На службе у яогуая

Се Ляню скоро четырнадцать лет, и он чувствует, что с ним что-то не так. Его тело иногда бросает в непонятный жар, сердце заходится в неровном танце, а мысли путаются. Он чувствует, что временами слишком рассеян и совсем не может сосредоточиться, а руки, порой, делают совершенно странные вещи, за которые приходится извиняться и оправдываться. Парень уже ни раз ходил к лекарю, ему даже не пришлось самому узнавать, где его найти, лис сам рассказал, еще года два назад, чтобы слуга знал, у кого раз в месяц следует забирать травы для его трубки. Вот только лекарь неизменно говорил одно: юноша здоров. Но Се Лянь был уверен, что им овладел какой-то недуг.

А как иначе объяснить эту сухость во рту, которая появляется время от времени, или странный жар в груди, будто он недавно проглотил уголек, и тот тлел у него внутри, где-то между ребер, прямо рядом с сердцем, обжигая его при каждом вдохе. Или это был не уголь, а раскаленные шелковые нити, которые оплетали его тело и разум все больше и больше, путая и того, порой беспорядочные, мысли. Парень не мог понять, почему его ладони вдруг начинали потеть, хотя ему самому казалось, что в помещении довольно прохладно. Не мог понять, откуда берется это странное чувство тревоги, заставляющее его нервничать с каждым днем все больше и больше. Не понимал, почему иногда его язык отказывается повиноваться, будто заплетаясь, не желая произносить те или иные слова.

Но самое странное – все это происходит только в присутствии одного яогуая.

Принц думал об этом каждый день, когда оставался наедине с собой, спрятавшись под одеялом в кровати своих личных покоев, стараясь найти в своих воспоминаниях момент, когда все перевернулось с ног на голову, когда все это началось. Он с невероятным старанием распутывал клубок своих воспоминаний, чтобы найти ту самую нитку, которая приведет его к ответу, но в итоге лишь возвращался к мыслям о лисе, тут же прерываясь и начиная проговаривать про себя все отчеты, которые читал сегодня, чтобы отвлечься и успокоиться, пока этот предательский жар полностью не окутал его тело.

Это было странно, почти невыносимо. Юноше становилось то невозможно жарко и душно, из-за чего он с раздражением сбрасывал с себя одеяло, ногами сталкивая его с кровати, то до дрожи холодно, настолько, что он тут же склонялся к полу, подбирая ни в чем неповинную перину и снова ныряя под нее с головой, прячась от и так скудного света луны, пробивающегося в комнату сквозь небольшую щель в ставнях окна.

Он, как в берду, ворочался на кровати, сбивая простыни в один бесформенный комок, стараясь найти удобное положение, чтобы ни на что не отвлекаться и полностью погрузиться в лабиринты своего разума, найти наконец, причину этого странного состояния. Парень ложился на один бок, затем перекатывался на другой, ложился то на живот, то на спину, после вставал с кровати, наливая себе воды и полностью осушая чашу, после чего снова падал на простыни. В конце концов, обняв подушку и запутав одеяло в ногах, принц застыл на месте, будто, наконец, уцепился за нужную нить и, боясь потерять ее, не смел пошевелиться.

Это было совсем недавно. Он помогал своему господину подготовиться к приему посетителей, где хули-цзин должен был выслушивать просьбы своих жителей и тех, кто только пришел в его город, ища защиты, или чтобы предложить какую-нибудь сделку.

Несколько служанок помогало лису облачиться в его парадные тяжелые одежды, которые закрывали каждый участок чужого тела, оставляя лишь небольшую часть шеи и лицо, которые вскоре тоже скроются, как только Хуа Чэн наденет свою красную вуаль, из-за которой будет видно лишь его волосы и уши. Служанки не смотрят на него, не смеют поднять глаз, и стоит только им закончить с последним слоем одежды, как хули-цзин дает небольшой знак рукой, безмолвно веля им уйти, из-за чего девушки тут же склоняются в глубоком поклоне, не разворачиваясь покидая комнату, после чего лис выходит из-за ширмы, неспешно подходя к туалетному столику и усаживаясь за него.

