. Лишний раз оно напоминало Нурсеме о том, что обычная жизнь и простые людские интересы - не для нее.

Вот и сегодня, собираясь на встречу к матери, которую та назначила ей в отеле, молодое дарование криминалистики обещала себе не вступать в спор с госпожой замминистра, и уж тем более - не расстраиваться из-за ее возможных выпадов в свой адрес. Однако что-то пошло не по плану. Не по ее плану, как это всегда и было в случае с госпожой Пембе Шахин. Именно поэтому прямо сейчас Нурсема, на автомате назвав нужный ей адрес водителю такси, как только выбежала со слезами гнева и обиды прочь из Cevahir Atrium Hotel, в итоге ехала вовсе не домой. А к человеку, который всегда понимал ее чувства - особенно, когда это касалось ее матери.

- Мы на месте, госпожа, - встрепенул ее водитель деликатно, но настойчиво.

Девушка смягчила лицо, улыбнувшись пожилому мужчине со словами благодарности, после чего открыла дверь автомобиля, ступая на красиво выложенную тротуарную плитку придомовой территории.

Сегодняшний вечер выдался самым что ни на есть октябрьским. С порывистым ветром, который нещадно переплетал ее длинные черные волосы, спутывая их в несуразные клочья. Поежившись от промозглости непредсказуемой погоды, Нурсема запахнула свой излишне легкий пиджак, после чего спешно подошла к калитке и нажала кнопку вызова домофона. Всего через два гудка раздался характерный писк, и калитка открылась, пропуская девушку внутрь на территорию дома, тихую и ухоженную. Пространство вокруг будто замерло, выдавая течение жизни лишь настойчивым дуновением холодного воздуха за пределами калитки, который усиливал порывы из-за розы ветров, образованной высотными зданиями. Внутри Нурсема тоже ощущала себя замершей - как природа, затихшая после пережитой бури, перестраиваясь на новое дыхание.

"Хоть раз бы это новое дыхание помогло тебе справиться с эмоциями", - думала Нурсема, поднимаясь в пентхаус на скоростном лифте.

Прокручивая в голове едкие фразы матери, которые складывались в темную шкатулку ее памяти, проявляя неуверенность в своих выборах в самые неподходящие моменты, Нурсема тяжело вздохнула. Очередная ее слабость дала о себе знать сразу же после того, как, услышав в свой адрес "ты и твоя работа в бестолковой лаборатории совершенно бесполезны", девушка покинула отель. И зачем-то, под влиянием диких на тот момент эмоций, позвонила своему молодому человеку, который сначала не взял трубку, а потом и вовсе сбросил звонок с сообщением "Перезвоню позже". Вероятно, как и в случае с матерью, ей нужно было усвоить, что Фираз не тот, на кого можно рассчитывать в сложной ситуации. Однако Нурсема, вопреки всем и всему продолжая верить в хорошее даже там, где это было безнадежно - в точности также, как в случае с госпожой замминистра - решила испытать судьбу на человечность. И снова попала в ловушку собственной наивности.

Очевидно, Фиразу было совершенно наплевать на ее переживания. Да и в принципе на то, как она проводит свою жизнь. Другого объяснения его равнодушному поведению, которое одаривало ее редкими вспышками внимания и веселья, в то время как сам он вел вполне активную жизнь, она найти не могла. Да уже и не хотела. 

Лифт плавно приоткрылся на последнем этаже здания, и она ощутила легкое облегчение в груди. Вероятно, от того, что сейчас точно не испытает третьего за вечер разочарования. Здесь она могла позволить себе быть собой.

- Привет, дочурка, - хмыкнул Аяз, распахнув перед Нурсемой дверь.

Весь его бравый вид, с которым он смотрел на нее прямо сейчас, вдруг показался ей смешным.

Этому человеку всегда удавалось ее развеселить - с тех самых пор, когда он, такой молодой и энергичный, вошел в их семью в качестве мужа ее матери. Ей тогда было всего лишь семь, и она, будучи замкнутым ребенком, по первости и вовсе испугалась этого факта, подозревая, что у нее появился еще один конкурент за внимание матери. Какое-то время она даже и вовсе не разговаривала с ним, игнорируя его попытки наладить с ней контакт. Это продолжалось до тех пор, пока однажды Аяз и сам демонстративно не замолчал, кидая тем самым вызов маленькой Нурсеме прямо за столом, за которым их семья собралась для завтрака. Превеликим удовольствием тогда было наблюдать, как он корчил рожицы и двигал бровями в ответ на вопросы ее матери, которая не могла взять в толк, что происходит. Тот раз был первым, когда первоклассница Нурсема рассмеялась над поведением мужчины, почувствовав себя его сообщницей. И это послужило началом их медленной притирки.

И вот сегодня результат их негласного союзничества на протяжении многих лет проявился в незамедлительном ответе на ее сообщение всего двумя словами "Я дома". Как и в нарочитой улыбке на лице Аяза, когда он прямо сейчас инстинктивно пытался смягчить ее состояние привычной иронией, в то время как у самого залегли очевидные тени под глазами от, вероятно, сильной усталости. Как и в бодрости его голоса, обозначающего наличие того острова, где она может взять передышку.

- Привет, папочка, - слабо улыбнулась она, переступая порог квартиры. - Я... ты извини, если я помешала так внезапно.

- Ты не помешала, Нурсема. Молодец, что приехала.

Понурые плечи молодой девушки, которые сегодня пуще прежнего подчеркивали ее сутулость, сразу сказали Главному прокурору больше, чем слова, которые она еще не успела произнести. След от нового конфликта с матерью, как он и предполагал, лег новой тяжестью на ребенка, который был чист в своих жизненных целях и принципах. Все это было читаемо. И предсказуемо. И неизбежно.

За долгие годы брака с госпожой Пембе он довольно часто чувствовал единение с девочкой, а потом и с взрослеющей девушкой, в испытываемых ею эмоциях. Иногда он даже смеялся сам над собой, находя схожесть в их реакциях, будто бы он был еще одним ребенком в семье, а вовсе не взрослым.
Однако вряд ли он мог представить себе груз от того, каково это - быть дочерью этой женщины. Если уж он, состоявшийся мужчина, совершенно незаметно для себя оказался связан по рукам и ногам собственной зависимостью в качестве ее мужа, то что говорить о малышке, которая была вынуждена не по своей воле проживать постоянное отвержение.

Сопровождая спину Нурсемы внимательным взглядом, пока она неторопливо прохаживалась по его гостиной, снимая пиджак, он думал о том, что снова могло произойти между матерью и дочерью, что заставило молодую девушку в кои-то веки навестить его обитель.

В последнее время он привык к одиночеству, и, возможно, оно было ему на руку, тогда как его работа вместе с мыслительными процессами и вовсе не прекращались, преследуя его даже во сне. А единственной, кто мог его расслабить и позволить забыться, давно не было рядом. То подвешенное состояние, в которое его поместила Кывылджим, стало уже привычным.
Эта женщина постоянно делала одно и то же, то приближая, то отдаляя его. Не исключением было и то, что происходило сейчас, по крайней мере так он это объяснял сам себе, отодвигая нелепые мысли о внезапной популярности прокурора Арслан. Которая аж явилась причиной какой-то идиотической драки на вечеринке.
Считая это выше своего достоинства - выяснять отношения по столь нелепому поводу, несмотря на то, что его раздирало любопытство и чувство собственничества, он принял решение ничего не предпринимать. Даже после ее сегодняшнего демонстративного игнорирования его персоны там, возле Долмабахче. По крайней мере, пока. По крайней мере, когда на горизонте наметились гораздо более существенные угрозы, чем нестабильность в их отношениях.

Подойдя к горящему ноутбуку, в котором отчетливо прослеживалось имя "Гюнай Орхан" с результатами найденного в крови препарата, Главный прокурор быстрым движением закрыл монитор. Не стоило Нурсеме видеть это имя в его компьютере. Тем более, учитывая факт того, что именно она явилась тем самым экспертом, который обнаружил дозу Bartcolor у первой жертвы уже серии преступлений, к которой ему, теперь уже очевидно, придется и самому подключиться.
Аяз поморщился от очередного скандального дела, которое привлекло столько внимания прессы ввиду показушного бахвальства преступника. После сегодняшнего происшествия совершенно очевидным стало то, что он должен дать ход ходатайству Кывылджим о возобновлении дела Цветочника. А это означало для него очередную дозу непрошенных проблем.

- Здесь много что изменилось, - произнесла Нурсема, оглядывая перестановку мебели в зале. - Давно я к тебе не заходила.

- Иногда нужно обновление, - кивнул Аяз, - если не в жизни, то хотя бы в комнате. А что касается твоих визитов - очень плохо, Нурсема. В прокуратуре не навещаешь, дома не навещаешь. Я уже было решил, что моя дочь отдала свою любовь какому-нибудь другому папаше.

- Перестань, Аяз...

- Тебе ли не знать, как меня заводит конкуренция? - его брови грозно сомкнулись, изображая приступ гнева. - Кто он? Я должен знать противника в лицо, дочурка, и учти: ему мало не покажется, когда я узнаю, кто этот человек!

Ее слабый выдох, с которым она посмотрела на мужчину, отдал каким-то бессильным отчаянием. Уголки губ только чуть-чуть приподнялись и дрогнули. А огромные глаза, скосившиеся в сторону, вопреки ее желанию заблестели близкими слезами, которые сегодня уже проливались на ее молодую смуглую кожу.
Вероятно, шутки не спасут сегодня Аяза Шахина в общении с девушкой, как это было обычно. Может даже не поможет и молчаливое присутствие, к которому оба привыкли, когда просто заполняли пустоту друг другом. Скорее всего, нужен разговор. Только вот что именно он должен сказать, Главный прокурор не знал.

Подойдя ближе к молодой криминалистке, которая, получив первоклассное образование медика, вопреки настояниям матери пошла проявлять себя не в инновационной клинике, а в обычной лаборатории, относящейся к прокуратуре Анкары, а позже - Стамбула, мужчина притянул ее к себе на грудь в отеческом объятии. Его легкая майка почувствовала влагу щек, а руки, обхватившие ее миниатюрное тело - прерывистый вздох и долгий выдох девушки. Каким образом госпоже Пембе удалось вырастить такую дочь, которая, вопреки всему, до сих пор оставалась самым добрым человеком из всех, кого он встречал, оставалось загадкой.

Такая уж она была - госпожа замминистра. Создатель и палач в одном лице.

- Давай так, - произнес он, прикладываясь подбородком к ее макушке, - насколько все плохо по шкале от 1 до 100?

- На 68.

Ее недовольное глухое бурканье заставило Аяза от души рассмеяться, и девушка вымученно улыбнулась, разрывая объятия.

-Всего лишь на 68? - изогнул он черную, как смоль, бровь. - Тоже мне, нашла, из-за чего лить слезы, Нурсема. Я уж всерьез начал думать, что ты балансируешь между жизнью и смертью.

Он направился в сторону барной стойки, доставая из шкафа стакан, и налил в него воды, пододвигая его своей спонтанной гостье.

- Хватит издеваться, - усмехнулась она и подошла к столу, усаживаясь за барный стул.

Пальцы девушки замкнулись на стакане, сквозь прозрачность которого она различала даже минимальную игру цветов камня столешницы. 

- Еще с какой точностью определила процент, Нурсема, - хохотнул мужчина. - У тебя в кармане что, припрятан пульсометр?

- Угу. И анализатор уровня кортизола.

Они замолчали. Словно оба почувствовали, что уже достаточно обменялись ничего не значащим смол током, отодвигающим нелицеприятную суть, в которую вовсе не хотелось смотреть. Нурсема Шахин сделала несколько глотков прохладной жидкости, окончательно выравнивая дыхание. Вопрос вертелся на языке, и пришло время его задать.

- Что будет, Аяз, если я откажусь от должности руководителя отдела по молекулярной биологии в этом НИИ?

Ее глаза, до этого избегающие, сейчас встретились со взглядом Главного прокурора, внимательным и оценивающим. Он никогда ее не жалел, предпочитая правду. По крайней мере, так ей казалось, когда он, порой вовсе не щадя ее чувства, высказывался резко и без прикрас. И вот сейчас она нуждалась в мнении, которое было бы максимально приближено к реальным последствиям того, что она хотела сделать. Вернее, чего яростно и всей душой не желала в своей жизни.

- Что тебя не устраивает в этой должности, Нурсема? Разве не ты всегда хотела быть приближена к инновационным открытиям?

Сиюминутное раздражение тотчас же разнеслось по ее телу, как окрас лакмусовой бумаги, проявляющий кислотность химического вещества.

- Потому что, Аяз. Не нужно разговаривать со мной, как с ребенком.

- Я разговариваю с тобой, как со взрослой. Просто я действительно не до конца понимаю. Если это не упрямство и способ противостоять матери - объясни мне.

Этот его вид с совершенно искренним, казалось бы, выражением лица, заставил ее закатить глаза и опустить плечи на выдохе. Прямо сейчас этот мужчина сидел перед ней в роли несмышленого человека, задавая совершенно очевидные и глупые вопросы.

Как если бы он вовсе не был свидетелем их семейных конфликтов последних нескольких лет с тех пор, как госпожа замминистра начала курировать строительство нескольких в стране НИИ по кардиологии. Будто бы это не он помог ей с переводом в Стамбул из Анкары, когда вмешательство госпожи Пембе в ее работу, заключающееся в бесконечных запросах с проверками свыше в адрес ее тамошнего начальства, не перешли черту. Или не он стал тем самым катализатором в выборе ею учреждения, где она решила применить свои первоклассные знания выпускницы направления аналитической химии медицинского факультета Ankara University.

На мгновение Нурсема улыбнулась воспоминанию. Весь свой школьный период и первые годы в университете она провела под влиянием рассказов отчима о расследуемых им преступлениях еще в статусе обыкновенного прокурора. Хоть и редких, но ярких и красочных. Когда-то именно с Аязом они шушукались втихаря на тему ее поступления на курсы по криминалистической экспертизе. А после окончания университета и вовсе при очередной ссоре с матерью Нурсема приняла решение пойти именно в структуры, а не частные клиники, которые были готовы принять ее с распростертыми объятиями по мановению волшебной палочки Пембе ханым. 

В один момент она даже почувствовала себя причиной очередного разлада между супругами. Хотя периода, когда между ними не существовало разлада, она не помнила и вовсе.

- Это мой мир, Аяз, понимаешь? - начала она, сбивчиво сминая пальцы обеих ладоней на столешнице. - Там я хозяйка. И там я нужна. Не потому что я чья-то дочь, и не потому что..., - ее голос дрогнул под тяжестью невысказанного. - Там меня видят. Там мои друзья. Там я не тень и не кукла для демонстрации. Мои ошибки, мои успехи. Даже если это всего лишь капли под микроскопом.

Нурсема смиренно улыбнулась своим же рассуждениям, после чего внимательно посмотрела на отчима.

- Но эти капли под микроскопом, вместе с тем, только для меня такие, Аяз, - произнесла она, поднимая на него взгляд, и ее шоколадные радужки в этот момент заблестели теплым светом. - Для кого-то это - доказательства. Для кого-то - надежда найти близкого. Для иного - приговор, отправляющий в места лишения свободы. А иногда - зацепка, способная предотвратить убийство!

Нурсема Шахин просияла от чувства собственной сопричастности, поистине вдохновленная им.

- Значит, все дело в спасении жизней, моя печальная добрая революционерка? - расплылся в улыбке Аяз, наливая и себе стакан воды. - Все же ты также, как и большинство в нашей сфере, пала жертвой этой безумной идеи?

- Получается, что так, папочка.

- А как же быть с тем, Нурсема, что, занимая должность руководителя разработок в НИИ, ты могла бы влиять не на несколько, а на сотни тысяч жизней?

Вопрос Главного прокурора - заданный не то ей, не то себе, оставил на мгновение девушку в некоторой задумчивости, пока она формулировала ответ. Ее большие веки в этот момент приспустились, демонстрируя восхитительные длинные ресницы, а пальцы начали отбивать какой-то веселый сбитый ритм по стакану в руках.

- Ошибка того, кто влияет на сотни тысяч жизней, это нечто гораздо более ужасающее, чем польза от спасения других сотен тысяч, Аяз. Сам знаешь, к чему привел тот немецкий скандал с препаратом, мы все пристально следим за этим делом, - пожала плечами Нурсема, вдруг внимательно всматриваясь в лицо отчима. - Кстати говоря, проводя исследование для Кывылджим по одному делу, нам с коллегой удалось обнаружить компоненты одного препарата, который засвечен в той самой компании - Farmrose. Представляешь? Мало того, что они загубили жизни людей, так еще и в нашей юрисдикции теперь их след. Странно, да?

- Ты права, действительно... странно.

Главный прокурор нахмурил брови, призывая в моменте все свои способности держать лицо, совершенно не ожидая ничего подобного в разговоре с Нурсемой. Он был слишком расслаблен за общением с ней. Так, что на время и вовсе позабыл о своей новой задаче.

В горле запершило. Он сделал глоток воды, смачивая внезапную сухость. "Хорошо, что успел закрыть ноутбук", - мелькнуло в сознании прежде, чем он успел перевести тему в безопасное для них обоих русло.

- Но Аяз, - глаза девушки вдруг округлились, становясь еще больше на ее худом смуглом лице, - это же тот коррупционный скандал, верно? Я читала твой пресс-релиз вчера - вот где еще мне попалось название этой компании! - она щелкнула пальцами обеих ладоней, направляя на мужчину оба указательных пальца в ознаменовании посетившей ее догадки. - Господин Эмрах, которого обвиняют в хищениях бюджета... он действительно является бенефициаром этой немецкой компании?!

- Нурсема, с чего вдруг мы переключились на обсуждение моей злободневной повестки, при том, что речь шла о тебе? - невозмутимо произнес мужчина, будто бы его вовсе не побеспокоил этот вопрос Нурсемы, который рисковал перерасти из праздного любопытства в оформившийся интерес.

- А с того, папочка, - усмехнулась Нурсема. - Вот ты спрашиваешь меня о том, почему я предпочитаю влиять на уровне нескольких, а не сотен тысяч жизней. Именно поэтому!

Юное дарование криминалистики в этот момент подскочила со своего места, пребывая в явном возбуждении, в то время как Главный прокурор уже и не знал, хорошо ли то, что его падчерица перестала грустить, переключив внимание на новую тему, или плохо.

Да. Ситуация была плохой.

В этом он убедился, изучая документы по делу Гюнай Орхан, когда проверил точность соблюдения процедур следовательской команды Кывылджим. Ни единого недочета, из-за которого он мог бы инициировать передачу дела другому прокурору. А это означало новую опасность - как для него, как для его жены, так и для самой госпожи Арслан. В довершение ко всему, не хватало еще того, чтобы Нурсема всерьез подключила свое любопытство с прозорливостью к этому делу, связав все с коррупционным скандалом. Этого он точно не допустит. Не может допустить.

- Они проводят исследования, а потом по их вине гибнут люди! - распалялась тем временем в своих рассуждениях молодая криминалистка.

Ее темп, с которым она вышагивала по рельефной гранитной плитке пентхауса, был плавным, но нарастающим. Шоколадные глаза, до этого согревающие теплом, в этот момент горели холодным блеском, когда весь ее вид отдавал взволнованным несогласием с гипотезами о том, что некое зло, методично преследуя "наивысшие" цели, жертвует жизнями случайных ни в чем не повинных людей. Особенно в этот момент она не могла принять тот факт, что Эмрах Алтынсой, которого она знала лично, как коллегу своей матери в прошлом и ее непосредственного подчиненного сейчас, когда он являлся директором департамента здравоохранения в Стамбуле, мог быть виновен в махинациях по отмыванию денег, не говоря уже о руководстве сомнительными фармацевтическими разработчиками.

- При всем при этом, компанию даже не ликвидировали, Аяз! На ком ответственность? Где вероятность того, что и сейчас они не выпустят какой-то новый препарат, который нанесет вред. И знаешь, я просто в ужасе от того, что это господин Эмрах может оказаться причастен к всему. Мне очень было жаль, что его заключили под стражу. Но если действительно это он стоит у руля той компании, Аяз... то это просто отвратительно! - заключила Нурсема, ставя жирную точку в собственной тираде, не оставляя никому шанса на спасение от ее огня нравственности.

Главный прокурор поднялся со своего места, подходя к окну с шикарным видом на огни и Босфорский мост. Какой разной была эта картинка для людей, наполняющих собственными судьбами этот город. Внизу, под его ногами, Стамбул раскалывался на множество миров.
Тех, где адвокаты в костюмах от Brioni оспаривали штрафы за парковку яхт. Или тех, где справедливость измерялась длиной ножа, потому что полицейские машины не заезжали дальше третьего переулка проблемного района. Или тех, где днем по мосту бродили туристы с фотоаппаратами, а ночью - проезжали машины с контрабандным грузом. И еще семнадцать миллионов других вариантов.

Когда эта девушка успела воспитать в себе эту самую принципиальность, которую он теперь вынужден оправдывать перед своей совестью? Зло не было монолитом, уж он-то знал это точно, как никто другой. Каждый оттенок в плитке - чей-то компромисс, нестандартное решение, а порой ошибка.

- Исчерпывающий ответ, Нурсема, - проговорил он, глядя на ее отражение позади себя в задумчивости.

Девушка подошла к отчиму, вставая плечо к плечу - так, как они делали всегда, перемалывая внутри каждый собственные проблемы просто в присутствии друг друга.

- Так ты ничего мне не ответишь?

- О чем?

- О деле господина Эмраха.

- Не отвечу, Нурсема. Расследование еще идет, а тебе... тебе не нужно копаться в этом. 

- А насчет НИИ? Ты так и не сказал. Что будет, если я откажусь от этой должности?

- Чего ты боишься, Нурсема? - спросил вдруг Главный прокурор, поворачиваясь к ней лицом. - Что руководство в центре превратит тебя... в мать?

Его вид сейчас был в точности таким, с которым он обычно присутствовал на любых переговорах в собственном фундаментальном кабинете, требуя отчета. И хоть в его речи не звучало слов, взывающих к ответу, пространство окутало девушку запахом долженствования. Будто бы кто-то вознамерился пошатнуть ее истину, сомневаясь в ее состоятельности.

- Нет. Да... не знаю, - слова прекрасной Шехерезады вырвались обрывками. - Это снова будет ее победа надо мной, понимаешь? Она влезет в каждый отчет, в каждый эксперимент. Ты же знаешь, как она...

- Удушает..., - зловеще проговорил Главный прокурор, с усмешкой встречая недоверчивый взгляд падчерицы.

Он дурашливо схватил ее за плечи, теребя в этот момент, как маленького насупившегося ребенка.

- Как медуза, обнимет щупальцами, а потом раз - и ты уже у нее в желудке!

Нурсема фыркнула, отталкивая его руки.

Нет, сегодня шутить с этой госпожой ему не удавалось. Давно канули в лету те времена, когда этого в общении с ней было достаточно. Аяз провел ладонью по лицу, словно снимая очередную из своих масок, которыми он жонглировал в изобилии.

- Твоя мама переживает за тебя, Нурсема.

- Ну да. Я знаю. Она просто хочет во мне своего продолжения.

- Не совсем так, - с досадой заметил он, потирая правую бровь. - Я бы сказал, что она хочет для тебя лучшего продолжения, просто забыла тебя спросить, чего хочешь ты сама. Но ты не станешь такой, если тебя и вправду это беспокоит, - добавил он с серьезным видом, глядя внутрь нее своим прямым взглядом.

- Почему ты так думаешь?

- Ты уже другая. Я тебя поддержу в любом решении, ты взрослый человек. Так что криминалистическая лаборатория - значит, криминалистическая лаборатория.

«В конце концов, у тебя еще есть реальный шанс пойти своим путем, если ты этого хочешь, Нурсема», - заключил внутри себя Аяз, и уголки его губ приподнялись в легкой улыбке. Он нисколько в этом не сомневался.

Вновь повернувшись к окну, Главный прокурор сосредоточил взгляд на огнях моста, манящих его мятежными переливами. Словно отблеском чего-то давнишнего, что он останавливал в собственном восприятии, держа фокус на цели. Прекрасная Шахерезада сегодняшним вечером заставила его снова справляться с собой. Как и эти огни города, так и ее романтичная наивность погружали мужчину в обитель грез по упущенной жизни, которая уже давно была ему недоступна.

- Как вы..., - начала было Нурсема, ощущая пылающие щеки, но вместе с тем - невозможность молчать. - Зачем... почему вы с мамой до сих пор вместе, Аяз?

Вероятно, впервые так прямо она озвучила вопрос, ответ на который уже не думала когда-либо получить. Ни от матери, ни от отчима, ни от собственного восприятия этой болезненной для всех связи.

- Потому что мы семья, - твердо ответил он.

- Семья? Которая живет на разные города? Вы... Вы хоть когда-нибудь были счастливы?

Этот последний вопрос, который прозвучал, словно крик маленькой девочки, мечтающей совсем об ином, мгновенной болевой точкой поразил его самого. Главный прокурор даже сжал и разжал кулаки, ощущая, как противное чуть уловимое чувство расползается по внутренностям. После чего приказал себе отключить его, потому что это было правильно. По крайней мере, за годы выстроенные фундаментальные конструкции не должны были колыхаться от малейшего прикосновения мечтательных порывов выращенной им падчерицы.

- Есть нечто более важное в семейных узах, чем счастье, Нурсема.

- И что же это?

- Обязательства.

В конце концов, чувства никогда не были для него чем-то ведущим в жизни. С некоторых пор - не были. С тех самых, когда молодой Аяз выбрал руководствоваться разумом, а не сентиментальностью.

- А как же..., - запнулась девушка, не сильно в этот момент осознавая, имеет ли право так прямо спрашивать об этом. - Как же Кывылджим? С ней тоже обязательства?

- С этой женщиной напротив, Нурсема. Никаких обязательств, - горько улыбнулся Главный прокурор. - Как бы мне этого ни хотелось.

Добрая душа юной криминалистки не осудила и сейчас, сполна ощутив грусть в его голосе. И даже почувствовала странный стыд от тех воспоминаний из кабинета госпожи Арслан, в котором стала свидетельницей энергии между Кывылджим и другим мужчиной, что ощущалась чем-то совершенно прекрасным. И до этого вовсе не наблюдаемым Нурсемой в реальной жизни.

Отношения с Аязом ее подруги, ставшей таковой совсем недавно, не более двух лет назад, всегда напоминали Нурсеме что-то вроде извержения вулкана. Когда лава, томящаяся в недрах земли в противостоянии своей истинной природе, в один момент извергается взрывом, сносящим все на своем пути. А потом также быстро, как накалившись до всплеска, остывала, превращаясь в холодные свидетельства постигшей природу бури.

И вот буквально на днях, к своему искреннему изумлению, суровая госпожа прокурор, которая не позволяла себе никогда послаблений в адрес самого Аяза Шахина, невольно продемонстрировала Нурсеме совершенную потерянность от неконтролируемых ощущений по отношению к другому мужчине. И это было удивительно красиво, по-настоящему. Настолько, что, сидя тогда в кабинете Кывылджим, юная Шахерезада оказалась плененной не столько встречей с профессором, легенды о котором ее сильно интриговали, сколько новым ощущением от своей подруги в его присутствии.

Настолько, что прямо сейчас она чувствовала смятение и сожаление за Аяза, который, на ее взгляд, тоже заслуживал большого счастья и любви. Как и любой другой человек. Как и ее железная в своей хватке мама, которой она сочувствовала по-своему.

Принимать на себя эмоции каждого человека и сопереживать им было второй сущностью Нурсемы, несмотря на то, что она выбрала для себя развитие в совершенно точной, не требующей интерпретаций, науке.

- Ты... ты ее любишь? - осторожно спросила она.

Возможно, это была не ее территория. Скорее всего, она не имела права на столь личные вопросы человеку, который был связан с ее матерью узами брака. А может быть, она была как раз тем, кто мог понять его, как никто другой.

«Ты ее любишь?», - стучало в этот момент в его висках.

Вот так просто. Слишком просто это прозвучало. Аяз Шахин вновь улыбнулся этой иронии жизни. Его приемная дочь решила выступить в качестве психолога и послушать о его чувствах сначала к собственной матери, а потом к совершенно другой женщине, которая...

Он помнил этот день - следующий за своим назначением. Когда впервые перешагнул порог Дворца Правосудия Стамбула - крупнейшего судебного учреждения в Европе - и попал на собрание с прокурорами разных ведомств для представления коллегам, где его глаз пал на Кывылджим Арслан.

Единственную женщину в управлении уголовных дел, которая была озабочена вовсе не знакомством с новым начальником, а чем-то иным в своем телефоне, очевидно, связанным с расследуемым делом. Единственную, кто в этот же день пришла к нему с ходатайством в спорном процессе, своим напором явно давая ему понять, что ей наплевать на его процедуры ввода в должность.
Одну из всех, которая не имела привычки заискивать или приспосабливаться перед вышестоящим по званию.

Вначале это даже немного его позабавило, когда он счел ее «ошибкой» правовой системы, не отличающейся дальновидностью. Потом - разозлило, когда она позволила себе вступить с ним в открытое противостояние. А после - послужило началом какого-то растущего умиления, смешанного с уважением - к тому, как она браво сражалась за то, во что верила.

Аяз сомкнул веки на некоторое время, пропуская воздух через легкие длинным выдохом. Любил ли он Кывылджим Арслан? Даже наедине с собой он не готов был думать в эту сторону. Не то что разделять с кем-то еще.

- Я рад, что вы с ней дружите, Нурсема. Она... она замечательный человек, - произнес он после некоторой паузы, после чего ткнул ее в бок своим массивным локтем, меняя вектор настроения. - Только с чего это вдруг мы переметнулись с тебя на меня? - с нарочитой бодростью в голосе продолжил он. - Скажи лучше, как твое настроение? Мне удалось хоть чуть-чуть его приподнять?

Нурсема улыбнулась, слегка поджав губы в легком понимании и уважении личных границ. Она всегда принимала его правила игры, что бы там ни было.

- Вообще-то, ты мог бы справиться еще лучше, папочка, - хмыкнула она, игриво проведя черной длинной бровью.

- Интересно, каким образом?

- Ты знаешь.

- Брось, Нурсема, - хохотнул мужчина, и его лицо озарилось неподдельным задором. - Еще одно унижение за вечер? Оно точно тебе нужно?

Нурсема громко цокнула, мотнув головой в нарочито осуждающем жесте, после чего иронично рассмеялась, принимая вызов.

- С чего Вы взяли, господин Главный прокурор, что через унижение пройду Я, а не ВЫ?

- Потому что так исторически сложилось, Нурсема. Ты еще ни разу у меня не выигрывала, - констатировал Аяз, неспешным шагом проходя вглубь зала и открывая дверцу одного из зеркальных шкафов.

Внутри, совершенно маняще подсвеченные, стояли коллекционные шахматы, уже готовые к тому, чтобы разыграть очередную партию. Аяз подхватил дерево лакированной доски с мраморными фигурами, украшенными диковинной резьбой, и водрузил ее на журнальный столик из черного стекла, указывая девушке на место напротив себя.

- Белые или черные? - спросил он, заранее зная ответ.

- Черные, папочка. Победу над тобой я одержу именно черными.

- О какой победе речь, Нурсема? - парировал Главный прокурор, проверяя расстановку своих фигур на позициях.

Он вдруг замер с пешкой в руке, выпучивая глаза прямо на сосредоточенную в этот момент Нурсему, которая заправляла в хвост растрепавшиеся до этого длинные блестящие волосы. 

- Только не говори мне, что практиковалась со своими коллегами в криминалистической лаборатории.

Девушка подогнула ноги, усаживаясь поудобнее перед столом в позу лотоса, и в первый момент за вечер почувствовала легкость - так, что на ближайшие полчаса вовсе не планировала занимать свое внимание ничем, кроме поля боя с каменными солдатами прямо перед ней. Или час. Или полтора. Все будет зависеть от того, насколько Главный прокурор готов к ее новой тактике, которую она пока еще с ним не тестировала.

- С кем я практиковалась, дорогой папочка, я не скажу. А вот твое поражение буду отмечать пышно и с должными издевательствами! - произнесла она, делая первый ход в наступление.

- Я и поражение, ну ты даешь, Нурсема. Я же не умею проигрывать, ты что, забыла? - с азартом произнес Аяз.

И мир перестал существовать, сосредотачивая все свои противоречия и недосказанности в этой шахматной партии, где схлестнулись амбиции и опыт, рвение и зрелость, быстрое наступление и позиционная борьба. Как будто в этом моменте состязались не просто фигуры, а два мировоззрения, в одном из которых превалировал культ личного вклада, а в другом - влияния на массы.

И ни один из них, будучи поглощенным этой игрой, такой редкой и долгожданной, отдающей приятными воспоминаниями общего прошлого двух людей, объединенных семейными узами, не обращал внимания на горящие всплывающие окна на телефонах, оставленных ими где-то за пределами текущего поединка. "Пембе" для одного и "Мама" для другой так и осталась с открытыми вопросами, которые ей не суждено было решить этим вечером. 

___________________

Стамбул. 22:30 по местному времени
Центральное отделение полиции

- Кадир, а ну-ка смени Бахтияра на входе, - раздался голос Эртугрул бея.

Молодой сержант, облокотившийся на свою руку, несколько раз быстро проморгал глазами, разгоняя сошедшую на него дрему, и поднялся из-за стола навстречу двум мужчинам, входившим в крыло первого этажа.

Временные камеры предварительного содержания были утоплены в правом крыле Центрального отделения полиции, сразу, после металлического турникета. Как и полагается, сейчас на нем мигал красный крест, своими диодами возвещая о документационной необходимости обоснования, чтобы пройти в дальние казематы полицейского участка.

Основной свет был приглушен, оставляя простецкие стеновые светильники, отчего в коридоре царила полутьма, позволяя молодому светловолосому сержанту спокойно погрузиться в поверхностную дремоту, не слишком вникая в зычный храп, который раздавался за спиной у него.

Уже подойдя ближе к проходной к камерам, Омер учуял сыроватый затхлый запах, очевидно, исходящий от фланелевых синих одеял и вряд ли когда-либо видавших свет, почти деревянных, подушек, которые кидали временным заключенным до выяснения обстоятельств или предварительного оглашения приговора суда. Страхом и потом в этом крыле здания пропахло все. А еще, бродил стойкий душок испражнений и блевоты, зачастую следующий вместе с ором и руганью, извергающимися по ту сторону решетки.

Ничего здесь не менялось. И в какой-то степени Омер был этому благодарен. Это давало ощущение, что в мире до сих пор остаются прежние моральные ценности, способные поддерживать баланс добра и зла хотя бы на прежнем уровне, не допуская его перекосов.

Парень вытянулся по стойке смирно, прикладывая руку к козырьку фуражки, и попытался раскрыть заспанные глаза, переваривая команду начальника Османа.

- Погоди, Кадир, кто у нас сегодня в КПЗ? – остановил он его беспрекословное движение в сторону входа в полицейское отделение.

- Всего трое, шеф Эртугрул. Серийный убийца, которого привезли днем, Мельтем и тот, кого мы схватили под утро в баре за пьяный дебош, - отчитался Кадир.

- Мельтем? Опять этому бедолаге некуда податься? – хохотнул начальник полиции. – Пора бы ему уже выписать удостоверение с правом проживания КПЗ. А иначе, у него скоро кончатся идеи, чтобы еще стащить с полки магазина, чтобы поспать в тепле и нахаляву. Что на этот раз?

