Глава 1
«Вы ведь знаете, время — жиденькая заварка смерти, которой нас исподволь потчуют как безвредным ядом.
Поначалу он бодрит и даже внушает нам мысль, что мы почти бессмертны... Но когда капля за каплей, день за днём становится на одну каплю и один день сильнее, то оборачивается кислотой, затумутняющей и разрушающей нашу кровь. Даже попытайся мы выкупить юность теми годами, что нам ещё остались, ничего бы не вышло, кислота времени изменила нас, и химический состав уже не тот, разве что случится чудо».
Эрих Мария Ремарк
Рано утром двенадцатого сентября две тысячи четырнадцатого года я обнаружила на кровати мёртвых крыс.
Они были грязными, уродливыми и какими-то неестественными, ненастоящими, как будто склеенными из кусочков старой газеты, на которую на скорую руку налепили серые ниточки. Наверное, поэтому я не испытала ни страха, ни отвращения и не завизжала на весь дом. Ведь бояться нереальности просто смешно. У них были красные глазки-бусинки, стремящиеся выскрести из меня всю душу, окоченевшие не пойми из-за какого холода в тридцатиградусную-то жару тела и чёрные перебитые лапки.
Я вздохнула неровно и несколько устало. Потёрла переносицу, скрытую белым лейкопластырем, пожевала губу и взглянула в противоположную сторону. Яркий свет из кривого прямоугольного окна освещал смятую пустую постель. Брат давно проснулся. Я еле оторвала словно примёрзшую к моему любимому синему покрывалу крысу, наплевав на то, что она может быть переносчиком всякой заразы, и ворвалась в ванную комнату.
— Что это, скажи на милость? — потрясла грызуна за хвост.
Май не мылся и не справлял нужду, а дарил частичку себя унитазу, согнувшись в три погибели. Если в жизни вы хоть раз встретите человека, на которого больно смотреть из-за красоты, то не сомневатесь — это мой брат. Белокожий, светлоглазый, с тёмной кудрявой шевелюрой, он по праву занимал пост самого красивого парня класса. Ничто не в силах испортить его красоту. Даже оттопыренные уши. Даже мелкие прыщи и чёрные точки на носу и лбу. Даже испачканная рвотой одежда.
Мы считались двойняшками. Хотя на деле мы были кем угодно, кроме них. Разные предпочтения, разные желания, разные вкусы, разный цвет волос и глаз. Последнее было особенно удивительным. Его стальные, с бирюзовыми крапинками глаза не шли не какое сравнение с моими, янтарными, с красноватым ободком вокруг узкого зрачка.
Увидев меня, Май сначала побледнел, потом позеленел, а после принял серо-желтый оттенок, и такой цвет его, видимо, устроил.
— Типа... Крыса, — громко сглотнул он и, неловко встав, вцепился в стиральную машину чёрными обгрызанными ногтами.
Я закатила глаза.
— Ответ правильный, но что она, чёрт возьми, делала у меня на кровати? Что они делали, если точнее. Их там, между прочим, чуть ли не целая дюжина.
Май потупил взгляд, снял футболку, обнажив худощавый торс с синяками и следами побоев, стёр ею остатки блевоты около рта и закинул в стиралку.
— Ну типа лежали. Наверно.
— Да ты что, издеваешься?! — не выдержала я. — Сколько раз я просила держать эту гадкую лисицу подальше от меня и моих вещей?!
Май присел на край ванны и схватился за голову.
— Ты типа это... не кричи, пожалуйста, — он помассировал виски. — И Линси не гадкая, может это типа вообще не она. Она крыс не любит, птиц больше предпочитает, воробьёв там всяких.
— Я и не кричу, пятнадцатилетняя пьянь, — я хмыкнула и сложила руки на груди. Несчастный зажатый грызун теперь вынужден был обречённо смотреть вниз, на голубой — Ладно, это не твоя лиса, а кто тогда? Кроме тебя и её, домашних питомцев здесь нет.