Он выглядит, как небожитель, сошедший с картины, написанной руками самого умелого художника в Поднебесной. Нижние черные одежды, украшенные тонкой серебряной вышивкой, как вторая кожа, облегали его шею и запястья, поверх еще одна черная рубаха, более свободная, на этот раз украшенная такой же черной вышивкой, заметить которую можно, лишь приглядевшись, затем красные, словно пылающий клен, одежды, с высоким воротом и длинными рукавами, украшенная рисунками драконов. Юбка его платья длинная, она стелется по полу, скрывая чужие стопы, украшенные невероятно тонкими серебряными украшениями, полностью их оплетающими.  Поверх еще один слой одежд, как мантия, украшенная соболиным мехом, который переливался золотом в свете свечей.

Одежда выглядит тяжелой и неудобной, но лис идет плавно, ткань почти не колышется от его движений. Принц слышит лишь легкий перезвон серебряных цепочек, украшающих его скрытые стопы. На Хуа Чэне нет украшений и макияжа, но от его вида сердце Се Ляня уже заходится в безудержном ритме, а к лицу приливает предательский жар.

Принц цепляется за это воспоминание сильнее, игнорируя странные ощущения в своем теле.

Он стоял у стены, ощущая себя смертником, что лишь ждет, когда озвучат его приговор, а все потому, что именно он, как личный слуга, должен помочь своему господину собрать волосы, нанести макияж и подобрать украшения. Хуа Чэн велел ему это. Он учил его этому, ведь раньше все делал сам, потому что слуги не могли смотреть на его лицо, но теперь есть Се Лянь, который может помочь.

Принц помнит, как еле оторвался от стены, что была его последней опорой, и на негнущихся ногах подошел к лису со спины, стараясь не смотреть на отражение в зеркале, после чего тут же схватил гребень, принимаясь со всей осторожностью прочесывать чужие густые и длинные волосы, пропуская черный шелк сквозь пальцы, когда принимался за новую прядь. Се Лянь старался не думать о том, что от хули-цзина приятно пахнет персиковым деревом и дымом сандаловых благовоний, как и о том, что этот аромат почти пьянит. Он вздрогнул всем телом, когда услышал чужой голос, а позже, совершил самую большую и страшную ошибку: поднял взгляд на зеркало.

Хуа Чэн уже подбирал украшения, прикладывая к груди искусное серебряное ожерелье, слегка поворачивая голову из стороны в сторону, после чего сказал:

- Сияющий вороновый сапфир – словно капля ночи, застывшая в лунном свете. Достойное украшение для такого случая,- через отражение в зеркале, посмотрев в глаза своему слуге, он продолжил. – Что думаешь?

Глаза яогуая сияли подобно сапфирам в его руках, Се Лянь не мог отвести взгляд. Ему казалось, что он тонет в их глубине. Лис перед ним – самый прекрасный нефрит, и впрямь ожившая картина. Он завороженно смотрел, как чужие пальцы, бледные и тонкие, словно молодые побеги бамбука, вели плавные линии по серебряным узорам, обходя блестящие черные камни, как чужие волосы, еще не собранные в сложную прическу, красиво струились по спине, выглядя намного дороже и драгоценнее меха, украшающего одежды.

Принц чувствовал, как у него в горле встал ком – сладки и тягучий.

Это безумие.

Се Лянь завороженно наблюдал, как черное ушко слегка дернулось. Юноша словно перестал отдавать себе отчет о собственных действиях, протянув руку выше, желая дотронуться до черного бархата чужой шерсти.

- Се Лянь?

Голос Хуа Чэна вырвал принца из транса, и он тут же отдернул руку, с бо́льшим усердием принявшись расчесывать волосы, после чего тут же опомнился. От него ждали ответа. Кое-как улыбнувшись, юноша, надеясь, что его голос не звучит слишком взволнованно, ответил, поддерживая поэтичное настроение хули-цзина:

- Благородный облик господина заставляет луну прятаться в облаках, а пионы – стыдиться своей невзрачности. Боюсь, любые украшения затеряются на Вашем фоне.

- Льстец, - улыбнувшись одним уголком губ, протянул лис, откладывая ожерелье на столик.