- Мелкая кража у уличного торговца семитами, - добродушно откликнулся парень. – Он даже сам позвонил, шеф, и указал на правонарушение.

- Дожили, - заключил господин Осман. – Сами крадут, сами убивают, сами сажают себя в тюрьму – для чего тогда все наше отделение?

Эртугрул повернулся к Омеру, огорченно цокоя, и развел руками в стороны, как будто умывал руки от того, что происходило за пределами этих стен. А потом перехватил вопросительный взгляд бывшего подчиненного, поспешив пояснить, указывая в сторону темноты, где находились камеры:

- Повадился к нам тут один ходить, как к себе домой, Аллах, Аллах. Одинокий старик, семидесяти лет. Любимые внуки почти выгнали деда из дома, перебивается мелкими кражами, чаще всего спускаемыми с рук владельцами магазинов, да забегает к нам на огонек, совершая чуть больше, чем спертая бутылка айрана. Но я не против. Кто, если не полиция, подаст пример человеческого отношения всем этим негодникам, ведь так, а, прохиндей?

Профессор согласно кивнул, сопровождая свой понимающий ответ, дружественным хлопком по спине мудрого наставника.
В том, что Эртугрул бей полностью оправдывал свое имя как честного, доблестного человека – сомнений у Омера не было. Как и в том, что мудрый человек, с которым они только что негласным отеческим кодексом, выкурили последнюю сигарету, а это уж было посильнее любого рукопожатия, заключая пакт о неразглашении только что озвученной Омером правды, вырвавшейся наружу спустя двадцать четыре года.

Прямо сейчас, он стоял на пороге то ли своего роста как отца двух красивых и умных молодых людей, то ли на пороге своего падения как психолога, которым так ловко в своих играх вертели женщины вокруг него. Прямо как турникет, перед которым они с Эртугрулом остановились – был поворотом металла то ли вперед к сыну, то ли назад к разжалованию его как профессионала.

- Кадир, твоя задача сменить Бахтияра на входе, а он пусть немного проснется с чашкой кофе в кабинете Искандера. Вторые сутки паренек на дежурстве, пора бы немного привести его в чувство, - вновь повторил свой приказ Эртугрул, делая знак головой молодому сержанту ретироваться с места охраны камер предварительного заключения. – Я тут сам справлюсь.

Не вникая в подробности, исполнительный паренек в синей форме, мгновенно нажал кнопку на столе возле мониторов слежения, пропуская Омера и господина Османа внутрь охраняемой зоны, и поспешил в сторону главного входа, выполняя приказ любимого всеми начальника.

- Они у тебя тут все по струнке ходят, шеф, - с улыбкой заметил Омер, оглядываясь в сторону отошедшего парня. – Какая тебе пенсия? Кто, как не ты сможет руководить этими стенами?

- Да брось, Омер. Я устал, погони и перестрелки – я уже не потяну, а от бюрократии, сам понимаешь, меня тошнит хуже, чем твою госпожу Кывылджим от моего кофе. Раз уж ты вернулся, я мог бы поспособствовать, чтобы именно ты, господин Унал, занял мое место. Как тебе такая идея?

- Ни за что, шеф, - рассмеялся Омер больше сам над собой, чем над предложением. – Все твои подчиненные моментально перестанут быть негодниками и недотепами, вот увидишь. Какой из меня начальник полиции?

- Что верно, то верно, - смехом Санта-Клауса ответил ему Эртугрул бей, весомо ударяя мужчину в знак признательности, по плечу. – Раз уж ты не смог управиться со своими дьяволицами, - тут он кинул взор в погруженные в черноту сна камер, - то с сотней солдат не справишься и подавно. Иди, Омер, я здесь подожду.

Мужчина отвесил одобрительный, будто бы подбадривающий, кивок Омеру, прикрывая глаза, отчего на лице стареющего мужчины проявились множество морщин, характерных только для улыбчивых по жизни людей. Таков уж был шеф полиции – удивительное сочетание людского милосердия и скрупулезного следования законам государства, в итоге, служа одной лишь цели – множить в отведенном ему участке жизни богоподобную добродетель и обучая этому других.

Глубокий выдох профессора услышали даже отштукатуренные серые стены. Полчаса назад он приехал в участок с целью вытребовать свидание с молодым мужчиной, а теперь на знал, что собирается ему сказать и как объяснить свое присутствие практически ночью в КПЗ, да еще и не являясь адвокатом.
Секунды шли, а ноги Омера плохо подчинялись его приказам, оставаясь на месте.

Эртугрул бей, слегка покряхтывая, от неприятного спертого запаха и немного чертыхаясь в сторону недотеп, которые производили уборку в этом крыле здания, устроился на простом черном стуле за столом, откуда только что выпроводил молодого сержанта, открывая свой смартфон и вновь погружаясь в незамысловатые ролики.

Посреди белесых стен, изрядно затертых разноцветными следами, и воцарившейся тишины, нарушаемой лишь подвывающими стонами кого-то из камеры, экран его телефона смотрелся и вовсе пришельцем из будущего, а зажигательная музыка роликов всерьез расходилась с мрачноватым смыслом окружающего мужчин пространства.

Внезапный стон, переходящий в заманчивую зевоту, раздался со стороны угла, где за поворотом располагались три железные предварительные темницы, а дальше последовал резкий хлопок по человеческому телу, после чего раздалось ехидное мужское шипение:

- Эй, уважаемый бей эфенди, ты не единственный в этом каземате сегодня на ночлеге. Хватит хрюкать как свинья, да простит меня Аллах!

- Че надо, старик?! – огрызнулся второй голос, явно моложе. – Заткни свою пасть, пока она у тебя еще есть, и не мешай мне чалиться.

Господин Осман, не отрывая взгляда от разноцветного экрана, где на фоне пальм танцевала какая-то пожилая пара, саркастически пропел небольшую язвительную песенку, после чего почесал седевшую голову, в искреннем смущении от того, что происходило во вверенном ему участке.

Ждать больше не имело смысла, и профессор сделал несколько шагов по узкому, погруженному в сумрак коридору. Где-то в дальнем углу встрепенулся и, пару раз мигнув, погас один из светильников, оставляя всего четыре, которые тускло продолжали освещать муниципальное помещение. Голоса замолкли и снова раздалось мерное теперь уже глубокое посапывание, а вслед за ним – приглушенные стоны, больше напоминающие скуление какого-то старого животного. На стене прямо напротив железного узкого диаметра столбов, установленных прямо в бетонный пол, Омер, как и прежде, увидел пару рамок с портретом Ататюрка и непреложными истинами, которые великий паша принес в мир закона, и особо чтимыми господином Османом.

Это выглядело настолько странным – поместить правовые нормы морали напротив того, кто обычно сидел за стальными прутьями, что Омер каждый раз усмехался, глядя как черные рамки, размером 40*50, толстые и остроугольные, взирают на нарушителей с укором. Нарушителям чаще всего бывало все равно, а иногда попадались и такие экземпляры, что способны были, сорвав с себя носки или ремни, запустить в рамки со всей силы, вымещая либо свое пренебрежение, либо протест против несуразности применения и соблюдения норм.

Помещенное в полумрак помещение, как нельзя кстати, пришлось сегодня на мрачное настроение профессора, в довершение какого-то нескончаемого дня, решившего вишенкой на торте закончить его...

Чем закончить - не знал даже он сам. Как и цели профессора, разгневанного и порядком потерявшегося человека, визита в камеру, куда был помещен Фатих перед дальнейшим распределением в следственный изолятор, если, конечно, Омер не сумеет вовремя решить все, что наскоком наворотила Кывылджим. Наверное, в какой-то момент, ему захотелось посмотреть на другую, упущенную сторону своей жизни. А, может, злость на самого себя и госпожу Озгюр, сыграло в его ночном посещении большую роль.

Вины молодого человека он не признавал, и вовсе не из последнего, перевернувшего уверенные в абсолюте года его жизни, сообщения Хэвес. Улики против Картала не бились в его системе выстраивания логической цепочки. Каждой из них находилось другое, логическое объяснение, разделяющее подозреваемого молодого человека будто бы на две половины – одна из которых, по мнению госпожи прокурора являлась абсолютным злом, другая, по мнению привыкшего ставить все под сомнение Омера, - указывала на злую иронию судьбы, сложившуюся вокруг молодого мужчины. Сегодняшнее убийство лишь укоренило его догадки. Цветочник оставался прежним затаившимся ублюдком на долгие пять лет, который снова вышел на охоту. Только теперь охотился он не просто на девушек, теша свое отравленное эго, он еще и начал прицельный разговор с профессором, который, судя по всему, не завершил в прошлый раз.

Единственный вопрос, на который у Омера пока не было ответа – почему после смерти его бывшей жены убийства прекратились. Насколько он знал, периодически, в течение пяти лет, интересуясь у начальника полиции, подобных случаев в Стамбуле больше не было зафиксировано. Старые связи с системой внутренних правоохранительных органов по всей стране позволяли ему анализировать и любые странные убийства на территории Турции. Но и среди них не было указывающих на Цветочника эпизодов.

И если, поначалу, он связывал смерть Леман с тем, что оказался близко к разгадке неуловимого подонка, выдвигая свои теории, которые не находили отклика в Гирае, то теперь, получив цветок в качестве знака, стал сомневаться в отсутствии личных мотивов убийцы, связанных конкретно с ним, Омером.

Кто-то был осведомлен о том, что Омер подключен к расследованию. Просочившаяся в прессу информация никак не обличала людей внутри оперативной группы, являя ответственного за стратегию ведения дела лишь госпожу Арслан.

Более того, теперь Омер был уверен в этом точно, убийца намеренно вызвал его из Германии, положив начало диалога убийством Гюнай в Девичьей башни. Знал, что Кывылджим начнет копать подобные случаи, и точно рассчитал, что она призовет Омера для участия в деле. Все заранее было предопределено. И лишь с целью разговора, в который профессор собирался вступить. Но на своих условиях.

Этот подонок не будет играть с его жизнью так, как будто он лишь марионетка в его руках.

Мужчина стиснул зубы, замерев возле второй по счету камеры, из которой раздавались характерные для спящих людей звуки. Ублюдок захотел поговорить с ним, и он не собирался перед ним пасовать. Оставалось понять, что же, спустя пять долгих лет, побудило его вновь начать жертвоприношения. А главное, попытаться опередить его, если не определением его личности, то хотя бы охраной возможных жертв. Об этом он собирался поговорить завтра с Кывылджим. Для начала- отобрать девушек из социальной сети, следуя его теории, а затем – обеспечить им грамотную защиту, а если потребуется, и вовсе вывезти из страны. Допускать еще одну невинную жертву, пока маньяк упивается своими речами, он больше не собирался.

- Господин Унал?

Моложавый голос, раздавшийся слева от Омера, заставил профессора вздрогнуть и повернуть голову в сторону звука.
Прямо перед ним, облокотившись лицом на решетку, стоял молодой человек, который понуро опустил лицо на холодные металлические стержни и устало взирал на профессора из вынужденного ночлега сегодняшней ночью.

- Фат...господин Картал, - тихо, с горькой улыбкой произнес Омер и запнулся.

Он не знал, что сказать дальше.

Позади молодого мужчины, образуя незавершенный квадрат, располагались три длинные деревянные скамьи, все вытершие и превращенные в письмена, с помощью которых общались здесь сменяемые заключенные. На двух из них, постанывая от красочных снов, лежали пара человек. Первый – худощавый седой старик, разместившись на тонкой твердой подушке, укутавшийся в синее в пятнах одеяло. Один его глаз был слегка приоткрыт, будто бы он с полувниманием собирался послушать, что же такого профессор, стоявший с обреченным виноватым видом перед камерой, собирался сказать новоиспеченному сыну.

На центральной скамье, подложив руку под голову, расположился с загнутым вверх коленом, тучный и объемный огромный мужчина, от которого, к тому же нещадно несло потом и алкоголем. Тот издавал в пространство весомый храп, отражающийся от стен и усиливая своих вынужденным эхом и без того гнетущее впечатление от угрюмого места.

Профессор вгляделся в Фатиха внимательнее. И только сейчас, несмотря на полусвет в коридоре, но никак не в камере, разглядел те черты, которые еще в кабинете прокуратуры показались ему смутно знакомыми.

Нос, несомненно, был Хэвес. А вот глаза, карие и глубокие, смотрящие с безусловным вниманием – то, что выдавало в нем истинного представителя рода Уналов.

Будучи примерным учеником на курсах по физиогномике, Омер сейчас, имея на руках все карты, видел, что овал лица и тот - был скопирован с собственного, а пухлые губы - достались ему от матери. Волосы, кучерявые и вьющиеся, - точь-в-точь повторяли те, что сейчас Омер стриг коротко и обнаруживал все новые седины. Сомнений быть не могло – перед ним стоял его продолжение.

- Вы пришли ко мне? – начал Фатих, вглядываясь в профессора. – Разве здесь разрешены посещения, кроме адвоката?

- Здесь не разрешен даже адвокат, господин Фатих, - откликнулся Омер. – Но это будет нашим с Вами секретом.

Для большей убедительности, и даже поддержки растерянного молодого мужчины, он приложил палец к губам, обозначая жест молчания. А после, несмотря на ощущавшие неимоверное давление плечи, и жуткую тяжесть в ногах, - выдавил из себя самую теплую улыбку, на которую только был способен.

- Ваша мама, Фатих, - перешел к козырям Омер, не видя надобности и дальше скрывать свое знакомство с Хэвес, - попросила у меня помощи. И я намерен Вам ее оказать.

- Мама? Как она? Вы знакомы?

Темные глаза Фатиха приняли испуганное выражение, а брови стремительно свелись к переносице, образуя волну. В точности, как у Омера.

- Как оказалось, да, - усмехнулся профессор. – Госпожа Озгюр - моя давняя знакомая, мы заканчивали один факультет, господин Фатих. И достаточное время преподавали в университете Бильги. Сегодня днем она была здесь, - не без смеха добавил Омер. – И поверьте, Ваша мама умеет сражаться за то, что ей дорого. А Вы – несомненно бриллиант в ее жизни.

- Мама? Здесь? Я ничего не понимаю, господин Унал. Меня обвиняют в убийстве этой девушки, Гюнай. Но я здесь совершенно ни при чем. Я знал ее только по переписке в моем приложении. Это просто...просто ничего не значащее общение, как и со всеми остальными. Я наблюдал из прессы за расследованием, но разве это преступление?

Молодой человек еще сильнее прижался к решетке, отчего его глаза, и без того большие и умные, показались Омеру огромными на среди вертикальной тонкой тени прута, которая легла на лицо Фатиха. Пальцы парня требовательно и нервно отстучали какой-то определенный ритм и остановились, не достигая холодного металла.

Морщинки вокруг глаз Омера стали заметнее, когда ямочки на щеках и те ярко проявились от добрейшей улыбки, которую он направил в сторону молодого человека с множеством вопросов в глазах.

Позади раздался булькающий всхлип, и мужчина оба повернулись в сторону перевернувшегося старика, который расположился к стенке, вдоль и поперек украшенной настенными рисунками на штукатурке – бесцветными и сделанными какими-то полутупыми предметами. Но Омеру на долю секунды, показалось, что он различил небольшой смешок, направленный в их сторону.

Замешательство, которое неподдельным образом сейчас стояло в глазах Фатиха, говорило ему о многом. Равно как и беспокойство, с которым руки молодого мужчины перемещались вдоль металлического прута. Равно как и отсутствие сна в его натянутом теле.

Человек, который с особым расчетом убивает молодых девушек, не только из своей прихоти, а для великой мысли, которую несет с философским расчетом, вряд ли бы сейчас стал мучаться угрызениями совести, не смыкая глаза. Или смотрел такими же затравленными глазами, какие были направлены на Омера в сумерках помещения.

- Если ты не против, Фатих, давай с тобой перейдем на более неофициальный тон нашего разговора. Из уважения к твоей матери ты просто обязан прекратить мне «выкать». Я не буду сейчас заявлять здесь, что верю тебе только лишь на словах. Для этого у меня в арсенале есть факты, которые говорят сами за себя. Госпожа Арслан, - тут Омер пристально посмотрел на Фатиха, - опиралась на весомые доказательства, когда запрашивала ордер на арест.

Руки парня мгновенно оторвались от решетки, проникая в карманы. А губы сжались в тонкую линию, услышав последнее имя. Фатих сделал шаг назад, отступая от решетки, и исподлобья посмотрел на профессора, слегка склонив голову набок.
Расположенный вверху камеры овальный светильник, находившийся за миниатюрной решеткой, осветил глаза молодого человека, как раз в тот момент, когда профессор вплотную придвинулся к железной решетке, вглядываясь в реакции тела Фатиха.

Помимо того, что он видел перед собой своего ребенка, он не мог избавиться от мысли, что чуть было не врезал в лицо парню, когда своим провоцирующим поведением Кывылджим, казалось, намеренно сталкивала их лбами во время допроса. И с каким-то странным маниакальным убеждением в виновности молодого мужчины, набрасывала ему факт за фактом, отрицая даже принцип презумпции невиновности.

Так, как будто у нее были с ним личные счеты. Не заметить предвзятого отношения госпожи прокурора Омер просто не мог, и до сих пор терзался в сомнениях о возможной существующей между этими двумя людьми связи. Слишком знакомым взглядом смотрел Фатих на Кывылджим, таким, каким может смотреть только мужчина на влекущую его женщину. Что было еще более странным, учитывая, что в квартире при обыске он обнаружил в компании Фатиха дочку госпожи прокурора и даже представить не мог, что пережила девушка, когда ее мать узнала об этом факте.

Профессор глупо рассмеялся, от только что пришедшей в его голову шальной мысли.

Фатих и Доа. Его сын с дочерью Кывылджим.

Ирония, достойная самой Немезиды. Как будто бы влечение и страсть могли передаваться по наследству.

Фатих несколько раз прошелся по камере вдоль решетки, и остановился, прямо перед Омером, все еще держа руки в карманах.

Мужчина, который только что объявил ему о якобы давнем знакомстве с матерью, не выглядел человеком, имеющим двойные цели. Как будто бы, он действительно хотел оказать ему услугу.

Еще на допросе, он увидел в нем больше человечности и отсутствия прямого обвинения в его сторону. И более того, настороженный взгляд, которым сканировал его господин Унал, а заодно и госпожу Арслан. Так, как будто еле сдерживался в своих исконно мужских порывах.

То, что было известно Фатиху из разговора с госпожой Кывылджим в баре, и то, что рассказала ему Доа – вводило его в ступор. Если господин Унал и был тем женатым мужчиной, отношения с которыми разрушали женщину изнутри, то ему стоило быть настороже.

Госпожа прокурор не могла раскрыть их маленького пьяного секрета, не испортив себе карьеру – это было очевидным. Но то, что прямо сейчас перед ним мог стоять человек, имеющий роман с госпожой Арслан и явно собирающийся ему помочь, накладывало особый интригующий отпечаток.

И больше всего, теперь его интересовала роль его матери во всех этих закулисных играх правосудия, за которую он в данную минуту переживал особенно сильно. Как и за Доа, чьи испуганные изумрудные глаза единственные заставляли его еще сохранять самообладание. Или за отца, который нуждался в его помощи.

Он сидел здесь, а его отец, возможно, именно сейчас остро нуждался в его помощи, черт дери эту прокуроршу со всеми ее доводами.

Фатих вытащил руки и джинсовой ткани, и резко схватился за металлические прутья, оказавшись близко к лицу мужчины, заставив профессора отшатнуться в темноту коридора от такой реакции. Точь-в-точь, как у Омера. Когда вопросы в его голове грозили разорвать его тело на мелкие кусочки – оно само собой становилось непредсказуемым.

- И что будет дальше, господин Унал? – отрывисто спросил он, еле сдерживаясь от гнева, накрывавшего его в эту минуту.

- Согласно 91 статье УПК, здесь тебя продержат четверо суток, после чего направят в следственный изолятор тюрьмы Мармара в Силиври в ожидании дальнейших следственных мероприятий и суда. Это если все пойдет по букве закона, Фатих.

Что-то ощутимо кольнуло его, когда он произносил последние фразы. Как будто маленькая иголка от сосны, которую он видел за узким окном наверху позади Фатиха, впилась ему под кожу и тут же отпрыгнула обратно. Пока не оформившееся подозрение в такой цепкой интуиции профессора.

Омер сузил глаза, прислушиваясь к собственным ощущениям. Он терял хватку. Калейдоскоп событий затягивал его в свой гипноз разноцветных стекляшек, отвлекая от главного – поиска и поимки играющего с ним в рулетку человека.

- А если не по букве закона, господин Унал? – нахмурился Фатих, выражая несогласие. - У меня больной отец, мне нужно его проведать. Я каждый день привожу ему лекарства, и контролирую сиделку. У него никого нет, кроме меня. Как быть с этим?

Отец. Человек, который воспитал его сына. Еще одна человеческая боль, и еще один вопрос, который требовал неотлагательного решения. И снова от него.

- Госпожа Хэвес не навещает твоего отца, Фатих? – в голосе Омера послышались слегка удивленные нотки. – Может быть я смогу тебе помочь? Сегодня твоему отцу нужны лекарства?

- Мама... - замешкался Фатих, - нет, мама рассталась с отцом давно и в не в лучших отношениях. Вы, и правда, можете мне помочь, господин Унал?

Глаза парня напротив не врали. И прямо сейчас смотрели на Омера с той неимоверной доли искренности, что могла быть только в юности, которая еще не обременена тяжелым грузом проблем и человеческих предательств. Когда окружающие тебя люди еще кажутся тебе способными сопереживать и откликаться на чужие беды, не имея при этом в загашнике корыстных целей.

- Именно за этим я здесь. Ты можешь сказать мне, что требуется твоему отцу и адрес. Прямо отсюда я поеду к нему и сделаю все, что необходимо, - ответил Омер.

- Наверное, прямо сейчас мне стоит спросить у Вас, почему Вы вообще здесь в такое время и почему решили помочь тому, кого допрашивали, - усмехнулся Фатих. – Но я предпочту в этих обстоятельствах просто довериться Вам, потому что, кажется, одному мне из этой передряги не выбраться.

- Какой умный вывод, молодой человек, - не без иронии ответил профессор. – Тогда...услуга за услугу.

- А говорили, что поможете мне абсолютно искренне, - рассмеялся молодой мужчина. – Интересно, какую помощь я могу оказать Вам отсюда?

Он обвел взглядом небольшую темную камеру, где отчетливо разносились зловоние мочи, смешанное с душком алкогольных испарений вперемешку с запахом сырости и старости, и слегка развел руками, обозначая свою несостоятельность.

- Мне понадобятся от тебя ответы на вопросы, которые я собираюсь использовать до того момента, когда суд вынесет решение относительно твоего дальнейшего задержания. С какой целью ты создал эту группу «невинные, но не глупые» и почему общался под псевдонимом с этими девушками?

Фатих отодвинулся от решетки, которая разделяла его с мужчиной, и насупился, снова заправляя руки в карманы.
Объяснить собственную цель такому импозантному мужчине напротив казалось ему каким-то особым ироничным издевательством над самим собой. Однако, теплота, которая исходила от господина Унала, необычная и слишком доверительная, была настолько погружающей, что решение довериться он принял моментально, не особо раздумывая над тем, что любые слова могут быть использованы против него.

- Знаете, господин Унал, когда у тебя появляются статус и деньги – перед тобой открываются многие двери. А вместе с ними, приходят и пороки из сундука Пандоры. Имя Фатих Картал стало почти нарицательным в определенных кругах. Заметьте, это вовсе не бахвальство, - добавил Фатих, направляя в Омера с самоиронией, так свойственной и профессору, указательный палец. – За последние пару лет я не увидел к себе ни одного искреннего отношения от лиц противоположного пола. Всем от меня было непременно что-то нужно – новый телефон, новая машина, обязательства в паспорте. И все это сопровождалось какой-то приземленной глупостью. Когда мы с командой создали сайт Meet.you – нашей целью было создать сайт знакомств, который мог бы уравновесить за разными никами любые возможности – от бедности до богатства. Но вскоре, я обнаружил жалобы многих мужчин, которые писали нашим администраторам, о разводящих их на деньги девушках. Система дала сбой: вместо равенства появились новые формы манипуляций. И я решил немного...как Вам сказать...провести собственное расследование. Создал группу, чтобы посмотреть, кто из существующих аккаунтов окажется в числе тех, кто мнит себя изысканными обольстительницами, а кто – окажется среди них слитком золота. Для этого и понадобился Волкан – персонаж, который мог бы устанавливать контакты со всеми и влиться в тусовку наравне с другом. Такая, знаете, своеобразная инфильтрация общества, - добавил Фатих, несколько смущаясь.

По мере того, как с запалом произносил свое откровение молодой мужчина перед ним, у Омера пропадали последние сомнения в словах Хэвес. Огонь, который к концу пламенной обличительной пороки речи, достиг своего апогея был так хорошо знаком профессору, что, даже не обращая внимания на то, как двигаются руки молодого мужчины, как он принимается ходить по камере, раскачиваясь взад и вперед, как взъерошивает себе волосы на макушке, он мог бы с уверенностью сказать, что генетика – наука, которую невозможно было отрицать вовсе. Жажда справедливости и погоня за идеалами была у Фатиха Картала в крови. Без любого анализа ДНК.

А еще, его сын только что озвучил то, что могло помочь ему в его же теории. Как будто Фатих на расстоянии смог прочитать мысли Омера и подойти к решению задачи с другого конца.

Кажется, их оперативная группа, в скором времени, могла быть расширена. Если только он сумеет вовремя приостановить механизм, который запустила Кывылджим в отношении молодого господина Картала.

- Это достойно похвалы, Фатих, - почти рассмеялся профессор, отзываясь на вспыльчивые слова молодого человека. – Гюнай была одной из тех, кто был в числе ищущих легких путей для достижения хорошей жизни?

- И да и нет, господин Унал. Я не успел узнать ее, чтобы сделать какие-то глубокие выводы. С виду она казалась вдумчивой девушкой, но ничего не рассказывала толком о себе и своих жизненных принципах. Да вы и сами, наверное, видели, когда обнародовали мою переписку.

Молодой мужчина прислонился спиной к прохладным стержням, выпуская в воздух выдох усталости. Запустив руку в волосы, он снова взлохматил густую черную копну волос, прикрывая глаза и поморщился носом, когда испорченный воздух проник ему прямо в ноздри.

Он создал эту группу «невинных» не для мести. Это был словно квест – найти ту единственную, которая пройдет все уровни его ловушек и останется собой. Как в сказке про Золушку, только вместо туфельки – честность.

И кажется, его старания увенчались успехом. Таким, что ему сложно было поверить самому себе. Доа Арслан – как ценный изумруд, с ее искренним насмешливым взглядом, бросающая ему вызов. С ее плавными, словно у великой танцовщицы, движениями. С ее верой в лучшее, прямо как на той самой вещице, что сейчас припрятанная лежала у него в кармане.

Он даже опустил руку в район бедра, нащупав пальцами грубую ткань и небольшой овал, который проявился сквозь нее.

- Фатих, - в голосе Омера внезапно зазвучали иные, стальные нотки, - я постараюсь разрешить начатое в твою сторону обвинительное заключение как можно скорее, но для этого мне потребуется твоя помощь еще в одном вопросе.

- Я постараюсь, господин Унал, - живо отозвался молодой мужчина, вновь разворачиваясь к профессору лицом.

- То, что ты рассказал мне об отборе в своей группе аккаунтов девушек, может иметь огромное значение, - мужчина немного помедлил, внутри себя взвешивая, стоит ли посвящать Фатиха в то, что случилось в башне Долмабахче. – Сегодня днем была убита еще одна девушка.

- Чего?!

Глаза Фатиха округлились до необъятного размера. По телу прокатилась волна дрожи, и молодой мужчина, со всем ужасом, застывшим в глазах, уставился на Омера, в какой-то подспудной панике.

- Это...это не я, - пролепетал он.

- Я знаю, Фатих. И надеюсь, у тебя будет весомое алиби. Но раз уж ты сам начал собственное расследование, мне нужно, чтобы ты показал мне аккаунты девушек, которые по твоему мнению могут иметь корыстные цели при знакомстве с мужчинами. Особенно меня интересуют те, у кого светлые волосы и те, что больше всех любят бывать в центре внимания.

- Конечно, я сделаю все, что в моих силах, господин Унал, - согласно кивнул Фатих. – Но для этого мне нужен как минимум, доступ к любому из компьютеров.

- С этим я разберусь. И давай уже договоримся, - добродушно продолжил Омер, приподнимая уголки губ, - что ты будешь обращаться ко мне хотя бы Омер бей. Все-таки, мы с твоей мамой не чужие друг другу люди. А все, что с тобой произошло – пока что досадное недоразумение.

Словно в подтверждении своих слов, Омер, поглядывая на камеры, расположенные в углу помещения и направленные как раз в их сторону, протянул сквозь решетку руку Фатиху, предоставляя молодому человеку заручиться его поддержкой. Такой простой и такой важный сейчас для Омера жест. Как будто выстраивая новый, определенно нужный ему, мостик между прошлым и будущим.

Все еще немного присматриваясь к человеку напротив, Фатих с некоторой неуверенностью ответно протянул руку профессору, вкладывая свою большую ладонь в его руку. Движение было столько незначительным для любого, кто наблюдал со стороны, но столь важным для Омера, что профессор на какое-то время, крепко и с теплом сжимая руку молодого мужчины, чуть дольше обычного удержал пальцы Фатиха в своих.

Так, как будто и правда сжимал пальцы собственного уже совсем взрослого сына.

Однако, еще один вопрос до сих пор не давал ему покоя. И он даже не знал, почему именно, оправдывая это в своей голове как объяснение предвзятости к одному из подозреваемых с целью наконец найти и наказать убийцу, прекратив цепочку кровавых событий. Потому что признаться себе в тупой мужской ревности он просто не мог.

- И еще один вопрос, - сказал Омер, возвращая руку обратно, - не пойми меня неправильно. Вы встречались раньше с госпожой Арслан?

Молодой мужчина на какое-то небольшое, едва уловимое мгновение нахмурился. А затем попытался внимательнее рассмотреть эмоции на лице профессора. Но тот стоял в тени стены, казалось, совершенно беспристрастный, и лишь вдумчиво смотрел прямо ему в глаза.

Невидимая дуэль, которая натянула между ними ореол колючей проволоки, как будто бы разрушая только что сложившиеся доверительные отношения.

Минуту назад он с готовностью поверил человеку, стоящему перед ним, а теперь ходит по обрыву, внизу которого, кажется, мелькают острые колья неудобных вопросов. В голове снова всплыл их разговор с Кывылджим ханым в баре, переписка с Доа, а главное, розовеющие щеки и потупившийся взгляд женщины, которая совершенно не жаждала разоблачения. Она не желала, а Фатих был с ней солидарен.

- Нет, Омер бей, - почти без запинки ответил Фатих, глядя прямо в глаза Омеру. – Что-то не так?

- Ничего, - сухо ответил мужчина, все еще оценивающий его с каким-то пристрастием. – Скажешь, где живет твой отец? И что мне следует сегодня сделать для него?

Вряд ли что-то можно было утаить от профессора любому человеку, который оказывался с ним с глазу на глаз. А именно этим сейчас занимался Фатих, едва на секунду стрельнув глазами в сторону вверх, слегка кашлянув при ответе, и направляя взгляд в пол сразу после своих слов.

Но в эту минуту лезть в то, что упорно скрывали госпожа прокурор и этот молодой мужчина он не станет. Не время. Для начала ему нужно разобраться с выдвинутыми против Фатиха обвинениями, и поговорить с Хэвес. А лишь потом попробовать проанализировать то, что снежной лавиной следовало за ним по пятам.

В конце концов, прежде всего, он был человеком аналитического склада ума, дотошным и въедливым. А больше всего – радел за воздаяние по заслугам.

Сжавшееся нутро и злость, поднимающая на Кывылджим, которая явно смущалась под взглядами Фатиха на допросе, тоже могли подождать. Скорее всего, могли подождать. Должны были подождать. И даже стиснутые от негодования зубы. Как и стылая серая стена позади, которая приняла его утомленное тело, облокотившееся на нее в изнеможении дня.

- Конечно, Омер бей. Но сегодня достаточно будет проверить сиделку, думаю, то, что я привез ей вчера, должно хватить на несколько дней.

Омер сдержанно кивнул молодому мужчине в ответ.
День сегодня явно не закончится, а впереди еще маячило объяснение с Геркем, которая вот уже целый час настойчиво обрывала его телефон сообщениями.

Он долго и глубоко выдохнул, а потом взглянул на молодого мужчину внимательно, как будто увидел, что тот собирается сказать ему что-то еще, но никак не решается.

- Еще что-то, Фатих?

Мужчина замялся, засовывая руки в карманы. Щеки Фатиза покрылись румянцем, который различил в темноте камеры даже Омер.

- У меня еще одна просьба, господин Унал...Омер бей...Доа. Вы бы не могли передать ей это?

Молодой человек внезапно остановился посреди камеры, выискивая что-то в кармане темно-синих джинс, и на мгновение, Омер ощутимо напрягся. Все личные предметы у задержанных подозреваемых изымались еще при поступлении в участок.

Наконец, молодой мужчина прекратил броуновское движение и, с завороженным видом и блеском в глазах, достал из недр ткани, которая слегка показала свой подклад, небольшой блестящий круг, больше похожий на среднего диаметра пуговицу. А затем – с видом, как будто только что нашел сокровищницу ордена тамплиеров, протянул дрожащей рукой Омеру, сквозь решетку.

Профессор прищурился, вглядываясь в то, что протягивал ему Фатих, и на секунду прикрыл глаза от того, как сжалось все внутри. Для ощущения реальности, как если бы он сейчас действительно находился в КПЗ, а не в тех турецких сериалах, которые так любила смотреть Леман, обрекая его порой на мучительные обсуждения, Омер провел рукой по лицу, задерживаясь на висках и медленно их массируя.

Перед глазами возник крохотный номер в студенческом общежитие, нежный смех Хэвес и ее светящиеся ореховые глаза, едва ли угадывающие, где находится ее переносица, когда она своим пальцем целилась куда-то в район сдержанных полных розовых губ. Короткий роман, переросший в профессиональное уважение и негласную дружбу, именно в эту минуту стоял перед ним – возмужавший и отчаянно сражающийся, как и биологический отец, за моральный кодекс мира.

На ладони молодого мужчины лежал серебряный медальон Реджипа Унала, на котором глубокой канвой на ценном металле было выведено изображение арабески. И Омер точно знал, какая гравировка навечно стоит с его обратной стороны, втиснутая в небольшой овал глубокими затемненными буквами. «Вера в сердце и искренность в словах». Четыре слова, которые Омер знал и повторял как мантру.

Пальцы мужчины невольно протянулись к вещице, накрывая своею теплой рукой ладонь Фатиха. Как будто бы упущенное время сейчас стерло все свои границы, когда его невольное присутствие в обыденной жизни талантливого молодого человека выразилось в серебряном изделии, однажды оставленном им в номере общежития.

- Что это? – сбивчиво сказал он, пытаясь показаться изумленным, хотя прекрасно знал, о чем сейчас скажет его...сын.