Брат проборомотал «вообще-то уже шестнадцатилетняя», а когда до него дошло, то громко эйкнул и с видом обиженного дитя, которому не дали конфетку, задумался.
Кот, неожиданно пришло на ум. Этот помешанный мажор портил нам нервы уже какой месяц, придумывая самые разнообразные способы заставить моего брата то ли сбежать в другой город, то ли приползти к нему на коленях, умоляя прекратить сей ужас, — он похоже и сам пока не понял. Собственно, Май и прозвал его так, потому что на кошек у него была жуткая аллергия. А следом и я подтянулась. Кот был самым что ни на есть типичным богатеньким сынком из дешёвых сериалов — с отвратным характером, от которого хотелось плакать (по большей части, от смеха — в попытках выглядеть «крутым» вёл он себя иногда, как последняя истеричка) и смазливой мордашкой. Не хватало только шикарных кубиков пресса, преступного прошлого и кучи девушек, висящих на нём, как на вешалке. Хотя если он пойдёт в качалку и украдет пару раз что-то из KFC... Ладно, мы отвлеклись. В общем, как вы уже поняли, Кот до чёртиков ненавидел меня, Мая и всё, что с нами связано. С него станется подсунуть дохлых грызунов на подушку.
Когда я озвучила свою мысль, лицо брата посерело, а сам он прикрыл глаза ладонью.
— Ты типа серьёзно? Во-первых, почему именно ты? В пух и прах с ним рассорился я, а не ты. — Я пожала плечами, совершенно не кстати представляя Кота, спускаювающегося с потолка, словно шпион из фильмов, и крадущегося к нам во мраки ночи. — Во-вторых, несмотря на то, что я, да чего уж греха таить, мы все типа считаем Кота му...не очень хорошим человеком, отчего-то не верится, что он пойдёт на убийство, как ты говоришь, полсотни крыс, ради того, чтобы нам насолить. Серьёзно, где он их вообще типа взял? Ещё и так много? Неужто неделями типа отлавливал, а потом в морозилку засунул на радость семье? «Ой, не обращайте внимание, это подарок, у моих друзей скоро день рождение, вот я и решил устроить им сюрприз». — Май рассмеялся, взмахнув руками.
О Боже, братец, что это за смех? Будто кошку машина переезжает. Неужели ты всё ещё?..
— Секундочку, — я подозрительно прищурила глаза. — Откуда ты знаешь, что они были замёршими?
Май медленно моргнул и почесал бровь.
— Одна из них типа у тебя в руках.
Ах да, прости, приятель, я и забыла, что ты здесь.
— Значит, — сменила тему я, — остаётся только один вариант. И надеюсь, ты знаешь, что будешь делать, чтобы загладить свою вину.
Я усмехнулась, а брат попятился назад, напрочь забыв, что дальше будет лишь дно ванны.
***
У каждого города есть легенда. Красивая, поистине завораживающая и пугающе кровавая. В городе такой легендой являлся наш дом. Словно построенный специально для классического фильма ужасов про привидений, он угрюмо возвышался над остальными недвижимым косым гигантом и равнодушно смотрел на соседей чёрными глазницами окон. Дом был стар, обвитшал и походил на плохо собранный пазл с лишними частичками из другого набора: тут и дверь, ведущая из родительской спальни прямо на улицу, и кривой гараж, живущий будто бы своей жизнью, и странная, покрытая ржавчиной лестница в никуда, и труба от кочеряги, уродливо-комично нахлобученная на крыше. Даже горгульи на грязно-сером пузатом балконе сидели, но мама их быстро продала и заменила на любимые жёлтые хризантемы в горшке, к слову, никак не вписывающиеся в атмосферу. И вишенкой на этом торте кошмара было кладбище на заднем дворе. Оно было небольшим и, как полагается всем кладбищам, мрачным и наводящим страх, на всей его территории стояли жуткие могилы с каменными крестами, а крикливые вороны, летящие сюда, как мухи на мёд, делу не помогали. Насколько я помню, осталось кладбище со времён Второй Мировой войны и периодически здесь можно было найти то грязные и явно не польские монеты тысячи девятьсот сорок какого-то года, то некоторые вещи погибших.