Се Лянь же продолжил расчесывать чужие волосы, после чего начал собирать их в прическу, даже не замечая, что впадает в какой-то транс, вышел из которого он лишь когда Хуа Чэн взял его за руку, останавливая, после чего развернулся, проговаривая:

- Что с тобой? – принц тут же застыл, как испуганная лань, не имея возможности сконцентрироваться на чем-то другом, кроме как осторожной хватке на своей руке. Пальцы лиса были прохладными, даже холодными, но юноше казалось, что они обжигают его кожу. Он отвлекся от этого ощущения, только когда хозяин поместья продолжил говорить. – Ты красный, как маков цвет. Тебе дурно, Лянь-Лянь?

Ох… принц тут же выплыл из своих воспоминаний, зарываясь лицом в подушку, стараясь то ли удушиться ей, то ли хотя бы потерять сознание на пару минут, чтобы остудить голову. Это «Лянь-Лянь» уже давно преследует его во снах. Лис начал его так называть совсем недавно, всего пару месяцев назад, когда помогал юноше отвлечься от очередной грозы. Тогда это обращение вырвалось из чужих уст случайно, а после произносилось либо в шутку, либо, когда они были наедине и лис хотел расположить человека к себе, например, чтобы послушать слухи или узнать честное мнение о чем-либо. Или… когда волновался за своего слугу… как тогда…

Се Лянь тут же задушено закричал в подушку, с силой избивая кровать ногами, после чего резко сел, смотря в полузакрытое окно и стараясь успокоить дыхание. Он чувствовал, как горят его щеки и как жар постепенно спускается ниже. Это нехорошо… очень нехорошо…

Парень тут же поднялся, начиная мерить комнату шагами, переходя из одного угла помещения в другой, возвращаясь к тому клубку воспоминаний и стараясь понять, в какой же момент все пошло не так, когда ему начало становиться «жарко» рядом с лисом? В какой момент он стал видеть его не только днем, во время работы и выполнения своих обязанностей, но и ночью, во снах? В какой момент он стал подмечать малейшие изменения в чужом образе, стал с точностью лучшего стрелка различать чужое настроение, где лису достаточно было лишь слегка махнуть хвостом, и юноша понимал, что его господин заскучал? В какой момент человеку стало недостаточно просто сидеть рядом и помогать с бумагами…

Парень тут же застыл посреди комнаты, ухватившись за одно воспоминание… кажется… это произошло во время грозы…

В тот день природа была особенно беспощадной, гром буквально сотрясал землю, даже яогуаи, прожившие не одну сотню лет вздрагивали, стоило раздаться этому грохоту. Се Ляню в тот день было особенно тяжело, его разум снова погряз в страшных воспоминаниях, из-за чего порой он забывал дышать, и как на зло… гроза началась под вечер, когда он уже заканчивал помогать своему господину в кабинете.

Лис еще во время их первой совместной грозы сказал принцу, что тот может приходить к нему всякий раз, как станет страшно, что юноша и делал, хоть и старался не наседать: приходил лишь когда было совсем невмоготу или и вовсе, если заставал буйство стихии в компании хули-цзина, который неизменно садился рядом, обнимая слугу хвостами, и принимался читать ту же сказку, что и в первый раз, начало которой Се Лянь уже знал наизусть. И хоть Хуа Чэн действительно помогал, отвлекая своим бархатным голосом, принцу было стыдно за себя, поэтому последнее время он старался пережидать такую погоду в своих покоях, зарывшись в одеяла, где сворачивался клубком, затыкая уши и ожидая, когда это все закончится, а все потому, что юноша считал себя недостойным такой доброты и внимательности со стороны лиса. Такому занятому яогуаю и дела не должно быть до своего слуги и его страхов… но на деле… хули-цзин порой сам приходил в чужие покои, плотно закрывая за собой двери и накладывая особые заклинания, чтобы заглушить звуки снаружи, после чего садился рядом, начиная напевать какую-нибудь песню и продолжая до тех пор, пока человек не уснет.