- Сколько себя помню, этот медальон всегда был со мной. У него на обратной стороне выгравировано изречение Пророка Мухаммада. Мама часто говорит, что это - на удачу. И почему-то верит, что эта вещь сделает из меня хорошего человека. Так и говорит – это частичка твоей души, Фатих, - тут молодой человек невольно хмыкнул. – Как будто удача может зависеть от куска серебра, а не от собственных стараний. Но, в одном, этот медальон точно прав – вера и искренность, действительно делают человека лучше. Вот видите, господин Унал, стоило мне соврать, выдавая себя за Волкана – и я оказался тут. Но сейчас, я хочу, чтобы эта вещь оказалась у Доа.

Профессор оторвал взгляд от Фатиха и скользнул им по тени, отбрасываемой молодым человеком на полу. Тень была статной, длинной и какой-то нерушимой, словно молодой человек обладал стальным стрежнем, не способным сломить его даже в таким обстоятельствах. Гордость, которая промелькнула в его глазах, так и застыла внутри, пока Омер кусал изнутри губы, чтобы не улыбнуться как искренний дурак, только что нашедший стодолларовую купюру.

- Твоя мама – мудрая женщина, Фатих. Этот медальон действительно приносит тебе удачу, но не потому, что он серебряный или украшен красивой арабеской. А потому, что эти слова живут в твоем сердце, и ты позволяешь им влиять на твои решения и поступки. Но раз ты решил поделиться им с госпожой Арслан, я буду рад вручить ей это.

Расцепляя свое рукопожатие, Омер различил оставшееся на ладони серебряное изделие. В свете еле горящих лампочек оно все равно продолжало бликовать, ловя на себе теплый взгляд профессора. Серебряный диск, холодный и ощутимо весомый, будто вобрал в себя весь вес несказанного. Его пальцы дрогнули, едва уловимо, но он тут же сжал руку в кулак, словно пытаясь удержать ускользающий песок лет.

Горло спазмировало, и Омер резко отвел взгляд в сторону, к замызганной стене с выцарапанным чьим-то именем. Но веки предательски задрожали, а в углу зрения заструился мутный блик — от сырости, конечно. Только от сырости. Или от зловония, которое истончал мужчина, только что перевернувшийся на бок и громко хрюкнувший от какого-то приятного сна.

Быстро засунув медальон в карман своих клетчатых брюк, как будто он сейчас был чем-то вроде жгучего уголька, профессор исподлобья посмотрел на Фатиха, уворачиваясь от направленного на него света стенового фонаря. Молодой человек искренне улыбался, глядя на профессора, уставший, но, кажется, уже гораздо более спокойный, чем увидел его Омер несколько минут назад.

Наверное, это было смешно. Или же сентиментально. Но именно сейчас, в глазах Омера в первые за целый день выступили слезы, которые он тут же постарался прогнать, быстро кивая Фатиху в ответ, и разворачиваясь к выходу, думая только об одном.

Отцовство - как щит и меч. То ли покарает его самого, с особенным удовольствием втыкая ему в спину укоры ответственности, то ли спасет от падения в пропасть, подставляя две сильные руки для своих сыновей.

___________________

Стамбул. 09:03 по местному времени.
Дворец Правосудия Турецкой Республики

- Я?! Кывылджим ханым?! В морг?!

Цвет лица Ниляй уже знатно приобрел зеленовато-серый оттенок, а ведь она всего лишь находилась в кабинете госпожи прокурора, ища поддержки у великого Паши, буравив его глазами. Он смотрел на нее с веселыми искорками в глазах со своего красного основания, по-особенному сегодня облокачиваясь на темно-вишневый стол, словно бросая девушке вызов: неужели не справишься?!

Кывылджим сидела в привычном ей кожаном троне, украдкой переглядываясь в Лейлой, и прямо сейчас еле сдерживала смех, накатывающий на нее волнообразно. Весь вид молодой Ниляй перед ней вызывал приступ истерики, глядя с какой мольбой та взывает к разуму госпожи прокурора, впиваясь в подлокотники кресла белесыми пальцами с длинными красными ногтями.

- Но почему я?! – продолжала канючить Ниляй.

Она разрывалась между чувством исполнительности и отвращения. Шутка ли, сегодня утром, сама великая Кывылджим ханым как ни в чем не бывало перехватила ее у подножия лестницы Голгофы, как нарекли это сооружения все адвокаты и прокуроры, во Дворце Правосудия и предложила сотрудничать с ней в деле, которое со вчерашнего дня гремело по всем новостным каналам Турецкой республики.

Ниляй сконфуженно сжала губы, обильно обведенные вишневой помадой, подобию утиного прикуса и свела брови домиком, из-под длинных ресниц обиженно наблюдая за статной женщиной перед ней. Что-то в этой стервозной богине правосудия изменилось. Как будто бы после появления ее дяди в Стамбуле, эта женщина превратилась из вечно надменной и вечно в состоянии женского синдрома, в излучающую флюиды красотку, энергия которых чувствовалась даже на расстоянии. Иначе как можно было объяснить, что она вдруг стала благоволить Ниляй?

Это же очевидно – дядя сотворил с мегерой в юбке чудо.

Девушка даже едва хихикнула, отводя хитрый с огоньками взгляд в сторону. После того разговора, что состоялся у них на ступенях, она посмотрела на Кывылджим Арслан другими глазами. И даже больше – как будто бы внутренне одобрила выбор дяди Омера, видя каким влюбленным, близким к полной глупости, взглядом он смотрит на свою начальницу, как будто щенок ожидает самой щедрой похвалы от своей хозяйки и никак не может поверить в существование самого доброго человека на свете.

Девушка еще сильнее закусила губы изнутри, и в надежде, бросила умоляющий взгляд на госпожу прокурора. Ее утреннее предложение было столь изысканным для Ниляй, что она и в правду потеряла дар речи, поначалу не веря своему счастью. А лишь потом осознала, что для того, чтобы превратиться в помощника великой диктаторши прокуратуры, ей придется вдохнуть запах дезинфектантов, формальдегида и формалина.

- Потому что, Ниляй, - отрезала Кывылджим, усердно сдерживаясь от приступообразного смеха, разрывающего ее изнутри. – Не переживай, там будет Мустафа. Он почти все сделает сам. Тебе останется лишь запротоколировать все, что ты увидишь, и сообщить мне результаты.

- А...а нельзя ли как-то без этого вот всего?

Девушка умильно поморщилась так, как будто уже ощущала стойкий сладковатый запах разложения, и, установив локти на величественный деревянный стол господи прокурора, положила на ладошки голову, состраивая заискивающий взгляд.

Позади нее Лейла приглушенно хмыкнула, намеренно громко перекладывая две одинаковых серых папки с одного конца стола на другой. Привычно одетая в строгий черный костюм, девушка иронично закатила глаза в невысокий потолок кабинета, со спины оценивая возможную конкуренцию, и в очередной раз убедилась, что протекция в ее родной стране до сих пор решала многое. Пока она прокладывала себе путь профессиональными заслугами и исключительной работоспособностью, родство Ниляй с Омером Уналом вынудило даже ее неподкупную начальницу дать шанс такой абсолютно ни на что, как ей казалось, негодной в прокуратуре женщине.

Секретарь госпожи Арслан высоко задрала подбородок, изображая на своем горделивом лице максимум пренебрежения к сидящей перед ней девушке, и демонстративно уткнулась в изучение очередного протокола, который ей предстояло внести в электронную базу.

Может, помощник господин Главного прокурора был не так уж и плох, чтобы обрасти связями, раз уж даже госпожа Кывылджим сдалась под напором обаятельного мужчины. По лицу Лейлы пробежала легкая ухмылка, которая словила настойчивый луч заглянувшего в кабинет солнца, и она даже на секунду прикрыла глаза от неги, позволяя себе утонуть в прозрачном желтом пространстве, чувствуя, как ее кожу приятно греют лучи октябрьского восходящего солнца.

В кабинете сегодня царило солнечное безумство света, наконец выглянувшего светила на прояснившееся стамбульское небо. Окно хозяйки кабинета открывать не спешили, однако притворили его в качестве форточки, наслаждаясь первыми звуками просыпающегося города и магистрали под зданием прокуратуры. Снаружи доносились первые выкрики знакомых голосов работников, из-под двери, тянувший сквозняк принес ароматы кофе, которое плескалось в бумажных стаканчиках, пока прокуроры чинно вышагивали к своим кабинетам. Звучали первые клаксоны автомобилей, возмущенных плотным городским движением.

Лейла, как ей показалось, даже уловила аромат свежей выпечки, а это могло означать только одно. Сегодня перед прокуратурой появился со своей тележкой господин Атаман, предлагая аппетитные горячие гёзлиме «гражданам бессовестным прокурорам и спасителям душ адвокатам», как ловко нарекал всех представителей правопорядка забавный пенсионного возраста седеющий тучный мужчина, еженедельного появляющийся перед ступеньками административного здания со своей продукцией.

Исполнительная девушка вновь приоткрыла свои изумрудные слегка раскосые глаза и тряхнула роскошными огненными волосами, к которых проявились медовые ноты, щедро приправленные солнечными лучами.

Документ не ждал, в отличие от Ниляй, до сих пор испытующе смотревшей на Кывылджим в тщетной попытке дать ей еще один шанс, но совершенно с другим заданием.

- Нет, Ниляй, - сухо отозвалась Кывылджим. – Без этого никак нельзя. А теперь, представь, пожалуйста, такой вариант развития событий. Дело Цветочника, как и новое, как ты уже заметила – грозит создать огромный общественный резонанс. И надолго войдет в историю не только города, но и страны, - Кывылджим старалась придать своим словам как можно больше веса, хотя внутренне готова была просто выпроводить эту девушку восвояси. – Что может быть лучше, чем начать свою карьеру с упоминания в составе экспертной группы в таком громком деле? Поэтому прямо сейчас тебе выпадает уникальный шанс внести свою лепту в расследование, наравне с господином Уналом. Ваши фамилии будут стоять вместе, - наконец выдохнула Кывылджим.

Женщина глубоко выдохнула, собирая пухлые губы в трубочку, и откинулась на спинку своего кресла, расслабленно опуская руки на колени. Кто бы знал, каких трудов ей стоило сейчас изображать из себя подобие умной и рассудительной наставницы, еще и уговаривая эту жеманную девушку принять участие в экспертной группе.

Для себя Кывылджим однозначно решила, что даст Ниляй возможность проявить себя. Сыграл ли в этом решении сам Омер или же ее настолько тронули слезы девушки наравне с размазанной красной помадой – она не знала. И, честно говоря, не хотела анализировать. Единственное, что ей, действительно, не хотелось – присутствовать самой в прозекторской судмедбюро, еще раз приходя в состояние ступора, несмотря на техники, которым ее, кажется, обучал господин профессор.

Молодая девушка напротив вынужденно протарахтела яркими губами, уже почти смиряясь со своей участью. И даже немного вспыхнула шоколадными глазами от живописной картинки предвкушения собственного имени в перечислении мастодонтов, творящих историю правосудия. Она еще раз задумчиво вгляделась в Кывылджим, из последних сил надеясь на помилование, но, убедившись, что его не будет, согласно кивнула головой, издавая вздох не то боли, не то жалости к самой себе.

- Хорошо, Кывылджим ханым, - утвердительно сказала она. – Во сколько мне нужно оказаться в судмедбюро?

- Прямо сейчас, Ниляй. Господину Шифаджегилю я уже сообщила, и он, заметь, остался доволен таким твоим назначением. Что еще раз говорит – у него на тебя большие планы.

Позади спины Ниляй, сегодня облаченной в ядовито-малахитовый пиджак, раздался уже вполне слышимый смех от рыжеволосой секретаря, которая оценила последние слова своей начальницы слишком двояко. И она тут же поймала яростные всполохи от госпожи прокурора, когда сама молодая госпожа Унал резко обернулась в ее сторону, одаривая ее многозначительным надменным взглядом.

«Что-то, а высокомерия этой представительнице рода Уналов не занимать. Совершенно не похожа на своего дядю», - подумала Лейла.

- Над чем ты смеешься, Лейла? – воззрилась на нее молодая женщина, манерно забрав брови и вспыхивая яростью в глазах.

- Документ, Ниляй, - кивая в сторону разложенных перед ней листов бумаги, просто ответила ей Лейла. – Документ очень занимательный. А у тебя сегодня весьма впечатляющие серьги. Не забудь снять их перед тем, как будешь одевать шапочку в судмедбюро. Боюсь, там некому их будет демонстрировать.

Рыжеволосая миниатюрная копия начальницы перевела взгляд на массивные шары, оттягивающие мочку уха Ниляй Унал, и округлила глаза, с налетом театральности выражая восхищенность очередным вычурным образом девушки.

- ЛЕЙЛА! – одернула ее начальница, делая знаки глазами прекратить токсичность в сторону помощницы Гирая Шифаджегиля. – Как поживает постановление по делу Эмироглу?

- Я уже почти внесла все, госпожа Арслан - понимающе отозвалась девушка, вновь обращаясь к документу, сверху донизу исписанному ровным почти профессорским почерком.

Проблемы с начальницей ей были ни к чему.

Ниляй презрительно фыркая, окатила уже отстраненную Лейлу презрительным взглядом и тут же заметила, как дверь кабинета медленно и несколько дерганно открывается, пропуская вперед сначала безумно ароматные запахи, а лишь потом и самого виновника их возникновения.

В кабинет, щедро залитый утренним солнцем, прямо сейчас с самым сосредоточенным видом вплывал Омер, в одной руке которого была картонка с тремя стаканчиками, очевидно, крепкого кофе, а другой он за бумажное горло удерживал пакет, несколько промокший от жирных пятен, из которого раздавался до самого нутра плотских желаний пробирающий аромат свежеиспеченной сдобы.

Мужчина смотрел исключительно на свои руки, фокусируясь на балансе, чтобы не уронить ничего, ибо одно плечо его было поднято вверх, удерживая ремень кожаного портфеля, а между пальцами, сжимавшими пакет, покоился телефон, вибрирующий от звонка. Одновременно с тем, как он до конца распахнул большую увесистую дверь, ему в глаза настойчиво проник яркий требовательный луч, вынуждая его сощурить глаза прежде, чем он различил неоново-оранжевые силуэты всех женщин, которые в данную минуту насмешливо наблюдали за его появлением.

Вид у мужчины, в своем услужливом выражении, был настолько потешным, что Ниляй не удержалась и зычно расхохоталась от обескураженного мужчины. Ее серьги затряслись в такт пышной груди, особенно выдающейся, так как под пиджаком едкого цвета - топа или иного предмета гардероба – просто не существовало.

- Дядя! – заливаясь, начала Ниляй. – Теперь я поняла, зачем Кывылджим ханым вызывала тебя из самой Германии! Просто в нашей прокуратуре катастрофический дефицит с нормальным кофе, а из тебя вышел отличный курьер!

Мужчина резко остановился, часто моргая глазами, чтобы сбросить с себя временное ослепление ударной дозой солнечного света и, наконец, нашел взглядом источник смеха. Брови его взметнулись вверх в неожиданности, а лицо окрасила едва ли искренняя улыбка.

- Ниля-яй, - протянул профессор, вкладывая в свои слова как можно больше тепла. – Доброе утро. Неожиданно видеть тебя здесь.

- Конечно, дядя, - понимающе отозвалась Ниляй, лукаво рассматривая Кывылджим в этот момент.

Как бы ни старалась женщина спрятать улыбку, переходящую почти в таяние ледников под пятидесятиградусным маревом, на ее лице давно уже можно было прочитать благоговение, вызванное приходом мужчины. Как будто из обычной женщины, уставшей от переживаний и почти бессонной ночи, под влиянием какой-то незримой для всех силы, Кывылджим вдруг превратилась в истончающую нежность и красоту. Темные глаза приобрели теплый янтарный оттенок, а щеки мгновенно порозовели там, где сегодня впопыхах она забыла нанести румяна.

- Как мило, что ты так заботишься о госпоже прокуроре, - продолжила Ниляй, подскакивая на ноги и ухватывая один из стаканчиков кофе в свои руки. – Ты ведь не против, если я возьму один? Или третий стаканчик предназначался не мне?

Девушка сузила глаза и состроила на лице ехидную ухмылку, обращаясь в сторону Лейлы. Девушка мгновенно ответила тем же взглядом, едва на секунду перестав стучать по клавиатуре, отчего в кабинете возникла мимолетная тихая пауза.

- Бери, конечно, я обойдусь, - моментально оценивая обстановку, отозвался Омер.

Он аккуратно поставил остатки кофе на край стола Лейлы вслед за бумажным пакетом с выпечкой, и пристроил трикотажный пиджак и портфель на один из крючков позади двери. Крючок, несколько покосившись от тяжести водруженных на него вещей, издал специфический звук, как будто бы тихо простонал от забот, вечно творящихся в этом кабинете, и профессор в голове сделал себе пометку исправить и этот досадный элемент в пространстве госпожи прокурора.

Молчание в кабинете стало слишком громким. Недоуменно переводя взгляд между тремя женщинами, каждая из которых поглядывала на него, в своей только им одним принадлежащей манере, Омер, подобравшись грудью, вытащил оставшиеся два стаканчика с кофе, поднося сначала один из них Лейле, а второй установив перед Кывылджим. Шестым чувством ощущая натянутость среди милых женщин, профессор вопросительно посмотрел на Кывылджим, ожидая хоть одну подсказку творящегося замешательства.

- Что-то не так? – оглядывая весь кабинет на предмет какой-либо еще странности, спросил он, наконец.

- Все в порядке, Омер, - откликнулась Кывылджим, сдерживаясь от приступа хохота. – Я решила предложить Ниляй присутствовать на вскрытие в морге.

Она ухватила руками стаканчик с кофе, от неожиданности слегка отставляя от него подушечки пальцев, а потом снова возвращая их на приятное, обжигающее тепло, и из-под смущенного от иронии взгляда, посмотрела на профессора, в надежде, что он оценит ее достаточно весомый жест в сторону его племянницы.

- Ниляй?

Мужчина, который было потянулся к бумажному пакету, чтобы порадовать ту, которая сегодня утром разбудила его коротким сообщением, выраженным просто и лаконично – «у меня есть идея», застыл на месте. Рука вместо булочек потянулась к подбородку, почесывая щетину, а головой он отвесил почти понимающий кивок, одновременно с коротким насмешливым взглядом в сторону госпожи прокурора.

- Да, дядя! – претензиозно выпалила племянница, углядывая в реакции дяди возможность увильнуть от такой малоприятной обязанности, но не находя в нем поддержки. – Но я, конечно, же не отказалась, дядя. И прямо сейчас готова отправиться, чтобы как можно скорее принести нам хорошие новости!

- Нам? – уточнил Омер.

На заднем плане раздался легкое покашливание Лейлы, и она тут же два раза ощутимо громко стукнула по пробелу, издавая в пространство цокающие звуки.

- Да, НАМ, - для большей убедительности Ниляй скосила взгляд в сторону Кывылджим, как будто разделяя с ней их негласный договор, который они заключили еще некоторое время назад на ступеньках. – Кывылджим ханым взяла меня в оперативную группу по делу Цветочника.

Гордость, которая прозвучала в словах светящейся от собственных чувств девушки, заставила Омера кинуть быстрый взгляд на Кывылджим, удостоверяясь в реальности разговора. Но женщина, сцепив пальцы рук перед собой, кажется, стыдливо опустила голову, носком черной туфли ковыряя и без того исцарапанный дощатый пол. Она до сих пор не сказала ему, как вышло так, что главная сплетница прокуратуры держала язык за зубами, скрывая ото всех события в ванной особняка Ахметоглу.

- Что ж, Ниляй, добро пожаловать в команду, - тепло отозвался Омер, присаживаясь напротив племянницы.

Он, наконец, дотянулся до бумажного пакета, разворачивая его края, и с видом факира, извлек из него три благоухающих будто бы они оказались в маленькой булочной за углом, гёзлиме, улыбаясь от уха до уха от своей добычи, одновременно с умопомрачительными ямочками.

Всего на секунду, короткую, но весомую, Кывылджим вдруг удивленно перевела взгляд на стаканчик в своих руках, и только сейчас поняла, что в ее нос настойчиво и будто бы усмехаясь проникает запах терпкого напитка, а не противной светло-зеленой жидкости.

Когда это Омер вдруг решил, что напиток полицейских стал полезным?...

На мгновение, Кывылджим зажмурилась, чувствуя, как хлебнула слишком большой глоток горячего ароматного кофе. Трахею резко обдало жаром, будто бы мощным ударом сковывая ее вдох, и Кывылджим закашлялась, принимаясь стучать ладонью по груди, оставив стакан перед собой.

Это было слишком. Наблюдать, как озаряет улыбка лицо этого мужчины. И это мешало сосредоточиться.

- Представляете, оказывается, старик Атаман до сих пор приходит по четвергам ко входу прокуратуры! – расцвел Омер, недоуменно наблюдая за реакцией Кывылджим. – Я-то думал, что его давным-давно прогнали. Не смог удержаться и купил эти чудесные булочки и кофе. Когда я работал здесь пять лет назад, этот пройдоха регулярно радовал меня своей выпечкой.

Одну за одной он протянул мучное изделие каждой из присутствующих женщин, оставляя себя без достойной награды добытчика провизии. А после, с долей важности, как будто бы он только что осчастливил своих женщин серьезным приношением, проследовал к чайному столику возле окна, нажав кнопку включения чайника. Голубая подсветка зажглась в прозрачной колбе, приковывая к себе внимание всех, кто сейчас находился в этом кабинете.

- Кывылджим ханым, а знаете, дядя вообще терпеть не может кофе, - вгрызаясь в податливую пышную сдобу, прожамкала Ниляй совершенно беззаботно. – Так что, сегодняшняя его покупка, что-то да, значит, госпожа прокурор.

- НИЛЯЙ!

Резко разворачиваясь с кружкой, из которой торчал бумажный язычок на белой тонкой нитке с надписью Çaykur green tea, Омер осек требовательным голосом длинный язык своей родственницы, бросая в нее гневный прямой взгляд.

Только этого еще не хватало. На кону стояли жизни девушек, в его квартире находилась Геркем, излучающая удушающие ноты заботы и ласки, а в полицейском участке сидел его вновь обретенный сын, к матери которого у Омера имелись большие вопросы.

Не время и не место начинать то, что он сам остановить был не в силах.

- Ты бы не могла помолчать, Ниляй, - сухо проговорил Омер, наблюдая как Кывылджим покусывая губы, показательно разглядывает какую-то белую крошку на своем столе, усиленно ковыряя ее пальцем. – Если уж ты, действительно, собираешься быть в составе оперативной группы, то, вероятно, тебе уже сейчас стоит отправится в судмедбюро к Мустафе. Вскрытие тела назначено на 10 утра. Советую тебе поторопиться. Я бы не стал злоупотреблять доверием Кывылджим ханым.

- Но, дядя...

- Никаких но. И кстати, Кывылджим. Нам необходимо уведомить ее родственников.

Слова Омера подействовали моментально. Отставляя в сторону стаканчик и откладывая булочку, Кывылджим нахмурила брови, вперив взгляд в профессора.

- Джемаль рано утром сообщил мне, что никаких запросов по похожим на девушку приметам не поступало, Омер. Результаты по ДНК не будут готовы так скоро.

- Они не потребуются, - мрачно сказал Омер, вертя в руках кружку. – Вчера я просмотрел профили девушек в той группе.

- И?

Кывылджим подалась вперед на кожаном кресле, облокачивая руки на стол. Глаза ее расширились, несмотря на солнечный ореол, который образовался вокруг Омера, стоящего возле окна, приобретая цепкий хищный взгляд. Где-то позади профессора, крупные пузырьки в стеклянном чайнике начали крутиться в хаотичном порядке, словно разрозненные мысли в голове Кывылджим, издавая бурлящие звуки.

Вчера вечером, когда Омер подвез ее к дому, настойчиво рекомендуя не являться сегодня в участок к господину Осману, она провела в какой-то дикой прокрастинации. События предыдущего дня - возможная ошибка в обвинительном заключении, невинное бледное тело девушки, которое все еще стояло перед глазами, и собственные неоднозначные ощущения от взгляда Аяза на парковке, привели ее организм в возбужденное состояние.

Кажется, она выпила около трех кружек турецкого кофе, шифруясь в собственной спальне, чтобы не разбудить мать и Доа. А после даже засунула градусник под руку, чувствуя, как ее знатно потряхивает, когда даже плед и теплый растянутый джемпер, не спасали ее от клацанья собственных зубов.
Почти до пяти утра, она мучалась безответными вопросами относительно Фатиха Картала, настойчиво откидывая от события в Измире, пока, очевидно, этот мужчина снова не тратил попусту время, изучая новые детали.

Солнечный свет на пару секунд скрылся за пушистым облаком, позволяя всем внутри перекинуться многозначительными взглядами. Еще одна жертва обрела имя, фамилию, возраст и...историю. Трагическую и глупую.

- Ее зовут Зейнеп Аслан. 22 года, студентка медицинского ВУЗА, - озвучил Омер то, что ночью разрывало его на части. – Мы должны взять девушек из этой группы под охрану, Кывылджим.

Громкий щелчок отключившегося чайника, возвестил об окончании своей работы, одновременно с наступившей зыбкой тишиной.

Вчера вечером, после разбередившего душу разговора с Фатихом, Омер долго не мог заснуть. Выводы, пришедшие ему в голову еще в университете Бильги, пришлось отложить, пока он искал среди 259 профилей фотографию той, которая уже лежала в одной из ячеек судмедбюро, ожидая, когда ее внутренности станут общественным достоянием на нескольких листах в информационной системе криминалистической лаборатории. Ему хватило нескольких минут, чтобы сопоставить надолго врезавшееся в память лицо с почти идеальными кукольными чертами, чтобы найти ее – счастливую, с широкой улыбкой, сфотографированной в компании подруг на одной из набережных Стамбула.

Зеленый чай не помог. Не помог и глоток вина, к которому он не притронулся за ужином, устроенному Геркем. Он вообще не понимал, что вокруг него творится. С одной стороны – были фотографии молодых девушек, проникновенно ожидающих от него защиты, с другой – реакции собственного тела и подсознания, которые тянулись к Кывылджим, несмотря на его выставленные самим себе запреты, с третьей – Геркем. Женщина, которая стала для него спасением в свое время и теперь, несмотря на слова сына, он не мог так просто выкинуть ее из своей жизни.

Он вообще ничего не мог. Ни найти убийцу, ни решить вопросы с женщинами, позволяя себе, наконец, стать тем прежним, счастливым мужчиной.

Омер нашел глазами Кывылджим, внимательно рассматривая, как с ее волосами играет солнечный зайчик. Первое, что он должен был сделать – предотвратить, как учили в старой школе криминологии. Защитить. И не допустить. Не допустить, чтобы ситуация с Леман повторилась.

В чем он не сомневался. Убийца не просто так оставил ему напоминание про Силиври. Это был их личный обмен сообщениями.

Кывылджим нахмурилась, наблюдая, как профессор старательно отводит взгляд от нее, делая вид, что рассматривает узор на своей клетчатой кружке. Той, которая поселилась здесь с сентября и каждый раз при входе в кабинет женщина первым делом замечала лишь ее.

Слова, сказанные Омером прозвучали с укором обоим представителям правовой системы. Так, как будто выносили обвинительный приговор вовсе не маньяку, творящему мнимое милосердие, а обличая несостоятельность всей системы, призванной защитить, и их, как ярких и борющихся за справедливость представителей.

Справедливость, которой, возможно, и не существовало вовсе.

- Она ведь совсем молодая, дядя... - раздался голос Ниляй, которая в данную минуту озвучила простую истину. – За что он их так?

Девушка поставила стаканчик с кофе на стол, прямо на папки дел госпожи прокурора и внимательно посмотрела на мужчину, застывшего с пустой чашкой в руках. Вопрос Ниляй черной тенью повис в воздухе наравне с солнечным лучом, прочертившим рассеянную дорожку до двери, рассекая комнату строго посередине. Лейла и Кывылджим переглянулись, улавливая в девушке чуть больше эмпатии, чем им всегда казалось, и одновременно приподнимая уголки губ вверх.

- Трудно понять логику человека, у которого в голове своя система ценностей, Ниляй, - отозвался Омер. – Вероятно, по его критериям эти невинные девушки олицетворяют тлетворность мира, развращенного алчностью.

- Какая глупость, дядя, - фыркнула Ниляй. – Кто дал ему право оценивать другого, самому оставаясь безнаказанным? И почему людям так свойственно переносить свою вину в том, что ты в чем-то несостоятелен на других людей? Алчность... просто признай, что ты не смог обеспечить должный уровень. Но нет, проще обвинить кого-то со стороны, перекладывая ответственность и прикрываясь высокими словами о морали.

Омер усмехнулся. Слова Ниляй были не лишены смысла, несмотря на их излишнюю прямолинейность и эмоциональность. И что-то в них заставило профессора задуматься. Что-то лежащее на поверхности.

Он аккуратно подцепил чайник под ручку, направляя носик в кружку, которую предварительно поставил на столик. Сизый пар вырвался одновременно со струей горячей воды, поднимаясь выше к потолку. Омер смотрел, как легкие капельки взвеси поднимаются выше, пока вода, разбрызгивая несколько капель стекала в чашку, и внезапно, его осенило.

Кто-то поднимался выше, а кто-то вылетал из системы, не превратившись в газообразную смесь.

- Мы не там ищем, Кывылджим, - резко развернулся он к женщинам. - Силиври – это не только напоминание о Мелек. В Силиври есть зона элитных дач с теплицами и оранжереями. Многие дома сдаются участникам цветочных выставок.

- Я не понимаю, Омер.., - нахмурив брови, начала Кывылджим.

- Человек, который наказывает за алчность, сам должен стремиться к роскоши. Доказывать сам себе, что чего-то стоит. Именно на это Гюнай и Зейнеп клюнули, - с горящими от запала глазами, быстро тараторил Омер. – Сначала он привлекает девушек своим показным богатством, а как только они оказываются у него в логове – он больше не сдерживается. И показывает им, чем на самом деле оказывается погоня за высоким уровнем жизни. Цветы выбраны не случайно – это как сорняки, которые стоит удалить из общего сада чистых и невинных помыслами.

- Значит, мы ищем дачу, Омер?

- Мы ищем не просто дачу, Кывылджим. Мы ищем ту, где растет ферула.

______________

Стамбул. 10:13 по местному времени
Центральное отделение полиции

Солнце било в глаза, словно наглый фотограф, слепя яркими вспышками. Такими, что вылетали из древних фотоаппаратов Canon, популярных еще до 2010, когда она была совсем малышкой. Ее веки, моргающие от яркого света, выхватывали из толпы то алый шарф адвоката, то серебряные погоны капитана, то черный портфель в массивной руке прохожего, спешащего внутрь огромного здания. Почему-то именно это здание Доа Арслан не могла объять своим взглядом полностью, несмотря на все успокоительные доводы, которые сама приводила себе весь вчерашний вечер и сегодняшнее утро, уговаривая посетить участок.

Ее долгом было рассказать правду. Иначе она рисковала лишить себя как спокойного сна, так и безоблачной, как уже успела осознать, жизни, которая у нее когда-то была.

До сих пор по ее телу мелкими ручейками пробегали мурашки при воспоминании экстренного выпуска новостей, который она вместе с бабушкой впервые увидела у экрана собственного телевизора. Кадры с кучками туристов и зевак, толпящихся за желтыми ограждениями, сменяющиеся съемками оперативных сотрудников, коих возле Долмабахче собралось неимоверное количество, сперва настолько ее поразили, что она даже не сразу узнала маму среди всего этого хаоса. И только после того, как Сонмез Арслан, сидящая рядом, откинула в сторону свой планшет с эмоциональным возгласом, Доа смогла различить знакомую фигуру с сосредоточенным взглядом, которая, сторонясь камеры проследовала в самую гущу событий, куда не пускали журналистов. Ей даже на мгновение показалось, что рядом с ее матерью в этот момент находился тот симпатичный мужчина Омер Унал, с которым она имела честь недавно познакомиться при случайной встрече.

И, словно в подтверждение своего наблюдения, начав скроллить соц.сети в поисках каких-то подробностей по происшествию, Доа наткнулась на любительскую съемку возле собственного университета. Отчего ее черные ресницы дрогнули сначала от вида мамы, вступившей, казалось, в какую-то смертоносную словесную схватку с тем самым профессором Уналом. А затем и вовсе внутри все упало, когда в следующем ролике различила фигуру Фатиха Картала, погружаемого в наручниках в полицейский автомобиль.

"Подозреваемый в серии убийств был задержан сегодня в 15:40 на территории университета Бильги" - стучало прямо сейчас в висках, словно провокация. Проверка ее стойкости и верности принятому решению.

Выйдя из оцепенения, девушка глубоко вздохнула, пропуская прохладный кислород в легкие, и перехватила в руке серый оверсайз пиджак. Солнечные блики ниспадали на темно-синие зеркальные фасады здания центрального отделения полиции, преображая его облик во вполне безобидный - в отличие от вопросов, которые ежеминутно решались внутри него стражами правопорядка. Доа уже не раз приходилось бывать здесь с тех пор, как ее мать перевели в Стамбул из Измира, однако сегодня ее целью было не просто побыть гостем.

Ступив к подножию лестницы, девушка на секунду замешкалась, и каблуки моментально впились в трещину плитки - будто земля могла разверзнуться и поглотить ее то ли за дерзость то ли за недостаточную решительность. В любом случае, расплата за ее действия непременно должна будет настигнуть ее в скором времени, когда госпожа прокурор узнает о ее поступке. В этом Доа нисколько не сомневалась.

- Господин адвокат, если Вы свободны, у нас допрашиваемому требуется законный представитель! - окликнул молодой офицер мужчину в длинном черном плаще, намеревавшемуся покинуть здание полиции. Перекинувшись парой фраз, мужчины поспешили внутрь - в эпицентр круговорота улик, обвинений, приговоров и чужого горя.

Кому-то в этом здании сегодня требовался государственный защитник ввиду того, что средств нанять адвоката у него не было. Кто-то прямо сейчас сталкивался с новостями, которые лучше бы никогда в своей жизни не получать вовсе. Кто-то - трудился в поте лица, вися на горячей линии поступающих в полицию звонков граждан Стамбула. Только она так и продолжала стоять у подножия лестницы в нерешительности, направляя взгляд в голубое небо. Слишком ясное для этого места.

Доа всегда знала, что не пойдет по стопам матери. Ей в принципе было сложно представить, каково это - каждый день погружаться в самую страшную часть этого неидеального мира, сталкиваясь с вопиющими зверскими проявлениями в людях. Во Вселенной Доа всего этого не существовало. По крайней мере, она искусно защищала свою психику умело адаптированной под реалии ее семьи ширмой. Постулаты, транслируемые матерью, тщательно фильтровались, и брались на вооружение выборочно.

Однако одна из догм, которой она с горячим сердцем следовала, как и Кывылджим Арслан, заключалась в принципе справедливости. В то, что каждый должен отвечать по заслугам, Доа верила безоговорочно. И, вероятно, прямо сейчас именно ее вера в справедливость подтолкнула сделать первый шаг к собственному взрослому выбору.

Шум участка наполнил ее уши монотонным шумом, отрезая от улицы.

- Задержан по 227-й...
- Ваш клиент сознался!
- ...где прокурор Эльчин?!

