1
Эпилог
Нечёткие цифры на будильнике: 9:27. Питер, большей частью своего сознания всё ещё находящийся во сне — тяжелом, тёмном сне, который память обязательно выкинет после пробуждения — не сразу понял, что́ значат эти цифры. Подросток лежал с чуть приоткрытыми глазами, не находя в себе сил двинуться с кровати, ровно минуту, потому что как только число 27 изменилось на 28, тело мальчишки рефлекторно подорвалось с постели. «Проспал! Чёрт! Проспал!» — Питер заметался по комнате, слабо соображая спросонья и не зная, за что хвататься. На глаза попались джинсы, свисающие со спинки стула, и мальчишка дёрнул их с такой силой и скоростью, что тот упал. Грохот был громким. Раз, два, три...
Питер?! Что ты уронил?! Почему ты ещё дома?! — Тётушка ворвалась в комнату. Звон в голове от шума упавшего стула сменился на звон от высокого громкого голоса. «Обожаю, когда на меня кричат с утра пораньше, просто прекрасно, то, что надо...» — Думал Питер, но всё, на что он был способен вне своих мыслей, — виноватое выражение лица. Подросток мудро (по крайней мере, он так считал) предпочитал не говорить с Мэй, когда она переходила на повышенный тон. — Быстро одевайся, завтракать и... — Привычно безотлагательным тоном начала Мэй. — Но... — Питер не мог не попытаться. — Никаких «но», пять минут на завтрак найдутся в твоём плотном графике, раз уж ты всё равно проспал. Питер с недовольным рычанием натянул толстовку, схватил рюкзак и быстро пошёл на выход, надеясь скрыться незамеченным. — Питер, я всё слышу! Решив, что на препирания с Мэй уйдёт гораздо больше времени, чем на «имитацию» завтрака, на которую Питер был готов выделить пару минут, подросток сел за кухонный стол и начал со скоростью света забрасывать в себя мюсли. Он как всегда «витал в облаках», как любила говорить Мэй, и до него долетали лишь обрывки фраз тёти вперемешку со словами какого-то репортёра из телевизора, в который раз нагло врущего о том, как государство заботится о системе образования и культурного воспитания детей. «... приготовишь сам...», — да-да, вечером переспрошу, всё равно сейчас не запомню, — «...этим прекрасным утром в средней школе ...», — расскажите о том, какое это утро прекрасное, ученикам, которых заставили сидеть там и улыбаться на камеру, — «...меня не будет...», — это о реальной ситуации или тётя Мэй опять завела шарманку о том, что Питер не может сам о себе позаботиться? — «... День Шнурка призван научить маленьких детей...», — вязать петли, на которых можно повеситься от такой заботы об их культурном просвещении, — «Питер, ты меня слушаешь?!» — это тётя Мэй или репортёр? Ой. — Да-да, я всё понял, хорошо, я побежал! — Дверь захлопнулась, Мэй тяжело вздохнула. С тех пор, как погибли родители Питера, Мэй взяла на себя заботы о воспитании их сына. Она, правда, была замечательной тётей, делала для Питера всё и далее по списку «банальные описания хороших опекунов», но было одно «но». Или пара. Она совершенно не понимала, что такое личные границы, и со свойственной ей строгостью вмешивалась в жизнь Питера. В двенадцать, даже в четырнадцать лет это ещё можно было терпеть, но чем дальше, тем сложнее. И без того скудная социальная жизнь Питера из-за постоянных вопросов, а иногда чуть ли не допросов и вовсе сошла на нет. Наивный Питер поначалу даже пытался вести открытый диалог, отстаивать свои несформировавшиеся взгляды, но тётя была категоричным человеком, не особо готовым слушать чьи-то бредовые идеи. Кирпичик за кирпичиком между ними выросла стена. Возможно, только она и защищала двух близких людей от взаимного нанесения ран. «Пусть лучше будет так», — думал Питер. Строгость воспитывает скрытность. Он снисходительно относился к Мэй и понимал, что должен быть ей благодарен за то, что не провёл своё детство в каком-нибудь приюте, но, чёрт, он понимал, что не может быть искренне и в полной мере быть благодарен за спасение от того, чего не испытал.