Но тогда они были в кабинете. Гром раздался с такой силой, с такой громкостью - будто кто-то бьет в барабаны, прямо рядом с его ухом, -  что юноша выронил бумаги, которые держал в руках и тут же затрясся, даже не замечая, что его тело сковал страх, как и того, что лис очень внимательно на него смотрит. Юноша точно не помнил, что тогда произошло: как в кабинет зашел другой слуга, принося большой футон, две подушки и одеяло, видимо, Хуа Чэн послал за ним бабочку. Се Лянь стал более или менее приходить в себя, лишь когда гроза стихла, но не потому что закончилась, а потому что на помещение наложили заклинание, но… только сейчас он признался себе, что выплыл из своих кошмаров благодаря чужой руке, которая мягко легла на его спину, между лопаток, ненавязчиво подталкивая к центру комнаты, где другой слуга подготовил «кровать».

Лис действовал аккуратно, не настаивал, скорее мягко предлагал, направляя его к футону, а принц не смел ослушаться, послушно поднимаясь на ноги и подходя к подготовленному ложу, после чего, ведомый чужой рукой, опустился на край футона, подтягивая под себя ноги, не смея поднять глаз на своего господина, который, уже привычно подошел к книжной полке, вынимая знакомый томик со сказкой, после чего вернулся к человеку, садясь рядом, но на ковер. Се Лянь же продолжал сверлить взглядом свои руки, нервно сжимающие ткань штанов, изредка вздрагивая, когда гром с особым рвением сотрясал воздух, словно стремясь пробиться сквозь защиту и добраться до тревожного сердца, которое и так билось о грудную клетку, как крылья цикады. Он вздрогнул снова, когда Хуа Чэн, открывая книгу, тихо проговорил:

- Страх перед грозой – удел тех, кто не знает ее нрава. Когда-нибудь, я научу тебя слушать ее без трепета, - перелистнув пару страниц, лис внимательно посмотрел на своего слугу, после чего потянулся и взял его за руку, мягко поглаживая чужую ладонь большим пальцем, продолжая говорить все также тихо и спокойно. – Посмотри, как дрожат твои руки. Разве не странно? Ты не боишься ни тяжелой работы, ни яогуаев, ни моего гнева, но трепещешь перед простым шумом небес.

Се Лянь осторожно поднял глаза на хозяина поместья, замечая его внимательный взгляд, который, казалось, проникал в самую душу, видел всю его суть. И он был прав. Принц не жаловался, когда его нагружали тяжелой работой, стойко вынося все трудности. Не проявляя слабости. Не проявлял ее и в присутствии других яогуаев, хоть поначалу и было безумно страшно, но он игнорировал это чувство, задвигал его на самые задворки сознания, натягивая на лицо легкую улыбку, стараясь смотреть только прямо или себе под ноги, а после… просто привык не видя в существах вокруг ничего необычного. Гнева своего господина он тоже не боялся, хоть и видел ни раз…. Может от того, что этот гнев не был направлен на него, хоть и был весьма велик. Принц уже давно знал, что настроение лиса весьма переменчиво, а гнев поглощает его быстрее, чем огонь – сухой тростник. Хули-цзин мог спокойно выслушивать что-то, а в следующую секунду изранить говорившего своими бабочками, ударить хвостом так, что несчастный отлетит на добрых пять чжан*, а то и вовсе отрубить какую-нибудь конечность или даже голову, если у него в руках было какое-нибудь оружие.  Вот только никогда этот гнев не был направлен на самого Се Ляня… может от того и не пугал.

*(5 чжан  ~ 15 метров)

С человеком лис был весьма терпелив, хоть, с его характером, уже давно должен был, как минимум, отрубить человеку руку во время их занятий каллиграфией, но нет. Он лишь вздыхал, заново пускаясь в объяснения и укладывая перед нерадивым учеником новый лист бумаги. А в Се Ляне с каждым днем росла уверенность, что хули-цзин ему не навредит, хоть причин и не ведал. Вот только гроза… она была связана с самым темным и ужасным периодом в его недолгой жизни. Под раскаты грома он потерял все, что у него было, а после попал в Диюй, где и оставался по сей день, хоть таким уж плохим это место уже не считал. Тем не менее, воспоминания поглощали его с головой, стоило лишь белой вспышке молнии разрезать небеса.

Юноша снова вздрогнул, когда лис, вздохнув, отпустил его руку, продолжая говорить:

- Гроза будит в тебе тени прошлого… я вижу это по твоим глазам, - Се Лянь до сих пор отчетливо помнил чужой взгляд при этих словах: внимательный, мягкий, намекающий, что ему можно рассказать о своих тяготах, но не настаивающий. Под этим взглядом ониксовых глаз юноше будто становилось легче дышать, а тихий голос скрывал посторонний шум лучше любого заклинания. – Я не стану касаться ран, что не в силах исцелить, но знай – даже самые черные тучи когда-нибудь уходят с неба.