На нём мы и решили захоронить несчастных. Копали долго, часа два. Вернее, копал брат. Я, посадившая занозу из-за дырявых перчаток (типа, ага), облокотилась на чьё-то надгробие и с интересом рассматривала стёртую надпись. Потом присоединилась Линси. Меня она недолюбливала, поэтому только тяфкнула, пушистым рыжим хвостом ударила по ноге и, гордо задрав мордочку, лениво зашагала к Маю. Потёрлась об его руку головой, лизнула и прыгнула на крест, делая вид, что меня не существует. Линси была необычной лисой. Какой-то и не лисой вовсе, а скорее кошко-собакой. И вела она себя подобающее: сторожила дом, преданно ждала у дверей, гонялась за белками и почтальоном, подлаивала на проезжающие мимо машины, но при этом с жадностью ела кошачий корм, бегала за лазерной указкой, играла с клубком ниток и ненавидела воду. Возможно, потому что Майкор нашёл её совсем крохотной, ещё не открывшей глазки, и толком не понимал, кто перед ним вообще. А возможно нам просто досталась бракованная лисица.
Закончил Май, когда на весь дом зазвинел последний будильник. Громкий противный звук бил по вискам и мне, и брату, но идти выключать его ни кого из нас желания не было. Пожелав ни в чём не повинной технике скорейшей смерти, Май плюхнулся рядом со мной.
— Вот типа тебе типа заняться было нечем, — простонал брат и посмотрел на свои ладони. Грязные, грубые и мозолистые, они явно не подходили имиджу «самого красивого красавчика на районе», поэтому Май предпочёл спрятать их в широкий карман розоватой толстовки.
Я широко зевнула и положила голову брату на плечо.
— Заткнись, — хохотнула я. — Сам виноват.
— Ты же, типа, животных не любишь.
Линси согласно фыркнула и, свесив хвост, белым кончиком пощекотала Мая по макушке.
— Захотелось мне придать грешников этих земле бренной, — смешок сорвался с губ сам по себе.
— Кажется, кто-то становится типа сентиментальным.
Я поправила сползшую лямку майки, потянулась и так и застыла. Протяжный вопль будильника прекратился, а это значит...
— Не, вы вот мне скажите, вы нормальные люди вообще?! — из дома пулей вылетел папа в клетчатом халате. По одному его тону стало понятно, что считаться нормальными мы никак не могли.
Я прижала колени к груди и слегка склонила голову. Это было моей своеобразной защитой. Несмотря на тоя что отец любил нас, как своих, когда он на нас кричал и так смотрел из-под густой огненно-рыжей чёлки, мне хотелось уменьшиться до размера микроскопической пылинки, лишь бы спрятаться от него.
— Не понял, вы задницы застудить хотите? — папа упёр руки в бока, и аквамариновые глаза грозно сверкнули.
— Сейчас плюс тридцать пять... — попыталась слабо возразить я.
— А ну цыц! Чё вы тут забыли?!
— Похороны, типа, устраивали, — протараторил Май и неловко улыбнулся.
Отец опешил и удивлённо моргнул.
— Чего?
— Мы нашли мёртвых крысок и закопали их, — скороговоркой проговорила я. — Осторожно, не наступила на Алекса, — указала на горку из земли.
Папа прикрыл глаза, пробормотав что-то вроде «Господи Боже, за что мне такое наказание».
— Я... Я просто сделаю вид, что этого не слышал, — он потёр переносицу. — Ты, — ткнул пальцем в меня, — марш готовить! А ты, — теперь уже в Мая, — марш ей помогать! И ради всего святого, помойтесь!
