PART32: на поводке Цербер
Чимин обласкан солнцем. Лучи плывут по красивым изгибам, тёплым перламутром гладят золотистую кожу и поцелуями мажут по сладким губам. Юнги холодным коктейлем запивает желание закурить или прикоснуться к своему (как же он, чёрт возьми, любит показывать собственность) омеге, секундным взглядом заметив очередную каплю, сбежавшую по второму бокалу.
Чимин сонно ворочается — Юнги снова выпивает; Чимин сладко потягивается — Юнги несдержанно сглатывает.
— О...? — омега замечает чужой взгляд, когда собственный ещё немного плывёт. Чимин совсем нагой, но ему чертовски нравится (то, как смотрит на него Юнги). Он каждой клеточкой чувствует свободу, любовь солнца Ибицы и приятный жар.
Чимин переворачивается на спину, потягивается снова настолько, что блаженно стонет, вжавшись макушкой в подушку.
— Который час? — сладко мурлычет омега.
Юнги хмыкает, изучает чужие изгибы и рвано вдыхает.
— Почти полвторого, детка, — он следит за тем, как на лице Чимина появляется удивление, но быстро пропадает без капли стыда.
— Мне так нравится, как ты меня называешь, — омега мурчит признание, словно самый довольный кот на этой планете (Юнги полностью согласен с этим сравнением). Мин с вопросом осматривает тело Чимина и через мгновение ответа не требует: всё внимание приковано к этой сочной заднице и синяках на ней от цепких пальцев альфы.
— Хороший секс всю ночь и сладкий сон после делают тебя таким? — вслух думает Юнги.
— И шум океана с террасы, — добавляет омега. Он, подлец, заприметив слабость Мина, невесомо рисует пальцами странные узоры на своих ягодицах, прикусив губу.
— Какие планы на сегодня?
— Вытрахать из тебя всё, что осталось, — сдаётся Юнги и под смешок омеги нависает над тем, кто определённо завёл его.
* * *
Чимин, кажется, не встанет сегодня с этой кровати. Он чувствует пронзающее счастье, что выбивает слёзы и немного воздух с лёгких, и ещё что-то необъяснимо похожее, если такое возможно. Пока Юнги просит прислугу приготовить ванну, думает, нужны ли масла и какие, Чимин слабо улыбается, глядя в потолок. Он чувствует себя фантастом, попавшим в рай.
Омега вспоминает моменты, когда мысли о том, что происходит сейчас, ровнялись желанию полететь в космос завтра после полудня. Вспоминает, как и мечтать боялся о возможности хотя бы просыпаться с Юнги рядом, но сейчас считает, что так не должно быть: никто и никогда не должен думать о своём счастье как о чём-то невозможном.
— Малыш?
Чимин поворачивает голову и понимает, что должен встать. Он стаскивает с кровати шёлковое одеяло, накинув на себя, и спокойно будто плывёт к Юнги, стоящему в проходе.
— Не хочешь надеть что-нибудь?
— Зачем?
— Зачем? — переспрашивает Юнги, вскинув брови. — На этой вилле прислуга обязательна, я не могу вот так убрать её дальше, чем на другой конец территории, а потом вернуть обратно по первому щелчку. Не исключено, что кто-нибудь увидит тебя.
— Это не их дело, разве не так? — Чимину нравится, как альфа закипает, потому что его не слушают. Пак вызывающе отвечает на чужой взгляд и раздражённый вздох.
Может быть, последней каплей можно считать момент, когда Чимин специально отпускает одеяло, и оно, кажется, особенно медленно стекает по нему, будто шоколад в фонтане, но Юнги успевает подцепить где-то на пояснице, одновременно рывком прижав омегу к себе с тихим рыком.
Очередное «нравится» Чимина, когда альфа ничего не говорит, больше не делает, но смотрит в глаза, и, ох блять, лучше бы он кричал, рвал и метал, но не пронизывал насквозь взглядом, что заставляет дрожать колени, дыхание, руки Чимина. Это не страх, нет. Это похоже на какое-то больное удовольствие, хотя омега знает, что ещё одна подобная выходка сейчас, и ему влетит.
Но Чимин улыбается. Чтобы отстраниться, он упирается руками в грудь Юнги, потому что тот отпускать ещё не думает, и омега просто обнимает его шею, бурча приглушённое: «Понеси меня». Может быть, Чимин шутил, почувствовав разыгравшееся в одном месте детство, но альфа хмыкает и, забавно обернув младшего в одеяло, подхватывает его и улавливает «ой», заставляя Чимина обхватить ногами поясницу настолько, насколько это возможно. Омега доверчиво льнёт ближе, продолжая довольно улыбаться, и игриво мурчит что-то Мину на ухо, пока тот несёт его в ванную.