Ласково улыбнувшись, хули-цзин похлопал рукой по футону, рядом с подушкой, безмолвно прося лечь, что принц и сделал. Стоило его голове коснуться подушки, как Хуа Чэн тут же сосредоточил все свое внимание на книге. Лис читал неспешно, мягко перекатывая слова, а Се Лянь вслушивался в чужой голос, прокручивая в голове уже заученные строки книги, зная наперед, что будет дальше, но удивительным образом это его успокаивало. Юноша лежал неподвижно, медленно моргая, смотря в никуда, но вскоре зацепился взглядом за один из чужих хвостов, после чего его руки, будто живя отдельно от тела, потянулись к нему, принявшись неторопливо перебирать шерсть, зарываясь в нее пальцами. Такая мягкая, густая, блестящая… принц завороженно водил по ней пальцами, после чего, как в их первую совместную грозу принялся плести косичку на кончике чужого хвоста.

Сон подкрался к человеку незаметно, как раз в тот момент, когда герой из сказки был повержен своим врагом, истекая кровью на поле брани, где он лежал, смотря в небо и рассуждая о том, где совершил ошибку. Сквозь дрему слушая мысли главного героя, Се Лянь невольно тоже совершил ошибку: юноша обнял чужой хвост и уткнулся в него лицом, будто это не чужая часть тела, а одеяло, тут же засыпая…

Слуга тут же вынырнул из воспоминаний, падая на пол и закрывая лицо руками, ему казалось, что он прямо сейчас ощущает запах чужой шерсти, от которой приятно веяло смолой и медом, словно он прильнул не к хвосту, а к частичке осеннего леса. Парень тут же вспыхнул, вспомнив, что в тот день, когда он проснулся, обнимал не только хвост, но и чужую руку, а его господин спал вмести с ним, рядом…

Се Лянь отчаянно замычал, мотая головой из стороны в сторону, стараясь выбросить из головы эти мысли, после чего резко поднялся и подошел к кровати, рухнув на нее, даже не замечая, что сдвинул подушки в сторону, но стоило ему повернуть голову, как он воочию увидел напоминание о преступлении, которое совершил… о своем грехе…

Платок.

Он украл его. Хуа Чэн забыл о нем, оставив на подносе, а Се Лянь… не стал напоминать и просто забрал себе этот кусочек белого шелка, украшенного серебряной вышивкой бабочек. Не удержавшись, юноша провел по нему рукой, прикрывая глаза. Шелк скользил под пальцами, будто живой, будто пытается увернуться от «нечистых» рук мальчишки, осмелившегося стащить его, вот только удивительно, но одно это прикосновение к холодной ткани успокаивало мысли… может поэтому он носил его за пазухой, рядом с сердцем, пряча от чужих взглядов? Он даже не знал, зачем стащил его. Юноша сделал это через несколько дней после той грозы, при этом чувствуя себя предателем, хоть лис так ни разу и не вспомнил об этом платке.

Се Ляню было безумно стыдно, особенно первые две недели. Каждый добрый жест Хуа Чэна был ударом кнута по его совести. Юноша ни раз порывался вернуть украденное, и уже было тянулся к верхним одеяниям, чтобы вынуть платок, но тут же одергивал себя, резко опуская руки и погружаясь в работу. Он боялся. Вот только… он боялся не гнева своего господина, а презрения…и лишь недавно с трудом признался себе в этом. Как и в том, что иногда стелет этот платок поверх своей подушки, осторожно укладываясь на него щекой, будто боясь испачкать. Как и в том, что когда он засыпал так, то сны становились спокойными и безмятежными. Появлялось странное чувство… будто он заполучил не просто ткань, а что-то большее…

Да что это с ним?!