Доа поежилась, будто ее черная кашемировая водолазка не соответствовала погоде. Холод пробрал до костей - словно только что она преодолела пять километров под воздействием сильного ветра. Стеклянные двери участка закрылись за ее спиной, отдав ледяным сквозняком, и затянули внутрь вместе с ней стайку клерков вместе с запахом подгоревших булочек с лотка через дорогу. А она начала переводить взгляд рывками, как переключает каналы нервный зритель.

Справа - двое в костюмах: один жестикулировал папкой, высекая искры из воздуха, другой нажимал на кнопки в телефоне, явно тщетно пытаясь дозвониться до оппонента. Слева - бабушка в платке у стойки информации, сжимающая какую-то газету так сильно, словно это был важный для нее документ, способный повлиять на размер пенсии. Прямо по курсу - девушка в погонах, объясняющая что-то паре средних лет - люди внимали ей с большим радушием, активно кивая.

Она стиснула ремешок сумки между пальцев, удерживая свою собранность, но это не спасло ее от толчка в плечо. Полицейский пронесся мимо, выкрикивая в рацию какой-то адрес, а за ним - еще трое. В глазах зарябило от мельтешения форм: синие рубашки униформы полицейских, красные печати на документах, громкая толпа разнокалиберных мужчин, травящих байки об очередном оперативном захвате возле кулера...

- Вам помочь?

Рядом с ухом раздался мужской голос, и Доа чуть ли не подпрыгнула от неожиданности. Цепкие карие глаза молодого офицера глянули на нее сверху вниз оценивающе, но будто бы с пониманием ее растерянного состояния, которое для посетителей этого места вовсе не было редкостью.

- Я... нет. Хотя да. Я ищу старшего комиссара Джемаля Исламоглу. Он сейчас на месте?

- Господина Исламоглу? - удивился молодой служащий. - Точно сказать не могу, здесь ли он, но можем проверить, вдруг он у себя в кабинете. Пойдемте!

И парень круто развернулся вокруг своей оси, прокладывая дорогу Доа в недры здания, в котором, вполне вероятно, прямо сейчас могла находиться ее мама. И где, совершенно точно, находился Фатих Картал, заключенный под стражу после ужасного, громкого, позорного ареста. А может быть, где-то поблизости находились и родители убитой девушки, которая пала жертвой жестокого убийцы, очевидно, лишенного всяких человеческих чувств. Иначе как бы он мог сотворить подобные зверства?

Доа не знала.

Произошедшее макнуло ее по уши в ту действительность, где она была не то, что новичком. А человеком, который всячески отказывался принимать вероятность быть причастной к преступному миру в любом качестве. Потому что одна лишь мысль о том, что она, в точности также, как погибшая девушка, могла оказаться лицом к лицу с маньяком, напрочь замораживала ее внутренности подобно действию специализированных холодильников в судмедбюро.

- Господин старший комиссар, тут к Вам... эээ... посетительница. Как Вас зовут?

Молодой офицер повернулся к Доа, когда, преодолев приемную и длинный холл с множеством кабинетов, они, наконец, остановились возле распахнутых настежь стеклянных дверей офиса Джемаля Исламоглу. Она уже была здесь не один раз, но почему-то сопровождение случайного человека сейчас придало ей сил. Скорее всего, потому, что ей было стыдно.

Ведь именно старший комиссар обнаружил ее два дня назад в квартире Фатиха Картала. К тому же, прямо сейчас ей придется отвлечь его от важных дел, в то время как он сосредоточенно набирал что-то на клавиатуре, зажав между ухом и плечом телефон, очевидно, выполняя несколько задач параллельно. И именно ему придется первому выслушать ее намерение, с которым она решилась прийти этим утром в участок.

- Доа Арслан, - после некоторой паузы произнесла она, и ее яркие зеленые глаза встретились с ясными голубыми.

Решительный вид Джемаля Исламоглу, с которым он восседал на своем кожаном вертящемся кресле в склонившейся к монитору позе, вдруг изменился. Брови нахмурились, лицо вытянулось, проявив тревожные мимические морщины вокруг глаз и переносицы, а вместе с тем он приподнял ладонь, давая понять, что ему нужно время завершить звонок. Вряд ли Доа что-то могла прочитать по его виду - кроме того, что он оказался озадачен. И теперь уже не спускал с нее глаз, оценивающе проходясь сверху вниз - не то в смятении, не то в скепсисе, не то в насмешке.

- Оцепить все, Тарык. И никого не впускать. Найдите соседей, попридержите их до меня. Я приеду, как только смогу.

Джемаль активно замахал кистью, приглашая Доа зайти внутрь, и отключил телефон, небрежно бросив его в сущее пекло папок на столе. Новая волна неудобства поднялась внутри девушки от того, что она вынуждена отвлечь этого человека от очередного расследования.

- Доа, проходи, чего стоишь. Все нормально? - встревожено произнес он, нахмурившись, после чего кивнул в сторону задержавшегося в дверях офицера. - Все в порядке, Атеш, иди.

И проводил его взглядом, следом направив его на дочь госпожи прокурора. В последнее время совершенно неожиданные обстоятельства сталкивали его с этой девушкой, и это было странным. В совпадения, как человек, имеющий за собой беспощадную школу криминального Стамбула, он не верил. В конце концов, любое совпадение - не иначе, как спланированный кем-либо ритуал. Человеком или Создателем.

- Все в порядке, комиссар, я...

- Если ты к маме, она скоро подъедет.

- Нет, я не к маме, - твердо произнесла Доа, высоко поднимая подбородок в решимости. - На самом деле, я пришла к Вам, господин Джемаль.

- Ко мне? - удивился мужчина, отодвигая груду папок в сторону, и скрестил руки в замок на поверхности стола. - К добру ли, Доа?

Девушка перед ним, вопреки своему потерянному виду, который старший комиссар уже имел честь наблюдать при недавнем обыске, была чертовски хороша. Не в обиду самой Королеве Стамбульского уголовного права - дочь определенно превзошла свою мать в изяществе и точеной красоте. Даже будучи одетой в простецкую черную володазку и джинсы. Впрочем, вероятно, в ней играла молодость, которая, по мере течения времени, в Кывылджим Арслан увядала, уступая место пикантной зрелости.

Судя по всему, именно эта перчинка и сводила с ума вполне себе нормальных мужиков вокруг госпожи прокурора. И, видимо, не обошла стороной и профессора Унала. "Природа в любом случае всегда берет свое", - мелькнула мысль, когда Джемаль повел усталыми от износа оперативной работой плечами. Не в его правилах было смешивать профессию с сантиментами, а потому он отбросил никчемные мысли об уважаемой им коллеге в сторону, сосредотачиваясь на деле.

- Мне нужно увидеть Фатиха Картала, - заявила девушка, и ее лицо приобрело неведомую до этого твердость.

- Фатиха Картала? - подался от удивления вперед старший комиссар. - Доа... ты же в курсе ситуации? Этот человек проходит по обвинению в убийстве.

- Именно поэтому... мне и нужно его увидеть.

- Эммм... я не знаю, что у вас там происходит, но ты, видимо, не понимаешь, о чем говоришь. Фатих Картал заключен под стражу в результате произведенного ранее ареста. И до тех пор, пока его невиновность не будет доказана, а оснований к его освобождению пока нет, он продолжит пребывать в участке, после чего, вероятно, отправится в КПЗ ждать суда. И я должен сообщить твоей маме...

- Не нужно ничего сообщать моей маме! - упрямо и резко произнесла младшая Арслан, вдруг становясь безумно похожей в эмоции негодования на Кывылджим. - Я могу подать официальный запрос на встречу с Фатихом. Что для этого нужно?

Джемаль вскинул брови и даже потянулся рукой к макушке, чтобы почесать затылок. Такой прыти он явно не ожидал, но это его позабавило. Девушка, имея явно поверхностное представление о работе полиции, несмотря на это решила пойти в наступление. Это было в стиле Арслан - за исключением того, что Кывылджим никогда не ошибалась.

- Это похвально, Доа, но посещать обвиняемого могут исключительно его адвокат и ближайшие родственники. Такие, как мать и отец. Иное запрещено, так что ничем не могу помочь, - развел он руками. - Но меня беспокоит твой интерес к этому человеку, что вдруг стряслось? Ты что-то знаешь? Он может быть опасен.

Доа вздохнула не без тяжести, однако внутри себя понимая, что рассчитывать на реальную встречу с Фатихом в действительности вряд ли могла. Что ж, у нее есть еще один вариант - к нему-то она и прибегнет. И девушка открыла небольшую сумку, которая до этого покоилась на ее коленях, достала из нее документы и положила на стол перед старшим комиссаром.

- Что это?

- Это мой паспорт. Мне нужно, чтобы Вы меня допросили, - заявила она.

- С какой стати? С чего еще один допрос?

- С того, что я прохожу свидетелем по делу об убийстве Гюнай Орхан, и у меня есть важная информация для следствия о подозреваемом.

Решимость, с которой Доа ввернула последнюю фразу, была подобно торпеде, несущейся к цели после долгой настройки боевого снаряда. Даже волосы до плеч в легкой укладке сейчас придавали ее облику вовсе не романтичность, а остроту, обрамляя легкими волнами четкие скулы с легким природным румянцем. А обычно теплые и добрые глаза, которые привык наблюдать у девушки старший комиссар, окатили его ледяным укором.

- Какая именно информация? - поджав губы, спросил он.

Перекладывая с одного края стола на другой папки в поисках хоть одной ручки или карандаша, Джемаль с раздражением поморщился, не обнаружив ничего нужного на столе, после чего открыл второй ящик тумбы со сложенными по порядку цветов в ряд фломастерами. Схватив крайний справа, мужчина выцепил заодно и листок для заметок из органайзера перед Доа, после чего, сделав на нем пометку, со всем вниманием уставился на нее в ожидании.

- А мы уже приступили к допросу? - с сомнением произнесла Доа.

- Нет, не приступили. Не хочешь поделиться, о чем идет речь? Твоя мама знает об этом?

- Нет, не знает. И лучше бы ей не знать. Хоть и так понятно, что это невозможно, господин Джемаль, - усмехнулась она, вспомнив свою последнюю ссору с матерью в тот же день, когда она попалась при обыске. - Вероятно, то, что я расскажу, ей не понравится. Но... у меня есть факты, которые могут обеспечить алиби Фатиху. Поэтому я здесь.

Джемаль Исламоглу издал шумный выдох, сильнее оттягиваясь в своем кресле, спинка которого жалобно пискнула, подвергнувшись очередному испытанию под его сильным телом. Доа удивила. И на минуту он задумался, в красках представив сейчас реакцию самой Королевы Арслан на то, что Доа собиралась сделать. Наверняка она бы принялась метаться от стены к стене в негодовании от того, что связь ее дочери с подозреваемым оказалась не так проста. И внутри себя даже посочувствовал ей. Но всего лишь на некоторое время.

В любом случае, его дело за малым - соблюдать инструкции. Поэтому, хлопнув по столу колпачком от фломастера, Джемаль крутанул его между пальцев и поднялся с кресла, призывая то же самое сделать Доа.

- Соизвольте пройти к начальнику, юная госпожа, - хмыкнул он. - Раз Вы желаете дать показания, так тому и быть.

- Но... почему к начальнику, господин Джемаль?

- Потому что нам нужен независимый прокурор, - пожал он плечами, и вдруг ухмыльнулся. - Или ты что же, желаешь, чтобы тебя допрашивала собственная мать? Увольте меня с этого поля боя, даже и представлять не хочу эту картину!

Зычный смех Джемаля Исламоглу распространился по его аквариумному кабинету, заставляя Доа округлить глаза в недоумении. Солидарность с мнением Джемаля относительно недопустимости ее взаимодействия с матерью в рамках ролей «прокурор - допрашиваемый» тотчас отразилась глубокой складкой между бровей.

- Это шутка, Доа, - бросил через плечо Джемаль, пока девушка послушно следовала куда-то за ним, по ощущениям совершая не иначе, как переход через реку Стикс. - Родственники не могут допрашивать друг друга, так что можешь расслабиться.

- А вы?

- Не положено, - коротко ответил он.

И ударил по массивной двери с табличкой "Эртугрул Осман", отворяя кабинет внушительного мужчины, с которым Доа тоже имела честь быть знакомой лично. И выдохнула с облегчением. Даже несмотря на то, что в этот момент обычно спокойный и уравновешенный мужчина яростно отчитывал сразу двух оперуполномоченных, склонивших перед ним головы в повинности. Его расхлябанный галстук при этом плясал, словно исполняя танец кобры под флейтой искусного заклинателя, гипнотизируя пируэтами в воздухе внимание присутствующих.

- Что это за бардак?! - рычал мужчина, тыча пальцем в монитор с записями каких-то камер наблюдения на своем компьютере. - ВЧЕРА в парке Гюльхане группа подростков устроила драку, а ВАШИ патрули даже не соизволили приехать вовремя! Теперь у нас жалобы от туристов, а в соцсетях - знаете, что?

Разъяренный седовласый мужчина, который вовсе не заметил появления в кабинете посторонних, схватил телефон и начал листать ленту сообщений. Паша Ататюрк в портрете за его спиной, казалось, вторил возмущениям шефа полиции, свысока и с некоторым разочарованием, как показалось Доа, поглядывая на провинившихся мужчин. В то время, как ее голову внезапно посетила мысль, насколько же ей несказанно повезло прийти в этот бренный мир в воплощении женщины.

- А вот что! - продолжал тем временем греметь шеф. - Видео, где полицейские просто стоят в стороне! «Офицер спал на посту в районе Бейоглу», - высоким голосом передразнил он мнимого комментатора в соц.сетях, отчего старший комиссар, не удержавшись, прикрыл рот кулаком, подавляя смешок. - Вы там все сошли с ума?! Это же не санаторий, а полиция!! ТЫ, Мурат, пишешь объяснительную, а ты, негодник несчастный..., - бросил Эртугрул в сторону высокого парня с обильной растительностью на теле, - возьмешься за дело и наведешь порядок в своем районе! И если еще хоть раз возникнет ситуация с потерянным табельным оружием...

- Эммм... ШЕФ!!

Громкий голос Джемаля, как внезапный спонтанный раздражитель, приковал взгляды троих мужчин мгновенно.

- У меня тут... при всем уважении, прошу прощения, - почесал за ухом старший комиссар, явно стараясь прикрыть неловкость от появления постороннего человека при сугубо рабочем контексте. - У меня важное дело.

И отошел слегка в сторону, являя выпученным глазам своего наставника красавицу-дочь самой Кывылджим Арслан. Не иначе, как султанши прокуратуры Стамбула. Отчего Эртугрул в мгновение вспыхнул огнями в карих глазах от незваного вторжения в его воспитательный урок. Однако, при виде знакомого женского настороженного лица принял вполне радушное выражение, являя присутствующим другую сторону своей личности. Ту, за которую каждый офицер, не задумываясь, пожертвовал бы собой ради шефа полиции в перестрелке, подставляясь под пули.

- Кого я вижу? - добродушно произнес мужчина, растягивая лицо в удивлении.

Эртугрул даже слегка приосанился, а после - одернул беспорядочно болтающийся галстук, который и вовсе уже давным-давно нужно было снять за ненадобностью. Настолько его озадачил вид дочери прокурора Кывылджим в его собственном кабинете без нее самой. Подобного раньше не случалось. Не иначе, как Стамбул стал притяжением каких-то немыслимых сил. Ибо частота присутствия в его жизни детей любимых коллег за последние пару дней превысила все возможные предельные значения.

В памяти шефа тут же непроизвольно возник вчерашний вечер с Омером, когда он получил от своего любимчика шокирующую новость о внезапно появившемся сыне. Который, к тому же, обвинялся в преступлении особой тяжести другой протеже Эртугрула. От этих всплывших фактов прошедшая ночь шефа полиции выдалась и вовсе бессонной. Настолько, что даже горячо любимая супруга прогнала его из кровати спать на диван. Из-за того, что он, видите ли, слишком часто ворочался, мешая ей видеть сны.

Шутка ли? Даже эта святая женщина, имея броню при его тридцатилетнем стаже на передовой, сдалась под натиском наследия Унала. Или же под влиянием особого трепета Эртугрула к бывшему подопечному, которого он безмерно любил? Когда сейчас, в период вынужденного возвращения профессора в Стамбул, он чувствовал особую ответственность за исход расследования дела Цветочника, которое, Эртугрул был уверен, в скором времени возобновится?

Как бы там ни было, самым первым делом сегодня с утра шеф полиции самолично отправился проведать Фатиха Картала в камере на цокольном этаже. Так, чтобы это осталось незамеченным. И даже организовал для этого парня передачу сэндвича через уборщицу Ферузе, которая была настолько молчалива, насколько было высоко звание к ней обратившегося. Парень держался стойко. Или так показалось Эртугрулу, в то время как он сам непроизвольно поймал себя на сочувствии к этому молодому человеку, хотя не должен был проявлять к нему никаких послаблений. По крайней мере, до тех пор, пока тот находился без оправдательного приговора внутри стен его участка.

- Джемаль, что-то произошло? - нахмурился Эртугрул, смеряя озадаченным взглядом подопечного. - Добрый день, госпожа Арслан.

- Добрый день, господин Осман, - улыбнулась Доа.

Почему-то прямо сейчас ей стало совсем хорошо. От взгляда этого взрослого мужчины. И от его энергии, которая захватывала собой все пространство кабинета и с лихвой выплескивалась за его пределы, очевидно, являясь магнитом для всех подчиненных ему в этом здании людей. И как будто бы прямо сейчас она почувствовала себя под надежным крылом отцовской фигуры, которая всегда была слабо выражена в ее жизни.

-Госпожа Арслан хочет дать показания, шеф, - многозначительно поведя бровями, произнес Джемаль. - По делу Гюнай Орхан, - чуть тише добавил он, непонятно, от кого скрывая эту информацию. Ибо весь участок уже как второй день гудел новостями о серии убийств, которые вновь сотрясают город спустя пять лет.

- Так... все на выход, - обратился к своим подопечным Эртугрул, смеряя их свирепым взглядом. - Завтра в девять ко мне - каждый с отчетом по исправлениям.

Двое оперуполномоченных пробормотали что-то в ответ и поспешили ретироваться из кабинета начальника, воспользовавшись ситуацией. Джемаль, захлопнув за ними дверь, пожал плечами на вопросительный взгляд шефа, тем самым обозначая, что вопрос требует именно его непосредственного вмешательства.

-Итак, - промолвил Эртугрул, указывая Доа на кресло перед собой. - Пожалуйста, госпожа Арслан, присаживайтесь.

- Спасибо. Я прошу прощения, что побеспокоила вас, - вздохнула девушка, присаживаясь одновременно с Эртугрулом. - И вас, господин Джемаль. Но то, что я расскажу, может стать чем-то важным.

- Хорошо, Доа, не переживайте, - кивнул шеф полиции. - Расскажите, что происходит, и мы решим любой вопрос.

- Это... это насчет Фатиха Картала. Которого обвиняют в убийстве..., - Доа запнулась, переводя взгляд с одного мужчины на другого, - ... в убийстве двух девушек, - заключила она, приобретая на щеки багрянец. - У меня есть информация о его местонахождении в один из вечеров. Поэтому я здесь. Я подумала, что это поможет следствию.

Двое мужчин переглянулись. Джемаль одернул полы своей кожаной куртки, оставаясь прислоненным к стене напротив шефа, скрестив руки на груди в вальяжной позе. А Эртугрул продолжил изучать девушку перед собой своим проницательным наставническим взглядом.

Да, режиссером в этом совпадении выступил не иначе, как сам город. Величественный бывший Константинополь, в котором столетиями бушевали интриги похлеще Римской империи. Когда-то это были дворцовые заговоры и убийства императоров Византии, определившие дальнейший ход истории древней земли. А сейчас - хитросплетения в судьбах людей, чьи дети оказались замешаны в совершенно черном деле. И, судя по яркой природной краске на лице Доа Арслан в эту минуту, не обошлось без пылких юношеских чувств, которые Эртугрул мог сходу различить за километр.

А потому быстро соображал внутри себя, как лучше поступить, отбрасывая в сторону личное отношение к кому бы то ни было. Время играло не в пользу Фатиха Картала. И уж точно не в пользу правды, на поиски которой весь полицейский участок - порой, совершенно тщетно - бросал все свои силы и днем, и ночью.

- Я так понимаю, Вы готовы дать показания?

- Да, готова.

- Что ж... хорошо, - кивнул мужчина, и потянулся к трубке своего служебного телефона. - Тогда прямо сейчас, не откладывая, я согласую для допроса прокурора, чтобы Вас не задерживать. Посмотрим, кто сейчас находится в участке, и приступим немедля.

_________________

Стамбул. 10:10 по местному времени
Istanbul criminal police

День обещал быть погожим. Настолько, что красное bmw Ниляй лоснилось на солнце, укоряя остальные серые, запыленные, а где-то совершенно замызганные автомобили на парковке вблизи криминалистической лаборатории за однообразие цвета и невнимательность хозяев.

Девушка нажала на продолговатую ручку машины и, услышав, как щелкнул внутренний замок, игривой походкой, вряд ли сочетающейся с местом ее пребывания, направилась в сторону от серого прямоугольного здания прямо к белому невзрачному, с неприметной табличкой «Бюро судебно-медицинской экспертизы».

Мимо с оглушительным воем прорвался доставщик еды на своем мотороллере, отчаянно взывая девушку на высоких зеленых каблуках посторониться, и Ниляй отпрыгнула в сторону, провалившись каблуками в щель между бетонными плитами небольшой узкой дорожки, ведущей к обители Мустафы Ахметоглу.

Девушка смачно чертыхнулась, оглядываясь на тонкий каблук и видя, как покрытие брендовых туфель ободралось почти до самой пятки, открывая нутро обычного белесого каблука-начинки.
Доставщик тем временем, спрыгнул со своего миниатюрного коня, захватывая две квадратных коробки с пиццей, и исчез в недрах малоэтажного здания, разрушая унылую картинку, что судмедэскперты питаются только исключительно контейнерами с заранее заготовленной едой, где-то возле прозекторского стола в перерывах между взятием образцов желудочного сока и изучением бороздок головного мозга.

Ниляй не видела Мустафу с момента взрывного вечера у его отца, переписываясь лишь небольшими сообщениями в одном из мессенджеров. Молодой мужчина был стеснителен, она поняла это сразу, однако впечатлял своими объемными знаниями во многих областях жизни, и чувством юмора. А еще, абсолютными принятием своего богатого наследия и не выражая никакого желания связывать себя с ним в дальнейшем.

Дорожка из квадратной нарезанной плитки, наконец, достигла своего завершения и остановилась у простой деревянной двери в низком проеме, над которой висел покосившийся металлический фонарь, открывая самую обычную лампочку. Возле небольшой урны, доверху наполненной окурками, стоял слишком редкий куст какого-то странного размашистого растения, который не мешало бы выкорчевать к чертям, ибо с назначением на спасателя от табачного дыма - он не справлялся.

Ниляй приостановилась, вытаскивая из сумочки, которая, по ее оценке, стоила не меньше половины жалования специалиста, к которому ей предстояло попасть, и вытащила зеркальце, проверяя свой боевой макияж. Вишневая помада отлично подчеркнула пухлые губы, серьги, по едкому совету Лейлы, она убрала совсем.

Ниляй чуть подправила обильно нанесенную жирным слоем подводку, в уголках глаз, среди уже пары небольших полосок-морщин, появившихся от солнца. И решила, что в своем бархатном зеленом пиджаке, надетом на кружевной черный лиф, и черных широких брюках – она выглядит изумительно.
Ну и что, что эта надменная Лейла считает, что здесь ей на кого будет произвести впечатление. Как бы не так! Это девчонка рисковала по шкале высокомерия переплюнуть свою начальницу, а вот Ниляй было для кого выглядеть хорошо.

Мустафа ее заинтересовал. Своим открытым взглядом на жизнь, независимостью от таких боевых родителей, а еще – все той же милой несуразностью и, кажется, абсолютной неприспособленностью к социальной жизни, скрываясь за толстыми стерильными белыми стенами, пропахшими всяческими формальдегидами.

А еще. Еще она собиралась доказать всем, что тоже чего-то стоит. Даже, если ей придется выстоять возле раковины, о которой ее заботливо предупредила Кывылджим ханым, добрых полчаса из предполагаемого вскрытия трупа.

Ниляй занесла ногу, чтобы переступить через деревянный порожек, но тут же снова была снесена в сторону доставщиком, неодобрительно посмотревшим на нее и цокнувшим от злости, как будто бы она мешалась ему на протяжении всей его недолгой карьеры.

Девушка сжала губы в трубочку и задумчиво повела ими, а потом перевернула бардовую сумочку ярлычком лейбла ко внутренней стороне, и вошла в довольно яркое для ее глаз помещение.
В нос ей сразу же ударил стойкий запах хлоросодержащих изделий на каком-то уровне даже проникающий под кожу, и Ниляй с трудом представила, как сегодня вечером окажется с таким въедливым запахом на встрече с подругами и Фиразом, который обещал устроить ей необыкновенную вечеринку. Братец вообще был безумцем по части выводить матушку Асуде из равновесия, намеренно провоцируя ее день от ото дня. Пока ее папочка справлялся с грозным характером мачехи, Фираз отлично играл на нервах обоих.

Молодой парень на стойке регистрации окинул ее равнодушным взглядом, без каких-либо вопросов, указывая кивком на журнал посещений. Бумажный вариант, кажется, до сих пор существовал в кафельном убежище Мустафы Ахметоглу, как будто бы попирая законы современности и технических нововведений.

Девушка внесла необходимые пометки, указывая имя и должность, а также время посещения, и оглянулась вокруг, в поисках необходимых элементов прежде, чем зайти в саму секционную. Возле распашных дверей с небольшой круглой вставкой наверху, справа висел пластиковый контейнер с бахилами, шапочками и даже перчатками. А остальном – стены были безукоризненно чисты, вплоть до сверкающих в кафельных кирпичиках ламп, переливаясь цветами радуги.

- А где у вас халаты? – спросила она у почти безжизненного молодого человека за стойкой, который вряд ли был доволен своей работой. – Я не вижу халатов, молодой человек.

- Вон тама.

Молодой мужчина вытянул руку влево, указывая напольную вешалку с белыми изделиями из ткани, которую до этого не заметила Ниляй. Выговор его оставлял желать лучшего, и женщина тут же безаппеляционно заключила, почему именно он сидит в таком захолустье на такой непримечательной должности.

Девушка поискала место, чтобы присесть, одевая бахилы, но не найдя ни единой даже табуретки, скачками прыгая, отчего грудь в зеленом пиджаке рисковала вырваться наружу, водрузила на ноги бахилы. А после – примерила на себя халат и шапочку прежде, чем одеть латексные перчатки. Белоснежная накрахмаленная, на удивление Ниляй, ткань обволокла все пышные изгибы ее фигуры, и Ниляй, попробовала угадать свое отражение в стене из белых кафельных, натертых до блеска, кирпичей, чтобы даже в своих глазах казаться неотразимой.

Удовлетворившись своим видом, предварительно расстегнув несколько первых пуговиц на защитном халате, она закинула бардовую сумочку через плечо, намеренно снова скрывая бренд, и толкнула дверь в секционную, для храбрости сжимая латексные теперь кулаки.

На первый взгляд, Мустафы не было в помещении. Зато Ниляй почти ослепили яркие неоновые светильники на потолке, освещая все углы холодного белоснежного как простынки на трупах помещения. Секционный стол был пуст, однако сбоку уже была приставлена металлическая тележка на колесиках, на которой, к ужасу, Ниляй, не готовой так прямо столкнуться с реальностями того, что тут творилось, лежала ручная пила, множество пинцетов и пробирок, скальпели различной толщины, ампутационные ножницы и биопсинные иглы.

Усиленный запах формалина стал еще более ощутимым, и Ниляй сморщила нос, стараясь не делать глубоких вздохов.
Глаза девушки приобрели размер ничуть не меньше теннисного мяча, когда натолкнулись на длинные корнцанги, лежащие прямо на металлической поверхности стола и ожидающие начала работы. Она медленно сделала шаг назад, оглядываясь в сторону выхода, пока было еще не поздно, и уже собиралась последовать зову своего разума, как вдруг услышала:

- НИЛЯЙ! Помоги-ка мне, я никак не могу найти трепаны!
Девушка подскочила так, словно в нее только вселился заяц, спасающийся бегством от хищника.

- Му-му-мустафа, - пролепетала она, оглядываясь по комнате, но в радужках у нее яркими желто-оранжевыми пятнами мелькали лишь световые блики от неоновых ламп.

- Я, я это, помоги мне, - повторил голос из ниоткуда, как будто в их фамильном склепе вдруг ожил дедушка. По крайней мере, голос звучал так же требовательно.

Ниляй, вытаращив глаза так, что они грозили вылететь из орбит, снова обвела помещение недоумённым взглядом, но натолкнулась лишь на металлические закрытые шкафы и парочку небольших открытых стеллажей из металла белого цвета, на которых стояли весы, термометры, микроскопы и различные маркированные емкости с разноцветными жидкостями. Раковина, которая как ей показалась, скоро могла понадобиться, размещалась прямо в углу секционной, недалеко от большого белого стола, на котором стояли стерилизатор и большего объема весы, к дикому страху Ниляй, на которых лежала какая-то странная субстанция.

- Где ты, Му-мустафа?

Девушка не узнала даже собственный голос, который был настолько тихим, что ее мог услышать разве что слепой, но привыкший ощущать малейшее дуновение крот.

- Да я тут, Ниляй.

Из-под другого стола, который стоял ровно посередине, возле металлического, и был предназначен для выдачи заключений, так как именно на нем величественно высился монитор и куча белой бумаги, выглянул довольный с ярчайшей улыбкой на лице, растянувшейся подобно полусолнцу на турецком флаге, судмедэксперт.

Его кучерявые взлохмаченные волосы вихром показались из-под голубой хлопковой шапочки в цветочек, а белый халат был измазан несколькими пятнами крови, уже приобрётшими темно-бардовый цвет. Одну руку он закинул на стол, придавая упор своей позе на коленках, а другой с упорством тянулся вглубь стола, явно пытаясь достать какую-то вещь.

- Что...что у тебя там? – спросила Ниляй с видом, как будто ее только что шарахнуло током.

- Что, что, я же сказал, Ниляй. Трепаны вылетели из рук, пока я разделывал этого жирного господина, и улетели куда-то под стол. Я ползаю тут уже минут пятнадцать, и никак не могу их обнаружить.

- Тре..трепаны?

- Угу. Такие большие сверла для трепанации черепа. Неужели не видишь?

- Я? – изумилась девушка.

- Ты, тут есть кто-то еще?

Голова Мустафы снова исчезла под столом, куда в эту минуту наклонилась Ниляй с противоположной стороны, пытаясь сквозь обилие проводов увидеть то, о чем говорил мужчина. Белый халат девушки многозначительно распахнулся в зоне декольте, одновременно с пиджаком, давай возможности Мустафе вместо поиска нужного ему инструмента сосредоточить свое внимание на белоснежной пухлой выпуклости. Щеки судмедэксперта тут же вспыхнули багровым румянцем, а руки ошарашенно продолжили путь по полу, совершенно не следя за своими действиями.

- Я ничего не вижу, Мустафа, - огорченно ответила Ниляй, всматриваясь в пространство под столом. Может быть, эти тре..трепаны укатились куда-то еще?

- Наверняка, - буркнул Мустафа, резко выпрямляясь под столом, отчего его макушка тут же столкнулась с деревянной поверхностью, а шапочка слегка придавила пышные волосы под ней. – Черт!

Звук вибрирующего от вынужденного качания монитора совместно со звоном часов, столкнувшихся о стакан с водой, наполнил тихую секционную, как будто признаками жизни. Он вылез из-под стола, потирая ушибленную макушку, и намеренно отвел глаза от раскрасневшегося вида девушки, которая одергивала халат, пытаясь просунуть одну из пуговиц обратно в разошедшуюся петлю.

На секунду под таким умильным взглядом судмедэксперта она впервые в своей жизни почувствовала замешательство от своих провокаций, и теперь собиралась застегнуться на все пуговицы, которые только существовали на этом халате. Но у нее ничего не выходило – противные латексные пальцы мешали схватиться за круглую вещь, так как внутри перчаток образовалась липкая влажность.

Ниляй ухватила белую ткань в районе груди, быстрыми движениями колыхая ее, чтобы немного освежить свое взмокшее от волнения тело, и выпустила из губ, сложенных в трубочку, мощную струю воздуха, направляя его в зону декольте.

- А где убитая?! – выпалила она, описав глазами круг по помещению. – Кывылджим ханым сказала, что вскрытие назначено на 10 утра.

- Сейчас все организуем, Ниляй, - улыбнулся Мустафа.

С этими словами мужчина отправился в сторону одной из металлических дверей, которые на первый взгляд проигнорировала Ниляй, и ввел на цифровой панели сбоку от нее набор из шести символов. Сквозь тишину, нарушаемую только стрекотанием одной из перегорающих ламп вверху потолка из пенополиуретановых квадратов, послышался щелчок замка, и массивная дверь отъехала в сторону. Холодильная комната, а то, что это была именно она сомневаться у Ниляй не было смысла, поглотила на первый взгляд худощавое тело судмедэксперта, и девушка всерьез запаниковала, когда осталась одна в яркой комнате возле секционного стола, наедине со всеми металлическими сверкающими от стерильности инструментами.

Наконец, свет в соседней комнате зажегся и Ниляй явно услышала, как открывается одна из ячеек хранения тел, и переносная каталка издает скрипучие, мерзопакостные звуки, подъезжая к выходу из мерзлой послежизненной обители.
Судмедэксперт, ловко маневрируя каталкой с накрытым белой простыней телом, из-под которой торчали белые туфли, вынырнул из затемненной комнаты, возвращаясь на свет, почти что божий, и поравнялся с секционным столом, приставляя каталку к нему.

- Аллах, - тихо прошептала Ниляй, закатывая глаза в потолок и тут же сощурилась, ибо в глаз ей снова ударила яркая лампа, заставляя вновь обратить внимание на место линчевания девушки.

- Предупредить про раковину, или госпожа Кывылджим уже тебя проинструктировала? – заржал Мустафа, указывая в глубину помещения, ровно туда, куда всегда отправлял госпожу прокурора. – и, Ниляй, надень, пожалуйста, маску. Твои вишневые губы, действительно, великолепны, но есть шанс, что они притянут не только мое внимание, но и кишечные бактерии потерпевшей. А мне бы так хотелось пригласить тебя на свидание не в больницу.

- МУСТАФА!

Ниляй сказала это точно так, как бы сказала его имя Кывылджим, и молодой мужчина всерьез вытянул брови вверх, округляя глаза. Он, конечно, не премянул заметить некоторое сходство амбициозной девушки с прототипом воинственной Минервы в лице Кывылджим Арслан, но то, что она будет в точности копировать даже интонацию восхищающей его женщины, он не ожидал и вовсе.

Он сцепленными пальцами провел по губам, будто бы запечатывая их ненадолго, а после, одним ловким движением, переложил тело найденной вчера в башне девушки на холодную глянцевую поверхность стола, поправляя на ней простынку, пока Ниляй натягивала маску, найденную сбоку на деревянном столе.

- Я надеюсь, ты готова, Ниляй?

- Не смеши меня, патологоанатом! Как можно быть готовым к этому? Открывай уже, давай скорее завершим эту процедуру, и я окажусь в прокуратуре с отчетом для Кывылджим ханым!