Чимин сразу оказывается в тёплой воде, что приятно охватывает каждую частичку тела, и сползает по искусственному камню, откидывая голову на кожаный подголовник и шумно вздыхая. Юнги ложится напротив, поглаживая омежьи ступни. Аромат эфирных масел лаванды и сосны, последнее затихнувшее шипение пары бомбочек, окрасивших воду в цвета, подобные краскам на картине с потрясающим небом Винсента ван Гога, расслабляют не тело, а душу, словно пропитавшись сквозь кожу.
— Юнги?
— М?
— Спасибо.
—...за что?
— За то, что делаешь меня счастливым.
* * *
Удивительно яркие и мягкие одновременно краски постепенно темнеющего неба захватывают целиком и полностью, и Чимин хочет и может говорить о закате с начала дня и до самого его конца, но никакие эпитеты и метафоры не передадут того, что видит и чувствует омега. Он может только прижаться к Юнги, положив на чужое плечо голову, и о чём-то молчать. И, кажется, мыслей нет, потому что всё внимание на красиво уходящее солнце.
И альфа тоже не говорит ни слова, редко выпивая немного клубничного ликёра из своего бокала. Он вспоминает, как впервые видел закат с Чимином тогда на набережной, как заворожённо омега поддавался своей слабости и следил за диском, исчезающим за горизонтом.
Юнги тихо хмыкает, отпивая алкоголь. С того момента прошло месяца четыре, если не больше, но это только их начало. Ещё будут взлёты и падения, потому что без них никак, и Юнги это понимает. Чимин тоже и льнёт ближе.
POV Юнги
Ты прижимаешься так беззащитно, что я горд чувствовать себя тем, кто тебя собой прикроет и сделает всё, чтобы завтра ты был счастлив больше, чем сегодня.
Я нежно целую тебя в висок и утыкаюсь в макушку, вдохнув твой запах, перемешанный с моим и этим морским бризом. Ты, моё счастье, не пахнешь только лавандой и кофе: ты словно цветок, который я никогда не смогу подарить тебе, чтобы ты увидел, насколько прекрасен, потому что ты единственный в этой вселенной. Поэтому я подарю тебе все букеты на этой грёбанной планете, клянусь, если ты скажешь хоть раз «я не люблю себя», чтобы хотя бы немного показать тебе, как ты прекрасен, малыш. Я не знаю, почему спустя время, что мы провели вместе, я всё ещё волнуюсь каждый раз, будто малолетка перед первым свиданием. И одновременно я чувствую, будто воплотил свою мечту, но, знаешь, «будто» здесь лишнее, потому что, получив на «я люблю тебя» твою взаимность, я действительно добился того, к чему шёл. Ты, мой малыш, пьянишь меня похлеще самого крепкого алкоголя, уносишь с первого глотка и не отпускаешь уже никогда. Я курил бы тебя, а не сигареты, но сигареты ведь истлевают в итоге, убивая изнутри, и я не хочу, чтобы с тобой было то же самое.
Как ты так умудрился? Незаметно для меня пробраться к двери у моего сердца (как бы сентиментально это не казалось) и без стука открыть, сломав замок. О, нет, да ты её вышиб, чертёнок.
Не знаю, в какой момент, но знаю, что он точно был. Я дал тебе в руки нож, и, пожалуйста, убей им не меня (и не себя тоже).
Когда ты нагой передо мной, и я смотрю на твоё тело (оно так прекрасно), молю, не считай меня диким извращенцем, если ты не дразнишься. Потому что я тебя одену. Когда я люблю тебя, целую, ставлю отметины, для меня это больше, чем секс, потому что, чёрт, я не нахожу подходящих слов, чтобы объяснить, но я просто больше чувствую тебя. И разве мне нужно объяснять? Я хотел бы, чтобы потом все видели, что ты мой, пусть даже если счастье любит тишину.
В твоих руках поводок, ты держишь меня своего Цербера. Отпусти, если кто-нибудь тебя тронет, и я обещаю, что от него не останется ни кости. Просто я хочу, чтобы ты понимал это. (И то, что ты можешь держать меня на поводке, нисколько не цепляет мою гордость).
Ты для меня как космос, и ты знаешь об этом. Пожалуйста, не забывай. Позволь мне сделать всё, чтобы теперь это осталось навсегда.