— Есть, сэр! — хором выкрикнули мы, разом встав, и отправились в ванную комнату.
А шли на кухню уже мокрые и взъерошенные — Майкор решил напасть на меня без объявления войны, пришлось отбиваться. И главное подгадал момент, засранец, когда я буду полностью безоружна!
Засранец шлёпнулся на стул и похоже больше ничего делать не собирался.
— Это так ты сестре помогаешь? — хмыкнула.
— Я, типа, морально помогаю. Вперёд, сестрёнка, ты сможешь нарезать эту петрушку! Я верю в тебя! — Май чуть повернулся, упираясь в спинку. — Секундочку, а, типа, зачем тебе яйца? — подозрительно прищурил глаза он. — Только, типа, не говори... Не-е-ет. Только не омлет!
— Это именно он, — протянула я и достала молоко.
— Я не люблю омлет!
— Ты не любишь, мама любит.
— Это нечестно! Ты обещала! Я типа имею права пожаловаться! Где мои канапки? — брат с силой ударил по столу и тут же зашипел от боли.
— Вы тоже много чего обещали, молодой человек, и если Вас что-то не устраивает, можете взять обязанности по кухне на себя — усмехнулась я, нарезав помидоры.
Май насупился, но промолчал.
— То-то же.
Готовить ему запрещали из-за того, что в прошлый раз на завтрак у нас был пожар.
— Ангел, хватит валяться, всё почти готово, — донёсся из спальни голос отца. Низкий, громкий и рычащий, он был слышен буквально из любого уголка дома, даже когда папа старался говорить тихо.
Первая пришла Линси. Извазюканная в грязи, прыгнула на специальную табуретку и уставилась своими чёрными-чёрными глазками мне в спину.
— Вы будете есть вместе со всеми, мадемуазель, — я насыпала корм в миску.
А затем отец маму привёз и примостил около стола. Тарелки звякнули от прикосновения с металлической поверхностью, и раздался звон вилок. Ма заботливо потёрла колесо истёртого инвалидного кресла и накрыла своей хрупкой, немного шершавой ладонью ладонь папы, грубую, мозолистую, с лунными дорожками вен. Я улыбнулась.
Когда мы с братом была маленькой, то видели, как мама, босая, считала свои шаги. Считала вслух, до крови, до мяса кусая полные коралловые губы, зажмуримая изо всех сил глаза, цепляясь тонкими длинными пальцами за стены. От спальни до ванной — шестьсот пять, от ванной до кухни — девятьсот сорок два, от кухни до гостиной — двести тридцать шесть, от гостиной до невысокой узорчатой калитки дома — тысяча семьсот двадцать. Она ещё ходила на второй этаж, с нежностью водила по перилам, по семейным фотографиям, по картинам. Со временем в её руках оказалась трость, которая после сменилась костылями, а те, в свою очередь, — инвалидной коляской. Тогда она начала курить. Курила, по большей части, вишнёвые сигареты, реже обычные. Я помню едкий, заставляющий глаза слезиться запах отчаяния, витающий в каждом уголке первого этажа, помню разбросанные повсюду окурки, больше похожие на осколки несбывшихся мечт, помню долгие взгляды в раскрытое окно, глупый неживой смех, пластиковые улыбки.
А потом появился он. Он не был галантен, не любезничал, не одаривал бессмысленными словами, как настоящий отец, даже не просил нас называть себя так, а просто представился Акулой, посмотрел на нас, уже двенадцатилетних, скучающе засунул руки в карманы и, вынудив оттуда мятные леденцы, потрепал по голове и ударил по ушам. Акула не стремился находить с нами общий язык, его куда больше интересовали мамины губы и руки, но он заботился о нас. Мая он научил правильно бриться, играть в шахматы и шить, меня — плести венки, готовить и стрелять по соседским окнам из рогатки так, чтобы они не заподозрили, кто же это был. Сложно сказать, в какой период «Акула» исчез, а на смену ему пришёл «папа», но, когда это случилось, никто и не заметил.
