• • •
Он берёт в рот эту чёртову ягоду, и я кошусь почти с завистью – перед ним целая миска этого добра стоит. Ягоды крупные, красные, пахнут просто восхитительно, так вот оглушительно и клубнично, как и положено. Наверное, сладкие, а любимые мной насколько – ну просто до безумия любимые, до истеричного такого желания; я искоса поглядываю на то, как он облизывает губы и едва слышно фыркаю.
Тоже мне, соблазнитель. Только ягоды-то – вот почему смотрю. Не обольщайся, понял?
Он, откинувшись на спинку дивана и широко расставив ноги, отправляет в рот ещё одну клубничку – откусывает маленький кусочек, язык высовывает, будто бы пытаясь мякоть клубничную распробовать, и я не выдерживаю – выронив книгу о приключениях какого-то капитана Блада, которую я так хочу присвоить себе и прочитать, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов. Ну, конечно, плюс-минус пять градусов – я транспортира с собой не ношу, да и зрение у меня отнюдь не геометрички со стажем.
Ору:
– Ты вообще как, мужик? – так обиженно; его брови недоумённо ползут вверх, а я – без повода! – негодую ещё сильнее. – Ты чего тут своим языком как платочком на перроне размахиваешь?!
– У меня к тебе встречный вопрос, – ухмыляется он в ответ на моё негодование. – Ты чего на мой язык смотришь вообще?
Я морщу нос и смотрю с недюжинным, странным упорством. Не проиграем же в гляделки! Врагу не сдадится наш гордый варяг! Да, да, именно не сдадится, и пусть слова такого нет – так оно ещё сильнее поражение отрицает своим отсутствием в словаре.
Я краснею, бледнею, синею и не знаю, что ему сказать – вроде как пялиться на его губы меня абсолютно не прельщает – это прямо уязвление женской гордости (если заметят – уязвление, конечно), и о клубнике говорить не хочется.
Я чисто инстинктивно облизываю пересохшие губы, не отводя глаз, и он ухмыляется ещё шире – почему, интересно?
– Я и забыл, – фыркает он. – Ты же обожаешь её, верно? Хочешь клубнички?
– Пошёл нафиг, – отвожу взгляд от соблазнительных красных крупных сочных ягод. Странно, наверное, что в данный момент только они меня соблазняют, или...
... или не только?
– Ну ладно, ладно, – улыбается так обезоруживающе. – Хочешь, я тебя покормлю?
Подвох есть. Но пока я его не вижу, всё в порядке. Вернее, не так – я знаю, в чём может заключаться тот самый подвох, а потому и не подозрительно мне. Он хлопает по коленке – сволочь, здоровый ведь; я, если с ним сравнивать, гномик злобный. Очень гномик. Очень злобный. Потому на коленке помещаюсь – усаживаюсь, даже не думая упираться ногами в пол.
– Не развалишься, – фыркаю. – Корми.
Он перемещает руку мне на бедро, под тонкую ткань хлопковой майки, а другой берёт клубничную ягоду – отправляет её в рот, зажимает губами и смотрит в глаза.
– Жадина, – ворчу обиженно, приближаясь к его лицу.
Клубника и правда очень вкусная, ароматная и сладкая, такая свежая и безумно мной любимая – я, откусив больше половины, прижимаюсь к его губам, чувствуя, как ягода брызжет соком. Липкий, красновато-розоватый, он стекает по его губам – я собираю капельки языком, что совсем неэстетично, даже противно немного, но вкусно просто безумно. Отстраняюсь и облизываю губы.
– Удивление на твоём лице я бы зарисовала, – говорю беззлобно. – Если бы умела рисовать.
Он улыбается обезоруживающе, а я чуть поворачиваюсь к нему корпусом, и колени двигаю; он снова берёт в рот клубничную ягоду, только вот...
– Мне что, в рот тебе лезть?
– Ты клубнику хочешь?
Я... хочу, да – опираюсь обеими руками о спинку дивана и снова прижимаюсь к губам, только уже не просто так – языком пытаюсь отвоевать хотя бы кусочек летней сладости, которой он так не хочет делиться со мной. Мы катаем эту ерунду, почти боремся языками, сплетаемся ими, а клубничный сок будто раззадоривает – он перемещает руку на мою спину, к застёжке бюстгальтера.
Ну и ладно. Пока я клубнику не съем – с места не сдвинусь; застёжка щёлкает, и он, одной рукой придерживая меня за талию, снимает его вместе с майкой.
Жарко. Кондиционер не работает, и он такой тёплый-тёплый, даже горячий какой-то, лихорадочный – я трусь коленом о шов на его джинсах и одной рукой рубашку расстёгиваю.