О, Паркер! А что, для гениев новое расписание учредили? — По аудитории поползли противные смешки. — Почему тогда мне никто не сообщил, м? — Мистер Старк состроил обиженную физиономию. Питер сконфуженно прошествовал за одну из последних парт, за которой всегда сидел он один, чему был очень рад. Это была пара с мистером Старком. Несмотря на его весёлую реакцию на опоздание, Паркер, на самом деле, был не рад тому, что опоздал, потому что занятия с этим преподавателем отличались от всех остальных. В глазах Питера мистер Старк, и правда, был гением. Но подросток поклялся, что никогда ему об этом не расскажет, так как боялся, что и без того огромное эго Старка раздуется до размеров восточной Европы, и парень его потеряет, то есть... все ученики его потеряют. На фоне остальных преподавателей мужчина выглядел пришельцем с планеты привлекательности. Он всегда был одет достаточно элегантно, чтобы на него хотелось смотреть примерно следующую вечность, и достаточно небрежно, чтобы не создавать образ зануды, который выслеживает угол, под которым загнут воротник рубашки. Второе прекрасно сочеталось с его поистине творческой натурой. Старк вёл занятия так, как хотел, а не так, как того требовал кто-то свыше. Казалось, ему совершенно плевать на то, что кто-то может написать соответствующую бумажку в какую-нибудь инстанцию, которая заставит руководство университета уволить его. Написать, на самом деле, могли, потому что раз в столетие (ладно, чаще, не такой уж он старый, Питер) Старк спускался с вершин своей великолепности и давал ребятам предусмотренные программой контрольные, зачёты или экзамены, и тогда им приходилось несладко. Старк учил их не по устаревшим ещё до издания книжкам, но министерству образования необходимо было увидеть знание именно их. Эту проблему мужчина возлагал на плечи подростков, ловко прикрываясь благородной целью «сделать из студентов людей, а не склад информации, потому что с этой функцией справится и сайт, который я напишу за 15 минут». И никто не жаловался. Может быть, боялись встречи с Паркером в тёмной подворотне, ведь тот был влюблён в Старка. Метафорично, конечно же. Восхищался то есть. Ладно, кому мы врём, Паркер чуть ли не в экстазе бился, когда преподаватель самозабвенно объяснял какой-нибудь сумасшедший концепт, летая вдоль доски и между парт, меняя тональность голоса, отыгрывая мимикой даже, только чтобы никто даже не смел спать на его паре. Питер неотрывно следил за тем, как рука мистера Старка записывает что-то на доске мелом, потом поправляет тёмно-каштановые пряди, портя идеальную причёску следами белой извести. Хотя, нет, Старка испортить не могло ничто. А ещё его улыбка после удачно отработанного занятия и довольное потирание ладоней... Да, Питер был безнадёжно влюблён. — Паркер? Па-а-аркер, не игнорируй меня... — А? Да, я тут. — Тихие смешки. Почему эти идиоты смеются после любой фразы Паркера? — Славно. — Дежурная добродушная улыбка. Да, он выучил их все наизусть. — Питер, что ты предложишь для того, чтобы закрепить эту деталь, — Старк указал на чертёж на доске, — учитывая условия, в которых ей придётся находиться? Обычные составы хоть и подходят в теории, но на деле... Анализ чертежа. Анализ показаний приборов. Самое время сказать совершенно неуместную гениальную глупость. Стоп, нет-нет-не... — Возможно, паучья паутина, сэр? — Все внутренние личности Питера разом стукнули себя рукой по лбу. Губы Старка сильно поджались в удивлении, так, что вечно приподнятые уголки губ заметно опустились, но это точно не была грусть: рука задумчиво оглаживала подбородок с идеальной бородкой, а глаза были хитро прищурены. Питеру даже показалось, что мужчина улыбнулся ему, но его отвлекло донёсшееся от одного из задир:
Что, бабы не дают, на насекомых потянуло? — Мерзкий, ужасно мерзкий смех, дубина, пауки не насекомые. Старк стоял рядом с партой Питера, так что тот расслышал (в этот раз вроде бы не показалось) раздраженный тихий выдох, прежде чем преподаватель развернулся и, быстро уходя к доске, бросил шутнику: — Флеш, ваша озабоченность пугает меня настолько, что я даже не стану спрашивать, чем вы́ предлагаете закрепить эту деталь. А я хотел бы выдвинуть следующее предложение...