Принц был зол на самого себя. Перевернувшись на спину, он уставился в потолок, чувствуя, что тонет в воспоминаниях, которые, подобно последним пузырькам воздуха, что вырываются изо рта утопающего, застилают ему глаза. Вот только в каждом пузырьке он видел не собственное отражение, а лик своего господина: как он аккуратно держит кисть, искусно выводя иероглифы, как подносит чашу к губам, делая небольшой глоток чая, как выпускает тонкую струйку дыма, задумчиво смотря в документы и раскручивая в руках трубку, как отводит его в очередное секретное место в своем поместье, где Се Лянь отчетливо чувствует, что лису будто дышать становится легче. Он и впрямь будто тонул.

Зажмурив глаза, принц усилием воли поднялся с кровати. Ему сегодня не уснуть, и вместо того, чтобы погружаться в неизвестные грезы, лучше заняться чем-то полезным. Хуа Чэн говорил, что хотел бы отведать с утра пирожных с османтусом, а значит, стоит наведаться на кухню и попросить поваров сготовить угощение или… заняться этим самому.

Се Лянь умел готовить не многое, но получалось у него неплохо, а все благодаря яогуаям, работающим на кухне, которые охотно отзывались на его просьбы и с радостью учили готовить различные угощения, хоть для этого и пришлось слукавить, что хозяин поместья хотел съесть пирожное, которое приготовит его личный слуга.

Быстро надев свою форму и завязав волосы в низких хвост, юноша выглянул из комнаты и, убедившись, что снаружи никого нет, выскользнул в коридор, на цыпочках продвигаясь в сторону кухни. Проходя мимо покоев Хуа Чэна, принц задержался на месте, рассматривая плотно задвинутые фусумы. Хозяин поместья спал. Кивнув самому себе, Се Лянь тихо пошел дальше, даже не смотря под ноги, лишь наблюдая за ночной тишиной внутреннего сада, следуя на кухню по заученному маршруту.

Прохладный ночной воздух помог, наконец, остудить беспокойные мысли, поэтому к кухне он добрался уже с холодной головой, совершенно не удивляясь, что там горит свет, ведь повара никогда не спят, но все же останавливаясь, не заходя за нужный поворот и прислушиваясь: хоть свет и горел, было необычайно тихо. Нахмурившись, принц осторожно заглянул за угол, готовясь в любой момент побежать за стражей, если это понадобится, но так и застыл на месте.

Тени от дрожащих фонарей из желтой бумаги плясали на стенах, будто суетились над тем, кто прямо сейчас хлопотал на кухне, стараясь его остановить. Се Лянь сделал несколько неуверенных шагов, подходя к двери, и замер на пороге, не веря своим глазам. Там был Хуа Чэн, тот самый, чьи руки знали только тушь и шелк, чьи пальцы никогда не касались чего-то грубее нефритовой чаши или веера, стоял посреди кухни в растрепанных одеждах, с лицом, вымазанным в рисовой муке, кажется, даже на хвосты как-то попало. На столе перед ним лежали бесформенные куски теста, больше похожие на глиняные комки, чем… то что он готовил. Небольшой кусочек теста даже прилип к рукаву его халата, будто насмехаясь.

Что он…

Сердце Се Ляня бешено застучало, будто пытаясь вырваться из груди. Он должен был уйти. Должен был сделать вид, что не видел этого безумия… но ноги не слушались, поэтому он остался стоять на месте, наблюдая, как лис неожиданно резко вздохнул и, схватив ком теста, швырнул его в стену. Оно шлепнулось с жалким звуком и медленно поползло вниз, а хули-цзин так и стоял с вытянутой рукой, недовольно пыхтя, а его хвосты, кажется, даже распушились, будто шерсть встала дыбом.

- Проклятье! – прошептал он, упираясь руками в столешницу, и голос его звучал так нелепо: не гневно, а… почти обиженно.

Се Лянь невольно рассмеялся, тихо-тихо, испуганный собственной дерзостью, тут же прикрывая рот рукой, но Хуа Чэн, разумеется, его услышал. Лис тут же развернулся. Его глаза были широко раскрыты, как у пойманного на шалости ребенка, на щеке мука, почти незаметная на бледной коже, и ох… ему и на волосы попало… По полу рассыпан сахар, какие-то деревянные миски, палочки… беспорядок, немыслимый для того, кто всегда был воплощением совершенства. Хули-цзин уже дернул ушком, с которого слетело немного муки, рассыпаясь вокруг как первый снег, собираясь что-то сказать, как принц тут же выпалил:

- Ваше Превосходительство?…

В ту же секунду он увидел, как на чужих щеках легкой акварелью проступает румянец, делая лиса таким… человечным, каким юноша никогда его не видел. Хуа Чэн всегда был подобен своей горе: такой величественный, красивый, но… недосягаемый. А сейчас он стоял тут, в просторных домашних одеждах, испачканный в муке, с очаровательным румянцем на щеках, и Се Ляню вдруг одновременно захотелось смеяться и плакать.

