Лицо #4
— Родители не должны пережить своих детей.
Мой голос разрывается. Это сумасшествие. Все, что происходит со мной в последние годы — это сумасшествие. Моё чадо чувствует себя никем, и это невыносимо. Я бы никогда не подумала, что могу состоять на 70% из слез. Они стали неотъемлемой частью меня.
— Какого быть матерью ребёнка, который больше не хочет жить?
— До смерти страшно.
Я боялась, всегда боялась за своих детей. Всегда молилась, чтобы у них всё было хорошо. Люди недооценивают религию. Они не знают, что такое катарсис и не ведают, что такое алекситимия.
Я начала ходить церковь каждое воскресенье. Покой, который ты испытываешь, находясь внутри, среди фресок и мозаик, напротив статуи распятого Иисуса, неверующему может только снится. Я никогда не любила все эти посреднические церковные обряды, но как только я остаюсь здесь одна, лицом к лицу Бога, я чувствую себя спокойно. Тревога, которая колотится в сердце, замирает на какое-то мгновение. То ли энергия приливает, то ли приходит опустошение. Бессмертная тоска умирает. Я слышу только свист ветра и пение добровольно объявившегося хора. Кажется, будто кто-то оплакивает утрату со мной, но на самом деле, я здесь одна. Забавно, наверное, она тоже чувствовала себя одиноко среди всех этих людей. Сколько ночей она плакала, и я не замечала? Я виню себя за это. Она как-то ляпнула:
— мне кажется, я уже ничего не хочу в этой жизни.
— посмотри на меня! думаешь, мне нравится ходить на работу, приходить, кормить вас и снова идти на работу?
— хочешь, я куплю тебе трейлер, и ты будешь путешествовать в нем по миру?
— было бы неплохо, — я улыбнулась.
Я думаю, задача настоящей матери — не показывать слабину перед своими детьми. Они ровняются на нас, родителей, всю свою жизнь. В этом я налажала. Она столько раз видела меня в припадках слабости, что мне не хватит всех пальцев, чтобы сосчитать. Она всегда подбадривала меня и поддерживала, это она была примером, когда должна была быть я. Забавно, я настолько эгоистична, что даже не замечала, что ребёнок может быть слабым. Она любила плакать в тишине, в своей комнате, поздно ночью, а я любила давать ей свободу в этом. В нашей репрессивной семье выражать свои чувство было как-то неловко. Наверное, каждый хотел казаться сильнее, чем есть на самом деле. Я думаю, нет ничего постыдного в том, чтобы быть слабым, если ты ребёнок. И во всем я виню себя. Я воспитала её как закрытую книгу, которой некому было поплакаться. Быть может, она бы делилась своими чувствами со мной, если считала, что всем другим до пизды. Но я загнала её в рамки семейных репрессий.
— Я больше так не могу.
Мы часто болтали на разные темы, типа о её будущем и о моем будущем, которого я даже не представляла. А что нужно семейному человеку, которому стукнуло за сорок? Например, внуки? Я даже не знаю, сколько у неё было парней и были ли они вообще. Я не знаю, кто бы мог её расстроить настолько, чтобы она больше не хотела жить. Я виновата в том, что успела пережить её. Мы лежали на кровати в моей комнате. Она прижималась ближе ко мне, чтобы почувствовать тепло, и делилась своими мыслями и амбициями. Она хотела добиться очень многого, и, я уверена, у неё это несомненно получилось бы. Но, почему так случается?
— Извините, я больше не могу сдерживать слезы.
— Ничего, продолжайте...
Она говорила, как сильно хотела бы уметь играть на пианино. Звуки заполняли те пустые кусочки внутри неё. Когда она оставалась одна, то постоянно слушала музыку. Когда ей было грустно и одиноко, она делала тоже самое. Когда она слушала музыку, то плавно и невесомо двигалась ей в такт. Кто бы мог заметить, что в таких непорочных и чистых движениях прячется тоска, уныние и грусть?
— Боже, я даже не знала и половины о ней...
Я сажусь за пианино каждый вечер и начинаю клацать по клавишам. Я не умею играть, и даже базовые навыки игры мне незнакомы. Но когда этот инструмент издаёт плавные звуки, я чувствую, как тревога засыпает, и открывается место новым чувствам? Но, что можно чувствовать, кроме утраты? Я чувствую, как она сидит за моей спиной и впитывает звуки как половая тряпка. Я улыбаюсь, в то время как на глазах наворачиваются слезы.
— Боже, что же она чувствовала в тот момент? Что...?
Это сумасшествие. Просыпаюсь каждый день и осознаю, что осталась без ребёнка. Люди открыто выражают жалость и сострадают мне. Мне страшно и плохо. Нет слов. Я чувствую себя ребёнком, загнанным в угол. Все теряет интерес, но я стараюсь казаться сильной, улыбаться своим сыновьям и обещать, что все будет в порядке, все наладится. Так всегда бывает. Странно, что смерть - такая вещь, которую человек ещё не сумел побороть. Сколько лет эволюции, и все впустую! Я надеюсь, эта давящая на сердце боль однажды закончится. Но, по-моему, от меня оторвали кусок, мое дитя, мое чадо. Она всегда улыбалась и олицетворяла счастье. Ну, как же ребёнок может так притворяться? Ну, почему же родитель может не замечать фальши?
— Что не так с этим миром?
— Успокойтесь.
— Мне нужно принять успокоительные, оставьте меня.
Так, какого это - быть тем, о ком больно вспоминать?