Питер шёл по коридору, перебирая в голове события прошедших двух пар. После той, с мистером Старком, было занятие с миссис... Питер, как и 99,9% учащихся не помнил её имени и обращался на «извините, не могли бы вы», когда эта старушка забывала дать ему листочек с тестом или что-то в этом роде. Несмотря на общее равнодушие, парень относился к ней с чуть большим теплом, чем все остальные, ему было жаль женщину. Он понимал, что когда-то они все станут похожими на неё. Тенями своей безрассудно растраченной молодости или жизни, проведённой в мирских заботах... А если не углубляться в около-философские рассуждения, преподавательница была о Питере хорошего мнения, потому что тот хорошо учился и не был замечен за списыванием. Оно, на самом деле, ему и не было нужно, так как мальчик был объективно умён и жаден до знаний. Вот только это не всегда играло ему на руку: иногда казалось, что тесты составляла кошка министра образования, из достижений в образовании у которой было только то, что ей на голову пару раз упала тяжёлая пыльная книжка со стола этого самого министра. Однако, даже будучи погружённым в свои мысли, Питер не мог отделаться от липкого чувства: ему казалось, что все окружающие смеются над ним. Он прекрасно понимал, что это глупо, ужасно глупо, и большинству людей просто плевать на него, но сейчас он шёл по людному коридору очень быстро, пытаясь сбежать от «догоняющих» его насмешек. Паркер рухнул за парту и, тяжело дыша, спрятал лицо в руках. Вдох. Выдох. Чья-то рука на плече. Мальчик сильно дёрнулся от неожиданности. — Всё в порядке? — рядом с ним стоял доктор Беннер. Это был брюнет в белом халате, накинутом на простую клетчатую рубашку, и очках в тонкой оправе, за которыми скрывался спокойный взгляд. — Да-да, просто, — Питер наигранно усмехается, — не выспался. «Ничего не в порядке», — думает Питер, но тут же гонит эту мысль. Дома, над этим можно подумать дома. Или никогда — в идеале. Доктор Беннер коротко кивнул, сдержанно улыбнулся и ушёл. Этот человек был, наверное, полной противоположностью мистера Старка. Он не был лицедеем: говорил не очень громко и не всегда внятно и предпочитал мало контактировать с учащимися. Вот и сегодня он быстро объяснил задание, конспективно записав основное на доске, так как прекрасно понимал, что половина людей даже не заметили, что он что-то говорил, и сказал всем разбиться на группы. Ох, если и было что-то, что Питер искренне не любил в процессе обучения, так это работа в группах. Кто вообще решил, что это хороший способ? Большая часть времени уходит на бесполезную болтовню и споры, каждый хочет блеснуть своим умом, а, когда до дедлайна остаётся пятнадцать минут, все отстраняются и ждут, пока найдётся кто-нибудь, кто сделает за них всю работу. Этакий добрый сосед, готовый спасать малознакомых людей. Как бы не так! На самом деле, этим человеком обычно становился Питер, и нет, не по доброте душевной, а потому что под конец всё раздражало настолько, что хотелось просто покончить с заданием и не слушать всяких глупцов. Возможно, проблема была не только в малой эффективности такого вида работы. Так получилось, что Питер был не самым социально активным человеком. Скорее, самым не социально активным. Ему тяжело давалось общение с людьми, они все были какие-то... не такие. Питер любил предаваться самоанализу (развлечение не для слабонервных, надо сказать), и ему не понадобилось много времени, чтобы вспомнить, что он с ранних лет был немного «вне». Да, поначалу он, как и все дети, знакомился со всем, что движется, и во фразе «Привет, я Питер, давай дружить» не было ничего сложного. Вот только друзья быстро надоедали, и Питер не стеснялся разворачиваться и уходить прямо в тот момент, когда очередной ребёнок рассказывал ему самую интересную историю в своей жизни, но, к сожалению, не в жизни Питера. Его мог отвлечь какой-нибудь жук или, будь он неладен, паук, так некстати пришедший ему на ум сегодня. Вообще-то паучья паутина и впрямь была неплохим вариантом, только не натуральная, а выведенная в лаборатории и, возможно... Так или иначе, люди были неинтересны Питеру, и теперь это сыграло с ним злую шутку: недостаток опыта в общении сделал сложным взаимодействие даже с теми, кто был ему интересен. И вот теперь он стоял с рюкзаком посреди класса, нервно оглядываясь и замечая, как образовались три группы: «весёлая» часть класса, в составе которой был Флеш, постоянно задиравший Питера, девочки, уже клацавшие своими ноготочками по экранам телефонов в поисках ответов на задание, и ботаники. Что ж, выбор не такой уж и сложный. Сев за стол с «хотя бы умными», как прозвучало в мыслях Питера, одногруппниками, он обменялся с ними «приветственными» взглядами и понял, что их коммуникабельность примерно равна его. «Может, минус на минус даст плюс», — утешил себя подросток и принялся самостоятельно работать над заданием. Когда Питер поднял голову спустя какое-то время, некоторые ребята уже начали работать вместе и тихо что-то обсуждали. Его тут будто бы и не было. Что-то внутри неприятно зашевелилось, царапая грудную клетку. На самом деле, оно не ушло бы, даже если бы Питер сейчас смеялся за столом с той частью класса, где Флеш рассказывал очередную историю с одной из вечеринок. Особенно в таком случае. Чувство одиночества только обострялось в «толпе». Оно было неотъемлемой частью Питера, возможно, с того самого момента, как он лишился родителей, какой-то связи с ними. А может, это всё бред, и одиночество — лишь черта характера, понемногу съедающая его. Из размышлений Питера вырвал знакомый голос.