Не дожидаясь ответа, юноша неуверенно прошел внутрь, обходя хаос, царивший на полу, после чего остановился в двух шагах от лиса и внимательно осмотрел чужое творение.

- Вы… готовите лунные пряники? – осторожно спросил он, замечая отдаленно знакомую форму.

Хуа Чэн вздохнул и провел рукой по лицу, оставив еще одно бело пятно, теперь уже на лбу, после чего, отвернувшись, тихо ответил:

- Они должны были получиться как в книге, - Се Лянь тут же повернулся в ту сторону, куда смотрел хули-цзин, замечая ту книгу, о которой он говорил. – Но, кажется, искусство кулинарии требует больше мастерства, чем я предполагал.

В этот момент принц понял, что точно не сможет стоять в стороне. Его ноги тут же понесли его к столу, к этому нелепому и одновременно прекрасному зрелищу. Он тут же взял книгу, быстро пробежавшись глазами по рецепту, после чего снова поднял глаза на хозяина поместья и сказал:

- Позвольте помочь, господин, - его голос звучал тверже, чем когда-либо. – Я… я немного умею.

Хуа Чэн не ответил, лишь поджал губы и еле заметно кивнул, соглашаясь на чужую помощь, после чего повернулся к столу, готовясь снова приступить к работе, как юноша остановил его:

- Подождите немного, господин, - после чего тут же поспешил к нижним шкафам, доставая оттуда длинную шелковую ленту, после чего вернулся с ней к лису. – Давайте подвяжем ваши рукава, так будет намного удобнее.

Хули-цзин лишь молча развел руки в стороны, а Се Лянь, улыбнувшись, зашел ему за спину, ловкими движениями подвязав чужие рукава, после чего, немного постояв на месте, сходил за еще одной лентой, затем поднес табуретку и, встав на нее, завязал мужчине волосы в такой же тугой низкий хвост, как и у него. Удовлетворенный результатом, юноша осторожно вернулся к столу, стараясь не задеть рассыпанную муку и сахар, затем внимательнее осмотрел получившуюся массу и тихо сказал:

- Тесто… получилось слишком сухим, - он шептал, не осмеливаясь говорить громко, будто стоит это сделать, и все поместье узнает о том, что происходит на кухне, разрушая таинственность момента. – Нужно добавить масла и… немного тепой воды.

Хуа Чэн молча кивнул, отодвигаясь, будто уступая ему место у стола, и принялся за работу. Его пальцы, обычно такие ловкие в каллиграфии, теперь казались неуклюжими, и Се Ляню внезапно, хоть и сам не особо умел это делать, очень захотелось показать ему, как правильно месить тесто, но он не смел, вместо этого взяв кувшин с теплой водой и налив немного в миску.

- Вы… давно готовите, господин? – рискнул спросить Се, лишь для того, чтобы разбавить тишину.

- Совсем недавно, - ответил лис, и в его голосе прозвучала легкая усмешка. – Но, кажется, у меня нет к этому таланта.

- Что вы, господин, - тут же возразил юноша, - У вас очень хорошо получается, просто нужно… немного доработать.

- Смеешься надо мной? – с лукавой улыбкой спросил лис, переводя взгляд на слугу.

- Я бы не посмел, - тут же замотал головой принц.

- Брось, - возразил хозяин поместья, мотнув ушком. – По глазам вижу, что ты веселишься.

Юноша тут же забегал глазами по помещению, лишь бы найти, на что перевести тему, после чего, заметив еще одну деревянную миску, выпалил:

- А какую начинку намерен сделать господин?

- Каштановая паста, - хмыкнув, ответил тот, делая вид, что не заметил, как его слуга ушел от ответа.