— Дети мои, — мамины большие, поддёрнутые поволокой, васильковые глаза ярко засияли, — с сегодняшнего дня вы вступаете во взрослую жизнь, ну, почти взрослую. Нас, точнее вас, ждут великие перемены! И, раз уж вы уже совсем большие, мы с отцом позволяем сделать это, устроить, как там сейчас говорят, а, да, тусовку на своё шестнадцатилетие!
Я поперхнулась воздухом, а брат открыл рот.
— Но... Но мы же никогда никогда не устраивали ничего подобного, да и друзей у нас нет, — стушевалась.
— За себя, типа, говори, — возразил Май с таким тоном, будто у него в приятелях был целый мир.
Закатила глаза.
— Ну и кого ты собираешься приглашать? Да большинство одноклассников даже имён наших не знают. — Тоже мне нашёлся, знаменитость школы! — Ма, па, а нельзя, как обычно — поздравите, подарите и спатки?
— Эй, не порти, типа, праздник!
— Вообще-то это вам решать, — немного растерянно ответила мама, убирая каштановую прядь, выбившуеся из высокого хвоста, за ухо.
— Так будет вечеринка или нет? — пробасил отец. — Нам нужно готовится?
Я перевела взгляд на Майкора — глаза цвета кипящего шоколада блестели, словно у безумца, — и вздохнула:
— Да, да, конечно.
***
Осень в этом году держала погоду ясную и солнечную. Под ботинками шелестели опавшие листья, парк ласково щурился сквозь рыжие ресницы на прохожих. Май бежал едва ли не вприпрыжку, как будто маленькая девочка, получившая заветную игрушку, а я, ссутулившись, шла следом. Проводить день рождение в компании незнакомых потных подростков решительно не хотелось. На подходе к небольшому, изогнувшему спину из мелкого жёлтого камня, мостику нас внезапно обогнул парень. Внезапно, потому что я смотрела вперёд и совершенно точно не могла его не заметить. Парень остановился поодаль и повернул голову в нашу сторону.
Нагнала Майкора и схватила под руку, заставляя притормозить.
— Кажется, знакомые Кота пожаловали, — прошептала я.
— Думаешь типа?, — брат заметно погрустнел, незаметно взглянул на горе-шпиона и вдруг хихикнул. — Вряд ли.
— Почему это?
— Ты сама посмотри.
А посмотреть было на что.
Половину лица парня скрывали тёмно-синие жирные волосы, торчащие из-под старой чёрной шапки, «выглядывал» лишь длинный нос с горбинкой. Крупные лошадиные зубы сильно выпирали и, казалось, не помещались во рту, а тонкие губы, окружённые трёхдневной щетиной, были накрашены чёрной помадой. Одет он был, однако, в полосатую рубашку, которую, похоже, стирали в отбеливателе, и дранный джинсовый комбинезон, а на ногах красовались фиолетовые шлёпанцы.
— Да уж, меня подмывает избить его за полное отсутствие вкуса. Кот бы точно сошёл с ума, — я попыталась улыбнуться, но получилось не очень. Что-то яростно билось в подкорках сознания. Я не боялась, нет, совсем наоборот, испытывала странный трепет и... необьяснимое леденящее чувство, растекающееся где-то в груди.
«Преследователь» долгое время сверлил нас взглядом — этого не было видно, зато отлично ощущалось, — а потом цыкнул будто бы разочарованно, сунул руки в карманы и побрёл своей дорогой.
Когда мы дошли до следующего моста, я позволила себе смело обернуться, но странный парень уже успел испариться.
Запах, неожиданно поняла я.
От незнакомца несло мертвичиной.