- Ну раз ты готова, я предупреждал. Выход – там, а раковина – здесь.

Мустафа откинул простынку, открывая взору обоих уже заметно приобрётшее желтушно-синеватую окраску тело молодой красавицы. Глаза, как и прежде, были открыты, позволяя даже сквозь мутную пелену, увидеть их небесный цвет. Белокурые прямые волосы несколько растрепались от передвижений в коронерской машине и путешествия по коридорам бюро, однако все так же лежали почти ровным полотном, снова обработанные чем-то по типу аппрета или лака.

- А...А...Аллах всемогущий, - еще тише прошептала Ниляй, до одури сжимая ручку металлического столика и сузив глаза так, что увидела в темноте век звездочки. Лицо ее, кажется, было почти таким же серовато-белым, как и застывшая навек Зейнеп Аслан, о которой поведал ей Омер в кабинете.

- А я предупреждал, Ниляй, что ее вид настолько красивый, что смотреть без слез на нее невозможно, - снова хохотнул Мустафа, вооружаясь скальпелем. – Ты как? Сможешь продолжить или мне уже звать на помощь?

Забавные реакции темноволосой красотки заводили его сейчас ничуть не меньше, чем ставшая почти обыденной работа, хотя в данном случае – когда такая красавица лежала перед ним, - даже ему было не по себе. Здесь, в своем царстве мертвых, ощущая себя ничуть не меньше, чем сам Аид, Мустафа чувствовал большую уверенность перед Ниляй, чем среди всех этих побрякушек светской жизни, которые так любил его отец. Те вгоняли его в растерянность одним только своим видом дорогих бутылок с алкоголем, накрытых столом с яствами, да, в сущности, со всем тем, чем кичился Эмре Ахметоглу, не спрашивая мнение сына.

- Поможешь мне? – спросил Мустафа, натягивая на себя маску с подбородка.

- Я..я?

- Ну конечно, ты. Тебе ведь Кывылджим ханым поручила вести протокол. Вон там, - Мустафа указал на белый стол, - лежит диктофон. Его необходимо включить, так же, как и запись камеры. Она стоит прямо рядом. Справишься?

Девушка рассеянно кивнула, проследовав туда, куда указал Мустафа, и включила кнопки на обоих устройствах, предварительно захватив диктофон с собой, и устраивая его на тележке, в окружении скальпелей и зажимов.

- Итак, время, - Мустафа посмотрел на ручные часы, - 10 часов 15 минут, мы с Ниляй Унал, младшим помощником прокурора, приступаем к вскрытию тела убитой Зейнеп Аслан.

- Откуда ты знаешь, как ее зовут? – удивилась Ниляй, постепенно обретая рядом с ним малую толику уверенности.

- Ха-ха, Ниляй. Решила подловить меня и обвинить в убийстве? Госпожа Кывылджим позвонила мне полчаса назад и сказала, как зовут эту девушку. Нам с тобой следует управиться за пару часов, так как Лейла уже пытается связаться с родственниками убитой, чтобы пригласить их на опознание.

- Пригласить, - передразнила его Ниляй. – Звучит так, как будто они приглашены на какое-то мероприятие.

- Ты права, но из тело имени не выкинешь. Итак, приступаем.

Молодой мужчина еще раз кинул пронзительный взгляд в сторону Ниляй, рассматривая под голубой маской очертания красивых губ, и как в фильме, излишне театрально взмахивая, будто стараясь произвести впечатление на девушку одним из самых доступных ему способов, уверенно опустил скальпель на чистую невинную грудную клетку девушки, однако ничего дальше не делая.

Ниляй мертвецки побледнела, прижимая ладонь к маске в районе губ, и сдерживая упрямый ужасающий возглас, который стремился сорваться с ее губ.

- Что...что происходит, Мустафа? – глаза Ниляй налились недоумением, когда она не увидела вонзающегося лезвия в холодную безжизненную кожу.

- Ниляй, - рассмеялся мужчина, откладывая скальпель в сторону. – Ну как же так, чему Вас там учили на вашем юридическом факультете?! Прежде, чем вскрывать тело, необходимо полностью изучить его внешние признаки. Поэтому, давай-ка сюда вон тот пластиковый контейнер. Для начала разуем нашу красотку, мне кажется, эти туфли здесь совершенно лишние.

Все еще посмеиваясь от души своих идиотических выходок, Мустафа указал на один из контейнеров по размеру, на котором уже была прилеплена маркировка с указанием номера лаборатории для исследования материала.
Девушка сузила глаза, выпустила глубокий нервный вздох. А потом, рывком повернувшись, в порыве злости обдавая его ароматом сладких духов, которые были способны перебить даже стойкий приторный, тягучий запах разложения, обреченно проследовала за необходимым контейнером, рассерженно сжимая зубы.
Этот невероятный эксперт со своими шуточками, видимо, решил на полном серьезе свести ее с ума. Ее, которая была готова уже расплакаться над собственной участью и даже над участью лежавшей перед ней красивой девушки.

Никто и не знал, что в душе Ниляй жил вполне себе маленький ребенок, когда она, втихаря рассматривая турецкие мелодрамы в своей комнате, рыдала в подушку с ощущением потерянной навсегда любви матери или какого-то воображаемого принца, с полным ощущением жалости к собственной натуре.
Одну за одной, туфли оказались в контейнере, и теперь Мустафа поочередно приподнимал конечности Зейнеп, внимательно осматривая их на предмет любых повреждений.

- Туфли надеты сразу же после смерти, - заключил он. – Ноги еще не распухли и прекрасно залезли в размер. Что же касается кольца, - тут он попытался захватить его пальцами, однако кольцо не поддалось из-за естественных разбуханий, и судмедэксперт наклонился вплотную, чтобы рассмотреть кожу на фаланге ближе. – Его тоже надели сразу же после убийства. Необходимо сделать анализ смазки, которая возможно будет содержаться на изделие. Ниляй, мне нужен пакет.

Девушка мгновенно откликнулась, протягивая небольшой пакет для вещественных доказательств, расширяя его. Мустафа, захватив необходимый спрей с тележки, обработал палец жертвы какой-то маслянистой жидкостью, после чего потянул золотое изделие на себя, позволяя ему почти свободно соскользнуть с безымянного ледяного пальца.

Он опустил предмет в пакет, продолжая рассматривать ладонь девушки, пока Ниляй поднесла на свет само изделие, рассматривая его через прозрачный полиэтилен.

- Смотри, Мустафа, - внезапно сказала Ниляй, разворачиваясь вплотную к нему и оказываясь почти рядом с его грудью, отчего несколько замешкалась с тем, что собиралась ему сообщить. – Здесь гравировка.

- Гравировка? – переспросил удивленный эксперт, перехватывая небольшой пакетик из рук девушки.

Оба одновременно уставились на кольцо, которое, облекаемое полиэтиленом, Мустафа вращал на неоновом свету прозекторской лампы. Гладкая поверхность мгновенно словила в отражении точечный свет, несмотря на прозрачные складки, и оба увидели малые буквы внутри золотой узкой полоски.

- Ты тоже это видишь? – дыхание Ниляй оказалось прямо возле шеи высокого Мустафы, когда ее надутая от воздуха маска, прощекотала где-то в области шейной артерии мужчины.

- Угу, - нервно ответил Мустафа, пытаясь вглядеться в мелкие буквы, выточенные на внутренней поверхности.

Хотя на самом деле, его больше впечатлял контраст, который создавало теплое тело Ниляй возле остывшего тела светловолосой девушки, но он буквально приказал себе не думать об этом, еще сильнее вглядываясь в гравировку.

Ниляй прищурилась сильнее, стараясь разобрать буквы сквозь отблики света и шуршащую поверхность пакета. По мере того, как ее губы сжимались, читая символ за символом, лицо ее белело все больше и больше, в осознании того, что она перед собой видела. Руки сами собой пустились в дикую пляску, как будто и так малая температура помещения сделалась еще ниже, словно они сами с Мустафой оказались в том холодильнике за металлической дверью. Пальцы впились в пластиковый пакет, оставляя мутные отпечатки на прозрачной поверхности. Черные глаза достигли всего свободного вида лица между маской и шапочкой.

- Там написано... ЛЕМАН УНАЛ?! Аллах, сохрани!!!

Молодая женщина отшатнулась от Мустафы с такой скоростью, что врезалась в тележку, отчего с нее с оглушительным металлическим грохотом посыпались ампутационные ножи и иглы, совершая дикий танец на сером кафельном полу под свою же бодрящую музыку.

Ниляй застыла в оцепенении, глядя как несколько раз перевернулся вокруг себя узкий скальпель, как будто ожидала, что прямо сейчас с него польются капельки крови, не в силах сделать даже короткого вздоха. Холод от кондиционера прополз по позвоночнику, хотя капелька пота до сих пор продолжала свое путешествие под воротником халата.
Ее сегодняшний вызов - оказался ударом для нее же самой.
На долю секунды перед девушкой промелькнуло счастливое лицо тети Леман, которая вбежала к ней в спальню, чтобы сообщить о долгожданной новости, которую она только что определила в туалете их семейного особняка.
И вспомнила, как радушно окунулась в такие нежные, пахнущие корицей от приготовленных печений объятия, разделяя их общую радость. Только тетя Леман умела любить так же непредвзято, как и дядя. Просто за то, что ты есть.

- Впечатляет, согласен, - не покривил душой Мустафа, подхватывая девушку под локоть и придавая ей устойчивость. – Боюсь, господин Омер не обрадуется.

Дыхание девушки вновь пришло в норму, а после - разгорелось с новой злостной силой, увеличивая пульс яростью закипания крови в сосудах. Она рывком потерла область вокруг шеи, освобождая себя от сдавившего воротника белого халата и повернулась к молодому мужчине, выпуская ненавистный взгляд в его сторону.

- Что это за фокусы такие?! – взвизгнула Ниляй. – Это опять твои шуточки, Мустафа?!

- Я, конечно, похож на придурковатого профессора, расчленяющего людей по мановению своего суперразума, но нет, Ниляй. В этот раз - нет. Кольцо, и правда, с гравировкой.

- Получается, это то самое кольцо, которое не нашли на тете в...в день ее смерти. Обручальное кольцо, которое дядя подарил ей в день свадьбы...

- А на ней не было кольца?

Ниляй несколько раз мотнула головой, потирая след, который оставила на нее съехавшая, дико раздражающая ее шапочка. Она снова подошла к столу, выдергивая пакет из рук Мустафы, с безупречно воинственным видом. Так, как будто теперь разгадка тайны Цветочника стала и ее фамильным делом, прежде, не вникающей в перипетии сложного пути дяди и своего двоюродного брата.

Внутри горело. Рукам вдруг стало тесно в этих белых перчатках, облепивших ее руки, с проглядывающим красным маникюром.
Никто, никто не мог так бессовестно нагло вторгаться во внутренний мир их семьи, да еще и давить на больное. Особенно на дядю – человека, который в этой жизни еще никому не сделал ни единой плохой вещи, лишь подбадривая и поддерживая каждого, кто оказывался рядом с его большим сердцем.

- Что еще за сюрпризы приготовил этот на голову двинутый придурок?! – гневно произнесла она, ухватывая первый попавшийся с тележки инструмент, который оказался ничем иным, как зажимом Микулича.

Казалось, девушка так вошла во вкус, что прямо сейчас готова была сама вскрыть жертве внутреннюю полость в поисках ответов на свои многозначительные вопросы, появившиеся в одну секунду.

- Эй, эй, - рассмеялся Мустафа, - поаккуратнее с этим.
Он перехватил ее дрожавшую от негодования руку и аккуратно вынул инструмент из ладони, опуская его обратно на тележку.
- Давай сначала, изучим тело Зейнеп до конца, а после – я обещаю, дам тебе фиксировать разрезы этой штукой.

Ниляй кивнула, до сих пор не в силах сдержать быстро колеблющуюся грудную клетку. Ей было душно. Так душно, что она пожалела, что не сняла чертов пиджак перед тем, как зайти в это дурацкое помещение с совершенно другими, излишне поверхностными целями.
Ниляй подняла глаза в поисках хоть одного открытого окна, способного привнести в эту сумасшедшую лабораторию смерти запах сырой земли или прелых листьев. Она даже на секунду ощутила аромат глубокой осени – до того ей захотелось сбросить ужасающую картинку, в которую ее по стечению обстоятельств погрузила Кывылджим ханым и дядя.
Но узкие окна оказались где-то под потолком, а система кондиционирования и так работала осязаемым гудением.

- Я не обнаружил никаких следов насилия внешне, - заявил Мустафа откуда-то далеко, как будто бы его и не стояло рядом вовсе. – Из всего остального – только та самая татуировкой хной. Я сделаю соскоб кожи с этого места для анализа. А также отправлю на трасологическую экспертизу образцы волос. Ниляй? Ты как?

Девушка рассеянно повернулась в сторону мужчины, пытаясь сфокусироваться на его глубоко посаженных глазах, в уголках которых застыла паутинка морщинок из-за частого смеха. Он смотрел на нее заботливо и с вниманием, и, кажется, она даже рассмотрела под голубой маской теплую улыбку.

Этот мужчина был так далек от своего чванливого отца, в котором ни разу за все встречи в прокуратуре, Ниляй не видела даже намека на человеческие чувства. И она даже пожала плечами, как будто бы абсолютно по-женски в данную минуту пожалела госпожу Берил.

Мустафа стоял с зажатым в руке скальпелем и с особым вниманием наблюдал, как меняются эмоции на лице привлекательной девушки. Вот ее черная подводка чуть размазалась из-за скупой слезки, застывшей в уголке глаза. Вот пухлые губки надулись от сдерживаемого плача. А вот – черный омут просиял, выискивая поддержку в его глазах.

Он рассматривал ее так же внимательно, как рассматривал своих подопечных на столе под яркими лампами, только вот желания его были совсем не холодными. А самыми, что ни на есть настоящими.

- Ниляй, - совершенно серьезно внезапно сказал Мустафа, а в голове мужчины послышались первые мягкие ноты. – Я приступаю к вскрытию. И я хочу, чтобы ты прямо сейчас оказалась за пределами секционной. Бурак сделает тебе чашечку кофе, а после, мы с тобой вместе отправимся с результатами в прокуратуру, предварительно заскочив за самыми вкусными пиде в этом городе. Это я тебе точно обещаю. А теперь, выйди, пожалуйста. У нас с тобой будет еще уйма времени, чтобы обучить тебя работе с зажимами Микулича, - усмехаясь, добавил он добродушно.

Мустафа указал взглядом на тот самый инструмент, которым только что размахивала Ниляй, а после кивнул в сторону двери, подгоняя девушку, чтобы как можно скорее завершить осмотр тела. И сделать это – не при этой внешне манерной, а внутри слишком восприимчивой девушке.

Девушка кивнула глазами и поспешила выйти из секционной, на ходу со злостью скидывая прилипшие к коже перчатки.
Добрые глаза судмедэксперта так привыкшие улыбаться, продолжали собирать лучики морщинок вокруг глаз, когда его рука опустилась на грудную клетку Зейнеп, начиная с ключицы, делая продолговатый разрез к низу живота.

______________

Стамбул. 11:45 по местному времени
Центральное отделение полиции

Узкие щелочки хитрых мужских глаз сканировали молодую девушку, восседающую на твердом стуле в натянутой, словно струна, позе. Ее тонкая прямая спина и сомкнутые на коленях руки со сжимающими друг друга до белесых подушечек пальцами выдавали страх, который она горделиво старалась скрыть за фасадом надменной сосредоточенности на лице. Наблюдать, как красивая девушка перед ним тает от замешательства прямо сейчас было для него чем-то... эстетически приятным. В особенности - от осознания того факта, что перед ним сидит дочь Кывылджим Арслан.

Гирай усмехнулся, с удовольствием утопая в казенном кресле одного из кабинетов участка. Хоть сиденье и было совершенно посредственным - не чета тому, что находилось в его кабинете в прокуратуре - наслаждение и азарт от предстоящего допроса перекрывал жесткую натянутость обивки, вовсе не принимающую форм человеческого тела.

Дочь Кывылджим Арслан оказалась замешана в серии убийств. Этот факт неумолимо его подзадоривал по нескольким причинам.

Во-первых, эта высокомерная выскочка вконец ему надоела своим непогрешимым видом, возвышаясь принципами нравственности, морали и профессионализма и при каждом удобном случае тыча ими в лицо, будто бы одна только она умела как следует раскрывать преступления. Во-вторых, ее настырные попытки возобновить расследование по делу Цветочника стали обретать вполне серьезную форму, что было для него крайне нежелательно ввиду личных причин. Ну и, наконец, Гираю было очень любопытно посмотреть на то, как эта въедливая прокурорша будет держать удар, осознав, что ее же дочь покрывает человека, которого мать так показательно, на глазах у всей общественности обвинила в умышленном убийстве первой степени.

Очень легко критиковать других за предвзятость и бить себя в грудь, когда перед тобой никогда не стоял выбор. Выбор между личной и профессиональной идентичностью. "Вот и посмотрим, госпожа прокурор, как Вы справитесь с делом, когда граница между личным и профессиональным стерта", - с наслаждением ухватился он за мысль, одергивая лацканы своего синего, сшитого по индивидуальному крою, пиджака.

После чего повернулся в сторону секретаря Мали, обозначая начало официальной процедуры для записи.

- Итак, госпожа Арслан, - медленно проговорил мужчина, сверля девушку перед собой проницательными глазами. - Перед началом допроса обязан предупредить: за дачу заведомо ложных показаний Вы несёте ответственность по статье 272 УК Турции. Подпишите ознакомление.

Доа, покосившись в сторону протянутого в свою сторону документа, вдруг подумала о том, что это, вероятно, плохой знак - дважды за последнюю неделю находиться на допросе и подписывать какие-то официальные бумаги. Ибо названия статей, звучащих из уст сотрудников обеспечения правопорядка, производили на нее совершенно жуткий эффект, словно она уже была в чем-то заведомо виновата. Вероятно, в том, что ранее вела слишком беспечную, веселую и беззаботную жизнь.

- Я... понимаю.

- Может быть, вам принести воды?

- Не нужно. Благодарю.

Доа ледяными пальцами взяла скользкую ручку и, поставив подпись в нижнем правом углу, вернула ее на стол.

- Хорошо. Тогда приступим. Двадцать девятое октября, тринадцать часов двадцать три минуты. Присутствуют: прокурор Шифаджегиль, свидетель Арслан Доа, секретарь Мали Акын. Адвокат..., - он бросил взгляд на пустой стул напротив девушки, - отсутствует по желанию свидетеля. Вы подтверждаете отказ от адвоката?

- Да, - кивнула Доа, в то время, как ее голос был совсем тихим.

Может быть, все было ошибкой? Вдруг Фатих Картал и правда является преступником, который ввел ее в заблуждение, а сейчас... сейчас она, словно полная дура, попавшаяся на крючок искусного манипулятора, как и предрекала ей мать, своими показаниями облегчит его участь? Что, если именно Фатих сотворил все эти зверства, о которых не умолкает общественность вот уже целые сутки?

- Зафиксировано. Перейдем к сути, - четко проговорил прокурор Шифаджегиль. - Ваше заявление от сегодняшнего числа утверждает, что подозреваемый Фатих Картал находился с вами в районе Таксим два дня назад, двадцать седьмого октября с 21:30 до 23:50. Это попытка предоставить ему алиби?

Выхода не было. Или был?

Доа на секунду прикрыла глаза, чувствуя, как жар, начиная с области живота, плавно распространяется по ее телу. А сердце стучит, как заведенный дятел, чередуя ровные удары с аритмией. Свой выбор она уже сделала, когда ступила на порог центрального отделения полиции. И сделала его не разумом, как учила ее мать, а сердцем.

Стук клавишей, издаваемый секретарем из-за ее спины, затих в ожидании новых фактов для внесения в протокол, в то время как Доа, набрав в легкие побольше воздуха, произнесла четко и уверенно.

- Нет, не попытка предоставить ему алиби. Это факт. Мы с Фатихом Карталом были вместе.

***

Два дня назад.
Стамбул. 20:34 по местному времени.
Таксим

Двери вагона метро захлопнулись за её спиной, выплюнув толпу народа вместе с облаком раскаленного от духоты воздуха. Доа поспешила к выходу наверх, подхваченная течением из людей - молодых и возрастных, одетых кто в летние майки, кто в полушубки с шарфами, туристов и местных. Тех, кто в этот вечер спешил раствориться в Таксим по необходимости, или же поддавшись праздному интересу затесаться в самом плотном человеческом потоке туристического центра.

Первое, чем ударил город в глаза, был неоновый ураган. Вывески кафе мигали желтым, синим, ядовито-розовым. Где-то впереди ревел уличный музыкант, раздирая струны саза на крике «Хайтали!», а под ногами плитка гудела от плотности шагов, будто сам город дышал через асфальт.

Второе, что выхватил взгляд - мечеть "Таксим", одноименная с площадью, которая стояла, словно фундамент города, окутанная мягким светом ночных огней. Купола и минареты, возвышающиеся над площадью, именно сейчас почему-то придали девушке уверенности. Той, которая ей была необходима в связи с тем, что сегодня вечером она впервые увидит человека, с кем плотно общалась в переписке последние два месяца.

Доа прижала сумку к груди, оглядываясь по сторонам. Памятник "Республика" - бронзовые фигуры Ататюрка и его соратников - который она обозначила в качестве ориентира, находился буквально в десятке шагов. Черное, как смоль, небо над головой разрывалось лазерными лучами из ночных клубов и светящихся кафе. Где-то здесь, среди этого мельтешения теней и бликов, должен был быть и он.

Она достала телефон, зажатый в ладони, и экран ослепил ее синевой. 20:30 - сообщение от Волкана без ответа: «Я здесь». Девушка заспешила к месту встречи, вглядываясь в стоящих рядом людей, и в этот момент толпа качнулась, как пьяная, сбивая её к парапету. В ушах зазвенело от криков уличных торговцев: «Гёзлеме! Борек! Халяль-бургер!». Кто-то толкнул её в плечо. Мужчина в кожаной куртке пробормотал «Аффедерсин» и растворился в потоке туристов. А телефон в этот момент задрожал в руке, доставляя новое сообщение: «Вижу тебя».

Доа специально выбрала максимально оживленное место для встречи. Иного и быть не могло, в то время как ее авантюра с таинственным Волканом спешила к долгожданной развязке. Все-таки, несмотря на романтичную натуру, Доа Арслан была дочерью своей матери, и поэтому руководствовалась прежде всего соблюдением элементарных правил безопасности. Подобной ошибки, которую она совершила с Фатихом Карталом, она больше позволить себе не могла.

Не могла.

Поэтому прямо сейчас несколько раз моргнула своими длинными черными ресницами, словно избавляясь от наваждения в лице этого молодого человека, который снился ей всю ночь после ужасного происшествия в его квартире. Словно не веря тому, что прямо сейчас видит перед собой те же жалостливые карие глаза, излучающие сожаление и вину, как и в ее сне. Как и при обыске. Только прямо сейчас - здесь, среди толпы, на кишащей народом площади среди проносящихся мимо них в этот момент тысяч судеб.

- Доа! - он протянул в ее сторону ладонь, приближаясь с расстояния нескольких метров.

А она словно приросла в этот момент к земле, устремляясь корнями под асфальт в совершенно сбитом с толку состоянии.

- Доа..., - повторил Фатих, складывая брови домиком в абсолютно комичной манере, как если бы он был готов принять на себя все наказания этого мира за малейшую перед ней провинность. - Не пугайся, прошу. Все хорошо. Я... я, если что, тебя вовсе не преследую.

Он поднял ладони вверх в сдающемся жесте, будто бы хотел подтвердить безобидность собственных помыслов. Его черная толстовка оттеняла синяки под глазами, которых еще вчера не было. А вид был настолько потерянным, насколько был бы дезориентирован турист, оказавшись в незнакомом городе без средств связи и международной карточки.

Однако все это вряд ли могло прямо сейчас повлиять на Доа, которая в оцепенении сделала пару шагов назад.

- Что... Фатих?! Что ты здесь делаешь?

Черная тень в ее зеленых, обычно манящих своей яркостью, глазах, теперь упала тяжестью опасения на Фатиха Картала. Какого черта прямо сейчас происходит, и как он ее нашел в городе в семнадцать миллионов человек?!

Должно быть, на ее лице в этот момент отразился истинный ужас, потому как Фатих, наблюдая ее реакцию, и вовсе поник массивными плечами, обессиленный ее испугом. Определенно, он испытывал как себя, так и судьбу, на прочность. И сейчас настал тот самый момент встретиться с результатом собственных экспериментов. Пусть это и разрушит все в одночасье - иначе он не мог.

-Доа, послушай... я понимаю, что ты не ожидала меня увидеть, и пришла на встречу с другим человеком, но...

- Ч-что? Откуда ты знаешь?! И откуда... откуда ты здесь взялся?

- Я..., - начал было парень, намереваясь как-то красиво вывернуть обстоятельства, что ему до этого момента с блеском удавалось с десятком девушек.

Однако вместо этого просто шумно выдохнул. И прямо, с полной безнадежностью и принятием любой реакции прекрасной девушки, ради которой до этого творил безумства, произнес:

- Волкан - это я, Доа. Это со мной ты сегодня вечером договорилась о встрече.

И, не дожидаясь ее реакции, протянул ей свой телефон с открытым на переписке мессенджером.

- Я подумал, что так будет проще... с тобой познакомиться, - выпалил он, фокусируя взгляд на экране, куда в этот момент с недоумением всматривалась поистине богиня его сердца. - Честно говоря, я не хотел обмана, тем более с тобой. Но... мне было сложно подойти напрямую, Доа. И я начал переписку, просто ни на что не надеясь. Я даже подумать не мог, что ты будешь со мной общаться, но потом, когда ты ответила...

- Подожди, Фатих. Что это? - она ткнула экраном в молодого человека перед собой, глядя на него с подозрением. - Ты это сейчас серьезно?

- Я...

- Ты - это Волкан?! Это правда?

- Это правда. Видишь, я здесь, перед тобой, я... устал быть кем-то другим, тем более после того, что произошло...

- Ты что, издеваешься надо мной Фатих?!!

Доа впечатала ему в грудь мобильное устройство и тут же отпустила, отчего телефон незамедлительно поддался ускорению на пути к асфальту, издав в конце падения громкий хлопок пластика о тротуарную плитку. Люди вокруг сновали, казалось, с бешеной скоростью вокруг них двоих, вперивших друг в друга молчаливые взгляды. Одна - полный ярости, другой - сожаления.

-Ты хочешь сказать, что все эти месяцы переписывался со мной от другого имени?! - вспылила Доа, взмахивая руками. - Волкана? При этом ходил следить за мной в университет? Смотрел за моими тренировками?

Ее зрачки расширились от новых осознаний по мере того, как она сопоставляла факты своей студенческой жизни и контекст переписки с таинственным незнакомцем.

- Ты, что ли, маньяк?!

- Ну какой еще маньяк, Чудо, - вдруг во весь рот улыбнулся Фатих. - Если только неудачник, решивший не слишком умным способом привлечь внимание девушки, при этом провалившись в этом с треском, учитывая наряд полиции при первой же запланированной встрече в собственной квартире.

Настолько искренне и с иронией к самому себе произнес последний слова молодой человек, что Доа Арслан, в ком вибрировали эмоции гнева и неприятия от обмана, в который она оказалась втянута помимо своей воли, остановила очередное обвинительное заключение, которое уже готово было вырваться из нее наружу.

Чудо. Только Волкан называл ее этим прозвищем, которое с самого начала показалось ей настолько милым, что когда-то она продолжила переписку именно с этим человеком в сети из всех других, желающих заполучить ее внимание.

И, может быть, поэтому прямо сейчас, поддавшись мимолетному воспоминанию, уголки ее губ дрогнули, сдерживая улыбку, которая готова была прорваться наружу под действием бровей, выстроенных домиком, на лице Фатиха Картала.

- Кстати, - произнес молодой человек, наклоняясь за телефоном к земле, - у меня кое-что есть для тебя. Вчера в спешке ты забыла забрать мой промпт для реферата.

И Фатих просиял, протягивая Доа мелкий предмет. Бело-желто-синий шар блеснул в его ладони, как солнечный зайчик на волейбольной площадке. Девушка с осторожностью подняла с его ладони флешку в виде крошечного волейбольного мячика. Такого, как на официальных турнирах по волейболу. Такого, что ее изумление вновь достигло максимальной отметки - теперь уже из-за проявленной по отношению к ней внимательности. Ни один мужчина до этого не делал подобных жестов - тонких и прицельных. Как будто бы ему действительно была интересна она сама, а не симпатичная мордашка, так предсказуемо привлекающая всех подряд, падких на молодость и красоту.

- Вчера действительно я немного торопилась, покидая твое жилище, - пробормотала Доа, принимая из пальцев Фатиха диковинную вещь. - Но что это, юный гений программирования? Флешка? Это же устаревший формат, не легче ли было прислать мне файл на почту?

- Это было бы слишком просто, Доа. И, в конце концов, я надеялся, что... тебе понравится этот маленький ритуал. С мячиком. К тому же, в нашем мире итак предостаточно всего виртуального. Поэтому пусть будет что-то, что у тебя останется от меня на память.

- Мне понравился этот маленький ритуал, Фатих Картал, - наконец, улыбнулась девушка, глядя на парня все еще с прежним подозрением, но при этом ощущая странное обволакивающее тепло.

Как будто бы его теплые глаза успокаивали подобно тому, как это произошло при их первой встрече в больнице Бируни, когда он подхватил ее на руки. А после этого - возле университетского театра. А потом - вчера в той самой квартире за демонстрацией хитрой программы по составлению пиар-стратегий, когда Доа безошибочно почувствовала рядом с собой мужчину, которому можно довериться.

Два молодых человека смотрели друг на друга какое-то время молча, словно каждый оценивал настрой другого. Тень произошедшего до сих пор висела над ними - вне зависимости от желания обоих выкинуть куда подальше воспоминание о вчерашнем наряде полиции и раствориться в беззаботном флирте, так подходящем их возрасту, времени и месту, где они в этот момент находились.

- То, что произошло вчера... этот обыск, - произнес первым Фатих, осознавая, что в любом случае придется нести ответственность за произошедшее. - Если ты прямо сейчас развернешься и уйдешь, я пойму, Доа. Вряд ли хочется иметь дело с сомнительным типом, в чей дом без разрешения вламываются копы с оружием...

Может быть, его сокрушенный вид сейчас сыграл решающую роль. Или этот финт с подарком-флешкой, который подарил Доа ощущение совместной с Фатихом истории. Или, вероятно, ее собственная интуиция, которая в точности сейчас подсказывала, что она находится в безопасности. Но Доа Арслан серьезно посмотрела на человека перед собой в намерении прояснить все от начала и до конца.

- Нет уж, так не пойдет, Фатих Картал. Или ты решил таким образом слиться, чтобы лишить меня деталей дела? Если так, то я, пожалуй, заблокирую профиль Волкана, чтобы он больше не имел возможности никогда и нигде мне написать.

- Заблокировать Волкана? Ты жестокая женщина, - улыбнулся Фатих. - Столько усилий он приложил, чтобы мы встретились, Доа. Неужели все зря?

- Это зависит от того, насколько Фатих Картал будет искренен, - заявила она, смахивая упавшую прядь волос с лица. - На самом деле... шутками здесь не поможешь, Фатих. Мне нужна правда. Только начни с самого начала.

Огни района Таксим шаловливо отразились в глазах зеленоглазой красавицы, в то время как музыкант неподалеку разорвал в клочья свой саз в звуках современной композиции. Жизнь летела. Летела вперед, подталкивая посетителей шумной площади вперед симфонией из звуков, запахов и картин, развлекающих глаз, к разного рода безумствам.

Вероятно, именно одно из подобных сумасшествий в этот момент завладело существом Фатиха, когда он решил полностью раскрыть карты перед обожаемой им девушкой. Или же в этот момент на него подействовала открытая позиция Доа, которой он вовсе не ожидал, опасливо собираясь на вечернюю встречу. А может быть, у него не было выбора, в то время как он понимал, что кольцо вокруг него сужается до ошейника на шее. И вовсе неизвестно, что сулит ему завтрашний день, учитывая то, что за последнюю неделю он мало того, что побывал на допросе в прокуратуре, так еще и принял у себя в доме наряд из девяти здоровых полицейских, которые перевернули все вверх дном в поисках улик, о которых он не имел ни малейшего понятия.
И он решил рискнуть. Двойная игра уже пошла ему во вред, и он с лихвой успел ощутить на себе ударную волну от собственного обмана.

Он расскажет ей все. И про Волкана. И про Meet.you. И про вызов в прокуратуру, где его с пристрастием допрашивала сама Кывылджим Арслан. И о том, что он, сам того не понимая, оказался втянут в какую-то темную историю, отчего полиция заявилась в его дом с обыском. Очевидно, по подозрению его причастности к преступлениям.

Пожалуй, он умолчит лишь о том, как познакомился с матерью Доа в том баре. А воспоминание об этом сотрет даже из своей памяти.

И после, возможно, его и Доа ждет долгий вечер за разговорами и узнаванием друг друга. И, может быть, она даже позволит ему угостить себя наивкуснейшими воздушными кюнефе с тягучим сиропом в симпатичной кондитерской «Hatay Medeniyet Pastanesi». И, вероятно, они даже затеряются среди витрин огромной Истикляль, толпа на которой, словно река, никогда не останавливается. А после, запрыгнув на ступеньки в самый последний момент, прокатятся на старинном красном знаменитом трамвае вдоль улицы, подражая туристам. И неважно, что это попсовое занятие обоим кажется совершенно глупым, и само по себе вызывает лишь иронию над людьми, жадными до чудных фотографий в свои инстаграмы.

Может быть, все обретало иной смысл, когда они были вместе?

Фатих испытает судьбу еще раз. Только сейчас оружием в его руках станет искренность с человеком, который стал ему слишком дорог. И которого он ни в коем случае не мог потерять.

________________

13:00 по местному времени
Istanbul Bilgi University

Привычный гул университетской жизни встретил его прежде, чем Омер отворил стеклянные пластиковые двери во второй кампус университета Бильги. Только что он на пару минут задержался возле черной ониксовый плиты с отливающими на солнце серебряными буквами четырех женщин навеки обреченных быть вечными студентками, глубоко и вдумчиво вздыхая.

Теперь же он спешил в просторный холл, где стеклянные колонны отражали блики от современных экранов расписания. Воздух звенел от громких, эмоциональных всплесков и беззаботного хохота счастливых, не ведающих печали молодых людей.

Запах сегодня стоял не привычной сдобы, доносившейся из буфета. Сквозь плотный поток пестрого многообразия ароматов духов, Омер различил странный запах чего-то горелого, как бдто среди цветущего луга, исходящего от нежных цветков вдруг под солнечными лучами, возник очаг возгорания сухой травы.

Профессор многозначительно прищурился, морща свой нос словно поисковая ищейка и делая им короткие вдохи, стал оглядываться по сторонам в поисках источника тревожного диссонанса.

Два темнокожих студента, своей смоляной кожей и яркими белыми белками глаз вызывающе выделяясь из толпы, стояли возле гардероба, активно жестикулируя, но при входе профессора в здание вдруг замолчали, и тут же почетно раскланялись Омеру, будто бы признав в нем своего преподавателя, что было весьма странно.