Он – губами своими чувствую – улыбается, но ягоду мне съесть так и не даёт – снова влажная борьба языков. Он мнёт мою грудь, выкручивает соски и, несмотря на жару, по телу мурашки бегут.
Вот как, значит.
Я, расстегнув последнюю пуговицу, обнимаю его за шею обеими руками и льну к обнажённому торсу, трусь торчащими сосками и провожу языком по нёбу, игнорируя клубничную ягоду.
Пуговицы на моих шортах и молния на его штанах расстёгиваются почти одновременно и мы, чуть привставая на доли секунд, спускаем эти ненужные тряпки к ногам.
Жарко. Жарко. Жарко.
– Может, хотя бы ляжем? – хрипло шепчет он в перерывах между поцелуями – скользящие, в губы, влажные, быстрые, языком к языку и тут же отпрянув, больше похожие на игру, чем на что-либо другое.
– Нет, – целую быстро. – Нет, – провожу языком по губам. – Нет, – легко кусаю за нижнюю губу.
– Как хочешь, – мы снова сплетаемся языками, целуем друг друга так жадно, как обычно припадает к кувшину с водой умирающий от жажды путник.
И я умираю, слышишь, умираю, давно умирала – мне так не хватало твоих поцелуев, я задыхалась без них, слышишь?
Я, не отрываясь от его губ, меняю позицию – он откидывается на спинку дивана, и я сажусь сверху – его рука скользит по внутренней стороне бедра к влажной от возбуждения промежности; он легко скользит пальцем по половым губам, массирует клитор и без труда проникает в щелку. Один палец, второй – меня дёргает немилосердно, по телу дрожь то и дело проходит нервная, хотя и не впервые вроде; от возбуждения себя деть некуда, и я только губы кусаю – то свои, то его, смотря как удобнее в определённый момент.
Все три пальца входят по вторую фалангу, я выдыхаю нервно и возбуждённо, а он уже рукой по своему уже стоящему члену проводит, покрывая его моей естественной смазкой.
– Какой же ты, чёрт возьми, аккуратный, – сквозь сжатые зубы почти рычу я в его губы; он, поднимая меня за бёдра, направляет... а, чёрт! – я, громко выдохнув, резко опускаюсь на его член, насаживаюсь почти до упора, и будто со стороны слышу стон сдавленный, и даже не сразу понимаю, что это мой. Опять припадаю к губам, пытаясь успокоить сбившееся дыхание – поднимаюсь медленно, будто привыкая.
Он всё ещё держит меня за бёдра – помогает, задаёт нужный темп, от обилия естественной смазки при каждом движении глупое хлюпанье – я поднимаюсь, почти выпуская его член из себя и насаживаюсь резко – скольжу вверх вниз, кусая губы, чтобы не сойти с ума окончательно. Он горячий, большой, трётся о стенки влагалища, и чувство такое восхитительное, будто до самой матки достаёт, будто пронизывает – я чувствую его каждой своей клеточкой.
Я не зову его по имени, и он только хрипит, рычит вожделённо, будто дикий зверь – это всё так жарко, так жадно, так по-животному, что гораздо лучше, когда без имён.
Я отзываюсь на каждое его прикосновение, даже самое невесомое; он сжимает грудь, странно как-то царапает соски, и у меня всё внутри сжимается – я льну к нему всем телом, опускаясь на его члене, выдыхаю в шею нервно, двигаюсь быстро, с каждой секундой чувствуя, что разрядка всё ближе – напрягаюсь чисто на уровне инстинктов и чувствую его ещё... сильнее, ещё больше, ещё глубже; целую в губы и, замерев на мгновение, опускаюсь.
Я думала, такое только в немецких фильмах бывает, чтоб одновременно, или в женских романах, которые я не читаю, но он, поднимая меня за бёдра, сажает к себе на живот и обильно кончает; по моему телу от почти дикого оргазма проходит судорога.
Мы так и лежим, пытаясь прийти в себя – он, откинувшись, и я – сверху, положив подбородок на его плечо и уткнувшись носом в спинку дивана. Не торопимся никуда – ванная комната прямо по коридору, а холодная вода сегодня точно никуда не убежит.
Дыхание успокаивается постепенно, сердцебиение – тоже, кажется, возвращается к своему привычному ритму.
Жарко. Жарко. Жарко.
– Ты меня совратила, – смеётся он вдруг, и я недоумённо кошусь в сторону, пытаясь усмотреть его выражение лица, не поднимая головы. – А я ведь всего лишь хотел покормить тебя клубникой.
Меня осеняет совершенно внезапно – я откидываюсь назад.
– Сволочь! – провозглашаю с ревнивым недоумением. – Куда ты дел вторую клубнику?!
Он, смеясь, показывает мне язык.