О, Беннер, старина, — казалось, сначала в комнату вошла харизма Старка вместе с его громогласностью, а потом уже он сам, — как у тебя тут шумно! — Старк подошёл сбоку к длинному столу, на другом конце которого сидел Беннер, и опёрся локтями о деревянную поверхность. Старк наклонился, прогнувшись в пояснице, отчего его рубашка немного выбилась из брюк, а руки, на которые распределился вес, напряглись в округлых бицепсах. Так, Паркер, займись работой. — Дети, я бы советовал вам вести себя тише, — строго продолжил мужчина, а потом перешёл на заговорческий неразборчивый тон, комично косясь на Беннера, — вам что, не рассказывали, как доктор Беннер однажды разозлился так, что его лицо позеле... — Здравствуй, Тони, — тактично, с ноткой язвительности, перебил Беннер, увлеченный чем-то в своих колбах, но даже не повернулся, — что-то хотел? — Ну, не что-то — давай хотя бы притворимся, что считаем учеников за людей... а кого-то. — Старк осмотрел класс. — Мне нужен кто-нибудь, чтобы написать одну безделучшечную олимпиаду.
Сердце Питера забилось чуть чаще, и он уткнулся в свою тетрадь, на случай, если в его глазах всё же высветилась бегущая строка «выбери меня выбери меня выбери меня». Тони ещё раз оглядел класс и сказал: — Мисс Хилл, позволите пригласить вас пройти со мной? Питер резко выдохнул.
Всю дорогу до дома Питер думал об этом случае с мистером Старком. Чёрт, это даже «случаем» назвать язык не повернётся, но он занимал мысли подростка, расшатывая его нервную систему всё сильнее и сильнее. Почему выбрали не его? Питера всегда хвалили преподаватели (хоть он и не всегда им верил), и мальчику казалось, что даже мистер Старк считает его не совсем уж никчёмным. «Разве? Почему он тогда выбрал не тебя, как думаешь? Сложно догадаться, идиот?» — Питер сильнее натянул рукава толстовки и сжал их в кулаках. Опыт — так не оставалось красных следов от впившихся ногтей на ладонях. Зубы противно скрипнули друг о друга. Чем ближе подросток был к дому, тем быстрее он шёл — надо попасть туда скорее, учащённое дыхание не к добру. Не с первого раза попав ключом в замочную скважину, Питер всё же открыл дверь. — Мэй? Ты дома? — в ответ тишина. Дверь с шумом захлопнулась и, оперевшись об неё спиной, Питер сполз вниз и осел на пол. Подросток прикрыл глаза и прижал руку к груди, которая беспокойно и часто вздымалась. Сейчас это пройдёт, ещё чуть-чуть. Сердце тяжело билось, отдавая в горло. Уже должно. Мальчишка медленно втягивает носом воздух и так же пытается выдохнуть, но на середине срывается. Валявшийся рядом рюкзак улетает в другой конец коридора под сиплый злобный вскрик. Питер чувствовал себя так, будто его вырвало внутрь. Хотелось вытащить из себя эту гадость. «Душонку?» — едко шутило подсознание. Хорошо, наверное, что Мэй не было дома. Опять эти вопросы и попытки разузнать. Разузнать, а не понять. Питера это откровенно раздражало, хоть он и отчаялся найти человека, которому будет не наплевать на него настолько, что тот захочет рыться в хламе, собравшемся в голове глупого подростка. «Да, никто не обязан это делать, возьми себя в руки», — мальчишка встал на ноги и почувствовал резкую боль в голове. Перерыв аптечку в поисках обезболивающего и не найдя его, в какой-то момент Питер обнаружил себя крутящим в руках баночку с яркими красными капсулами. «Так, нет... нет», — он бросил лекарство обратно в ящик и направился