Омер нахмурился в непонимании подошел к одной из колонн, чтобы удостовериться, что с его внешним видом было все в порядке. Свободная колонна была только одна, возле самого расписания, почти в центре вестибюля, и в ее зеркальной поверхности отражались светящиеся буквы, образуя невидимый зазеркальный мир, где справа налево существовали все предметами, и возможно правда становилась ложью, а имена и фамилии принадлежали скрытой ото всех, сущности людей их носивших.

Профессор вплотную подошел к опорному сооружению и пристально вгляделся в представленное отражение. Из узкого зеркала на него посмотрел мужчина с залегшими синяками под впалыми глазами, с неровно торчащей щетиной и выделенными, казавшимися похудевшими скулами.

Ни дать ни взять, усталый от бессонных ночей профессор, безуспешно гоняющийся за маньяком, а по пути обнаруживая своих внебрачных детей и, кажется, безнадежно, до одури влюбленный. Тот, который потерял бразды правления собственной жизнью и рисковал потерей жизненных ориентиров. А еще тот, кто отчаянно желал дистанцироваться, но не мог удержать ни свое тело, ни свою душу, стоило только Кывылджим улыбнуться – мимолетно, едва заметно, или оступиться.

Он моментально оказывался рядом. Как идиот. Влюбленный идиот, которому было наплевать на все в эту минуту, кроме распахнутых в смятении глаз женщины напротив или остроугольных уголков ее трепетных губ, тронутых роковой улыбкой и поднимающихся одновременно, как начинались светиться краешки ее глаз.

Нет, все же возвращение в Стамбул стало самым худшим его решением за последнее время. В Берлине он был незаметен. Ежедневная рутина и преподавание приносили ему тихое умиротворение, отказ от вихревых чувств принес сердцу зыбкое спокойствие. Пусть он и смирился с отсутствием стихии ощущений в его оставшейся жизни, которые заставляли его пылать, зато в Берлине все было все было до оскомины предсказуемо и понятно. Он преподавал – а это давало второй его натуре, стремящейся к идеалистическим проявлениям, возможность вложить свои устремления в несозревшие умы, и выпустить их на свободу, в борьбу за справедливость и чистоту моральных норм в современном обществе.

Только вот кому нужны были эти его идеалы? Кому нужна эта химера справедливости в мире, где давным-давно стерлись все границы зла и добра. Где эвтаназия считается милосердием, где борьба за мимолетную власть использует любые средства для оправдания своей цели, где чья-то ошибка становится для одних трамплином карьеры, а для другого – смертельно опасным жизненным поворотом?

Профессор провел рукой по колкой щетине, резанувшей ему руку, и подумал, что неплохо было бы хоть немного привести себя в порядок прежде, чем заявляться в будущее место своей работы, да еще и в таком усталом, потухшем виде. Иначе, какой пример он может подать своим будущим студентам?

В то, что человек, читающий основы криминалистической психологии, скрупулезно изучающий уловки маньяков не может вычислить серийного убийцу, который намеренно оставляет ему знаки? В то, что профессор, читающий лекции по физиогномике, годами препарирующий лица на предмет скрытых эмоций и мотивов, не углядел собственные черты в другом человеке? И как объяснить то, что человек, проповедующий самообладание как краеугольный камень успеха в охоте на преступников, теряет контроль над каждым мускулом своего тела, когда к нему прикасается женщина, одним своим присутствием сводящая его с ума?

Нет, он либо стареет, либо глупеет. И может и вовсе, не стоило ему продолжать путь профессора, на который он опрометчиво подписался еще вчера в кабинете у Альпа.

Короткий возглас: «это же он!» вывел его из оцепенения, и Омер быстро оглянулся назад, с в сторону звука, рвано поправляя лацканы своего трикотажного синего пиджака, который собрался в складки на его белой, в отличие от него, идеально выглаженной рубашке.

Оглянувшись, Омер нахмурился, переводя глаза из стороны в сторону. Позади него, окружив его почти полумесяцем, собирались порядка двух десятков студентов, перешептываясь и указывая на него кто пальцем, а кто сведенной ладонью, но явно обсуждая его скромную персону, чье пребывание в этом корпусе еще вчера не имело какого-либо символического присутствия.
Профессор растерялся еще больше, глядя, как вперед вышел высокий худощавый молодой человек, с острым орлиным взглядом и подрагивающими от нетерпения скулами. В глазах у парня светились огоньки предельного любопытства, а руки он предусмотрительно отправил в карманы джинс, чтобы не выдать и без того усиленного волнения, которое владело им, как, очевидно, выдвинутым лидером от гудевших позади кучки взбудораженных студентов.

- Господин Унал, - начал молодой человек, слегка с нахальным видом, задавая вопрос прямо в лоб, - скажите, а правда, что Вы будете преподавать у нас на факультете?

Профессор на секунду свел брови, окидывая пронзительным взглядом всех, кто сейчас окружил его частым забором из штакетника в виде человеческих тел, и тут же в удивленной иронии поднял их вверх, сведя тонкие губы в саркастическую гримасу.

Когда это он успел стать достоянием общественности, да еще и позволявшей наскоком стирать границы ученик- преподаватель? Несомненно, перед ним стоял один из его будущих студентов, но Омер никогда не позволял переходить границы официальности прежде, чем человек заслужит это своими знаниями, а не бахвальством или количеством лир в кармане.

Он расправил свои плечи, стараясь максимально привести себя в удовлетворительный вид после вчерашнего тяжелого дня, оставившего явные отпечатки на его теле, и расставив ноги на ширине плеч, принял весьма спокойную, но весомую позу, являя миру свою вторую сторону – криминалист и психолог – против лектора, проницательного и справедливого.

- По первых, здравствуйте, молодой человек, - усмехаясь, ответил он. – Во-вторых, прежде чем начинать разговор с такого прямого вопроса, я обычно советую представиться, чтобы и мне знать, с кем я имею честь вести диалог.

Молодой человек напротив нахмурился, однако не отвел своего пронизывающего взгляда хищной птицы. Как будто бы среди всех он был лидером, смутить которого было слишком сложно, а иной раз и невозможно совсем. И Омер записал у себя на подкорке первого из тех, кого он обычно проводил по своим излюбленным методам ведения лекций, используя таких выскочек в качестве яркого и запоминающегося примера.

Парень слегка помедлил, делая почти театральную паузу перед ответом, и, наконец, изрек:

- Меня зовут Искандер Ага. Я студент второго курса юрфака, господин Унал.

- Очень приятно, господин Ага. Хоть Вы и не сказали мне приветственного слова, и судя, по Вашей браваде, Вы не привыкли к уважительному общению, я отвечу на Ваш вопрос. Да, я собираюсь читать у Вас лекции по криминалистической психологии. И да, молодой человек, Вашим первым домашним заданием будет доклад на тему «Теория дифференциальной ассоциации» Эдвина Сатерленда. Надеюсь, Вам не нужно объяснять, о чем она? – Омер насмешливо приподнял уголки губ, стараясь спрятать искры смеха в крае глаз, возле которых образовались паутинки морщинок юмора.

По толпе прокатилось щадящее уши профессора «ууу», а кто-то из девушек даже хихикнул такому решению профессора, явно насмехаясь над заносчивым по всей видимости парнем. Молодой Искандер, еще больше мрачнея от внезапно заставшего его врасплох профессора, сделал шаг назад, оглядываясь на своих однокурсников, словно пытаясь заручиться в них поддержкой, но вряд ли сейчас увидел хоть одно лицо, сопереживающее ему. Однако, все это заметил Омер, наблюдая за каждым выражением лиц молодых людей перед ним.

Бахвальство в молодом человеке с последней фразой значительно поубавилось, и Искандер передернул плечами, скривив губы и еще глубже закидывая руки в карманы.

- И о чем же, профессор, эта теория? – все еще надеясь показаться в глазах остальных студентов выигравшей стороной, угрюмо бросил молодой парень, покачиваясь взад-вперед и одной ногой выстукивая только ему известный ритм.

- И она, молодой человек, о том, что люди учатся преступному поведению через общение с другими. Ну, например, Вы только что совершенно забыв о том, что в цивилизованном мире принято здороваться с людьми, задали мне интересующий Вас вопрос, совершенно не уточнив, могу ли я на него ответить, не нарушаете ли Вы моих планов и имею ли я право разглашать Вам данную информацию. А сзади Вас, - Омер окинул круговым движением головы, студентов позади Искандера, -уже сосредоточилось немалое количество молодых людей, которые в силу своего возраста, а, возможно, и разного социального положения и собственных установок, сочтут такое поведение как само собой разумеющеюся. В результате чего – девиантное поведение закрепится, и станет сначала частью, а затем и нормой общения. То же самое и с теорией Сатерленда.

Искандер подозрительно хмыкнул, опустив голову и наблюдая за профессором исподлобья. А потом горделиво вскинул квадратный подбородок, выдающий в нем истинного османца помимо густой копны темных волос и страстного черного как уголь взгляда, и с налетом заносчивости, ответил Омеру:

- Что будет, если я не подготовлю доклад?

По лицу профессора пробежала самодовольная ухмылка, как будто бы внутри ему даже понравился нахальный вызов, бросаемый ему студентом. Он едва повел плечами, изображая деланную безучастность к судьбе Искандера и, поправив кожаный портфель, ремнем перекинутый через руку, глубоко вздохнул прежде, чем ответить.

Все-таки, стены университета заряжали его иной, не маниакальной энергией поиска и погружения в мрачный мир преступников, энергией. Стоя на арене кафедры, он ощущал гораздо больший прилив адреналина и кортизола, как если бы пускался в оперативную поимку преступника на своем старом вольво, вспоминая давно оставленное прошлое.

- В сущности, ничего, Искандер Ага, - нарочито просто ответил Омер, где-то в глубине сверкая иронией в глазах. – Вы просто лишитесь права посещать мои лекции до конца семестра. Но и это не главное. Вы же здесь не просто так все, да?

Омер кинул пристальный взгляд на одного из чернокожих студентов, который стоял чуть позади Искандера. В его руке светился экран телефона, на котором профессор уже давно увидел вышедшие сегодня, расползающиеся со скоростью света по сети, новости о вчерашнем убийстве. Запах гари где-то в глубине второго корпуса немного убавился, и его тут же перекрыло нежное благоухание цветочного аромата, исходящее из толпы.

Профессор мгновенно принюхался, соизмеряя свое внезапно пришедшее решение, и, сощурив глаза, тут же выдал:

- Вы будете лишены возможности первыми узнавать последние новости дела Цветочника, - просто и излишне безразлично, добавил Омер, внутри усмехаясь от того, как вытянулись лица стоящих впереди молодых людей. – Судя по вашим телефонам, - добавил он дальше, - вчера многие из Вас имели возможность наблюдать прокурора Арслан и меня возле входа, а также арест одного из работников университета. И это вызвало в вас неподдельный интерес. Так вот, господин Ага. Разглашать сведения о ведении расследования, я не имею права. Однако, никто не мешает мне обучить вас основам ведения расследования и составления психологического портрета преступника на конкретном примере.

Омер звучно выдохнул. В горле запершило, и он с трудом сдержал порыв кашля, лишь слегка расслабляя воротник рубашки и пару раз легко ударяя себя по грудной клетке, сделавшей два предупредительных толчка.

Пару секунд назад, формируя внутри себя ответ на такой дерзкий вопрос молодого Искандера, буквально на короткий миг, он внезапно увидел сквозь большое окно ту самую черную плиту. Плиту, которую Хэвес с таким упорством вытребовала у ректората университета установить в память о погибших пять лет назад девушках. Вечный, застывший символ гнусной игры ублюдка.

Решение пришло к нему моментально. Он создаст прецендент. Возможно, странный и балансирующий на грани дозволенного, возможно, даже попирающий закон, но грязная игра подонка давно вышла за рамки профессиональной схватки прокурора-преступника, и перешла личные границы. Его личные границы.

Студентов интересовало это дело. Многие, без сомнения, знали о трагических события, произошедших здесь, в этих учебных монументальных стенах, оставляя отпечаток каменного квадрата на постаменте. А потому - использовать Цветочника в качестве жуткого предупреждения возможных жертв для новоиспечённых подопечных, и даже придание оттенка публичности и освещенности этому делу – могло стать отправной точкой. Как в осторожности возможных жертв маньяка, вершившего свое правосудие, так и в создании хаоса общественного резонанса вокруг этого дела. И более того, возникла возможность управлять потоком теорий выдвигаемых подозреваемых. Что, несомненно, могло повлиять на ошибки, допускаемые убийцей.

Он не мог не среагировать, если вокруг станут говорить, что кто-то другой присвоил плоды его деятельности.

На войне, которую собственноручно объявил ему мерзавец, были хороши все средства. И Омер, презрев колебания, собирался их использовать.

По холлу корпуса прокатился изумленный гул, словно волна, пока Омер застыв от своего спонтанного решения сосредотачивал внимание на меняющейся за стеклянными дверьми картине.

Студенты вокруг в возбуждении эмоционировали, сопровождая свои слова множеством жестов, сплочаясь вокруг профессора сжатым полукругом. В этом хоре озадаченных, от слов Омера, и ликующих, от поставленного на места выскочки, возгласов, ставшим густым фоном, в голове профессора возникла вакуумная тишина, позволяющая ему отключиться от многоголосия, внимая каждому движению за стеклами входных дверей.

Одновременно с ним, несколько студентов, стоящих возле гардероба, переглянувшись между собой и указывая друг другу на улицу, быстро уткнулись свои конспекты, делая вид, что не имеют интереса к происходящему в вестибюле. Профессор с усмешкой перехватил их взгляд и, следом за ними, устремил его в сторону улицы.

По аллее платанов, заметно редеющих даже за прошедшие двадцать четыре часа, шла светловолосая женщина. Красные каблуки ее с абсолютной точностью попадали ровно посередине каждой квадратной серой каменной плитке, как будто она ежедневно до упорства тренировалась в таком замысловатом деле. Кружевную черную блузу, облегающую ее хрупкую фигуру, метал в стороны легкий осенний ветер, отчего ее плечи и талия выглядели и вовсе точеными, и фарфоровыми.

Вздернутый волевой аристократичный подбородок был поднят с гордостью и строгостью навстречу пестрому дню и любым возможным преградам. Именно так, как непобежденная аристократка она встречала каждый сумрачный или светлый день.

Такой знал ее Омер.

Профессор с горечью улыбнулся, наблюдая как собранно шествовала женщина по аллее, не замечая, как ее каблуки вонзаются в жухлые мертвые листья, оставляя их пригвождёнными к плитке, пока тех не сметет дождь или дворник.

Когда женщина поравнялась ровно со входом в кампус, ее пронзительный натуженный взгляд невольно упал на левую часть подстриженного газона, где сверкнул черный квадратный уголок плиты. Она тут же отвела взгляд в сторону, словно даже секундный взор доставлял ей малоприятные ощущения, и вздернув тонкими бровями, повелительно распахнула стеклянные двери.

Одновременно с ней, претендуя на красоту и пространство, в вестибюль ворвался солнечный луч, задев плечо статной женщины. Как будто бы пытался сравняться с ней в чинности, но быстро ретировался, заведомо понимая, кто в действительности, является королевой этой обители знаний.

Взгляд профессора она почувствовала почти сразу. И потому почти царственно, словно имея подспудную власть над всеми, кто находился в эту минуту здесь, бросила взор карих величественных глаз в сторону Омеру. Сдержанно кивнув прямо смотрящему на нее мужчине, женщина почти ураганом пронеслась по квадратному вестибюлю, сухо отвечая на приветствия столпившихся студентов, и скрылась за поворотом возле одной из колонн, рывком приоткрывая белые пластиковые двери на второй этаж.

Это была ее стихия. Блистать и властвовать, облекая простые слова в мудрые наставления, изрекая глубокие истины подобно царице на престоле острых знаний юриспруденции. 

Профессор красноречиво проводил взглядом декана юридического факультета и, не обращая внимания, на раздающиеся вслед ему вопросы будущего поколения охранников законов Турецкой республики, отправился вслед за госпожой Озгюр.

________________

Стамбул. 13:30 по местному времени
Центральное отделение полиции

- Что нам делать, шеф? Не пора ли вызвать подмогу? А то, боюсь, вдвоем нам с Вами не справиться, - произнес старший комиссар, откусив смачный кусок от огромного сэндвича, после чего опрокинул в себя глоток газировки. - Или она сейчас отойдет от оцепенения и сожрет целый участок.

- Помолчи, Джемаль, - отмахнулся Эртугрул, внимательно наблюдая за женщиной перед ними.

- Вы мне не верите?

- Хватит нести чушь, комиссар, я ведь не поленюсь и отправлю тебя прямо сейчас в поля, если продолжишь в том же духе...

- Отправите меня подальше и лишите хлеба и зрелищ?! - состроил рожу Джемаль, глядя на своего начальника в деланом испуге. - Ха! А Вы, я смотрю, кровожадный мужчина, шеф!

- А ну-ка перестань паясничать, негодник! Ничего такого не будет. Госпожа Арслан поступит, как должно.

- А как должно?

- По-матерински, Джемаль. Вот как. Знаешь, что это такое?

Джемаль не знал. Ибо собственных детей у него не было. Откуда ему было знать о том, что чувствует мать в ситуации, в которой обнаружила себя Кывылджим несколько минут назад?

Он мог только ловить каждое движение ее зрачков, пытаясь разгадать, когда рванет. А в этом он не сомневался, судя по застывшему лицу и стиснутым зубам, когда она сквозь стекло наблюдала Доа, отчитывающуюся перед прокурором Шифаджегилем. И это ее холодное спокойствие, которое она стойко проявила, позволив себе лишь минуту слабости перед ним и шефом полиции, не сулило вовсе ничего хорошего. Уж он-то знал Королеву достаточно для того, чтобы оценить степень ее бешенства.

Впрочем, его дело оставалось за малым - наблюдать. Что он и сделал, откусывая свою булку под поучительные наставления Эртугрула, который, в свойственной ему опекающей манере, заботился то ли о соблюдении процессуальных норм, то ли о реакции женщины прокурора на допрос собственной дочери, который застал ее врасплох.

Врасплох.

Это было совершенно точное определение тому, что произошло с Кывылджим, как только ее ноги переступили порог участка.
Сегодняшнее утро, начавшееся с некоторой расслабленности, в чем не последнюю роль сыграла ее удавшаяся задумка с Ниляй, продолжилось вполне невинно. Даже несмотря на новости, принесенные профессором о личности новой жертвы из группы соц.сети Meet.you, которую он опознал благодаря фотографиям девушек в группе. И, вероятно, благодаря именно этому мужчине, с которым она забывала даже о собственном ужасающем промахе. По крайней мере, таковым на данный момент для нее самой выглядело задержание подозреваемого возле университета Бильги. Особенно после бессонной ночи, когда она ворочалась до утра в постели, сопоставляя факты.

Необходимость повторного допроса Фатиха Картала в связи с произошедшим в Долмабахче привела ее в участок сразу же после того, как она решила в прокуратуре несколько неотложных дел. И сегодня была намерена вести себя исключительно профессионально, отказавшись от манипуляций, коими изобиловало ее поведение при их первом официальном допросе.

Была намерена. До тех пор, пока шеф полиции не огорошил ее очередной новостью о том, что ее собственная дочь заявилась к нему дать показания в защиту Фатиха.

И вот сейчас, сжимая и разжимая пальцы рук, она неистово всматривалась в выражение лица Доа, которая за стенкой сосредоточенно что-то рассказывала мужчине в синем костюме. Гул кондиционера, работающего где-то сбоку, был единственным, что в этот момент проникало в уши госпожи прокурора. Ее каштановые пряди развевались под влиянием воздушных масс гонимого туда-сюда спертого воздуха. А непоколебимость тела, которое, казалось, застыло подобно часовому механизму перед взрывом, настолько контрастировала с активной жизнью участка, что привлекло внимание не только Эртугрула с Джемалем, но и других оперуполномоченных. Несколько полицейских даже выстроились в линию по стенке, строя различные версии того, что стало причиной странного поведения Королевы правосудия.

- Что стряслось, старший комиссар? - хохотнул один из оперуполномоченных, тыча Джемаля в бок локтем. - Кажется, твоя начальница сегодня в прострации...

- Да я тебя умоляю, Аднан, она крепкий орешек, - поддержал другой, хмыкая себе под нос, - ее просто так не расколоть...

- А ну-ка, быстро все по местам!! - рявкнул на них Эртугрул, отрывая взгляд от Кывылджим и внезапно обнаруживая вокруг себя жадных до сплетен негодников. - У кого-то мало дел, раз вы носитесь тут без дела?! Я это быстро исправлю, еще вздумали здесь разводить демагогию...

- Правильно, шеф! - одобрительно кивнул Джемаль, отправляя смятую обертку от съеденного сэндвича в офисную урну. - Я - на вашей стороне. Совсем отбились от рук.

Старший комиссар растянулся в довольной улыбке, наблюдая, как офицеры растворяются в пространстве участка под действием тона начальника. Однако осекся, встречая свирепый взгляд Эртугрула.

- А с тобой я отдельно еще поговорю, - по-отечески проворчал он в сторону своего преемника. - Насчет твоего отношения к делам, которое расхолаживает коллектив. Если ты до сих пор нацелен стать начальником управления, Джемаль, пора бы уже ставить себя соответственно среди этих парней. Сначала ты становишься лидером, и только потом им тебя назначают официально.

- Все-таки, что бы Вы не говорили, Вы верите в меня, шеф! Я это очень ценю, правда.

Джемаль пожал плечами, выдерживая укоризненный взгляд Эртугрула, однако внимание обоих через секунду переметнулось к немой сцене наблюдения за Кывылджим. Потому что в этот самый момент прокурор, с которым у нее был негласный конфликт, выплыл из кабинета допроса с торжествующим выражением на лице, снисходительно улыбаясь. А она преградила ему путь в суровой решимости.

- Кажется, Вы увлеклись игрой в наставницу, организуя моему секретарю путешествие в морг, госпожа Арслан, - произнес Гирай Шифаджегиль, осматривая ее холодно и оценивающе. - И упустили из виду собственную дочь, которая оказалась втянута в серию убийств, выгораживая обвиняемого.

- Кажется, я не просила у Вас оценки или мнения, господин Шифаджегиль.

- А это зря, госпожа Арслан. Но не стоит переживать. Я предупредил Доа о том, что дача ложных показаний преследуется статьей Уголовного кодекса со сроком лишения свободы до пяти лет. Судя по всему, она готова нести ответственность за свои действия. И это похвально.

Кывылджим Арслан потерялась.

Потерялась в своем гневе.

И прямо сейчас ей было сложно определить, кого она сильнее ненавидела. Этого заносчивого мужчину, который медленно поднял руку, поправляя алый галстук в свойственной ему вальяжной манере. Или себя, в то время как Гирай, очевидно, в чем-то был прав: она проглядела собственного ребенка. Или человека, ответственного за то, что допрос ее дочери провел именно прокурор Шифаджегиль, который, она была убеждена, вовсе не был беспристрастной стороной.

А еще - в своей вине.

По отношению к своей дочери, которой не додала тепла и спровоцировала ее общение с подозреваемым в убийстве. По отношению к Фатиху Карталу из-за того, что руководствовалась не только имеющимися уликами, но и влиянием собственных предубеждений и личной к нему неприязни. И вместе с тем ощущая какую-то странную утрату себя, как независимого борца за справедливость, которым всегда себя считала. Как можно было поддаться эмоциям и вновь совершить эту ошибку? Однажды она дала себе обещание, что больше не даст слабину. Ни в одном деле. Ни при каких обстоятельствах.

Но что самое ужасное - ее обуял недюжий страх.

Все, что угодно, но только не ее дочь.

Кывылджим попыталась сглотнуть слюну. Горло словно парализовало, и она, ощутив спазм в гортани, внезапно кашлянула, прикрывая рот ладонью. Воздух нагрелся, а вместе с ним в уши залился шум работы участка - тот, что до этого играл где-то далеко на фоне ее трепещущих внутри демонов.

Прерывистые трели звонков, монотонный гул голосов, словно жужжание пчел, и какое-то офисное шуршание не то принтера, не то бумажных листов в чьих-то руках - стали слишком явными свидетелями ее слабости. Наравне с окружающими людьми, чье внимание теперь плавило ее, словно свинец под тремястами градусов по цельсию.

- Мама?

Испуганные зеленые глаза Доа встретились с огненными карими, в то время как девушка показалась из-за спины прокурора Шифаджегиля. Испытание, которое Доа сама себе организовала, вовсе не планировало заканчиваться. Об этом ей сказала напряженная фигура матери, которая была излишне бледной - такой, что у девушки тут же пробежал озноб по позвоночнику.

- Безусловно, моей дочери не о чем переживать, - произнесла Кывылджим сдавленным голосом. - Потому что ее показания не могут быть ложными. И никакого преступника она не выгораживает.

- Теперь это дело следствия, госпожа Арслан. Камеры наблюдения расскажут больше, как считаете? Хотя, если все так, как утверждает Ваша дочь, ей действительно ничто не угрожает за дачу ложных показаний, - сладко улыбнулся Гирай, придвигаясь к Кывылджим ближе, после чего добавил чуть тише, чтобы слышала только она. - Удивительная штука жизнь, правда? Как только мы обвиняем кого-то в халатности или препятствии правосудию, судьба молниеносно ставит нас в точно такое же положение. Ведь если Ваша дочь говорит правду, тогда, получается, Вы обвинили невиновного, не проверив достаточным образом улики. Не слишком приятная ситуация. Но такое случается с прокурорами, не так ли? И даже с такими, как Вы.

Смакуя тот факт, что этой выскочке, вопреки дерзкому темпераменту, в кои-то веки нечего ему возразить, Гирай проследовал мимо нее прямо к шефу полиции, который продолжал наблюдать их взаимодействие с противоположной стороны участка вместе со своим верным сторожевым псом - старшим комиссаром Исламоглу.

Это было поистине забавным.

Та группа поддержки, которую вокруг себя собрала эта женщина. "Каким образом всего за два года работы в Стамбуле ей это удалось?" - подумал он, и тут же усмехнулся собственным мыслям. Потому что, каким именно образом, Гирай Шифаджегиль знал совершенно определенно. По крайней мере, в случае с Главным прокурором.

- Протокол допроса я отправил Вам на почту, господин Осман, - обратился к Эртугрулу Гирай. - Надеюсь, я смог хоть как-то помочь в расследовании, ибо дело действительно громкое. Будем надеяться, что госпожа Арслан справится с поимкой настоящего преступника в кратчайшие сроки.

- Справится, справится, господин Шифаджегиль, - хмуро кивнул ему шеф. - С нашей помощью.

- Всего доброго, господин Осман. Дела не ждут.

Гирай бросил последний оценивающий взгляд на Кывылджим, которая так и продолжала стоять на прежнем месте в немом диалоге с дочерью. Ее горделивая поза, которую она нарочито при нем выдерживала, сменилась растерянной, в то время как рука взметнулась ко лбу в явном смятении. Ощутив прилив странного удовлетворения от мнимой победы над соперницей, которая угрожала его карьере возобновлением дела Цветочника, мужчина подумал, что теперь у нее будет меньше времени заниматься его делами, и это играло ему в плюс. С этими мыслями мужчина покинул здание участка, оставляя внутри разыгрываться драме, которая ему была совершенно безразлична.

- Что будем делать, шеф? - вскинул брови Джемаль, явно чуя что-то неладное в состоянии своей названной Королевы. - Может быть, предложить им водички?

- Ничего не будем делать, сынок, - вздохнул Эртугрул Осман, чувствуя за собой ответственность за то, что привлек к делу именно Гирая. - Иногда лучше просто остаться в стороне.

Господин Осман скрестил руки на груди, продолжая наблюдать за Кывылджим, как будто направляя ее собственным взором к какому-то только ему понятному шагу. Зная о ее не слишком явной, но все же ощутимой взаимной неприязни с прокурором Шифаджегилем, Эртугрул намеренно принял решение в пользу расследования. Безусловно, он мог бы согласовать с руководством допрос с кем-то другим. Однако именно Гирай оказался в нужном месте в нужное время. А ему, как шефу полиции, нужно было, чтобы свидетель никуда не испарился, внезапно передумав давать показания. За свою тридцатилетнюю практику он повидал немало случаев, а потому правило "куй железо, пока горячо" являлось его главным постулатом на рабочем месте.

Кывылджим справится. Что бы там ни было в показаниях Доа. И что бы там ни было в ситуации с Фатихом Карталом. Иначе и быть не могло.

И, словно в подтверждение его слов, госпожа прокурор медленно развернулась вокруг своей оси, после чего направилась в сторону выхода из участка. А Доа - прошла за ней - покорно, без вопросов, как ребенок, следующий за своим природным компасом, завершая для любопытных зевак так и не разразившееся выяснение отношений ввиду очевидного конфликта интересов.

- Как я тебе и говорил, госпожа прокурор поступила, как должно, - удовлетворенно заметил шеф полиции, обращаясь к Джемалю Исламоглу. - Пойдем, посмотрим, показания. Вероятно, они прольют свет на ход дела.

***

Воздух. Нужно просто вздохнуть. Но грудная клетка сжалась в кулак - тот самый, что сковал ее невысказанные слова там, внутри, возле кабинета допроса. Кывылджим прищурилась от солнца, что ударило по глазам, после чего стремительно свернула за угол массивного здания, исчезая в тени. Отражение ее мечущейся натуры находило себя в луже пролившегося обильным потоком ночного дождя, искажая фигуру дрожащей рябью.

- Что происходит, Доа? - наконец, произнесла она, повернувшись к дочери.

Нужно было поговорить еще вчера. Когда она, под влиянием заботы Омера Унала, вопреки своему намерению посетить вместе с ним участок, оказалась дома, где ее ждали многочисленные вопросы от Сонмез Султан и дочери. Однако вчерашний день был настолько утомительным и тяжелым, что она оставила семью без объяснений, сославшись на плохое самочувствие.

Что было бы, если бы она не пренебрегла их интересом? Что, если бы Доа поделилась сначала с ней тем, что с ней происходит? Что, если бы не их ужасная ссора накануне, полная взаимными обвинениями? Что, если...?

Никаких "если" быть не могло, когда факты говорили сами за себя.

- Мама, я...

Доа запнулась, встречая твердый взгляд, однако не отвела глаз, как это было обычно.

- Ты будешь злиться. Вернее, ты уже... ты... мам. С тобой все в порядке?

Вероятно, Кывылджим Арслан была не в порядке.

Потому что прямо сейчас она медленно, будто под тяжестью какого-то груза, свалившегося на спину, приземлилась на высокий бордюр, вцепляясь пальцами в его неровную структуру. Прямо в своем деловом костюме, наплевав на проходящих мимо стражей правопорядка, устремивших на нее свои любопытные взгляды. Почему-то сейчас ей было совершенно наплевать на эти взгляды, в то время, как перед ней стояла ее малышка, уже совершенно взрослая. Самостоятельно принимающая решения. На которые она, как мама, уже не в силах была повлиять.

Непрошенный образ бледной жертвы в Долмабахче, чье тело покинула жизнь, который впечатался в ее память со вчерашнего места преступления, возник перед глазами ярко, как вспышка. Глаза защипало, в то время, как горло снова сдавил спазм - неконтролируемо. Чистый хрустальный воздух, коего было вокруг в изобилии, казалось, и вовсе не проникал внутрь, как в той самой башне.

"Просто выбери одну точку и смотри на нее", - сказала она сама себе словами профессора, и сфокусировалась на Доа, которая с ощутимой тревогой на лице присела рядом, осторожно дотрагиваясь до ледяной ладони матери. Слова не шли. Ничего не шло. Уголки губ госпожи прокурора дернулись, и она, отдав себя во власть той части души, которая в последнее время раскрашивала ее жизнь в доселе неведомые краски, притянула к себе в объятия собственную дочь.

Доа, чье сердце в этот момент колотилось, как сумасшедшее, то ли от сожаления, то ли от страха наблюдать саму Кывылджим Арслан настолько потерянной, в недоумении замкнула руки на спине матери, вдыхая ее родной запах. Запах спокойствия и умиротворения - что бы там между ними ни происходило.

Где-то совсем рядом звякнул знакомый колокольчик - тот самый, что висел на ошейнике у трехцветной кошки из забегаловки напротив полицейского участка. Кывылджим приоткрыла глаза: по карнизу напротив прямо в их сторону шествовала пушистая плутовка, издавая в пространство звуки бронзовой звонилки на шее. Её рыжий хвост маятником качался в такт грациозным шагам.

Доа хмыкнула сквозь слезы. Она узнала кошку. Однажды эта пройдоха своровала у них домашние котлетки из ланч-боксов. Тогда, в один из поздних вечеров два года назад - в первый месяц адаптации их семьи в Стамбуле после переезда из Измира - Доа привезла маме на работу домашней еды. Прокурор Арслан тогда планировала провести очередную ночь в участке с опергруппой, погрузившись с головой в расследование.

И вот тогда этот маленький зверек с завидной ловкостью утащил приготовленное Доа блюдо, воспользовавшись тем, что мать и дочь увлеченно болтали о каких-то женских глупостях. Смех, да и только. Бока кошки с тех пор заметно приросли жирком. А отношения матери и дочери стали более напряженными.

Легкая дрожь в плечах обеих по чему-то, что было безвозвратно упущено, сменилась расслабленностью, отпуская натяжение, и Кывылджим почувствовала тихий смешок Доа.

- Смотри, она все еще носит этот дурацкий колокольчик, - улыбнулась женщина прокурор.

- Когда-то он сдал ее со всеми потрохами, - хихикнула Доа.

Кывылджим провела рукой по ее волосам - мягким и шелковистым, пахнущим лавандой, какими-то модными духами и теплом, которое ей хотелось почувствовать рядом с собой подольше. Продлить этот момент. Не отпускать. Влага застыла на ресницах госпожи прокурора, обдавая веки холодом под внезапным порывом ветра, но она так и продолжала сидеть, объединенная с дочерью редким моментом.

- Прости меня, Доа, - сдавленно произнесла она. - За то, что тебе пришлось прийти в участок к чужим людям, а не ко мне. Просто я сильно за тебя испугалась в тот вечер. Эти девушки... они невинны, и они твоего возраста, понимаешь? Когда я узнала, что ты имеешь дело с подозреваемым...

Ее тело издало протяжный выдох. Пальцы сжались на свитере дочери, прижимая к себе крепче. Почему слова извинения всегда даются ей с таким трудом? Почему признать собственную неправоту - сродни уничтожению личности? Пожалуй, только страх за дочь и мог сотворить с ней это чудо. По крайней мере, в этот момент именно так о себе подумала Кывылджим Арслан.

- Мамочка, он невиновен. Я верю в это. На самом деле, Фатих... он хороший парень, то есть... он обычный. Нормальный. Неужели ты и правда думаешь, что он безжалостный убийца?

Энтузиазм в голосе Доа окатил госпожу прокурора очередной волной беспокойства. Она расцепила объятия и серьезно посмотрела на девушку, в миг возвратив себе покровительственный облик и требование во взгляде.

- Я уже не знаю, что и думать, Доа. Полагаться нужно не на ощущения, а на факты, - упрямо заявила женщина, в которой взыграла воспитательная оберегающая часть. - И еще. То, что я попросила прощения, вовсе не отменяет твоего проступка. Как ты могла увидеться с этим Фатихом после всего? Это совершенно безответственно. Я же тебе запретила поддерживать с ним контакт!