Се Лянь же застыл ненадолго, слегка уходя в себя. Он очень любил лунные пряники, а особенно с начинкой из каштановой пасты, уплетая их за обе щеки, если те появлялись на столе, когда им приносили чай во время работы. Вот только появлялись они довольно редко, ведь сам лис особого интереса к такому угощению не проявлял, а теперь… решился их приготовить? Юноша почувствовал, что сердце забилось в груди так громко, что кажется его услышат даже тени за дверью.

Неужели… хули-цзин заметил? Неужели запомнил? Эти мысли кружили в голове, смешиваясь с ароматом каштановой пасты, которая, стоит признать, вышла намного лучше теста. Хотелось смеяться… хотелось плакать… но он лишь втянул голову в плечи, как черепаха, молча продолжая помогать хозяину поместья, указывая на ошибки и наблюдая, как сосредоточенно тот лепит форму пряника, наполняя его начинкой, как загружает их в печь, усаживаясь на корточки и наблюдая за процессом.

Се Лянь не удержался и тоже присел рядом, готовясь доставать пряники из огня, чтобы его господин не обжегся, и не замечая, как лис лукаво улыбается, поглядывая на него. Юноша повернулся к нему, лишь когда тот заговорил:

- Луна начинает сходить с небосвода, - Хуа Чэн смотрел в открытое окно, выглядя одновременно задумчиво и так, будто с нетерпением чего-то ожидает. Снова повернувшись к человеку, он продолжил. – Знаешь, какой наступил день? – принц задумался ненадолго, но его уставший мозг был не способен размышлять прямой сейчас, поэтому юноша лишь покачал головой, внимательно смотря на своего господина, который шире улыбнулся, демонстрируя клычки и весело продолжил. – Как лист, гонимый ветром трудов, Лянь-Лянь забыл, когда расцвел в этом мире?

Когда Хуа Чэн сказал об этом, мир словно перевернулся. Се Лянь и забыл, что когда-то назвал ему свою дату рождения… сердце ушло в пятки, оставив в груди пустоту, которую тут же заполнило что-то яркое и ослепительное.

«Для меня?... Это все… для меня?», - думал принц, не в силах отвести взгляд от чужого лица, перепачканного в муке.

Они так и просидели, пока пряники не испеклись. Вкус любимого лакомства смешался с привкусом счастья на языке, терпким и сладким, почти невозможным. Слезы тут же подступили к глазам, но он быстро сморгнул их, боясь осквернить этот невозможный момент. Раньше он был принцем, ему дарили подарки, цену которых не счесть, но… почему-то эти пряники казались в тысячу раз драгоценнее. А с новым укусом, к счастью примешался еще и вкус осознания. Се Лянь наконец понял, как зовется его болезнь… это любовь.

Он влюбился… в своего господина.

Он понял, что готов положить хоть сотню жизней в услужение, лишь бы еще раз увидеть, как эти тонкие пальцы, привыкшие к благородным искусствам, снова погрузились в муку, ради него, а затем, он бы снова ел приготовленные угощения, стараясь вместе с ними проглотить ком в горле, пока его заботливо окутывали чужие хвосты, защищая от сквозняка, а волосы пачкали в остатках муки, пока господин гладил его по голове, тихо нашептывая короткое поздравление. И он будет молчать об этом до самого конца, лишь бы не доставить ему неудобств. Будет молча продолжать следовать за ним, лишь бы хули-цзин ничего не заподозрил и не прогнал его.

Эти чувства умрут вместе с ним, как умирает лунный свет на рассвете – красиво, безмолвно, не оставляя следов.

________________________________

От автора:

Да, эта глава посвящена гейской панике Се Ляня... А что вы мне сделаете, я в другом городе, хаха!

Ну, как говорится, наступило половое созревание, а с ним и осознание, что мальчик наш влип по полной, так сказать часы пробили 12 и магия развеялась, но в нашем случае, наоборот. Или это не магия?
╮⁠(⁠.⁠ ⁠❛⁠ ⁠ᴗ⁠ ⁠❛⁠.⁠)⁠╭

А ещё, мы с вами сейчас пребываем где-то на середине истории! Давайте похлопаем друг другу, мы все большие молодцы!

Ну а на этом все, берегите себя и своих близких, кушайте лунные пряники и до новых встреч!))