в свою комнату. «Надо занять себя чем-нибудь, да, пожалуй», — с этой мыслью Питер сел за стол, заваленный кучей бумаг. Прошлым вечером он допоздна работал над своими чертежами, поэтому сейчас пришлось разбирать их. Пальцы быстро заскользили по листам, сортируя: неудачные — на пол, черновики с заметками — налево, более менее получившееся — в стол... Одна бумажка задержалась в руках чуть дольше — на ней были какие-то формулы и даже логические рассуждения Питера, а в углу — паук, небрежно нарисованный, видимо, в раздумьях над какой-то задачкой. «Чёрт», — память заботливо подкинула события сегодняшнего утра. «Паучья паутина, господи, кто тебя за язык тянул?» — Питер зло скомкал лист в руке. В голове нарастающей волной зазвучали насмешки одногруппников. Цунами мыслей обрушилось на маленький мирок Питера. Он схватился руками за голову и зажмурился. Скомканный лист упал на пол. Питер убирает руки от висков, широко открывает глаза, порывисто дышит. Одним движением смахивает все бумаги со стола. Признаться честно, вера в свой незаурядный ум была его единственной опорой. И сейчас он чувствовал, как самообладание трещит по швам. Всё это, валяющееся сейчас на полу, было его единственным способом самоутвердиться, но... «Кому нужны твои уродливые чертежи и несостоятельные идеи? Твоей стране интересно лишь вооружение, и, даже если ты добьёшься успеха, твои труды послужат тому, чтобы убить ещё пару сотен людей. Вау, круто, супер!» — сердце застучало сильнее, Питер упал на колени и начал рвать бумагу. Порезавшись об очередной лист, подросток остановился: боль слегка отрезвила его. Он представил, как сейчас выглядит: жалкий неврастеник, страдающий из-за своей никчемности. «Отвратительный...» — на глазах проступили слезы. «Люди не виноваты, что ты омерзителен им», — снова это чувство внутри. Один, один, всегда один. Хочется вытащить свои внутренности. Питер ничего не видит перед собой: влага совсем застелила глаза. Он может только слышать жалкие задушенные всхлипы, доносящиеся из его горла. Мальчишка уже слышит их не от себя, а будто бы со стороны, и его это раздражает, как лай собаки. Он хочет, чтобы эти звуки прекратились, и сильно царапает горло ногтями. Секунда: он представляет, как его шею что-то сдавливает. Всё перестаёт существовать. Он, проблемы, весь остальной мир. На эту секунду Питеру становится спокойно, но в следующую же на него снова обрушивается шквал эмоций и чувств. Его трясёт. Дальше все как в тумане, причём не только фигурально: слёзы так и не прекратились, и, кажется, с каждым сиплым выдохом только усиливались. Он не помнил, как нашёл веревку уже тогда, когда только зашёл с ней на кухню. Перед этим он метался по квартире в панике, но остановился, когда на глаза попалась табуретка. Пути назад не было, Питер перестал быть собой. Разум покинул его, и остались лишь чувства, ужасные чувства: боль, отчаяние, страх, горькая соль на губах. Он боялся такого себя. Животный страх, ревущий не в груди, а где-то в животе, становился все сильнее и сильнее из-за того, что его руки делали сейчас с веревкой. Он просто хотел перестать бояться. Перестать чувствовать. Он спасался, бежал от себя, как от самого страшного зверя. Мальчик шагает в пустоту. Смертельная боль заполняет всё тело. Что же ты наделал, Питер Паркер. Мир исчезает.
Нечёткие цифры: 9:27. «Где-то я это уже видел», — Паркер приоткрывает глаза.