- Оооо, ну хвала Аллаху, к нам вернулась госпожа прокурор, - закатила глаза девушка, - а я уже было испугалась, куда дели мою маму. «Я же запретила поддерживать с ним контакт!» - идеально после примирения...

- Маааауууу!

Рыжая кошка спрыгнула с карниза, лениво прищурившись на солнце, и размеренными шагами направилась в сторону двух женщин, сидящих бок о бок, соприкасаясь плечами и коленями. Остановившись в паре метров, она принюхалась к запахам улицы: выхлопные газы от проносящегося в нескольких метрах транспорта вперемешку с пряностью семитов из лавки за углом.

- Мааааааааау! - повторила усатая бестия, словно пародируя строгий тон Кывылджим.

Ее проржавевший колокольчик звякнул в унисон с клаксоном автомобиля, и тут же вторично отозвался, сливаясь с дребезжанием тележки с булочками на колесах, проезжающей по тротуару.

- Даже животное согласно с твоей матерью, Доа, ты ведешь себя безрассудно, - констатировала госпожа прокурор серьезно, но теперь ее голос был теплым.

Она посмотрела на дочь, встречая ее лукавый взгляд, и их лица ожили под влиянием улыбок - таких, которые шли от сердец, связанных незримыми узами детско-родительской безусловной любви. Может быть, Кывылджим Арслан просто устала бороться, отстаивая свою позицию через противостояние, особенно с дочерью. Или же осознала действенность других методов помимо прямого давления. Или решила довериться кому-то, кроме себя самой. Например, Доа. Которая, вопреки гневу и непониманию со стороны госпожи прокурора, проявила мужество и активную позицию, которую Кывылджим... уважала.

- Прости, что не рассказала тебе сразу, мам. Я думала, что ты точно не поймешь. Будешь кричать, навешаешь запретов и больше не заговоришь.

- Это до сих пор вполне возможный сценарий, Доа, - усмехнулась Кывылджим.

Изо всех сил она пыталась сейчас примирить в себе, с одной стороны, облегчение и надежду на то, что Фатих Картал в действительности был невиновен. Это бы означало, что Доа не имела никаких дел с преступником и не подвергалась риску. И, с другой стороны, злость на этого парня и опаску за то, что он вел двойную игру, на которую купилась не только ее дочь, но и, к своему позору, она сама.

-Ты должна рассказать мне все с самого начала, Доа, - проговорила она твердо. - Только не вздумай больше ничего скрывать.

- Даже если бы хотела, мамочка, разве у меня бы это вышло? - хмыкнула девушка, набирая в легкие воздуха перед непростым разговором. - На самом деле, мы действительно встретились Фатихом два дня назад. Это произошло в Таксим совершенно случайно...

Пушистая обладательница медного колокольчика выгнула спину, потягиваясь, и подставила морду на солнце. Вид у ее был умиротворенным, как и когда-то давно, когда ей удалось угоститься вкусными мясными лакомствами из контейнера этих двух женщин, которые мирно разговаривали сейчас прямо по курсу. День обещал быть теплым, а это означало, что можно расслабиться.

_________________

16.30 по местному времени
Istanbul Bilgi University

- Позволишь?

Омер осторожно заглянул в единственную на втором этаже подобного плана дверь и, неловко улыбаясь, застыл в приоткрывшейся щели дубового полотна.

Дверь была витражная, с изображением на цветных стеклышках гранатового дерева, и схватив солнечный блик от окна напротив, сейчас заиграла мириадами разноцветных красок, раскрашивая длинные широкие доски уложенного пола в виде узора калейдоскопа.

Светловолосая женщина с изящной металлической лейкой в руках стояла спиной ко входу возле деревянного подоконника и неспешно поливала единственную орхидею. Ее крупные фиолетовые цветы нежились на уходящем солнце, легко раскачиваясь и шепотом болтая с легким октябрьским ветерком, который проникал из приоткрытого окна. Услышав вопрос профессора, изящная спина женщины мгновенно вытянулась, словно натянутая струна, и профессор Озгюр замерла, прекращая направлять тонкий носик на цветущее растение с корнями, всегда напоминающими Омеру змей.

- Решил начать с козырей, Омер?  - начала Хэвес, не поворачиваясь в сторону профессора и продолжая задумчиво смотреть в окно. – Лекция прямо посреди вестибюля – коронная выходка великого профессора Унала. Почему я не удивлена?

Статная женщина изящно развернулась в сторону приоткрытой двери, горделиво приподнимая властный острый подбородок, и наградила профессора теплым и глубоким насыщенным цвета темного ореха взглядом. На какое-то эфемерное мгновение упрямый солнечный луч заходящего светила, проскользнув через плечо с выраженными тонкими ключицами, со всего размаху врезался в разноцветные стеклышки двери и цветные блики упали на аристократичную бледность лица госпожи профессора, дробя его на радужные фрагменты. 

- Входи, Magister, - сердечно отозвалась женщина, обращаясь к Омеру, напряженно, во все глаза наблюдающего за ней.

Она сделала шаг из своего ореола красок и остановилась у дубового старинного стола, ожидая, когда профессор притворит за собой изысканную дверь.

Одновременно со сквозным движением воздуха, пока Омер распахивал утонченную дверь, достойную лишь избранных ценителей, в кабинете госпожи декана ворвался струйный поток запахов. Хэвес небрежно собрала в складки изящный нос, принюхиваясь к прогорклому запаху и едва заметно нахмурила утонченные брови, недоумевая откуда может идти запах небольшой гари и стоит ли начинать беспокоиться, оповещая студентов.

- Здравствуй, Magistra, - тепло и немного с иронией в глазах произнес профессор, разворачиваясь к женщине лицом.
Находясь в небольшом замешательстве, он, все же, немного помедлив, распахнул свои руки, отчего рубашка обволокла его грудные мышцы, подчеркивая маскулинность. А после, с трогательной нежностью, заключил хрупкую женщину в объятия, вдыхая такой знакомый аромат розы, который всегда был ее опознавательным знаком. Уже вот на протяжении двадцати семи лет.

Объятия были прежними – легкими и насыщенными принятием. Омер подернул плечом, когда ремень кожаного портфеля, перекинутый через плечо, на котором повис его трикотажный пиджак, съехал в сторону, а нежные изящные руки женщины прильнули к мужчине в районе его груди, с особым искренним чувством задерживаясь на теле мужчины.

Привычное доверительное тепло разлилось по всему телу, заставляя волоски на теле подняться от ощущений, создавая вокруг мужчины и женщины светящийся ореол долгих, проникнутых течением временем, душевных воспоминаний.
Это был их негласный ритуал дружбы. Вероятно, которую понять другим окружающим их людям было сложно, но они и не старались впускать в их странные, проникнутые флером душевности, отношения никого из вне.

Наверное, это было сродни тому, как две души, совершенно отдельно существуя друг от друга, вдруг встречались вместе, несмотря на годы разлуки и могли начать ровно с того же места, где последний раз остановились. Там, под сенью раскидистого каштана, за ровно пятым деревянным столиком, ухватываясь за один стаканчик с кофе, рисуя на белых листах кучу логических цепочек со множеством неизвестных и пунктирных направлений.
А еще такое теплое звучание латыни, которое неизбежно рисовало между ними давно возникшую заговорщицкую связь двух награжденных друг друга слов, сплетенных в клубок одних на двоих студенческих воспоминаний.

Одни на двоих шумные вечеринки, когда досыта пьяные, они хохотали с парочкой бравых студентов юридического факультета над злобными профессорами, не желающими спускать их разгульные выходки на тормоза, умело пародируя их манеры и голоса. В то время их поток гремел на весь юридический факультет как скопище самых талантливых, но отвязанных студентов.

Одни на двоих конспекты, от которых у них слезились глаза посреди ночи, вталкивая друг другу важные истины  - Ius est ars boni et aequi («право есть искусство добра и справедливости»)и Scire leges non hoc est verba eārum tenēre, sed vim ac potestātem («знать законы — значит не просто помнить их слова, но понимать их силу и значение»).

Одни на двоих ошибки и неимоверное стремление стать важной фигурой в правовой системе Турции, являя собой странную дружественную парочку, с неимоверным успехом проходящими все экзаменационные испытания.

Были между ними и первые признания Омера, встретившего в одном из баров Стамбула юную Леман. Когда он, завалившись в квартиру студенческой подруги изливал свою душу с горящими от любви глазами. А после со злостью рассказывал ей о непримиримости отцовского характера, и его отчаянного усердия вырваться из-под контроля, отказавшись от любых возможностей оказывать на него давление. Ибо Леман того стоила.

И слезы Хэвес, когда ее, блестяще и экстерном закончившей обучение юридического факультета, начальные попытки поступить в магистратуру закончились полным провалом. Как теперь уже понял Омер вызванные его же скотским поведением в один из пьяных разгульных вечеров их жизни. Отчего строгий отец лишил ее полного содержания, требуя незамедлительного решения проблемы.

Решение проблемы нашлось, и миловидная белокурая студентка, чьи успехи ставились в пример всему факультету, спешно уехала в Анкару, обрывая с Омером Уналом все контакты, не объясняя причины.

Общение между ними возобновилось, как ни в чем не бывало, когда спустя пару лет, Омер и Хэвес столкнулись в торговом центре. Тогда они с Леман выбирали кроватку для Метехана, находящегося в утробе бывшей жены, а Хэвес заглянула в детский магазин, на высоких каблуках, обмахиваясь в спешке зеленой офисной папкой, требуя незамедлительно предоставить ей баночки детского питания и, не какие-нибудь, а непременно с бараниной, поскольку ее сын с упорством растущего османского организма принимал только такую пищу Аллаха.

Тогда молодая амбициозная, и, несомненно, талантливая женщина, расцвела в достойной самой Афродиты улыбке, завидев глупо улыбающегося студенческого друга с женой, и пообещала рассказать ему и о своем скором замужестве, и о начатой карьере юриста во Дворце правосудия.

И они снова затерялись в множестве людских судеб, когда Хэвес Озгюр с блеском защищала адвокатскую практику, а Омер Унал предпочитал оперативную работу, вникая в следовательскую деятельность и ее криминалистическую составляющую.

Спустя несколько лет, их команда снова стала цельной, когда оба, уже гремевших на Стамбул известных в своей области специалиста, оказались преподавателями на одном факультете университет Бильги, где вместе с ректором Альпом, тогда еще занимавшего должность декана, были привлечены к первому совместному расследованию нашумевшего дела одного из самых печальных эпизодов в Турции - жестокого убийства бизнесменов в собственном доме. Уже тогда, госпожа Озгюр лишь мимолетно заикнулась, что устала от змеиного клубка, все больше разворачивающегося в прокуратуре, и предпочитает остановиться на всецело профессорской работе, лишь изредка привлекаясь в качестве консультанта.

Ее сдержанный волевой характер не позволял ей опускаться до низменных интриг, творящихся за дверьми Дворца Фемиды. И на одном из приятельских ужинов, когда Стамбул отражался в ее глубоких ореховых глазах разноцветными огнями зажжённых гирлянд, а Омер с заботой набрасывал флисовый плед на ее плечи, пока они располагались на занесенной снегом уютной веранде четвертого этажа квартиры Альпа, Хэвес, наконец, окончательно озвучила двум мужчинам, что полностью посвящает себя карьере преподавателя.

Отговаривать горделивую женщину было делом бессмысленным, Омер знал это точно. Она принимала решения тихо и взвешенно, принимая во внимание точки зрения своих лучших, по ее же собственному заявлению, друзей, но вынося свой собственный вердикт, четко регламентируя свое время и силы.

А после случился Цветочник. И все, что запомнил Омер, с момента их последней встречи, были ее сострадательные ласковые прощальные объятия, и грустные глаза, разделяющие боль его утраты.

- Привет, Омер, - наконец сказала Хэвес, возвращая обоих в суровую реальность, все тем же спокойным душевным голосом. Как будто плавное течение реки – смотреть и слушать можно было бесконечно, черпая уверенность и радушие.

Прошло несколько минут прежде, чем они оба разорвали контакт между друг другом, и сейчас стояли напротив, с искренней радостью в глазах рассматривая собеседника напротив.

- Я скучал, Хэвес, - с грустью усмехнулся Омер, отчего ямочки на его щеках слабо проявились сквозь грубую торчащую щетину, одаривая утонченную женщину теплотой своих слов.

- И я, Омер.

Женщина облокотилась спиной к собственному столу, где аккуратным образом были расставлены одинаковые строгие коричневые кожаные папки, винтажная карандашница и стальная ручная точилка. В центре широко стола стоял белоснежный современный экран монитора, сбоку от которого, попирая важность электронного устройства, расположилась деревянная рамка. И профессор не без усмешки разглядел на ней фотографию Фатиха, гораздо более молодого и с улыбкой от уха до уха, держащего на руках пушистого белого щенка с розовым высунутым языком. Госпожа Озгюр на мгновение перехватила взгляд мужчины в сторону рамки и уголки ее полных губ едва вздернулись вверх в какой-то обреченности и грусти.

- Альп рассказал, что ты собираешься почтить нас своим присутствием и вновь вернуться к преподаванию, Омер. Честно скажу, я рада. Здесь ты – на своем месте. Студентам здесь давно не хватает ироничной мудрости.

- Ты знаешь, я подумал то же самое, - небрежно рассмеялся Омер. – Но предпочел, чтобы ты озвучила мои мысли. Кто, как не ты знает меня лучше. Разве что Шеф полиции. Ты, кстати, поразила его вчера своим появлением.

- Думаю, господину Осману пригодятся такие встряски, - в ответ издала скромный смешок Хэвес. – по-твоему, я должна была закрыть глаза на многолетнее наше с ним общение и не воспользоваться своим правом на лучшее отношение к своему сыну? Никто ведь еще не отменял презумпцию невиновности, Омер.

- Ты права, Хэвес, - грудь Омера часто заколыхалась от добродушного смеха, когда его рука невольно потянулась к женщине, отодвигая выпавшую из аристократичной укладки светлую прядку со лба. – Он до сих пор под впечатлением от тебя и требует, чтобы ты вернулась в ряды адвокатуры. Я солидарен с ним, но, скажу тебе по секрету, Дворец правосудия не стал меньшей клоакой, а твой любимчик господин Ахметоглу теперь весьма весомая фигура в этом многоэтажном здании, так что шансы забрать хоть одно прибыльное дело у тебя не так велики, Magistra.

Госпожа профессор под его рукой ничуть не отшатнулась, принимая его жест с выдержанной тактичностью. Она лишь почти невидимо уперла ладони в основание деревянного стола, сжимая его теплую древесную поверхность, и скромно улыбнулась Омеру, на секунду опустив длинные пушистые ресницы.
Женщина перед ним была прекрасна в своей молчаливой строгости. Ее точеные черты лица, созданные вдоволь постаравшимся художником – импрессионистом вдоволь, являли собой корни особого дворянского происхождения.

Глубокие подчеркнутые скулы выдавали в ней цельного, принципиального, но скромного человека, с глубокими жизненными принципами. А идеально скроенный контур полных губ кричал о скрытой страстной натуре, которую госпожа профессор тщательно и давно скрывала от всего мира, оставаясь внешне холодной и беспристрастной.

Омер еще немного позволил себе полюбоваться подругой, не пряча от нее нежную улыбку, и, переминаясь с ноги на ногу, все же увеличил между ними расстояние, опасаясь быть неправильно понятым. Аристократка перед ним была вновь в своем великолепии.

Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки - даже сейчас, спустя годы, воспоминания о ее рассказах заставляли Омера играть желваками на скулах. Хэвес... Как она могла вынести годы брака с человеком, который видел в ней лишь мишень для оскорблений и оправдания собственных слабостей?

Если бы кто-то сейчас сказал, что такую женщину невозможно было любить – он бы с удовольствием плюнул ему в лицо, как порывался сделать это несколько лет назад. Когда женщина рассказала ему о том, что ей пришлось пережить в браке с мужчиной гораздо старше ее самой, ежедневно выслушивая его унижения и оправдывая пьяные выходки.

Ее холодная рассудительность и амбициозные достижения, очевидно, заканчивались там, где начиналась граница личных отношений, которую она совершенно не умела выстраивать, позволяя мужчине глубоко ранить ее внутренний мир.

- Эта обитель мужских феромонов слишком сурова для меня, Омер. А здесь я единоличная хозяйка и верчу своими подопечными так, как хочу, - улыбнулась она. - Кстати, Метехан прилетел с тобой?

- Чуть позже. Но уже рвется в бой, собираясь устроить на твоем факультете сборище студенческих посиделок, - с теплом отозвался Омер, располагаясь в точности как женщина – откидывая портфель на ближайший гостевой стул и перекидывая ногу на ногу. — Это я тебе гарантирую. В Берлине он с друзьями регулярно заставлял читать мне лекции вне учебной деятельности, буквально отбирая у меня наш обеденный стол в качестве стола для своих заседаний.

- Если не против, Омер, то я не буду давать ему поблажек. Хочу проверить, так ли хорош молодой Унал, как расхваливал мне его Альп по телефону.

- Я буду только рад, Хэвес. Можешь не давать ему спуску. В наше время, поблажек нашим фамилиям не делали.

Профессор облокотил руки о выступающий край стола, отчего его локоть незамедлительно оказался рядом с предплечьем женщины, и Хэвес немного вздрогнула, быстро ретировав свои руки и располагая их скрещенными на груди.

Разговор не клеился как прежде. Сегодня не клеился. Это Хэвес почувствовала сразу, как только запах Омера – до боли знакомый и до боли успокаивающий оказался в ее кабинете, оголтело крича ей, что нынешняя беседа предстоит не в пример обычным их баталиям – сложной и тяжелой.

Она оторвалась от длинного стола, не позволяя себе даже на минуту небрежно подотпустить изящные плечи. И бросив теплую полуулыбку Омеру, направилась мимо длинного ряда книжных стеллажей в сторону небольшого чайного столика из красной древесины, на ходу несколько раз сжимая и разжимая тонкие породистые пальцы.

Стеллажи были современными, что, на удивление, очень сносно вписывалось в кабинетное пространство, наполненное предметами винтажа. На простых пластиковых окнах, которые в отличие от приемной Альпа не имели достаточного панорамного обзора, были натянуты римские молочного цвета шторы, сегодня полуприкрытые, скрывающие внутренне убранство кабинета от прицельного выгорания.

Пока Хэвес отстукивала свой только ему известный уверенный, но не претензионный ритм каблуками, Омер начал разглядывать наполнении книжных полок, в любопытстве бегло снуя глазами от полки к полке. Множество профессиональной литературы, корешок к корешку, расположенные строго по цветам и значимости стояли на нижних полках. Чуть выше начинались представители современных течений, включающих в себе достаточное количество книг по саморазвитию и основам психологии, и даже по нетривиальным теориям, которые сам Омер предпочитал и не рассказывать вовсе. Ибо в профессиональной среде те самые фолианты ходили где-то рядом с утверждением, что во времена святой инквизиции Земля представляла собой вытянутую форму эллипса, намеренно разжигая костер перед сборищем малообученных людей.

Дальше, на самых последних полках, профессор заметил несколько книг художественной литературы, а на следующей полке, под самым потолком, весь ряд был уставлен различными безделушками, составляющими часть никому, кроме него и Альпа не известной натуры госпожи Озгюр. Это были маленькие статуэтки слонов, глупейшие мягкие игрушки, выигранные в автомате, старинные вазы или, и вовсе, крема местных производителей косметики.

Мало, кто знал, как гордится она своими реликвиями, привозимыми из разных мест своего пребывания и красочно описывая каждый предмет – как, где и откуда он мог ей достаться. И каждый раз ее рассказы повергали даже отъявленного путешественника господина ректора в какой-то невообразимый шок от способности женщины искать приключения на отдыхе, да еще и самым нестандартным способом. Вторая натура – страстная и неуемная, открывала свою завесу, стоило женщине сбросить свои лодочки и переобуть их в привычные кроссовки, натягивая кепку по самые брови.

Однажды, стараясь угодить ей и наполнить их с Альпом одну на троих террасу звонким женским смехом, Омер даже собственноручно добыл из-под воды небольшой коралл. Как раз, когда они с Леман в последний раз отдыхали на его яхте близ одного из островов Греции. Тогда, он с сияющей улыбкой протянул его Хэвес, начищенным бывшей женой до блеска, а сам, светясь как будто бы только что проглотил нефтитовую палочку, радостно сообщил о беременности Леман.

Все это было как будто бы в прошлой жизни. Далекой и, несомненно, счастливой. И еще, немного влюбленной.
Профессор попробовал отыскать коралл среди множества предметов, недоумевая, зачем Хэвес вообще засунула их куда-то так высоко, но это далось ему далеко не сразу. Кажется, за прошедшие пять лет ее коллекция пополнилась большим количеством экземпляров. Глаза Омера плавно перемещались по полке вдоль, пока одна часть его существа в действительности желала обнаружить этот сущий пустяк. Пустяк, который означал бы, что связь между ними, несмотря ни на что - останется прежней. Важной для сердца. И может быть, оправдывающей и самого профессора и госпожу профессора в обоюдном молчании двадцать четыре года подряд.

Подарок оказался задвинутым за какую-то разноцветную вазу, больше напоминающую бочок старого унитаза, в тени одного из металлических разграничителей шкафа. И сейчас робко выглядывал из-за винтажной пухлой вещицы, посылая Омеру привет из прошлого – запыленный и скривившийся.

Омер прищурился и тут же свел брови, сдвигая их так сурово, что Хэвес, прежде рассматривающая его издалека с интересом, перевела взгляд в сторону его изысканий. На щеках женщины выступил мгновенный нежный румянец, а глаза, загоревшись смущением, опустились в сторону чайника, ловя пар, вырывающийся из его кипящего нутра.

Она даже не предугадала, что Омер с присущей ему наблюдательностью, проанализирует пространство не хуже любого рентгеновского луча. Не предугадала, но могла. Потому что знала его.

Коралл стоял треснувшим и, кажется, нелепо и наспех склеенным, что создавало почти оптическую иллюзию в его соединениях, то раздваивая его на части, то превращая в замысловатую латиницу буквы M. То, что раньше было олицетворением их дружбы и открытости друг другу - на деле оказалось не больше, чем просто скелетом колонии коралловых полипов.

- Извини, - смущаясь, произнесла женщина, глядя каким напряженным вдруг стало лицо Омера. – Когда переезжала в этот кабинет, некоторые из коробок были плохо упакованы, и он сломался. Пришлось его немного склеить, и облокотить о стенку, иначе у него смещается центр тяжести, и он падает.

- Все в порядке, Хэвес. Это всего лишь коралл. Не обязательно было даже выделять ему отдельное место или пытаться его склеить. Если будет нужно, я достану новый, - озорной взгляд прежнего студента на секунду промелькнул в глазах Омера.

Но Хэвес вряд ли смогла его заметить, так как сейчас была занята тем, что с важным видом прислушивалась к голосам в коридоре, раздающимся за витражной дверью. Кто-то громко рассмеялся, потом раздался быстрый топот нескольких пар ног, а затем несколько возмущенных женских голосов возникли так же внезапно, как и удалились, оставляя внутри помещения гнетущую тишину невысказанных эмоций. Как будто стоило только нажать на спусковой крючок и каждый из них мгновенно вспомнит привычную манеру общения, и в кабинете вновь разразится их заливистый смех и, не лишенный интеллектуальной иронии, возглас женщины.

Посреди образовавшейся паузы раздался довольно объемный звук бурлящей воды, и женщина выключила чайник, и на автомате, сама того не замечая, закинула в большую стеклянную кружку с двойным дном, пакетик зеленого чая, заливая его кипятком. Легкий ветерок, заглянувший в окно в этот момент, раскинул в разные стороны несколько озорных светлых прядей из ее аккуратно уложенной прически, вынуждая Хэвес резко откинуть их обратно и немного неловким движением постараться заправить их в сложенный на затылке пучок. Тем временем, вода приобрела светло-желтый окрас, и женщина, оглянулась в поисках чего-нибудь сладкого, которое можно было предложить профессору, выжидающе наблюдавшему за каждым ее движением.

Но сладости в ее кабинете отсутствовали, и довольно давно. С тех пор, как она еще внимательнее стала приглядываться к первым признакам гормональных изменений в зеркале, когда по утрам ее с пристрастием обнимали большие руки, сплошь покрытые густой растительностью и даже имеющие пару татуировок, непринужденно ее щекоча.

Крамольный смешок вместе с хитрой деликатной улыбкой сделал в эту минуту из госпожи Хэвес мультипликационную плутовку, и профессор приподнял брови, немного прищуривая глаза с явным недоумением в изменении, промелькнувшим у нее на лице.

- Я надеюсь, ты не изменил своим привычкам, Омер? – указывая на дымящуюся чашку, спросила Хэвес и приблизилась к мужчине, протягивая ему напиток.

- Все вокруг так и норовят с лихвой напоить меня зеленым чаем, как будто бы я являюсь его главным ценителем, - усмехнулся Омер, забирая у нее кружку. – Но я не откажусь, Хэвес. Хотя, признаюсь, пить эту гадость у меня больше нет сил. Только ради тебя, - продолжил он.

Мужчина на выдохе закатил глаза и демонстративно зажмурился, со смачным звуком отхлебывая глоток чая, как будто бы только что опрокинул в себя стакан ракии. И госпожа профессор незаметно хихикнула, глядя как закашлялся мужчина напротив.
Как будто они на пару секунд вновь стали прежними Омером и Хэвес из студенческого общежития. А может, им просто отчаянно нужно было сейчас стать теми самыми, чтобы сбросить накаленное напряжении, витающее между ними. По крайней мере, профессор в свойственной ему манере делал в данную минуту все, чтобы немного разрядить обстановку.

- Ты сам каждый день пропагандировал мне о вреде кофе, - возмутилась Хэвес, театрально, но аккуратно, дернув кружку на себя, когда он вернул ее в прежнее положение – Или твое пребывание в Берлине сделало из тебя заядлого кофемана?

- Не смеши, Хэвес. Ты прекрасно знаешь, что мой день начинался с чашки крепкого кофе, и только Леман заставила меня пересмотреть мою привычку. Их моих вен можно было бы брать анализы на крепкость кофейных зерен и определять их обжарку, - рассмеялся Омер.

И снова улыбнулся воспоминанию, когда одно из расследований, которые они вели вместе, заставило их в один из дней обойти почти все кофейные заведения Стамбула, в поисках преступника, следуя одной из теорий, предложенных Хэвес. Теория сработала, и убийца оказался за решеткой. А Леман тогда всерьез запретила им обоим как минимум неделю прикасаться к этому напитку.

- Как Метехан? – вдруг спросила профессор, следуя опасной теме, которую затронул Омер. – Если он вернулся, значит...

- Нет, Хэвес, нет. На днях этот упрямый мальчишка отчитал меня как последнего юнца и обвинил в том, что это я не смог уберечь его мать, - обреченно сказал Омер, отрываясь от стола, оставляя на нем кружку и принимаясь ходить взад вперед по кабинету. – Но, наверное, он прав.

- Не принимай его слова так близко к сердцу, - откликнулась Хэвес, внимательно наблюдая за привычкой, которую она уже двадцать четыре года наблюдала день ото дня у себя дома. – Он молодой мужчина, который потерял мать. Конечно, ему очень больно, Омер. И конечно, он ищет виноватого. Ты же сам прекрасно знаешь, что психике так проще справиться с непримиримым. Это дает иллюзию контроля над ситуацией. Фатих.., - запнулась Хэвес и быстро посмотрела на Омера, - он тоже долго не мог смириться, когда мы с Деврим развелись. Если хочется ударить по самому больному – ударяй по детям, ты же знаешь этот принцип, и не важно, что это не преднамеренно. 

Омер остановился посреди кабинета, как будто только что наткнулся на шапочку взрывчатки, аккуратно уложенного на полу кабинета. Сегодня их общение напоминало хождение по минному полю. Словно два человека ступали по опасной местности, и прежде, чем сказать хоть слово, делали острожные неуверенные шаги, чтобы иметь возможность изучить каждый квадрант заминированной территории. 

Он не припомнил, когда такое было между ними.

Профессор исподлобья посмотрел на женщину, чувствуя, как противное давящее чувство недосказанности воздвигает между ними высокую стену. Ему сейчас очень хотелось, чтобы все творящееся в этом кабинете вдруг оказалось сюрром, и годы, которые украшали их лица, оказались нетронутыми от вращающихся в центрифуге вместе с ним событий. Как самое, что ни на есть фундаментальное должно было и дальше продолжать быть опорой. Его и ее опорой.

Женщина машинально схватила всю ту же кружку с изрядно заварившимся чаем и сделала глоток, наблюдая на растерянным мужчиной перед ней. И тут же поморщилась, чувствуя, насколько крепок оказался напиток, сковав ее язык терпким вяжущим вкусом.

- Знаю, Хэвес. Именно поэтому решил здесь остаться, и даже вернутся к преподавательской деятельности. Мне кажется, Метехан видит во мне именно такого человека. И я бы не хотел его разочаровывать. Его память как будто заблокировала дни, когда я рассказывал ему об очередном оперативном задании.

- Я думаю, это к лучшему, Омер, - сказала Хэвес и усмехнулась. – Иногда я даже начинаю завидовать тебе, Magister. Ты выбрал своим профилем самую занимательную часть науки криминалистики и теперь можешь с легкостью разбирать на атомы любое поведение человека перед тобой. Не знай я тебя, Омер, я бы тебя боялась.

- Было бы чему завидовать, Хэвес, - угрюмо буркнул Омер. – Дипломы еще не означают знания. А знания  - еще не означают успех.

Он присел на один из шести стульев, расположенных за длинным узким столом в центре кабинета. Было очевидным, что здесь Хэвес проводила собрания преподавателей курса, а также совершенно справедливо, в чем профессор был уверен, отчитывала нерадивых студентов.

За окном раздался радостный вопль и оба одновременно повернули головы в сторону платановой аллеи, видневшейся вблизи, перемещая его вниз. На асфальте темно-серый квадрат обозначил достаточно четкие границы, и по нему только что пробежали несколько пар ног, не останавливаясь. И даже остался мокрый след одной из подошв ровно посередине.

- Красиво получилось, - заметил Омер, кивая на тень. – Спасибо тебе.

- Я не стала указывать Леман..., - Хэвес беглым взглядом одарила Омера и тут же прикусила изнутри губу.

- И не нужно было, ты все правильно сделала. Это было бы несправедливо по отношению к остальным. Как будто профессор захотел увековечить свой род, вот как это бы выглядело, Хэвес. Я говорил с Альпом – профессор Эргюн уволился?

- Да, - с грустью ответила госпожа Озгюр, утвердительно кивая. – Мне было жаль его отпускать, ведь у него огромный преподавательский стаж. Но ситуация не способствовала моей настойчивости, как ты можешь предположить.

- Уверен, так будет лучше для него. Ежедневно возвращаться в место, где училась твоя погибшая дочь – это ли не самая худшая смерть на свете? Как видишь, даже я предпочел сбежать от этих воспоминаний, - горестно заметил он.

Как будто бы можно было убежать от самого себя. Или от непрерывно кровоточащего чувства вины. Или от злости от собственного бессилия. Или от сомнений в преподавательских силах.

Омер глубоко выдохнул и провел рукой по гладкой прохладной поверхности стола, изображая кривую улыбку.

Госпожа профессор, сделав несколько шагов в центр кабинета, отодвинула стул, присаживаясь на мягкое кресло напротив Омера, и так и замерла – с абсолютно прямой спиной – как будто с детства носила корсеты, на самом краю сиденья. Омера всегда удивляла эта ее манерная особенность – держать спину особенно прямо, подспудно сообщая всем, что гнет для нее не существует вовсе.

Хэвес протянула обе руки в его сторону и тепло сжала его пальцы, которые отстукивали нервный тикающий ритм. То, как изящно и душевно она это сделала – не нарушая личные границы, но одновременно разделяя всю его боль, - заслуживало, по меньшей мере, Оскара. Если бы такой давали за выдержанную скромность.

- Ты все еще винишь себя, Омер?

- А кого, Хэвес?! – изумился Омер, вырывая руки. – Эти девочки еженедельно приходили ко мне на лекции! Ко мне, Хэвес!

- Например, меня, - исподволь улыбнулась Хэвес, пытаясь снизить градус их общения. – Мы оба не докопались до истины.

- Ты тут ни при чем, Хэвес. Ты сделала все, что могла.

- Ты так говоришь, Омер, как будто бы единственный был консультантом в этом деле, - Хэвес повела тонко очерченной бровью. – Помимо тебя есть система. Ей нужны были скорые ответы. А есть еще и судьба. Неужели не помнишь? «Когда плуг судьбы проходит по полю жизни, все тайное становится явным — но не всегда при жизни». Ты и так пострадал больше всех, - начала Хэвес и тут же запнулась.

Наверное, она перешла границы по тонкому льду, который вот-вот только покрыл ледяную воду. По крайне мере, ей так показалось, когда мужчина обреченно хмыкнул, качая головой, и схватился за ворот рубашки, и без того расстегнутый, расслабляя его еще на одну пуговицу.

Но чего-то Хэвес все же не уловила. Отчаяния. Его в глазах Омера больше не было. Сегодня они светились по-особенному. Точно, как тогда, когда молодой Унал в красках рассказывал ей о кудрявой девушке с невероятной улыбкой, которую он спросонья, будучи в стельку пьяным, увидел в одном из Стамбульских баров.

- Извини, Омер, я не хотела.

Она рассматривала тонкие линии, оставленные канцелярским ножом на поверхности стола, проворачивая вокруг пальца кольцо с двумя переплетенными змеями с изумрудными глазами. Змеи словно душили друг друга, следую одна за одной хвост за хвостом, голова за пастью.

А потом и вовсе убрала руки со стола, собираясь с силами. Кто-то из них должен был начать опасную тему. В конце концов, именно ее сын сейчас сидел в полицейском участке, абсолютно невиновный. А она все еще пыталась быть той самой – понимающей, принимающей, и ничего не требующей взамен. Как все эти годы.

Хэвес побледнела. Внутри сжалось все до мельчайшей клеточки. Необъятный страх за своего ребенка был сильнее, чем угроза потерять многолетнюю дружбу. Да и дружбу ли?

Она медленно сжала под столом кулаки, так, что на линии жизни остались полукруглые вмятины, и до упора выпрямила плечи, готовая идти в атаку со всем своим адвокатским прошлым.

- Омер, - начала она.  – Вчера вечером я видела новости. Про новую жертву. Этого не мог сделать ...

- Я БЫЛ У НЕГО, - спешно сказал Омер на одном дыхании, ровно посередине последних слов женщины.

- МОЙ СЫН, - договорила Хэвес.

Пространство заполонила гнетущая пауза, в которой оба одновременно подняли глаза друг на друга и сейчас смотрели в свое эмоциональное отражение – внимательно, испытующе и, кажется, с большим доверием.

Первым улыбнулся Омер. Только так, как умел только он  - приподнимая уголок губ вверх, совсем чуть-чуть позволяя ямочкам на щеке сделать его улыбку чересчур очаровательной.

- Я знаю, что Фатих невиновен. Это моя вина, ты права, - усмехнулся он, вспоминая слова Эртугрула. - Я не успел остановить госпожу прокурора. Кывылджим...госпожа Арслан опиралась на весомые улики, это факт. Но, я думаю, что вчерашнее убийство убедило ее в обратном.

Именно сейчас ему стоило умолчать, что дочка госпожи прокурора в квартире ее единственного сына смотрела на молодого мужчину влюбленными глазами. Удары ниже пояса начинали множиться, и теперь касались не только его самого.

- Эта госпожа Арслан, - скрываясь на жесткие ноты в своем голосе, - всерьез выдвигает против Фатиха обвинения, Омер! Господин Осман не дал мне ознакомиться с обвинительным заключением как заинтересованной стороне. Но я понятия не имела, что Фатиха в чем-то подозревают!

Госпожа Озгюр молниеносно сорвалась с места, подобно сработавшему взрывчатому механизму, и остервенело метнулась к столу, запирая руки в замок на груди. На мгновение, Омеру показалось, что от деликатной женщины не осталось и следа, а на арену вновь вышла величественная госпожа профессор – непримирима и строга к каждому, кто посмел нарушить ее правила. Даже солнце решило, что стоит сделать обстановку более камерной, а потому только что покинуло кабинет госпожи декана, оставляя до этого момента переливающиеся разноцветные тени-камушки на полу тусклыми и безжизненными темными маленькими тенями. Пока что Хэвес отлично замещала их красочность своим внутренним гневом, рвущимся наружу через сцепленные губы и каблуки намертво впившиеся в деревянные доски.

Если у Фатиха всерьез были планы на принцессу Арлан, обеим этим воительницам придется несладко.

Мужчина так в красках представил перед своими глазами испепеляющие взгляды двух противоположных сторон, стоящих в зеленых мантиях в зале суда, что невольно издал глупый смешок в аристократичное пространство. Его настолько позабавила эта ситуация, что арест его сына показался ему меньшим из бед, которые еще предстояло ему пройти. Рука об руку с Кывылджим. Отцу и матери двух, кажется, влюбленных детей.

- Она просто выполняет свою работу, - попытался выкрутиться профессор, смущенно отрывая взгляд от женщины и переводя его на верхнюю полку шкафа, прямо на белый склеенный коралл. – Как ты знаешь, у меня есть четыре дня, чтобы обжаловать решение о заключении под стражу. И если потребуется, я внесу за Фатиха залог, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. У него абсолютно чистая правовая история, и, думаю, в случае рассмотрения апелляции дольше положенного срока, суд учтет все параметры, и отпустит его под подписку о невыезде на время разбирательств.

- О чем ты, Омер? – еще больше изумилась Хэвес.

Она облокотилась на стол для заседаний, и смотрела на него в точности как на провинившегося или провалившегося на ее экзамене студента – со смесью неоправданных надежд и строгости.

- Что я сейчас вообще слышу? – продолжила Хэвес, отчаянно пытаясь взять себя в руки, хотя ее всегда ровная грамотная речь сбивалась до обрывочных полунамеков, а голос колебался от волнения.

Она методично, но сурово отстукивала открытой ладонью каждое свое слово, явно выражая свое истинное отношение ко всему происходящему, как если бы перед ней сидел виновный в совершении преступления, а ей предстояло его оправдать.

– До вчерашнего дня я была уверена, что мой сын – занимается развитием своего бизнеса и счастливой жизни.  А теперь оказалось, что ты и прокурор Арслан вызывали его на допрос и проводили обыск в его квартире. И что его, понимаешь, его, нарекли именем Цветочника и собираются повестить на него все убийства пятилетней давности! На мальчика, которому пять лет назад было 19 лет! Тебе ли не знать, Омер, что это невозможно?! Мы вместе с тобой изучали профиль этого убийцы! 

- Хэвес..,- попытался начать профессор, понимая комичность своих попыток.

- Хэвес?! – ошеломилась женщина, вскидывая брови. – Профессор Унал, не ты ли проводил ему допрос, а?! Неужели со всем твоим опытом, ты не смог понять, что психологический портрет моего сына не имеет ничего общего с любым нарушителем закона? А госпожа Арслан? Как это так получилось, что она опустила многовариантность трактовки косвенных доказательств в угоду чему? Очередному требованию системы?! 

Она продолжала четким ритмом наказывать стол за его упущения, опуская на него уже красные ладони. Ее глаза моментально выдали жгучие огни, тогда как лицо все еще являло маску выдержанности. Внешняя уверенность и невозмутимость, когда внутри разворачивался ад.

Молча опустив голову, Омер давал ей право выговориться. Потому как Хэвес имела на это полное право. И даже юридически - была абсолютно права. Он лишь играл желваками на скулах, нервно перебирая в уме возможные варианты, чтобы защитить одну женщину, которая не давала покоя его душе и телу, и поддержать другую, которая занимала отдельное место в его сердце.

Он даже издал смешок, поднимая плечи от окружавшей его реальности. Он думал, что плохо было тогда – когда он сидел в палате Метехана, от казавшейся безысходности раскачиваясь взад и вперед на пластиковой табуретке. Но, кажется, хуже этой осени, где страстные женщины и ублюдок убийца вокруг него расставили ему острые капканы из ловушек -  у него еще не было.
В голове уже порядком стало мутно, а руки давно уже вдавили поверхность стола, за которым он сидел. Еще несколько секунд, и «эффект Омера Унала» мог дать о себе знать.

- И обо всем этом, Омер, я не услышала ни одного слова ни от своего сына, ни от тебя, - менторским тоном выдохнула Хэвес на одном дыхании, отчитывая сидящего перед ней мужчину словно мальчишку.

Кажется, это было прямое обвинение. В том, о чем он не знал.

- Если бы фамилия Фатиха была Озгюр, я бы смог сопоставить факты быстрее, чем сделал это в отсутствии этого знания, - злобно выпалил Омер, прежде чем мозг успел остановить язык.

Взгляд мужчины – виноватый и растерянный от собственных слов – скользнул по Хэвес в ожидании вспышки ее эмоции, однако даже сейчас осанистая женщина лишь вскинула аккуратные брови вверх, на секунду замолкая и проглатывая последние слова. Стена между ними, которая в самом начале показалась ему небольшим забором из двух рядов кирпича, теперь обрастала бетонной смесью.

Грудная клетка Омера разразилась быстрыми вздохами, когда мужчина понял, что от прорывавшейся злости сейчас наговорил лишнего. Он не хотел, чтобы их разговор с Хэвес приобрел оттенок взаимных упреков, однако навалившиеся события заставляли его тело уже неконтролируемо выдавать горячие реакции и обидные слова.

- Деврим дал ему свою фамилию, - тихо отрезала Хэвес, с глухим стуком опуская руку приговором на стол и окончательно переходя к кульминации сегодняшнего дня.

- Вот и все, что он смог сделать, - рыкнул Омер, поднимаясь, и, точно также, только гораздо громче, впечатывая свою ладонь о стол. - Твой Деврим никогда не отличался особым умом.

Профессор повернулся так резко, что стул под его напором опрокинулся навзничь. Но, как и все в этом кабинете, что скрывало истинные эмоции под сдержанностью – приземлился мягкой спинкой об пол, не провоцируя никаких громоподобных звуков. А лишь создавая протяжную гулкую вибрацию дощатого пола.

На несколько секунд задержавшись на стуле взглядом, Омер перешагнул через лежащее препятствие и снова принялся быстрыми шагами мерить кабинет вдоль и поперек, стискивая от злости, прежде всего, на самого себя, зубы, и заправляя руки в карманы. Совсем как вчера в камере делал Фатих.

Он только что приподнял еще больший пласт неприятных ощущений, умалчивая о вчерашнем визите в небольшую квартирку пожилого мужчины. И стена, росшая между ними с каждой минутой, - стала еще выше.

– Я до сих пор не понимаю, Хэвес, что связывало тебя с этим человеком, – повышая голос, продолжил профессор. - Он до сих пор окончательно не завязал с пьянством, а сейчас твой сын спасает ему жизнь, хотя спасать там, поверь уже нечего!

В конце концов, вчерашнее сожаление, которое он услышал в голосе молодого мужчины, а после и вид прикованного к постели бывшего мужа Хэвес и по совместительству человека, которого Фатих считал своим отцом, с парализованной половиной тела вынуждали его кровь кипеть сильнее от всех тех ошибок, которые теперь оказались впечатанными в лавину, настигающую его.
Омер остановился возле упавшего стула и рывком поднял его на место, так, что он высоко подпрыгнул, а после кривовато устроился перед столом. Издав недовольный выдох, Омер снова принялся мерить шагами пространство, впадая в странное монотонное движение.

Женщина наблюдала. Застыв на одном месте, все так же облокачиваясь на стол, она внимательно посмотрела на Омера, силясь до конца сложить цепочку событий. Которая, очевидно, существовала во вчерашнем дне, когда Хэвес от собственной уязвимости и материнской слабости бросила Омеру самую страшную для нее фразу.

Зная профессора, она не сомневалась, что вчера он навестил Фатиха в камере. Но мог ли он увидеть ее бывшего мужа, и с какой целью?

Сомнения застыли на ее лице красивой затаенной маской. И она лишь одиноко вскинула одну бровь, продолжая изучать Омера, снующего по кабинету как раненый зверь в клетке. Даже несмотря на то, что он до этого отчаянно пытался это скрыть и обернуть общение между ними в прежние ироничное дружеское общение.

Как будто бы в нем что-то изменилось. Как будто на место грусти и отрешенности со смертью Леман, вновь появился тот самый бунтарь и романтик, которого она когда-то знала.

Она слегка сжала ажурную ткань блузки на своих предплечьях, чувствуя сквозь прорези в ткани свою ледяную кожу. Множество мурашек сейчас позли по ее телу, липким страхом окутывая ее внутри.

- Разве я просила тебя давать анализ моей личной жизни без моего ведома? – беспристрастно спросила женщина, лишь на секунду вспыхнув глазами. – Деврим достаточно поплатился за свою пагубную привычку.

Госпожа Озгюр приняла свою излюбленную на кафедре властную позу – сводя каблуки вместе и складывая руки на груди.

Что ее связывало с бывшим мужем. Как будто бы можно было вот так просто объяснить Омеру, что недостатки любви и ощущение второсортности не придают тебе уверенности в чувствах, измеряясь шкалой созависимости.  Что это не карьерный вызов, где позади тебя остаются слабые, недостаточно упорные или одаренные. Здесь отстающей стала она.

- Хочешь, чтобы я пожалел бывшего алкоголика, который превратил сына в сиделку?!

Омер остановился как вкопанный. Резко, так, что подошвы его лоферов издали противный писк, проскальзывая по светлой напольной доске.

- Мы сейчас всерьез будем обсуждать твоего бывшего мужа, Хэвес?! – поразился Омер, разводя руками и нахмурив брови.

Тело разрывало на части от злости, негодования, упущенных годах, разорванных отношениях. И...от собственной никчемности. Профессиональной или личной - он уже даже и не знал. Ибо только в эту минуту понял, почему Хэвес выбрала себе такого мужчину. Виноват был он один.

Снова он. И снова виновен.

Кажется, даже извержение Везувия не несло в себе столь большей разрушающей силы, чем переполненный горшочек прегрешений Омера, с которого в скором времени должно было сорвать крышку.

Мужчина вдруг устало опустил плечи, и с болью взглянул в лицо безупречно красивой женщине. Но она лишь едва улыбнулась. Все так же горда. Все так же независима. Все так же снаружи холодна.

Пока в душе взрывались глухими ударами отчаяния мины, лицо Хэвес оставалось бледным, покорным и почти безучастным.
Профессор приложил руку к пульсирующим венам в районе висков и сжал голову так сильно, что можно было услышать, как застонала его покрытая первыми морщинами. А потом в несколько шагов подошел к казалось окаменелой в своих реакциях женщине, с глубоким вздохом располагаясь рядом. Так, как они привыкли – плечом к плечу.

- Почему ты его спасала, Хэвес? Привязанность - таже зависимость, Magistra! – с обреченностью заметил он.

- Значит, мы оба страдали одним и тем же пороком, Magister Омер, - горько усмехнувшись, ответила Хэвес.  - Иногда чувствовать себя нужной спасает от внутреннего одиночества.

Она продолжала стоять, удерживая руки на груди и задумчиво созерцала, как сочившееся закатное солнце, цвета спелого апельсина, трепетало дрожащим отблеском на глянцевом листе ее орхидеи, колыхавшейся под ласковым дыханием октябрьского ветра. Легкий запах гари, доносившийся из буфета, сплетался с ароматом мужчины, рождая дивную смесь – сладкую ностальгию. Там,где грусть уживалась со светлым счастьем. Там, где ковалась ее воля и выдержка. Здесь ей становилось тепло, просто от осознания – он был счастлив.

- Ты не сказала, Хэвес, - внезапно сказал Омер, нарушая тихую паузу.  – Почему?

Профессор Озгюр медленно повернулась в сторону Омера, каким-то особенным мягким взглядом бархатных глаз скользнув по лицу мужчины. Возле его лба уже намечались первые залысины –безмолвные признаки тех лет, что прошли так близко, но одновременно так неумолимо далеко, от нее, образуя университетские лабиринты. Она бережно прикоснулась к его щеке ладонью, чувствуя, как под подушечкой ее большого пальца пробежали колючие волоски щетины, любовным шепотом касающиеся бледной кожи. 

- Чтобы что? Чтобы ты сказал, как любишь свою жену? -усмехнулась она осторожно. - Омер, ты был счастлив и влюблен. Я строила карьеру. Сказать тебе – означало нарушить жизнь каждого, внеся сумятицу. Я не из тех, кто так поступает. Неужели не знаешь?

- Знаю, Хэвес, - снова повторил он, вложив в голос максимальную нежность.

- Тогда зачем спрашиваешь, Magister? – негромко рассмеялась она, пока в уголках ее глаз было непривычно влажно. – Иногда отпускать нужно не к дьяволу, а с Аллахом.

Профессор оторвалась от сосредоточенного изучения лица старого друга, и легким шагом проследовала к своему столу. Открыв последний ящик красивой винтажной тумбочки, что была задвинута от посторонних глаз, она, немного поколебавшись, достала из стопки сложенных бумаг детский рисунок, свернутый забавным треугольником с давно затертыми уголками.
Луч света от витража на двери, упал теперь на лицо Омера, образуя на его коже подобие сложного разноцветного узора, со стороны так напоминавшего родословное дерево, которое внезапно обрело новую ветку. Фиолетовые и синие пятна ложились тенями на скулы, подчеркивая внутреннюю борьбу и попытки осознать новую реальность.

На пару мгновений, прижав его к груди, она протянула листок Омеру, наблюдавшему за ней через стол. Будто бы сейчас это было посвящением. Скомканным, поздним, но посвящением в детство ее сына.

- Что это? – заботливо перехватывая у нее листок, спросил профессор. Открыть его он не решался.

- Фатих как-то нарисовал это Деврим, - отозвалась Хэвес. – Он тогда готовился к школьной выставке, а бывший муж как раз был в нормальном, - тут женщина с усмешкой сделала акцент на слове, - самочувствии. Учитель дал всем ребятам задание – подумать над тем, кем бы они хотели быть и воплотить это в реальность. Сын долго сидел в кресле размышляя, а Деврим присел с ним рядом, протягивая ему свой ноутбук, и попросил, кажется, помочь ему настроить какую-то программу. Фатих справился за минуту. А Деврим вместе с ним в ту ночь прокорпел над созданием какого-то невероятного чудовища из кучи пластиковых бутылок с гордым названием – процессор будущего. Его поделка заняла первое место. А через пару месяцев, сын выиграл олимпиаду по программированию и с тех пор не расставался со своим увлечением.

Омер перевел взгляд на пожелтевший от времени листок бумаги, неровно свернутый когда-то детской рукой. Горло неистово жгло, как будто по нему сейчас запускали волну раскаленного до предела воздуха, удушающего и с примесью гари. Как раз той, что все его пребывание в этом кабинете ощущалась непринужденным присутствием.

Бросив быстрый взгляд на Хэвес, словно ища у нее безмолвного разрешения, профессор, удостоверившись в ее согласии, бережно развернул пожелтевший треугольник бумаги. Внутри, словно в окне детской души, проглядывали две вполне узнаваемые человеческие фигурки – одна повыше, другая чуть ниже ростом. И обе, судя по жизнерадостным улыбкам, сияли довольством. Взгляд Омера упал чуть ниже, на самый край листка, где неровными мальчишескими буквами было выведено одно-единственное слово – ПАПА.

- У моего сына был отец, Омер, - улыбнулась Хэвес, глядя на замешательство мужчины. – И он не делил его ни с кем. Я попрошу тебя – не разрушать эту веру. По крайней мере, пока.

Профессор усмехнулся. А после небольшой паузы – кивнул в молчаливом согласии. Госпожа профессор обошла вокруг стола и застыла перед Омером в тихой нерешительности от слов, которые вертелись на ее языке. Внутри было странно спокойно, как обычно рядом с Омером, потому что она точно знала - ему можно было доверять.

- Вчера я действительно испугалась, Омер, - продолжила Хэвес. – Испугалась, что не смогу быть сильной. Когда дело касается твоего ребенка – нет времени на раздумья. Да ты и сам это знаешь. Извини, что это получилось так неожиданно.

Госпожа Озгюр невольно смутилась, опуская глаза до дощатый пол, и с силой сжала длинные пальцы, снова и снова проворачивая кольцо со змеиным началом.

- Ты уверена, что извиняешься перед тем человеком?  - изогнул Омер брови в иронии, и тут же лукавая добрая улыбка легла на его лицо. – По-моему, извиняться здесь должен я.

Он еще раз наградил Хэвес прямым мягкосердечным взглядом. И тут же снова раскрыл свои руки, увлекая госпожу профессора к себе на сильное плечо под белой выглаженной рубашкой.

С какой-то другой женщиной, он, возможно, прямо сейчас ожидал бы, чтобы хлопчатобумажная ткань промокла от соленой влаги, но только не с Хэвес. Этот крепкий орешек невозможно было представить в сентиментальных проявлениях. Не выпуская ее из объятий, он наклонил голову к ее белокурой макушке, образуя второй подбородок, и только сейчас увидел несколько седых волос, совсем незаметных, еле проглядывающих сквозь платиновую копну прически.

- Ты счастлива? Сейчас, ты счастлива, Хэвес? – тихо спросил он.

- У меня есть любимый мужчина, Омер, - ответила женщина.

Она до сих пор судорожно сжимала кулаки, не давая своему телу соприкоснуться с крепкой мускулатурой мужчины, ощущая как ее волосы колышутся в невидимой пляске от его дыхания. Любимый мужчина у нее, действительно был. Тот, который искренне восхищался просто тем, что она была – такая. Такая Хэвес. Единственная. Не вторая, и не подруга.

- Сегодня госпожа прокурор собирается повторно допросить Фатиха. Мне нужно быть там, Хэвес. Я сделаю все, что в моих силах. И да, - добавил он, умильно улыбаясь ее подергивающейся голове на его груди, - госпожа Арслан не тот монстр, которым ты ее нарисовала.

- Еще скажи, что мне стоит с ней подружиться, Омер, - проворчала Хэвес, отрываясь от его тела и иронично направляя в него свой ореховый взгляд.

- Как знать, как знать, - загадочно произнес мужчина и Хэвес недоуменно уставилась на него, нахмуривая брови.

Он вновь с хитрецой посмотрел на госпожу профессора, оставляя между ними странное недопонимание. А потом, схватил свой портфель со стула, и перекидывая пиджак через руку, послал женщине невесомый, но такой душевный воздушный поцелуй.

- Если что, Фатих под моим прикрытием, Magistra, - подмигнул он ей, отвешивая пальцами, сцепленными в кольцо, щелчок в воздух. – До встречи. Кстати, повнимательнее с этим Искандером Ага, он именно из тех выскочек, которых ты не любишь, подруга.

Оставляя в кабинете шлейф стойкого, только ему принадлежащего, мускусного запаха, Омер быстро притворил за собой дверь, пытаясь унять рвущееся наружу сердце. И остановился прямо в коридоре, прислоняясь к стене в мелкую крошку – так, чтобы Хэвес не могла разглядеть его тень сквозь витраж. В голову стучало мелкой шрапнелью, а руки ощутимо подрагивали.

Он так и не сказал самого главного – «прости».

Женщина еще несколько минут стояла, глядя, как прикрытые римские шторы медленно качаются от погружающегося в дремоту ветра. И рассеянно посчитала узорчатые разноцветные огоньки на ткани, складывающиеся в контур плодородного дерева, что отбрасывал витраж позади ее плеча.

Изящный палец женщины провел под тонкой деревянной рамочке с фотографией улыбающегося подростка с наушниками на кучерявой голове, чувствуя, как подушечка слегка останавливается на неотполированной шероховатой поверхности, вонзаясь одной из заноз в тонкую кожу.

Скромная грустная улыбка залегла в уголках искусно очерченных губ. Она потянулась к смарфону, лежащему строго по центру вверху клавиатуры и приложила отпечаток к экрану. Светящийся прямоугольник отразился в ее глазах узким неонновым двумерным ореолом, пока Хэвес пролистала галерею приложений, дойдя до фотографий.

Вход потребовал пароль. И она без ошибочно ввела «Magister», сочетанием, которое так любила.

В груди ощутимо отозвалось теплом и сдавленным вздохом. Немного скрутило от накатывающей нежности, когда госпожа Озгюр увеличила в несколько раз старое фото с улыбающимся мужчиной и самой собой, сидящих на ступеньках стамбульского университета, а вокруг -  ворох разбросанных конспектов.
Недолго задержавшись на счастливых лицах, она свайпнула галерею вниз, до самого конца, вызывая новое фото, где она, в трикотажном свободном костюме сидела на галечном пляже Кемера, в объятиях добродушного, с хитрым взглядом мужчины с небольшим хвостиком из седеющих волос на голове.

Две ее разные жизни. Упущенные возможности против безразмерного восхищения. Странно, но она до сих пор так и не верила, что ей можно было восхищаться просто так. Без всей этой мишуры достижений адвокатуры, профессорских степеней, диссертаций и дипломов, убранных среди множества книг в кабинете.

Небольшая влага, которая тронула уголок ее глаз, так и застыла в нем, когда воспоминания, такие живые и до крика болезненные коснулись ее памяти, вызывая спазм внутри живота.

***********

Стамбул, 1999 г.

- Омер?

Хэвес, не в силах приложить даже небольшое усилие, чтобы приоткрыть глаза, резво схватилась за раскалывающуюся голову.
Должно быть, им вчера было очень весело. По крайней мере, все, что она помнила до того момента, пока ее голова не стала пустой и необыкновенно легкой, был их громогласный хохот и руки Омера, встряхивающие ее за плечи как тряпичную куклу марионетку.

- Омеерр, мне плохо, - позвала она снова, прикладывая руки к вискам.

Как будто бы этот жест мог спасти ее тело от кольнувшего подозрения.

Хэвес скользнула рукой под одеяло и застыла от изумления, прямо так, как лежала – с приподнятыми коленями и рукой, массирующей белокурую голову.

Одежды на ней не было. Не то, чтобы на ней не было пижамы. Не было ни-че-го.

Девушка зажмурилась от отчаяния.

Она ведь помнила, что Омер укладывался спать на кровати Керема, который уже неделю гостил у родителей, пока шел период сессий. Наверняка, он был сейчас там. Просто, как и она, не мог подать виду. Потому что две бутылки явно были лишними.
Схватившись за голову обеими руками, Хэвес, как могла собрала все свои покидающие ее, не успев проснуться, силы, и заставила себя повернуть голову в сторону соседней, стоящей через деревянную тумбочку кровати.

Аккуратно заправленной. Как оставил ее Керем.

Девушка несколько раз открыла и закрыла глаза, пытаясь осознать реальность своего видения. И попробовала приподняться на локтях, словно это могло увеличить обзор кровати рядом, и дать ей хоть малейшую надежду не верить в то, что она настойчиво отгоняла от себя.

Но локти решили лишить ее любой надежды, не поддаваясь на ее неумелые попытки привстать на подушке. Белокурые локоны, за ночь превратившиеся в косматую гриву львицы, кололи плечи и обнаженную спину, тысячами сенсорных иголок, позволяя Хэвес спрятать в копне густых волос свое ошеломление.

Луч света скользнул по тонкому одеялу, и в глаза девушки ударил отблеск от какого-то овального предмета, затаившегося в складках. Отблеск был слишком ярким, и Хэвес, почти на ощупь, ладошкой захватила предмет, смутно догадываясь, что это было.
Подобную вещь она видела на Омере, когда они на прошлой неделе пришли купаться в Эгейском море, ничуть не заботясь о том, что завтра их ждал экзамен по конституционному праву.
Блондинка прищурилась, стараясь разглядеть предмет, несмотря на продолжающийся круговорот предметов в комнате у нее в глазах.

Так и есть. Кулон Омера, где на лицевой стороне была выгравирована арабеска, а с обратной - слова Пророка. Только вот цепочка – была порвана. И свисала с ее руки как туша змея искусителя, который вчера так заманчиво улыбался своими дурацкими влекущими ямочками на гладко выбритом лице. 

-Аллах, - прошептала Хэвес, осознавая весь масштаб совершенного прелюбодеяния.

Ей было наплевать на отца и дядю. И даже наплевать, что скажут сестры. Единственное мнение, которым она дорожила, сейчас, наверное, формировалась где-то на пути в душ, или хотя бы за пресным студенческим кофе из автомата в вестибюле.
Хэвес, все еще продолжая поскуливать, отклонилась обратно на подушку, пытаясь собрать разрозненные кусочки цветной головоломки. Но получалось плохо. Она лишь все время слышала заливистый смех Омера и его ласковый, успокаивающий ее голос, дурашливо выдающий самые глупые шутки, которые она когда-либо слышала.

Время шло. Жажда становилась сильнее, и ее, как и терпения, было на пределе. А Омер, единственный, который мог бы сейчас ей помочь, почему-то не появлялся.

Наконец, Хэвес обнаружила стакан с прозрачной водой на тумбочке, когда повернулась, чтобы в наигранной обиде набрать сообщение ее бессовестно пропавшему другу.

Этот поворот тела, кажется, провернул и вчерашние воспоминания. И глаза девушки округлились от видения. Широкой голой груди с нежными вьющимися волосами прямо над ней. И теплыми игривыми глазами напротив.

- Астагфируллах, -вырвалось из ее полных губ, которые стали ощутимо больше от глубоких чувственных ночных поцелуев.

А потом, она вдруг различила крохотный листок, кромка которого была вырвана с мясом из ее любимой тетради с пружиной и кожаной коричневой обложкой.

Хэвес схватила листок с тумбочки, одновременно со стаканом.

«Не успел сказать тебе доброе утро, Magistra. Но Леман срочно попросила приехать к ней в бар. Надеюсь, тебе легче, чем мне. Постарайся выспаться и хоть немного поешь. Это поможет разогнать кровь. Только не пей это поило внизу из автомата. Вечером, я привезу тебе нормальный кофе».

Темные глаза девушки сделались еще мрачнее в своей тихой грусти. Ее раскрытая ладонь, которая только что с ожесточением смяла листок, исписанный ручкой, ощутила еле заметный холодок под своей кожей. И Хэвес резко отдернула руку, как будто ее только что взорвало на части, разорвав на миллиарды болезненных осколков. Под миниатюрной ладошкой лежал овальный серебряный предмет, своим молчанием говорящий лучше любых воспоминаний.

Хэвес сгребла его вместе с белой тканью пододеяльника, до упора впивая ногти в свои ладони, и немножечко подвывая. А потом – поднесла руку, в зажатым в ней медальоном к тронутым мужчиной губам, ласково целуя свои пальцы, из которых, извиваясь серебряной змеей, вилась цепочка.

Наверное, он не помнит. Может быть, он не помнит. Но ей так хотелось верить в обратное»

***

Экран телефона внезапно вздрогнул и на весь большой прямоугольник, взирая на Хэвес своими смеющимися добрейшими глазами, расплылось фото привлекательного мужчины. Как будто Хэвес специально, с особым пристрастием, отбирала самые его самые забавные фотографии.

«Amans»  - подпрыгивая, дребезжала надпись на экране, от секунды к секунде.

Но женщина, кусая губы, продолжала взирать на надрывающийся телефон, внутри себя соизмеряя степень своего желания прямо сейчас разорвать череду надрывных воспоминаний. Прямо сейчас математическое уравнение обрастало новым решением в лице посеребренных темных волос, забранных в небольшой хвостик. Тогда, когда знак «у» с ямочками на щеках остался за знаком минус.

Телефон еще пару раз гулко прожужжал на лакированной поверхности стола и замолк, образуя вытянутый прямоугольник сообщения о пропущенном вызове.

Не сейчас.

Когда ее прошлое столкнулось с настоящим, не имея будущего.
Следующее воспоминание пришло еще более внезапно, чем прошлое. Отчего у утонченной женщины перехватило дыхание, а руки непроизвольно стиснули холодный корпус телефона.

***
Анкара, 1999 г.

Какая глупость!

Не понимала она, зачем гинеколог послала ее на этот странный и страшный анализ, когда после УЗИ на 21 недели у ребенка в ее утробе обнаружили отстающее развитие носовой кости по существующим нормам, а еще сглаженную переносицу.

Она никогда не поверит, что у ее продолжения могут быть какие-то проблемы. Да этого просто не может быть!

Хэвес до одури сжала кулаки, стукнув ими по красной двери автобуса, которая никак не хотела открываться, оставляя ее в этом душном, вдоль и поперек пропахшем вонючим потом пространстве. А ведь именно сейчас, ребенок настойчиво стучал одной из маленьких ножек, призывая Хэвес как можно скорее ретироваться из этого совершенно непригодного для нормальных людей транспорта Анкары.

Автобус плавно подъехал к пустой остановке, открывая двери, и Хэвес выскочила наружу, жадно хватая ртом воздух, поддерживая заметно округлившийся животик. И вдруг радостно, но сдержанно улыбнулась.

Прямо напротив остановки, господин Метин до блеска натирал стекла витрины в своей винтажной лавочке. И девушка возликовала. Значит, она не зря проделала весь этот путь, стоя почти на одной ноге, вторую из которой со всего размаху отдавил какой-то грузный мужчина. Целых два месяца, она скрупулёзно трудилась над кипами бумаг, переводя их на электронный носитель под пристальным ястребиным взором своего наставника, ежедневно пытающегося отобрать у нее полагающуюся ей за его же вредность премию.

Среди белых больших букв на турецком языке она разглядела витрины, подсвеченные точечной подсветкой, где под стеклами лежали разнообразные артефакты прошлых лет. Но ее интересовала лишь одна вещь.

- Господин Метин! – крикнула Хэвес, размахивая ладошкой, в которой были зажаты бумажные лиры. – Вы сегодня работаете?

- Конечно, милая, заходи!

Белокурая девушка в джинсовом комбинезоне, так отчетливо подчеркивающим ее стройную фигурку и абсолютно идущий ей выступающий небольшой живот, в несколько шагов достигла входной группы в магазин из темного дерева, и, приоткрыв дверь, услышала, как переливчато зазвонил медный колокольчик прямо у нее над головой. Словно выкрикивая: «вот она, пришла, победительница электронных отчетов, дядюшка Метин!»

Низкорослый с избыточным весом старик в очках, больше похожий на круглый шарик на ножках, протиснулся вслед за Хэвес в свою лавочку. Ворчливо покряхтывая, он устремился за прилавок, который вместе с его убранством больше напоминал старинные аптеки, торгующие больше, чем лекарствами – разным разнотравьем. И лукаво поигрывая глазами, устремил взгляд на совершенной красоты девушку.

- Ну что, Хэвес, все-таки не смогла оставить его здесь?  - спросил ее господин Метин.

- Как можно, Метин бей! Спасибо, Ваши деньги меня очень выручили, но пора и честь знать. Я хочу забрать его обратно.

- Ну что же, - пробормотал господин Метин.

Он поглубже надвинул круглые очки на свою переносицу и стал глазами искать нужную вещицу. Она нашлась в третьей по счету скошенной стеклянной витрине, в левом верхнем углу, аккуратно располагаясь между брошью, конца 19 века с изображением розы, и маленьким перочинным ножом с стальной ручкой, украшенной драгоценными камнями. Толстый господин отодвинул мягкий поддон витрины, и Хэвес самозабвенно ахнула, распахивая ореховые глаза от предвкушения обладания столь дорогой ей вещи.

Кулон отца Омера все еще находился в ломбарде. А до этого смог своим появлением здесь оплатить первую часть арендной платы и первые покупки продуктов. И даже немного хватило на платное ведение беременности. А теперь пришла пора забрать его домой – целым и невредимым.

- Держи, милая, - протягивая овальный символ отцовства, сказал ей господин Метин. – Мудрая ты девушка, Хэвес. Бриллиант.

- Спасибо, Метин бей, - протягивая ему купюры, смутилась Хэвес. – Ну какой же я бриллиант, я что Вы.

- Мудрыми нас делают поступки, а не слова, запомни это, дочка, - многозначительно добавил старьевщик, задвигая поддон витрины обратно.

Старик протянул ей элегантное, но такое простое изделие оборотной стороной вверх и Хэвес вновь увидела прежнее важное изречение: «Вера в сердце и искренность в словах». Приятная прохлада серебра легла на ее ладонь, и девушка с нежностью провела по контуру изделия пальцами, пытаясь прочувствовать каждую вмятинку от выгравированных мелких букв.

А потом накрыла его второй ладонью и, будто бы почувствовав что-то повернулась к большой витрине с белыми нарисованными буквами.

Омер шел за руку с Леман. Растянувшись в улыбке от уха до уха, задорно смеявшись, награждая жену теплыми романтичными поцелуями в щеку. Он был таким счастливым, что Хэвес даже на секунду засомневалась тот ли это мужчина, которого она знала по своим университетским будням. Но ямочки на его щеках не могли врать, и девушка еще сильнее сжала медальон в своих теплых руках, отзываясь на его прохладу.

Молодой мужчина и его спутница только что поравнялись с витриной господина Метина, и Омер с ликованием в глазах указах своей жене на одно из колец, которые лежали выставленными на всеобщее обозрение.

Кажется, мир Хэвес мгновенно сузился. До отблеска квадратного панорамного окна, за которым, как она отчаянно верила, Омер бы не смог разглядеть ее – в этом глупом комбинезоне, немного растрепанную, и с непривычными изменениями в фигуре.

Пара еще пару минут постояла у витрины, когда Омер ухватил жену за безымянный палец, ласково поднося его к своим губам, после чего, девушка прильнула к своему мужчине под плечо и так искренне и так блаженно улыбнулась, что у Хэвес даже перехватило дыхание, и она мгновенно приложила руку к округлившемуся животику.

Они светились от чувств. А она – от материнства.

***

Телефон вновь разразился вибрацией, отчего по столу прокатился малый рык, заставивший простые карандаши в каменной подставке испуганно задребезжать. Женщина схватила надоевший ей телефон и, немного смягчая собственную реакцию, яростно опустила его экраном вниз на гладкую полированную поверхность.

Не в ее правилах было действовать глупо. Затевать войну ради мира – она бы никогда не стала. Сомнительный выигрыш – соревноваться с женщиной, когда выбирало сердце мужчины. Она всегда искренне желала ему счастья.

Однако...

Болело. Сильно болело. До сих пор болело.

А еще сильнее снова кольнуло, когда Хэвес поняла одну простую истину.

Бунтарем и романтиком Омер становился тогда, когда по-настоящему любил. Она это знала точно.